Монады

Особенно интересный случай представляет незакончeнный прозаический текст «Тварь неподсудная» (2004), также включенный в этот том. В этом тексте Пригов обращается к воображаемому литературному суду, якобы признавшему его чудовищем и преступником. В качестве своего «оправдания» Пригов приводит воспоминания о детстве (в духе фрейдистско-марксистского детерминизма: вот почему я стал таким), акцентируя внимание прежде всего на детской сексуальности. Сама эта тема достаточно табуирована, и сцены, изображающие подростка, залезающего под юбку взрослой соседке, пока та занимается с ним немецким (соседка тем временем делает вид, что ничего не замечает), или щупающего одноклассниц, увлеченных разглядыванием оставленного на столе классного журнала, – как бы подтверждают «чудовищность» поэта. Однако эти свидетельства не столько укрепляют модернистскую мифологию авторского «я» как священного чудовища, сколько вписывают ее в страшно узнаваемый и, в сущности, лишенный индивидуальной привязки опыт отрочества, усугубленный не менее безличным опытом послевоенного поколения.

Последнее подчеркивается пародийными ламентациям автора, обличающего своих судей как представителей нового поколения, у которого-де нет ничего святого, тогда как у него и его поколения и т. д. Таким образом, возникает парадокс: чем «искреннее» автор обнажает свой личный, к тому же «постыдный» опыт, тем менее индивидуальным тот оказывается. «Паттерн» проступает и тут, подрывая иллюзию автобиографизма, исповедальности и т. п. Иными словами, казалось бы, сугубо индивидуальное «я» предстает «практическим субъектом», только Пригов уже больше не изобретает для него двойника, простецкого «Дмитрия Алексаныча», а осуществляет эту операцию «по живому», на самом себе.

Все эти тексты также принадлежат пространству «новой искренности», представляя ее новый, отличный от «домашних» стихов аспект. Здесь Пригов интуитивно осуществляет именно ту интеллектуальную операцию, которая сегодня закрепилась в термине «политика субъективности». Правда, сам Пригов предпочитает термин «само-иденти-званство» (гибрид «самоидентификации» и «самозванства»).

Он обнаруживает, что любая рутинная практика субъективности – от попыток самоописания до меморий – всегда политична, поскольку сам факт артикуляции собственной субъективности есть акт власти и, соответственно, требует политической борьбы с другими, уже утвердившимися формами власти.

«Само-иденти-званство» предстает с особой очевидностью в поздних циклах Пригова – таких, как «Гибельная красота» (1995), «Дети жертвы сексуальных преступлений» (1998), «По материалам прессы» (2004–2005). В них субъект – уже непонятно личный или безличный – предстает каналом, по которому течет поток шокирующих, главным образом, криминальных (хотя и не только) новостей. Причем, новости, во-первых, как правило, включают в себя акт насилия, а во-вторых, само воспроизведение каждого такого сообщения сопровождается резонерской реакцией, по сути, манифестирующей «нравственное превосходство» – иначе говоря, символическую власть – субъекта:

                 Зверское убийство                 Четырех невинных человек                 Произошло вчера на улице Берсеньевской                 Есть такая                 В Москве                 И все из-за квартиры                 Проживало там четверо —                 Осталось двое                 Переедут на другую жилплощадь                 Кому же достанется квартира                 Политая столь многой кровью?                 Свел счеты с жизнью прямо в тире                 Двадцатилетний юноша                 Приставив пистолет Марголина                 К виску                 И выстрелил                 Оставил лишь записку:                 Мама, я ухожу, прости!                 И ушел                 А мама – прощай его                 Пока доктор измерял пульс                 У 76-летнего пенсионера                 Фельдшер рыскал по квартире                 Потом пенсионер заметил                 Что сервант открыт                 И пенсия исчезла                 Такая нынче вот медицина                 В чем-то неплоха                 А в чем-то – просто ужасна

Путем серийного повторения этого приема Пригов превращает саму резонерскую реакцию в необходимую часть «спектакля насилия» (если воспользоваться выражением Ги Дебора). Недаром в отдельных стихах погружение в поток новостей провоцирует ментальное превращение «человека новостного» не то в жертву, не то в преступника:

                 Уже дрожащим дряхлым стариком лет восьмидесяти                 Ему горько-прегорько припомнилось                 Как его, лет уж двадцать-тридцать назад                 почивший дядюшка                 В далеком-предалеком детстве                 Домогался и домогался его                 И он бросил разыскивать чью-то могилу                 Разрывая ее старческими скрюченными пальцами                 И вдруг представилось, что он все перепутал                 Что это он в чужом детстве                 Домогался тельца собственного племянника                 И вот он теперь почти уже расслабленным скелетом                 Забился в сырой угол им самим только что                 выскорбленной могилки

В сущности, новостной поток оказывается ничем не хуже и не лучше текстов классической русской поэзии, «проходящих» через субъекта в цикле «Одно – такое. Другое – такое» (1993), или романтического «образа поэта», как в сборниках «Поэт как слабый человек» (1996) и «Поэт как слабое существо» (1996): все это авторитетные дискурсы, которые дают субъекту отсутствующие у него языки самовыражения, а главное, предоставляют площадку для утверждения собственной символической власти. Показательны в этом отношении и тексты, вошедшие в раздел «Максимы», – в них субъект Пригова занимает отчетливо дидактическую позицию, и вместе с тем эти тексты читаются как методичная деконструкция символической власти и сопряженного с ней символического насилия, воплощенных в традиционной позиции поэта – всезнающего учителя жизни.

Но может быть, принципиальный отказ, уклонение от всяческих, даже минимальных и потенциальных, манифестаций власти ведет к иной политике субъективности и по-иному формирует саму субъективность? Во всяком случае, на эту мысль наводят многие тексты Пригова.

Скажем, политические колонки Пригова, печатавшиеся на сайте polit.ru, а затем изданные как цикл под названием «ru.sofob» (2007 – частично включены в раздел «По материалам прессы»). В них Пригов, вопреки ожиданиям, практически ничего не «утверждает» и тем более не «проповедует». Кроме, разве что, единственного, но очень важного постулата – о миссии интеллектуала. Эту миссию Пригов понимает совершенно конкретно: интеллектуал это «такое специально выведенное существо для проверки и испытания на прочность всевозможных властных мифов и дискурсов. Как, скажем, собака натасканная на наркотики». Поэтому интеллектуал не может быть на службе у какой-либо, особенно властной, идеологии. Поэтому позиция интеллектуала чревата одиночеством.

Сам Пригов во всех своих текстах демонстрирует верность этой позиции. Именно поэтому он не столько утверждает, сколько вопрошает. Разыгрывая внутренние противоречия популярных идеологем, он доводит их до абсурдистского результата, который запечатлевает с помощью анекдота или какого-то смешного случая. Последний выступает как некий коан, открытый для многочисленных интерпретаций. И при всем этом, конечно же, позиция Пригова отличается последовательным либерализмом. Нет ли тут противоречия?

Собственно говоря, Пригов сам не раз артикулирует внутреннюю логику таких высказываний, впрочем, неизменно оставаясь в зоне пародийно воспроизводимого «чужого» дискурса. Особенно примечательны в этом отношении тексты из цикла «Что может значить» (1997; включены в раздел «Максимы»), среди которых встречаются, например, такие:

Что можно сказать о сумеречных зонах? – ну, это так называемые зоны неразличения, пограничные зоны, зоны непринадлежания (…) то есть мерцательности, говорения-неговорения, Двайты-Адвайты и одновременно все же именно то, о чем здесь говорится

Что значит: заполнить пустотой? – да практически ничего, просто некую пущую пустоту заполнить данной, которая по сравнению с иной оказывается и не такой уж пустотой, либо в отрицательном смысле имеет положительное действие, то есть подразумевает опустошение

Что может значить: апеллировать к истине? – это уж, действительно, практически, ничего не значит, кроме того, что предполагается наличие некой, общей для всех, даже перед лицом кого это все происходит, общей истины, что, понятно, чистый абсурд, но сама интенция обладает некой степенью изначальной убедительности и обращение к ней самому обращающемуся придает значительную степень уверенности в общезначимости своих апелляций, что несомненно имеет воздействие на противостоящую сторону

Все эти максимы, хоть и пародируют научный дискурс, тем не менее, в полной мере демонстрируют сам принцип, лежащий в основе их риторики – и шире, в основе приговской политики субъективности. А именно: методичный подрыв дискурса парадоксально сочетается с достижением его прямых задач. На первый взгляд, «пустое» высказывание «оказывается не такой уж пустотой», если оценивать его по его политическому эффекту – прежде всего, по воздействию на другие высказывания и дискурсы. Сознание отсутствия «общей истины» не мешает использовать апелляцию к последней в качестве инструмента, усиливающего убедительность собственного высказывания и т. п. Строго говоря, это и есть мерцательность, которая уже упоминалась не однажды. Но смысл ее по отношению к политике субъективности означает то, что целенаправленное обнажение и подрыв дискурсивных «заимствований», из которых складывается современный субъект, может стать способом построения вполне самостоятельной субъективной политики; что отказ от цельности способен стать основой цельной позиции; что трикстерское высмеивание всех «апелляций к истине», при последовательности осуществления, само вырастает до утверждения истины.

Приложима ли эта логика к поэзии Пригова? Думается, да. Неслучайно в своих поздних стихах Пригов часто возвращается к «возможности прямого и искреннего высказывания» – с необходимой оговоркой: «я, естественно, не говорю о чистой, невинной и невменяемой лирике» (предуведомление к сборнику «Возвращенная лирика», 2002). Он (тщетно) ищет грамматические структуры, обеспечивающие «процедуру грамматической и интонационной незаинтересованности» и даже пишет стихи «не для чтения» (вполне сознавая лукавство такого хода). Наиболее убедительным, впрочем, представляется такое самоопределение из предуведомления к сборнику «Почти ничего» (2003): «Классической интенцией классического поэта было создать некий незыблемый шедевр, переживающий все и всех на свете и светящийся одиноко среди исчезнувшей вселенной… Мои же слабые амбиции простираются ровно в противоположном направлении. Стихотворение должно уничтожаться, самоиспаряться в конце. Исчезать. Должен оставаться легкий дымок воспоминаний о чьем-то будто бы существовании. И снова, снова… Посему и такое огромное их количество, как актов, подтверждающих невозможность утвердиться».

Эта интенция действительно прослеживается во многих текстах Пригова, она объясняет обязательное наличие снижающей или комической, но, как правило, нарушающей ритм стихотворения концовки. Но за этой а-стуктурной структурой стоит и глубокое философское сознание, рифмующееся и с «Катей китайской» и, как всегда, воплощенное Приговым без пафоса и с самоироничным смирением.

С одной стороны, его философия доводит до конца постмодернистскую критику абсолютов, что самим Приговым определяется как «партизанский логос»:

                 Сжигать все до последней птицы                 И убегать в свою берлогу —                 Такой вот партизанский принцип                 И выше – партизанский логос                 Не то, чтобы здесь всякий занят                 Подобным, но мы партизане                 Отчасти                 Все                 Отчасти                 Кроме тех редких, кто полностью

С другой, она вызывает в памяти барочное Vanitas – тщету человеческих усилий; только у Пригова эта аллегорическая фигура, ухмыляясь, указывает на неизбежное исчезновение, стирание, размывание под потоком времени любой власти, любого смысла, любого значения, любых убеждений – короче говоря, любой «монады» (тоже, впрочем, барочная категория). Это очень горькая философия, но за ней стоит радикальный отказ от наивности и самообмана. Именно способность Пригова смешно писать об этом пределе современного сознания определяет неповторимую интонацию, без преувеличения, шедевров его поздней, самоиспаряющейся лирики:

                 Вот в Беляево, скажем, иль ниже                 Я стою прислонившись к плетню                 И думаю:                 Вот старушку я разве обижу? —                 Обидишь, обидишь! – Вот ребенка ли уроню? —                 Уронишь, уронишь!                 Что за голос тяжелый и мрачный                 Среди ясного летнего дня                 Я в смятении оборачиваюсь                 Никого, вроде, кроме меня                 Не наличествует                 И я прихожу в еще большее смятение.                 Собака лает, дождик сыпет                 Окрестность капель мелкой сыпью                 Покрыта, пробегает дрожь                 И шопот слышен вдруг: Не трожь                 Не трогай меня                 В минуту моей слабости                 С папой в магазин идем                 Там всего безумно много                 А мы немногое берем                 Этого и иного                 Так рублей на двадцать в сумме                 Папа, где ты? – А папа умер                 Давно                 Очень давно                 Когда еще такие мощные деньги были                 Вот все Макдональдсы поносят                 А я, признаться, так люблю                 Зайти – сижу, мне внук приносит                 Бигмак и чипсы, я беру                 Его кудрявую головку                 И в лоб целую так неловко                 И мы едим

Это и есть «искусство предпоследних истин» – ведь именно так Пригов определял поэзию.

Вместо автобиографии

От Пригова Дмитрий Александровича [23]

Родился я смиренно 5 ноября 1940 года в священном городе Москва. Родители моя: отец – инженер, мать – концертмейстер, оба, кстати, 1912 года рождения. Ничем не интересовался до лет 15–16. Потом поступил в скульптурный кружок Московского дома пионеров. Потом поступил на скульптурное отделение Строгановского училища. Работал как скульптор – делал всякого рода детские скульптуры: львы, крокодилы и пр. Потом испортил отношения с советской властью и через то имел всякого рода неприятности. Самой свой большой удачей считаю знакомство с художниками и литераторами московского концептуализма. После перестройки начались многочисленные выставки, саунд-перформансы с музыкантами, книги и лекции. Все перечислять бессмысленно, да и просто невозможно. Художественные влияния сменялись последовательно – от Микеланджело до Бойса. Литературные влияния почти неощутимы, так как всю свою жизнь старался транспонировать визуальные идеи во все время отстававшую сферу вербальности. Собственно, могу назвать только одну достаточно организованную и артикулированную группу художников и литераторов, к которым я и принадлежал – Московский концептуализм. Долгое время я описывал это как эстетику постмодернизма. Сейчас даже и не знаю. Могу только сказать, что в ней стратегия, культурно-эстетическое поведение (не путать с социокультурным, типа богемного) и жест доминируют над текстом, как частным случаем всего этого. <…>Премия DAAD, Пушкинская премия и премия Пастернака. Переведен на очень многие языки, уж и не припомню точно, на какие.

2003

Вместо эпиграфа

А много ли мне в жизни надо?

                 А много ли мне в жизни надо? —Уже и слова не скажу.Как лейбницевская монадаЛечу, и что-то там жужжуКакой-то там другой монаде.Она ж в ответ мне:Бога ради,                 не жужжи..

Монады

1994Предуведомление

Монадология – вещь весьма темная и малоупотребительная как в ее эзотерическом, так и философском изводах. Оно и понятно. Она обращена от знающего к знающему, чье знание малопотребно в мире тяжелоагрегатных вещей и грубого сознания, определяющего такое же и бытие. Но все-таки в некоем притчеобразном обличии и в форме нехитрых сценок и разговоров посмеем явить это учение миру профанному, собственно, имеющему к потреблению подобные же образы весьма разнообразных и различающихся по форме скрытности и сложности вероучений и тайных систем. Ясно дело, не следует все воспринимать впрямую, как сказано. Надо воспринимать как не сказано. Да это понятно и любому непросвещенному.

1 |00001[24] Возле самого что ада                 Одна бедная монада                 Плачет, плачет убивается                 Мила друга дожидается                 Как Эвридика                 Вернее, Орфей                 Да ты не плачь, снедайма грустью                 Поиграются, да и отпустят                 Он ведь – Москва неодолеваемая                 Как и мы с тобой1 |00002 Кругом кричат: Убейте гада!                 А я лечу и в ус не дую                 Поскольку высшую идею                 Имею                 Поскольку – чистая монада                 Неуничтожимая                 И мне уже никто не страшен                 Ни ветра вой, ни эти наши                 В новом их порождении и обличии.* * *

Представьте, что к вам прилетает монада и говорит: Я единая неделимая и неуничтожимая монада – что делать? пытаться уничтожить? оправдать ее? или обнаружив ее лживость, взять ее грех на себя? но и не испытывать ее значило бы через себя трансцендировать ее нечистоту

* * *

Представьте, что за вами гонятся люди, не зная, что вы – единая, неделимая и неуничтожимая монада – что делать? отдаться им и унизить их в их беспомощности перед лицом вашей неуничтожимости? или скрыться, оставив их в неведении относительно их беспомощности? или попытаться превзойти себя в своей неизничтожимости и попытаться самоуничтожиться в их руках, совершая подвиг смирения и самоуничижения в угоду их беспомощности

* * *

Представьте, что вам как монаде надо явить себя как монаду в чужой среде – что делать? явить себя через иное, тем самым отчасти изменить своей неизменяемой природе? или явить себя неявленной, тем самым несколько ослабив мир явлений и ожиданий всеобщего проявления

1 |00003 В небе после променада                 Две прозрачные монады                 Из наиважнейших, видимо                 Вдруг застыли надо мной:                 Что, возьмем его с собой? —                 Послышалось                 Я забился, словно мышь —                 Что ж ты, глупенький, дрожишь?                 Во спасение твое                 Ведь! —                 Не знаю! не знаю! в Библии вы не указаны!1 |00004 Там, где кончалась колоннада                 Храма                 Она стояла молодая                 Какой-то тайной привлекая                 Я подошел – она монада                 Оказалась                 Чистейшая                 Предвечная                 Застенчивая* * *

Представьте, что вам оказалось быть 13-й погибающей монадой, чтобы сохранить монаидальность, вы стараетесь исчезнуть стремительней, единоразово, что как-то сохраняет хотя бы не поспевающую за коллапсом форму, как потенцию

* * *

Представьте, что ничего вокруг не говорит о монаидальности, чтобы подсказать вам, что вы – монада, ваше же внутреннее знание стремится вовне, чтобы самоидентифицироваться через многоуподобление сходства и различий, но стремится так искренне, почти до опасной черты разрыва пределов аксиологического постулирования монаидальности – что делать?

* * *

Представьте, что вокруг одни лишь энергии и монады, лишь условные обозначения остановки пристального внимания чьего-то взгляда: сможете ли вы доказать, что этот останавливающийся взгляд обладает навязывающей энтелехиовидной мощью, или просто есть доказательство существования некой внешней ему монаидальности

Искренность на договорных началах

Из сборника «Стихи двадцати лет опыта»

1974 – 77Предуведомление

Пиша… пися… писуя… пишая… В общем, обретя пагубную привычку почти каждому своему стихотворному сборнику предпосылать предуведомление, я не мог отказать себе в этом страннонамеренном удовольствии и на этот раз, но главное – не решился нарушить эту привычку, эту спасительную инерцию-балласт труда, известную прозаикам и представителям прочих искусств с основательным технологическим пластом, и так легко покидающий поэта после каждого завершенного стихотворения, создавая неимоверную качку в поэтическом житье-бытье. Правда, в отличие от единовременно созданных сборников, где предуведомления объясняют, вспоминают, подсовывают и протягивают все привходящие и обходящие моменты, в случае данного сборника, представляющего самого по себе отдельную жизнь, во всяком случае, воссоздающего ее, трудно представить, какие привходящие моменты могут еще ему принадлежать – разве что, предыдущего рождения или последующей жизни. Помимо того, если на коротком промежутке жизни (и, соответственно – на пределах одного сборника) можно проследить конструктивную идею, то проследить подобное на примере целой жизни – немыслимо, кроме, разве что, идею выжить.

Так что писать предуведомление необходимости не оказалось, но, поскольку выяснилось это в ходе написания самого предуведомления, оно-таки появилось. К тому же я давно уже заметил, что с чисто композиционной точки зрения, при небольшом количестве стихотворений хорошо смотрится большое предуведомление, а при большом – маленькое. Данный сборник велик, и ему, следовательно, приличествует скромное предуведомление. Не больше страницы. Ну, чуть-чуть побольше. Ну две, три. Но не больше. Ну, пять. Это максимум. Ну, шесть. И, поскольку ввязавшись в это дело, я рискую вылезти за пределы композиционно отпущенного числа страниц, то кончаю и отсылаю читателя непосредственно к стихам.

1 |00005 И все-таки она приятна – жизнь!                 Как легкий запах-привкус чеснока                 Сквозь груды обжигающего мяса —                 Губительное прибавленье!                 Она уютна, словно ухо зверя,                 Большого зверя лакомое ухо                 В щекотке, в завитушках, в духоте.                 В ней все про нас – и боль, и придыханье,                 И всхлипы, и в подушку утыканье,                 И умиранье пульса – тик-тик-тик.1 |00006 Войдешь в аптеку – что за имена!                 Валокордин, глюкоза, барбамил,                 Экстракт красавки, энтересептол!                 И у болезней супротив не хуже —                 Шизофрения, грипп, перитонит,                 Холера, катаракта, висцеральный лейшманиоз.                 А поле битвы – Петр да Иван.                 Какая скука.1 |00007 Но страх какой! Какой гигантской кнопкой                 Душа к нему пришита на бегу?!                 Я снег какой! И я бегу с охапкой                 Горящих дров и бросить не могу.                 И оборачиваюсь, но бегу,                 И вижу: тень бежит с горящею охапкой                 И как пришита кнопкой на бегу.1 |00008 Черный ворон, черный ворон                 Ах, какой ты серый ворон                 Серый, серый, белый ворон                 Непонятный пестрый ворон                 Пестрая прелестная                 Пташечка небесная                 С черным клювом и пером                 С черным глазом и крылом                 С черным членом между ног                 Ай, да голубь-голубок!                 Сгинь, сила нечистая!Долина Дагестана1 |00009 В полдневный зной в долине Дагестана                 С свинцом в груди лежал недвижим я —                 Я! Я! Я! Не он! Я лежал – Пригов                                                                   Дмитрий                                                                   Александрович!                 Кровавая еще дымилась, блестела,                                                                   сочилась                                                                   рана,                 По капле кровь точилась – не его!                                                                   не его!                                                                   моя!                 И снилось всем, и снится, а если и                                                                   не снилась – то                                                                   приснится долина                                                                   Дагестана,                 Знакомый труп лежит в долине той.                 Мой труп. А может, его. Наш труп.                 Кровавая еще дымится наша рана,                 И кровь течет-течет-течет хладеющей                                                                   струей.Мне голос был1 |00010 – Мне голос был.                 – Ей голос был!                 – Но он звал утешно.                 – Утешал ее.                 – Но он говорил: иди сюда.                 – А он не говорил, мол, оставь свой край                 Подлый и грешный?                 – Нет, нет, нет! Что вы!                 – А, мол, уезжай из России навсегда?                 – Да что вы! Я простая советская                                                                   женщина.                 Вот только кровь от рук отмою                 И брошу всяческий стыд.                 – А что он там говорил насчет нового                                                                   имени, фамилии,                                                                   паспорта?                 Каких-то там наших поражений, взаимных обид?                 – Нет, нет, нет! Я не слышала!                 Я заткнула уши руками,                 Чтобы этот голос                 не смущал меня.                 – Так-то лучше будет, красавица.1 |00011 Вот я беру газету и читаю                 И всю ее до строчки понимаю                 До самой темной строчки, до прокола                 До пустоты, до черноты, до кола                 О, как я ее страшно понимаю                 Вот я беру газету и читаю                 И не могу понять                 ни малой строчки                 На этом месте в жизни ставят точку1 |00012 Эти ветви над почвою плоской                 Эти ветви над почвою тощей                 Эти гибнущие, как цветущие                 Словно строки в печке поющие                 В той проклятой стране Вавилонской                 Непонятной проклятой и плоской                 В непонятной стране Вавилонской                 В той, где отроки в печке поющие                 Словно гибнущие, а как цветущие                 Эти ветви над почвою тощею                 Эти ветви над почвою плоской                 Как в проклятой стране Вавилонской1 |00013 Сухих подбросить парочку поленьев                 Все бросит жить и обретет дрожать                 Такая будет сила разделенья                 Что ангел, ангел бросится бежать                 И только я не разлечусь настолько                 Чтобы себя руками не обнять                 И только я, и только я, и только                 Я только и, и только я, и только я1 |00014 Кукует кукушка                 Тигрица тигрует                 Зверует зверушка                 Существо существует                 И всяк – незаменный                 В местах утвержденных                 В земле чужеземной                 В дали отдаленной1 |00015 Часто наш людской народ                 Мелкой мелочью живет.                 Лист желтеет. Осень близко.                 Этим и живет народ.                 Выпьет водки. Выпьет виски.                 Этим тоже он живет.                 Потеряет родных-близких.                 Разве ж этим можно жить?                 Это лучше позабыть.                 Потому-то наш народ                 Мертвецами не живет.                 Их ни выкрасть, ни спасти                 С ними нам не по пути.1 |00016 Я огляделся вкруг себя —                 Туда, сюда, напротив —                 Кто в этом мире за меня                 Кто в этом мире против                 Кто за меня, кто против                 Вот этот лес – не за меня                 Ни за меня, ни против                 Вот эти посреди небес —                 Ни за меня, ни против                 Вода, трава, зола и лес —                 Ни за меня, ни против                 Ни за меня, ни против                 Они живут напротив                 Вот этот пес – он за меня                 Вот этот пес – он против                 Жена и сын – те за меня                 Чужие жены – против                 Я сам – я тоже за себя                 Хоть и немного против                 Как те трава, зола и лес                 Которые напротив                 Я крикнул: Эй! Кто за меня?                 Вперед! Нам Бог поможет!                 Мы победим! Кто за меня?                 Но и погибнем тоже.                 Как те трава, зола и лес                 Как эти посреди небес                 Которые не противКуликово поле1 |00017 Вот всех я по местам расставил                 Вот этих справа я поставил                 Вот этих слева я поставил                 Всех прочих на потом оставил                 Поляков на потом оставил                 Французов на потом оставил                 И немцев на потом оставил                 Вот ангелов своих наставил                 И сверху воронов поставил                 И прочих птиц вверху поставил                 А снизу поле предоставил                 Для битвы поле предоставил                 Его деревьями обставил                 Дубами, елями обставил                 Кустами кое-где уставил                 Травою мягкой застелил                 Букашкой разной населил                 Пусть будет все как я представил                 Пусть все живут как я заставил                 Пусть все умрут как я заставил                 Пусть победят сегодня русские                 Ведь неплохие парни русские                 И девки неплохие русские                 Они страдали много русские                 Терпели ужасы нерусские                 Так победят сегодня русские                 Что будет здесь, коль уж сейчас                 Земля крошится уж сейчас                 И небо пыльно уж сейчас                 Породы рушатся подземные                 И воды мечутся подземные                 И звери мечутся подземные                 И люди бегают наземные                 Туда-сюда бегут приземные                 И птицы собрались надземные                 Все птицы – вороны надземные                 А все ж татары поприятней                 И лица мне их поприятней                 И голоса их поприятней                 И имена их поприятней                 Да и повадка поприятней                 Хоть русские и поопрятней                 А все ж татары поприятней                 Так пусть татары победят                 Отсюда все мне будет видно                 Татары значит победят                 А впрочем – завтра будет видно1 |00018 Большая, но объятная страна                 Заселена зеленою природой                 Смотрящейся то в небо, а то в воду                 Странна она, ей-Бог, странна она                 Странна она, да не она одна                 И горная безмозглая порода                 Где кость одна, ни выходу ни входу                 Она ведь тоже донельзя странна                 Или другая скажем сторона                 Столица скажем полная народу                 Она ведь не равна тому народу                 А может я не прав – она равна                 Да все одно – равна, да все – страннаХудожникам Б.К. Орловуи С.П. Шаблавину1 |00019 Художник нам изобразил                 Пространство как изнанку шара                 Его он яростней пожара                 Куда-то в центр устремил                 И утверждает, что он прав                 Что человечий глаз так видит                 Так мало ли чего он видит!                 Так мало ли когда он прав!1 |00020 В ней все – Господь, не приведи!                 И как вошла и как приветствовала                 И наполнение груди —                 Все идеалу соответствовало                 И мне совсем не соответствовало                 Я тонок был в своей груди                 Со впадиною впереди                 И вся фигура просто бедствовала                 Так что – Господь, не приведи!1 |00021 Нам всем грозит свобода                 Свобода без конца                 Без выхода, без входа                 Без матери-отца                 Посередине Руси                 За весь прошедший век                 И я ее страшуся                 Как честный человек1 |00022 Не видно ни птцы и ни врна                 Ни звря и ни звриной же млости                 Ни члвека ни члвеческой вльности                 Отчизна на время затврна                 До времени будущей вльности1 |00023 Вот розы нежные лежат                 В водою полной ванне                 Свет электрический, а они                 Как будто бы в тумане                 И губы все мои дрожат                 О, Господи Исусе!                 Я нарисую их сейчас                 И может быть спасуся1 |00024 Знакомы аллеи старинного парка                 По детству проведенному рядом с ним                 Здесь в детстве стояла знакомая арка                 А после – вазон и дитя рядом с ним                 А после – ларек и народ рядом с ним                 И дворник в аллеях старинного парка                 Сбирал свои листия и рядом с ним                 Ходило дитя по прозванью Тамарка                 А после – Тамара Иванна и с ней                 Дитя непонятное, с виду – еврей1 |00025 Да, время – сумчатый злодей!                 То есть оно с огромной сумкой                 Куда сбирает всех людей                 Всех умных и всех недоумков                 А мы-то самых недоумков                 И не считали за людей                 Но всех уравнивает сумкой                 О, время – сумчатый злодей!1 |00026 Он видит сон: жена уходит                 С каким-то юношей младым                 Она по комнате все ходит                 Он ж слов достойных не находит                 Она же ласковая с ним                 Младого ж юношу-еврея                 Как будто даже попрекает                 На покидаемого ею                 Так поучительно кивает                 Каки-то вещи собирает                 Он ж ничего не понимает                 Он ждет единственный тот жест                 Который скажет – это шутка                 Но жеста нет, а ужас есть                 Ему становится так жутко                 И очи застилает дым…                 Он просыпается, находит:                 Жена стоит, она уходит                 С каким-то юношей младым1 |00027 Существо существует                 И кажет нам сущность                 Вещество веществует                 И кажет нам вещность                 Большинство большинствует                 И кажет нам вещность                 Меньшинство меньшинствует                 И кажет нам сущность1 |00028 От смерти умирает человек                 Среди пожара ль освещенный гибнет                 Где смерти нет, но жизни есть погибель                 В гостинице – Россия человек                 Среди большой России человек                 Имеет смерть, но в основном —                                                                   погибель                 Где освещенный жив ли человек1 |00029 За окошком ходит тьма                 Предо мною, я же ма —                 ленький у окна сижу                 Тихо, тихо порою жу —                 тко мне у окна                 Кажется, что вот-вот на —                 чнется и побольший страх                 Кто-то памятный размах —                 нется и прикончит все                 А жизнь дальше понесе —                 тся1 |00030 Девица, девица, как тебе имя?                 У тебя дивны груди, гордишься ты ими                 А ведь это не твое – Божье!                 Я тоже гордился1 |00031 Что отличает женщину от нас —                 Так спереди наплыв груди                 Ответный сзади выход ягодиц                 Подобно как строенье птиц                 Имеет принципом своим полет1 |00032 Ночная птица там кричит вдали                 Она, возможно, в озере ныряет                 Ночная птица, правда, я слыхал                 Что водоплавающей не бывает                 Тогда, наверно, это местный дух                 Что поселился здесь, вдали райцентра                 Из озера, из самоего центра                 Выходит ночью он и кличет вслух                 Постой, постой! Сейчас иду, иду!                 Над этим местом вместе мы покличем                 Дай Бог, что не накликаем беду                 Дай Бог, в другом каком, не этом месте