Жуковский в Париже

Совершенно верно и поныне. Французы мастера хозяйничать и устраиваться дома. Они, кажется, ветренны; но порядок у них, часто ими расстроиваемый, снова и скоро восстановляется, по крайней мере в вещественном, внешнем отношении. После Июльской революции 30-го года, Пушкин говорил: «Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все столоначальники уже на местах, и административная махина в полном ходу».

Поговорка: товар лицем продается, выдумана у нас, но обращается в действительности у Французов. В торговле применяется она у нас только у обману и в надувательству; но вообще она мертвая буква. Мы и хорошее не умеем приладить к лицу. О худом и говорить нечего: мы не только не способны скрасить его, а еще угораздимся показать его хуже, чем оно есть.

Быть в Париже, посещать маленькие театры и не затвердить несколько каламбуров, дело не сбыточное. Вот и их занес наш путешественник в свой дневник. Для соблюдения строгой точности и мы впишем их в свои выдержки.

В комедии: Глухой или полная гостинница, актер спрашивает:

Que font les vaches à Paris? –Des vaudevilles (des veaux de ville).Quel est l'animal le plus âgé? –Le mouton, car il est laine.(Laine, шерстистый).

Жуковский не пренебрегал этими глупостями. И сам бывал в них искусник.

Теперь заключим переборку нашу выпискою, в которой показывается не Парижский Жуковский, а просто человек. Вся заметка не многословная, но знаменательная и характеристическая:

«Спор с Тургеневым и моя бессовестная вспыльчивость».

За что был спор, неизвестно; но по близкому знакомству с обоими, готов я поручиться, что задирщиком был Тургенев. Жуковский, в увлечении прения, иногда горячился; но Тургенев, без прямой горячности в споре, позволял себе сознательно и умышленно быть иногда задорным и колким. Он, как будто, признавал эти выходки принадлежностями и обязанностями независимого характера. Эта стычка между приятелями не могла, разумеется, оставить по себе злопамятные следы. Но покаяние доброго и мягкосердого Жуковского в бессовестной вспыльчивости невольно напоминает мне басню Лафонтена, в переводе Крылова: Мор Зеерей. Смиренный и совестливый Вол кается: «Из стога у попа я клок сенца стянулъ».

Теперь придется и мне сделать пред читателем маленькую исповедь, как для очистки своей совести, так в особенности для очистки Жуковского. Некоторые из беглых заметок его писаны на Французском языке. Впрочем их немного. Не знаю, как и почему, в работе моей, переводил я их иногда на бело по-русски. Нечего и говорить, что я строго держался смысла подлинника; но, вероятно, выражал я этот подлинник не так, как-бы выразил его сам Жуковский. В том нижайше каюсь. Дневник Жуковского кое-где иллюстрирован рисунками или набросками пера его: так, например Théatre Franèais и другие очерки, которые трудно разобрать. Вообще Жуковский писал, хотя и некрасиво, но четко, когда прилагал к тому старание; но про себя писал он часто до невозможности неразборчиво.

Сноски

1

Т. е. я проведу весь июнь месяц в Париже, но чувствую, что пребыванием моим я не воспользуюсь, как бы я это сделал до нашего несчастья. Это в роде расслабляющей болезни, которая не дозволяет принимать какое-нибудь участие в том, что делается вокруг.

2

Т.-е. живописца Фридриха, которому Жуковский покровительствовал.