Лето раскинулось над Кавказскими горами. Солнце слепило глаза и, казалось, играло роль вселенской жаровни, подогревающей синее небо, скалы с редким кустарником и плотный ковер зеленого леса предгорий. Восходящие потоки горячего воздуха отделялись от скальных образований и устремлялись вверх, перемешиваясь с чистым, наполненным до предела озоном, горным ветром, который дул вдоль водораздела. На границе этих двух воздушных масс черной точкой в густой синеве парил сокол.

Птица прикладывала минимальные усилия для полета. Ветер свободно нес хищника вдоль хребта, а идущий снизу поток поддерживал его на высоте.

После затяжной туманной весны сокол прилетел сюда в первый раз. Он знал, что суслики и мыши непременно выберутся погреться на солнце. Трава и низкий кустарник после холодной ночи оставались еще сырыми, а камни и щебенка перед скалами уже давно высохли от росы и достаточно прогрелись. Прозрачные холодные глаза сокола бесстрастно фиксировали местность, подстерегая малейшее движение в пределах громадного круга, который он осматривал с высоты.

Вот что-то шевельнулось внизу, на самой границе леса, вплотную подходящего к скалам. Сокол сразу же плавно скользнул вниз, в теплые слои воздуха, стараясь точнее определить объект, привлекший его внимание. Однако через несколько секунд хищник разочарованно сделал несколько взмахов и вновь метнулся ввысь. На человека сокол не охотился.

Вышедшие из леса люди совершенно не интересовали птицу, хотя если бы она умела говорить, словно сказочный персонаж, то за слова об увиденном командир спецназа навсегда бы обеспечил ее ежедневной кормежкой из жирных сусликов.

Второй взвод первой боевой группы 43-го отряда специального назначения возвращался с задания. Сейчас бойцы совершенно не были похожи на тех красивых спецназовцев, которых так любит показывать телевидение. Чувствовалось, что люди предельно измотаны долгим переходом. Грязные лица, на которых маскировочная краска перемешалась с потом, выражали полное равнодушие, кроме глаз, живших отдельной жизнью. Они были настороженные и внимательные, причем никто из парней не задерживал взгляд долго на каком-либо предмете. Все постоянно крутили головами, осматривались и прислушивались. Их одежда, крепкие «горки», запачкалась травой, грязью и землей до самых капюшонов, не говоря уже о ботинках. Никто из бойцов, несмотря на жару, не сбросил куртку, чтобы остаться в майке. Комаров и клещей в лесу хватало с избытком.

– Привал! – прохрипел плотный парень в камуфляже, перебрасывая автомат за спину, и уселся на камень, выступавший из травы. – Резкий и Тюлень, на прикрытие! – мотнул он головой в сторону скал. – Подниметесь на десяток метров, и повнимательней там! Остальным – отдых пятнадцать минут!

От группы сразу же отделились двое бойцов и неторопливо стали подниматься по узкой расщелине, засыпанной щебенкой. Последним шел спецназовец с перевязанной правой рукой. Рукав его куртки был обрезан у самого плеча, а руку, согнутую в локте, фиксировала зеленая медицинская косынка. На повязке, чуть ниже плеча, сквозь бинты проступала кровь. Парень поднимался осторожно, прижимая поврежденную руку к туловищу, и поэтому несколько отставал от своего напарника.

Два спецназовца, которые несли сделанные из толстых веток носилки, опустили их на землю и облегченно разогнули спины. Один из них отстегнул фляжку от пояса, поболтал ее в руке, кивнул и наклонился к лежащему на носилках человеку:

– Попей, Тайсон.

Тот лишь равнодушно покачал головой и прикрыл глаза.

– Как нога, братишка?

– Пройдет, Андрюха, – хриплым шепотом ответил Тайсон. – До свадьбы заживет. Наверное.

Его товарищ, вздохнув, посмотрел на раненую ногу Тайсона. Брезентовая ткань «горки» на левой икре была прострелена, и внутри маленькой дырочки с подсохшими краями белела повязка.

– Заживет, конечно! – немного наигранным, но весьма убедительным тоном сказал он. – Ерунда! Хорошо еще, что навылет. Скоро гопак отплясывать будешь. Петрович тебя живо на ноги поставит!

Тайсон слабо улыбнулся, не открывая глаз, и вяло махнул рукой.

Командир группы по прозвищу Ухтыблин, слышавший этот диалог, покачал головой. В группе двое раненых, один серьезно, и его приходится нести, а другой легко. Но эта легкость ранения хороша только для госпиталя, где пациент из-за своей медлительности может разве что опоздать в туалет, а в полевых условиях любое ранение превращает бойца в обузу для группы, отрывающейся от преследования.

Спецназовцы вытащили фляжки и повалились в траву, подложив рюкзаки под ноги. Ноги надо было беречь. Каждый знал, что сейчас его жизнь будет продолжаться ровно столько, сколько выдержат конечности. Никто ничего не говорил, в тишине, нарушаемой только щебетом птиц, слышалось тяжелое дыхание и звуки, издаваемые обычно, когда полоскаешь горло.

– Дайте и этому попить, – кивнул командир взвода в сторону, указывая на человека, рядом с которым застыли две молчаливые фигуры.

Мужчина сидел на траве, согнувшись и неловко положив скованные наручниками руки перед собой. С первого взгляда было понятно, что он не европеец, и вообще даже не россиянин. Полные губы, чуть выкаченные глаза с черными зрачками и темноватая кожа делали его похожим на араба, каковым, он, собственно, и являлся.

Абу-Мурат, специалист подрывного дела, был захвачен в глубоком тылу сепаратистов, где он готовил очередную группу для терактов на территории России. Внезапный рывок группы спецназа застал охрану тренировочного лагеря врасплох. В четыре утра, когда только встает солнце, освещая мокрые, в облаках, хребты сереньким светом, спецназ произвел огневой налет на охрану лагеря, моментально подавив суматошную стрельбу одинокого пулемета. Темные фигуры скользнули к палаткам, где спали курсанты. Шипящие щелчки бесшумных винтовок и хрипы, вскрики людей, которых убивают прямо в постели, произвели впечатление на Абу-Мурата. Кто так громко кричал во второй палатке? Саид? Наверное… он так любил петь… мир праху его… Самого Абу-Мурата поймали возле туалета, за которым росли густые заросли крапивы. Единственное, что успокаивало совесть араба, – он успел два раза выстрелить. То, что не попал в своих врагов, можно было объяснить только тем, что им помогает сам иблис. Два раза Абу-Мурат нажимал на спуск, целясь прямо в темную, казавшуюся огромной из-за костюма «лешего» фигуру, но оба раза «леший» непостижимым образом угадывал время выстрела и направление полета пули и уклонялся от пули, словно боксер от нокаутирующего удара. А потом Абу-Мурата сильно и точно ударили прямо по половым органам. Он согнулся до самой земли, забыв и о лагере, и о Саиде, моля только об одном – чтобы как можно быстрее прошла боль. Боль прошла, и Абу-Мурат очнулся, но уже с наручниками на руках. А когда он не захотел идти в лес с появившимися из рассвета непонятными фигурами, ему подняли руки за голову, пинком по голени раздвинули ноги, и «леший» снова приготовился его ударить в самое нежное мужское место. Здесь Абу-Мурат все понял. Детей у него еще не было, но после повторного жестокого удара в пах он может смело искать адрес приюта для брошенных малышей. Если останется в живых, конечно. А Абу-Мурат хотел жить. А кто не хочет? Так он оказался здесь, перед скалами, перед хребтом, за которым начинается контроль федералов над территориями и куда в течение двух часов могут достать их «вертушки». Карту Абу-Мурат знал по памяти.

Дозорные поднялись по щебенке и нашли удобный выступ, нависающий над поляной. Внизу, в густой траве, прямо под ними, отдыхала группа. Солнце уже миновало зенит и слегка сместилось к западу. Горячие лучи ощутимо давили на спины и затылки спецназовцев, вызывая чрезмерное потовыделение.

Тюлень, ширококостный рыжеватый парень, осмотрел раскинувшуюся перед ним местность и удовлетворенно кивнул головой:

– Здесь побудем.

Он присел на нагретый камень, положил автомат на колени и потянулся за фляжкой. С наслаждением сделал крупный глоток, затем, поймав осуждающий взгляд напарника, скривился, набрал полный рот воды, сразу же став похожим на огромного хомяка, спешащего в нору со своей добычей за щеками, запрокинул голову и принялся полоскать горло. Его товарищ осторожно, оберегая раненую руку, опустился рядом. Это был сухощавый боец с настороженным взглядом и плотно сжатыми губами.

– Вода теплая, зараза!

– До ближайшего холодильника километров сто отсюда, – отозвался Резкий, держа фляжку здоровой рукой. – А все-таки красиво, да?

И он, и Тюлень, поглощая воду, не спускали внимательного взгляда с пологих хребтов, уходящих к востоку. К северу от них, над чертой, проведенной перистыми облаками, возносилась к небу громада Главного Кавказского хребта. Среди густой зелени холмов были видны розоватыми и белыми пятнами отцветающие боярышник, яблоня и алыча. Казалось, что мягкая дымка, лежащая над дальними предгорьями, вызвана отраженным светом этих листьев.

– Смотри, рюрик! – Резкий, запрокинув голову для очередного полоскания, нашел взглядом птицу.

– Кто, что? – чуть не подавился Тюлень. – Какой еще Рюрик? Царь, что ли? Ты о чем сейчас, Резкий?

– Сокол на древнеславянском – это рюрик.

– А! – сразу же успокоился его напарник и поболтал зажатой в руке фляжкой. – Так бы сразу и сказал… а то напугал меня. Я подумал, что у тебя уже «глюки» от промедола начались. – Тюлень знал, что Резкий увлекается историей, поэтому слова товарища его совсем не удивили. – Ну и что, – добавил он, со вздохом убирая фляжку, – кого здесь только нет. А может, и орел.

– Это сокол, – повторил Резкий, мотнув головой и провожая взглядом черную точку в небе над хребтом. – Орлы селятся дальше, там, в горах.

– Хорошо, хоть не ворона, – проворчал Тюлень. – Дурная это примета, когда ворон начинает кружить над спецназом. – Его лицо внезапно омрачилось, и он невольно бросил взгляд на раненую руку товарища: – Как, кстати, твоя рука?

Резкий осторожно подвигал плечом и поморщился:

– Плохо, Тюлень. Кровь уже не идет, но рука немеет. Я ее совсем не чувствую.

– Может, туго забинтовали? А давай-ка, я промедольчик еще уколю? – вдруг засуетился Тюлень и дернул клапан кармашка на разгрузке. – Сразу же и полегчает!

Несмотря на усталость, Резкий сразу же уловил в его голосе растерянность и страх.

– Не надо, – остановил он друга. – От промедола голова кружится и силы уходят. А мне еще полдня продержаться надо.

Тюлень внимательно посмотрел на него. Резкий знал, что означает этот взгляд. Тюлень навскидку пытался определить, насколько хватит у него сил. Хорошо, если дойдет, не свалится. Ну, а если нет, то Резкого донесут. Темп, правда, снизится, но ненамного. Одного уже тащат на носилках. Еще одни носилки роли не сыграют. Всего-то делов – перевалить через хребет и выйти по реке к низовьям. Туда, к заброшенному домику лесорубов, и подскочит «вертушка».

Придя к такому логическому заключению, Тюлень несколько повеселел и усмехнулся. Резкий без труда прочитал на его лице всю нехитрую цепочку рассуждений, отвел глаза и выругался про себя. Его мучило нехорошее предчувствие. Во всякие приметы и суеверия он не верил, но почему-то был твердо уверен в том, что неприятности еще впереди.

– Смотри! – вдруг севшим голосом прохрипел Тюлень. – Ты видишь?! – Он вскинул руку и впился взглядом в склон хребта, обращенного к ним.

Резкий видел. Ослепительный мгновенный всполох, яркая точка света среди зелени на верхушке горы, там, где густая гряда деревьев подпирает небо.

– Это… это что было, а? – зашептал Тюлень. – Ты видел, Виталик?

– Ну, вот и все. Догнали, – устало произнес Резкий, нащупывая ствол автомата, переброшенного через плечо. – Вот этого я и опасался. Я знал, что все так просто не закончится. Мы ведь тащились как черепахи.

– Чего не закончится?! – оглянулся на него Тюлень. – Опять ты со своими загадками?!

– Саня, ты ведь уже и сам понял. Это отблеск или от бинокля, или от прицела. Кто-то лоханулся, не учел, что солнце светит прямо им в глаза. Это погоня, Тюлень. Иди, скажи командиру.

Никто из бойцов не закряхтел, поднимаясь, никто не сказал ни слова. Молчаливые парни встали, отряхнулись и выстроились в походном порядке.

– Носилки вперед, – распорядился плотный человек (движение группы всегда определяется по самому медленному бойцу), посмотрел на часы, покачал головой и занял свое место в середине группы, как и полагается по боевому уставу спецназа.

Извилистой пятнистой змейкой, порой совершенно сливающейся со скалами, бойцы медленно потянулись в гору по едва заметной каменистой тропинке.

Прапорщик был единственным, кто не оглядывался назад. Он мучительно размышлял.

До места прилета вертолета надо было идти около шести километров. Но это только по прямой. В предгорьях это расстояние можно смело увеличивать в три раза из-за постоянно сменяющихся подъемов и спусков. И раненые… они-то и задерживают группу. Будь взвод налегке, Ухтыблин еще посмотрел бы, кто первым придет к финишу. Его ребята натренированы, в группу отобраны самые лучшие, парни бегом пробежали бы эту дистанцию, задерживаясь разве что для установки всяких разных неприятных сюрпризов, чтобы их преследователям не стала в тягость обыденность погони. Через четыре, максимум через пять часов сядет солнце, а ночью преследование невозможно, погоне как бы самой не заблудиться в густом кавказском лесу.

Все было бы хорошо… но этот идиот-пулеметчик сумел все-таки каким-то чудом подбить двоих его парней. Как?! Прапорщик был готов прозакладывать свою месячную зарплату на то, что часовой не мог увидеть его бойцов. Не мог! Почувствовал, что ли? Или это была просто контрольная, прочесывающая местность очередь? Вполне может быть. Но сейчас это было уже неважно.

Ухтыблин сплюнул и поправил ремень автомата.

Теперь дальше… вполне вероятно, что преследователи перевалят через водораздел и будут идти за группой, насколько это возможно. Их интересует пленный, который бодро шагает неподалеку от прапорщика. На плохом английском ему уже объяснили, что он будет жить только до начала боя, если спецназ все-таки догонят. Араб оказался профессионалом и даже не пытался использовать какие-либо приемчики, чтобы задержать движение. Он понимал, что его попытаются освободить, ну, а если эта попытка не удастся, то неважно, с чьей пулей в голове он будет молчать. Значит, единственный разумный выход для него – это не отстать от спецназа и попытаться оставить между собой и его вчерашними «коллегами» как можно большее расстояние.

Так, с арабом все ясно. Пока ясно. Теперь ребята. Резкий и Тайсон… они здорово задерживают движение, с ними далеко не уйдешь. Ухтыблин выругался и остановился. Шедший за ним спецназовец недоуменно покосился на его широкую спину и тоже остановился, чтобы перевести дыхание. Прапорщик опомнился, дернул головой и двинулся дальше. Он был уверен в том, что с таким темпом группу настигнут уже на следующем холме, слишком медленно они идут. Придется оставлять заслон. Придется, ничего не поделаешь… только кого?

Ухтыблин поднял голову и привычно осмотрел неровный строй шедших в гору бойцов.

– Подтянуться! – захрипел он. – Подтянуться! На верху занимаем оборону! Передать по цепочке!

На гребне водораздела ветер дул сильнее. Он врывался в откинутые капюшоны «горок», шевелил майки в распахнутых воротах курток и трепал рукава. Группа уже вся поднялась на перевал, и Ухтыблин, стоя на выступе, нависающем над единственной тропкой, ведущей на вершину, привычно прикидывал диспозицию обороны.

Он повернулся спиной к солнцу и принялся осматриваться. В общем-то, место было идеальное. Кустарник заканчивался далеко внизу, метрах в двухстах, и все пространство от кустарника до вершины покрывала каменная осыпь с вкрапленными в нее небольшими обкатанными булыжниками. Любой, кто появится на границе низкого леса и осыпи, окажется как на ладони, и спрятаться ему будет негде, и быстрым рывком в гору эту осыпь не преодолеть… сил не хватит… пулеметчик и снайпер смогут здесь полк до ночи удерживать. Действительно хорошее место. Тропа одна, и обойти обороняющийся спецназ попросту невозможно. За день невозможно, мысленно поправил себя прапорщик, а там посмотрим. Главное, выиграть время. И тщательно проинструктировать тех, кто останется. Хотя какой там инструктаж? Максимально задержать преследователей, а потом увести их в сторону, отвлечь. Все равно ребят преследовать долго не будут, стемнеет. Значит, им надо продержаться всего ничего, а потом подойти к месту встречи.

Ну, хорошо, вздохнул Ухтыблин, но кого же оставить? Он не стал дальше думать, сразу же подавил в себе симпатии к одним бойцам и тщательно скрываемое недовольство другими.

В спецназе нет ангелов. Сама служба выковывает сильные характеры, умение идти до конца и добиваться выполнения поставленной задачи. Люди уверены в себе, а при такой уверенности, помноженной на опыт, неизбежно возникает здоровый эгоизм. Не оставит же он здесь, например, Ваську Непоседу только лишь за то, что тот вечно опаздывает из увольнений. Как говорит сам Васька, это допустимая дипломатическая пауза. Дипломат хренов! Непоседа всегда появлялся на пятнадцать минут позже указанного в увольнительной записке срока. Один раз прапорщик поймал его за воротами КПП, когда тот сидел в кустах и поглядывал на часы, чтобы явиться в расположение в им самим установленное время. Конечно, Непоседа сразу же получил наряд вне очереди, но своего мнения о своей дурной привычке не изменил, как, впрочем, и сам прапорщик. Что же, оставить его здесь в заслоне, словно в наказание? Ухтыблин вздохнул, это ведь не наряд по кухне.

Тогда кого?

Сержанта Бугаева, который в последнее время совершенно разленился, распустил дисциплину в отделении и панибратствует со старослужащими? За это выговор дают, а не бросают под пули.

«Я оставлю тех, кто должен остаться, – решил прапорщик. – Пулеметчика и снайпера. Идеальная пара для прикрытия отхода. И это будет правильно и честно. Значит, Кузя и Шварц… Один отлично стреляет, а второй, в случае надобности донесет до нужного места и пулемет, и своего товарища. Вот и ладушки».

Он поискал взглядом рослую фигуру Шварца. Тот как раз аккуратно поднял тяжеленный валун, пронес его несколько метров и опустил перед собой, привалив к другим камням.

«Неплохое пулеметное гнездо, – машинально отметил Ухтыблин, приподнялся на носках, с трудом вытянул накачанную короткую шею, осмотрел весь склон и вновь прикинул сектор обстрела. – Да, все правильно. Простреливает весь фронт, а самого еле заметно. Так, а где запасная позиция? – встревожился он. – Запасная позиция крайне важна для долговременной обороны. Это только в кино пулеметчик часами ведет огонь с одной точки. В реальном бою по нему уже через полминуты начинает стрелять снайпер».

Оглядываясь по сторонам, он заметил несколько дальше, за скальным уступом, зеленый короб с заправленной в него пулеметной лентой. Сразу успокоился, приказал Шварцу позвать Кузю и стал ждать.

Через полминуты к нему подошли два бойца.

– Здесь такое дело, – кашлянул командир взвода. – В общем… это… парни вы у меня надежные и стрелки отменные. Надо ребят выручать… остаться вам надо, – и внимательно всмотрелся в лица бойцов.

– Понятно, – кивнул после паузы Кузя.

– Останемся, о чем речь, командир! – прогудел Шварц и хлопнул Кузю по плечу: – Не бойся, комар, прорвемся!

– Вот и хорошо, – кивнул прапорщик, ничем не выдавая своих эмоций. – Смотрите сюда. – Он вытащил карту и начал инструктаж.

Через пять минут Ухтыблин отпустил бойцов, спустился немного ниже по хрустящей гальке, присел на камень, зажмурил глаза от слепящего солнца и закурил.

«Сколько у нас времени? – устало прикинул он. – Полчаса? Нет, скорее всего полтора-два. Так быстро «они» в гору не поднимутся. Все не поднимутся. Пока авангард дождется остальных, пока осмотрятся на местности, пока решатся выйти на осыпь… Да, часа два у нас есть. Ну, а за это время мы уже уйдем далеко».

– Иваныч? – тихо окликнул его знакомый голос. – А, Иваныч?

Прапорщик почему-то сразу понял, о чем его будут просить. Именно просить, раз обратились именно так, по отчеству. Но он никуда не торопился. Не открывая глаз, подставив лицо солнцу, медленно сделал несколько затяжек, слушая, как пролетавший вдоль хребта ветер негромко свистит в ушах. Голос терпеливо ждал. Ухтыблин докурил, открыл глаза, поплевал на окурок, бросил его под ноги, присыпал галькой и только потом поднял голову.

Под низким деревцем с редкой листвой, которое каким-то чудом держалось корнями за каменную почву, стояли носилки. На них сидел Тайсон с вытянутой вперед раненой ногой. Боец медленно поворачивал ступню в разные стороны, словно любовался измазанным ботинком. Гримаса боли иногда искажала его лицо, и тогда спецназовец негромко ругался сквозь стиснутые зубы. За этой процедурой внимательно наблюдал стоявший рядом Резкий.

– Ты что делаешь, Авдеев?!

– Уф! – выдохнул Тайсон, вытирая пот со лба. – В стороны больно поворачивать, но на пятке стоять можно, я думаю, только шнурки потуже затянуть. Все нормально, Иваныч.

– Да? – рассеянно поинтересовался прапорщик, думая о своем. – Ну, это хорошо.

– Товарищ прапорщик, – снова проговорил Резкий, – Иваныч!

– Чего тебе, Одинцов? – сурово осведомился Ухтыблин и перевел взгляд на Тайсона: – Ты почему встал, Авдеев? Кто тебе разрешил?

– Да ладно тебе, Иваныч, – негромко проговорил Резкий. – Дело есть.

– Какое еще дело?! – возмутился прапорщик. – Совсем распоясались! А ну, позови сюда фельдшера!

Резкий шагнул вперед и неловко, оберегая раненую руку, опустился на камень рядом с командиром. Ухтыблин сдвинулся в сторону, с подозрением глядя на бойца:

– Ну, что здесь происходит?

– Давай мы останемся, Иваныч. А что? Позиция отличная, продержимся до вечера. Чего ты зря ребят ложить будешь? Да и зачем? Ты забираешь группу и уходишь, у тебя ценный информатор, рисковать нельзя. Дойдешь до места быстро и вызовешь «вертушку». А мы пока здесь повоюем. Все равно с нами далеко не уйдешь. Ну, как тебе моя стратегическая мысль, а?

– А не пошел бы ты вместе со своей (здесь прапорщик принялся употреблять нецензурные, но вполне понятные бойцам выражения)… мыслью! Здесь командую я, и вы будете выполнять мои приказания!

– Ерунда сейчас это все, Иваныч, – вздохнул Резкий, – оставаться надо нам. Мне и Тайсону. И чем быстрее ты уйдешь, тем быстрее вызовешь вертолет, и тем больше у нас шансов спастись! Неужели ты этого не понимаешь? Так уж получилось, Иваныч, – негромко проговорил он, отрешенно глядя на зеленеющие холмы. – Да и нам оставаться не хочется, хочется в госпиталь, на уколы к симпатичной сестричке ходить. Но это немного попозже.

Прапорщик внимательно посмотрел на него и все понял. Эти двое все решили. И они уже готовы, уже считают оставшиеся патроны, уже прикидывают, насколько хватит у них сил. Оставалось только принять формальное решение. Как ни крути, а Резкий был прав.

Лицо командира группы потеряло свою твердость. Он посмотрел на Резкого, затем на Тайсона (тот кивнул ему и улыбнулся) и снова опустил голову в мучительном раздумье.

– Ну же, Иваныч, – слегка подтолкнул его локтем Резкий. – Командуй, братишка.

– Ух ты, блин, да что же вы со мной-то делаете, а, ребята? – пробормотал прапорщик. Он глубоко вздохнул, шумно выдохнул, хлопнул ладонями по коленям и, поднявшись, уже прежним командирским тоном произнес: – Если вы нас не дождетесь, то каждому по возвращении два… нет, три наряда в карауле! И без увольнений! И без девочек! И без пива! Я вас научу Родину любить, раскудрит ваше коромысло!

– Три – многовато будет, – рассудительно сказал Тайсон и поднялся, придерживаясь рукой за ствол дерева. – Это вы уже слишком, товарищ прапорщик.

– Молчать! – зашипел Ухтыблин. – Выполнять! Дождаться «вертушки» живыми! Да я вас…

– Гранат бы нам побольше, – озабоченно проговорил Резкий и тоже встал на ноги. – И пулемет. Ты уж не обессудь, Иваныч.

Прапорщик кивнул, неожиданно обнял Резкого, на секунду прижал его к себе, оттолкнул, шагнул к Тайсону, потрепал того по голове и ушел наверх, к своим бойцам.

– Ну, вот и все, Юрчик, – кивнул Резкий, провожая взглядом широкую спину командира. – Повоюем мы с тобой на пару.

– Три солдата из стройбата заменяют экскаватор, – закряхтел Тайсон, выпрямляясь и осторожно ставя поврежденную ногу на землю. Он сцепил зубы и удержал рвущийся с губ стон.

– Ну, что?

– Стометровку я сейчас не пробегу, это точно. Но до запасной позиции доковыляю.

– Тогда давай за пулемет.

– А один солдат ВВ заменяет их втройне, – продолжил Тайсон. – Значит, нас уже шесть человек. Или девять, Резкий? У меня с математикой со школы еще неполадки были.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3

Полная версия

Шевроны спецназа

Другие книги автора