Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

Даурия. В памяти Сергея сохранились обрывочные воспоминания о дедушке Косте, и том, что рассказывала ему о нём мама. То он на спор коня в избу завел, а там так развернул, что выйти он не смог. Пришлось разобрать одну из стен избы, и это зимой, в Сибири. То он собрал все продукты, какие были дома, и отнес их другу. Друг его только что освободился из нашего лагеря, где сидел за то, что, будучи сильно пьяным, не смог выговорить слово «вождь», и получилось так, что Сталин – вошь, а собутыльник решил возвыситься и «стукнул» на него в НКВД. Загремел бедолага на десять лет. А у него была семья в десять человек, о которых дед и стал заботиться как о своих. После отсидки он приехал к семье. Дед сказал, хотя у самого было семеро: «Мы не пропадем, а ему сейчас все сначала начинать надо, да и показать надо, что хозяин домой вернулся».

При всех достоинствах и недостатках для него главным, действительно, было Быть, а не Иметь. Но это наше внутреннее чувство перерастает в гамлетовское «Быть или не быть», и не справляясь с Быть, мы начинаем пить. Но свою власть он любил не меньше, чем народную справедливость, вот только всю жизнь направлял ее на детей и бабушку, а если бы ему досталась в управление страна, то кто его знает, что бы из этого вышло. Однажды в день похорон своего друга дед подошел к гробу и запел:

С вином мы родились,С вином мы помрем,С вином похоронятИ с пьяным попом…

Народ зашипел, и только вдова сказала: «Пусть поет, у них такой уговор был: кто останется, тому и допивать, допевать». Это были сильные мужики. Да мы никогда слабыми и не были. Даурия! Дружба! Войсковое товарищество!

А попутчик продолжал: «По Даурии ходит поезд с одноименным названием. Сколько я не колесил по России, ни один поезд, ни одна электричка не стали мне родными. А этот свозил несколько раз в г. Забайкальск и в г. Читу, и все, как «зеленый змий», совсем родным стал. Едешь, смотришь в окно на бескрайнюю степь с пограничными вышками, ДОТами, танковыми башнями, горами мусора и понимаешь, что это именно та Родина, которая будет с тобой до самой смерти. Та ностальгия, которая будет охватывать тебя тоской, если вдруг станешь богатым и сытым и сможешь предаться размышлениям о своем народе, или, наоборот, обида, гнев на эту убогость, если так и ничего не добьешься по жизни. Москва слезам не верит, а Россия тем более. В России все наоборот, сильные могут и всплакнуть, а слабые…. Слабость не в бедности, а в глупости. Родные русские люди, если в соседях окажется старожил, то он всю дорогу прокомментирует. Если два – это почти «трагедия»:

– Вон видишь разъезд, там Семенов, однако, пострелял казачков, которые с ним в Китай не хотели идти.

– Врешь, не могли казаки казаков убивать, я точно знаю. Оружие он у них отобрал и лошадей. Выпорол, конечно, и отпустил.

– А вон там, на сопке, видишь, ДОТ видн еетс я. Его сам Карбы шев строил.

– Опять врешь, не Карбышев, а раскулаченные мужики с бабами. Строили они такой ДОТ, а их тут полно, дотов этих, затем лезли внутрь, и по ним из пушки стреляли, однако. Если он обрушивался, то и могилу рыть не надо.

– Теперь ты врешь, ты видел, какие там стены, наверное, и сейчас такой пушки нет, которая могла бы пробить их.

– А вон разъезд, видишь? Сюда после войны с японцами все трофейное имущество свозили.

– А вон серое здание, это и раньше, и теперь комендатура военная. Здесь семеновцы С. Лазо держали.

А еще дальше, видишь… После таких поездок я все время думал, ведь степь кругом, ковыль-трава, взгляду не на чем остановиться, а каждый метр пропитан историей, и каждый историю этой степи трактует по-своему, и похожа она больше на сказку, на легенду.

Рассказывают о своих дедах, меньше об отцах, и совсем ничего о себе. Да и что о себе рассказывать? О том, что разломали, разворовали, раскурочили все военные укрепления вдоль китайской границы, так ведь «русский, китаец – братья навек». О том, что, продавая китайцам медь, повыкапывали все медные кабели, оставив военные части и поселки без связи. Или о том, что в поисках бревна для своей кошары поспиливали столбы электролиний, а там, «пусть хоть не рассветает». А ведь то прошлое и это настоящее мало чем отличаются.

Памятен мне один разговор о нашей действительности. Ехать мне довелось с отставным генералом, с одним из тех, кто государственную службу считает не «кормушкой», а профессией. Это большая редкость. Ездил он навещать сына, которого отправил сюда, видимо, для закалки, «преодоления трудностей», помня свою молодость. Навестив его, он был очень расстроен. Разговор у нас получился какой-то трагикомический. Мне в голову все время лезли кадры из фильма «Семнадцать мгновений весны», в котором Штирлиц едет в поезде с боевым генералом, отозванным с Восточного фронта. Генерал рассказывает, что всё, – Вермахту капут, но скопом нестрашно, а на другой день они приветствуют друг друга возгласом: «Хайль Гитлер», и генерал произносит лукаво: «Мы сломим им голову». Беседа наша началась с обсуждения очередной телевизионной программы «Время», которая накануне обвинила министра то ли в присвоении себе нескольких десятков миллионов долларов США, то ли в том, что у него двойное гражданство, и все его потомство давно живёт и плодится на Западе, то ли…. Одним словом, телевизионный канал «Время» рассказало о «своих людях», сосущих российскую кровь хуже чужих.

Событие, в общем – то, заурядное, и, даже если оно и было доказанным фактом, то ни общество, ни армию не возмущало. И я не мог понять, почему? Вернее, я понимал, но хотел услышать подтверждение своим мыслям. Искал оправдания себе как русскому офицеру, который ничего не может сделать, которого несет этот мутный коррумпированный поток в омут, в бесстыдство, в бесчестие. И как только я узнал, что передо мной генерал, пусть и отставной, то сразу был готов набить ему морду. Просто так, по старой доброй русской традиции, потому что должен быть выход, окончание, точка. Похороны должны заканчиваться пьяными поминками, чтобы не висела эта тоска над душой дальше. Танцы – обладанием желанной женщиной, чтобы не мучила потом мысль, что мог, а не сделал. И, конечно, неслужебная встреча с генералом – битьем ему морды как внесение крупного вклада в развитие наших вооруженных сил, чтобы хоть настрой на дальнейшую службу и жизнь сохранить.

Мог и сделал. Я начал его задирать, тем более, что это был не тот тип дряхлого генерала в кителе с подогревом, со свитой поваров, массажисток, адъютантов, чистящих ему сапоги, несмотря на погоны подполковников. Передо мной сидел нормальный, крепкий мужик, знающий себе цену и, как оказалось, другим тоже. Вообще, встреча с умным человеком – большая удача. Умные не хотят говорить с остальными, отдавая все на откуп телевидению, радио, печати, но это совсем не то. Умные наблюдают за нами, не дают совсем упасть, но не дают и высоко подняться. В России, правда, бывают срывы, но тут виноваты дороги. Хорошие дороги сокращают время до встреч между глупыми и умными, многое может происходить по-другому. Ведь только дураки и дороги – суть национальной трагедии: пока умный из Москвы доедет до Даурии или наоборот, там уже непоправимое успеет произойти.

Если бы мы встретились в другом поезде, разговора бы не получилось. Но «Даурия» – это не просто поезд, это поезд вне времени, вне наших желаний. Беседа прошла все-таки мирно:

– Вы хотите знать, что происходит?

– Нет, я просто хочу знать, что об этом думает отставной генерал.

– Ничего нового. Меня, как бывшего офицера, угнетает не сегодняшняя армейская нищета, а настроение моего сына, его друзей-сослуживцев. Они одурели до такой степени, что в общежитии из пяти этажей с первых трех выносят мусор в подвал, с верхних двух – на крышу. Им лень выйти из подъезда и дойти до мусорного ящика. И живут они между этим дерьмом отупевшие, одичавшие…, золотые погоны. А что касается обвинений в адрес министра обороны, вы, как я вижу, на скандал напрашиваетесь, именно с этой стороны видя все зло в высшем командовании. Это не совсем так. В России принято с самого низа народного показывать пальцем на руководителя, министра и говорить – вот они, главные воры, «рыба с головы гниет».

С другой стороны, любой человек считает себя способным навести порядок – лишь бы дали волю. Сегодняшний министр обороны воплотил в себе обе эти стороны: с одной стороны, искреннее желание перемен с «колокольни» маленького человека; с другой, видимо, совсем одуревший от открывшихся возможностей министр. Когда наш русский человек попадает из грязи в князи, он сразу же начинает реализацию открывшихся возможностей. В России не ворует только ленивый, еще, наверное, глупый. Но если в гражданской жизни быстрый взлет может быть и не так губителен, заметен меньше, то в армии, прежде чем стать капитаном, надо командовать ротой, майором – батальоном, полковником – полком, лучше дивизией, а министром – округом, и не один год. И дело здесь не только в уважении к послужному списку.

Просто, если всеми Вооруженными силами начинает командовать командир дивизии, то он и переносит эти свои дивизионные методы на все вооруженные силы. А методы эти общеизвестны и давно описаны. Вы читали «Баязет» Валентина Пикуля?

– Читал.

– В этой книге два героя, первый – поручик Карабанов, второй – полковник Пацевич. Так вот, Карабанов – это миф о нашей армии, это то, что мы хотим видеть, это то, во что мы верим, верим в то, что это было и должно вернуться. А вот полковник Пацевич – это реальность нашей армии, а еще большая реальность – это статья Л. Н. Толстого «О реформе в армии», написанная им где-то в 18… году после войны в Севастополе. Найдёте если, прочтите. Он ее словно сегодня писал. Так вот, задача министра сохранять баланс между Карабановыми и Пацевичами. Если министром обороны становится Карабанов, для которого честь и достижение результата превыше всего, то начинает теряться основное для России предназначение армии, миротворческое. Она начинает выполнять функции профессиональных волонтеров. А если Пацевич, то ему все равно, война или мир, он работает на свой карман, все задачи, которые выполняет армия, переходят на второй план. Главное – свое личное обогащение. Сразу же возникает круговая порука, где все скрывается, а для армии это смерть. И тот, и другой герои одинаково плохи. Карабанов, видя обман, готов рубануть шашкой по любому черепу, не задаваясь вопросом «почему?». А Пацевич может скурвить любую светлую душу. Сегодня армией командует Пацевич. Я еду от сына, а сын, служа в армии, занимается извозом, возит, кстати, бывших офицеров на базар торговать. И возит, кстати, каждый день. Я его спрашиваю: «Как же вас командир контролирует?». А он мне отвечает, что командир имеет свою долю, и командир командира имеет свою. И вот мы уже «банановая республика».

Половина из выпускников его училищной роты уже на вольных хлебах, а едва-едва капитаны. Я его начинаю ругать, а он мне: «У нас же династия, и я не могу прервать процесс, да и чем ты недоволен? Радоваться должен, что сын у тебя не балбес, научился и в армии зарабатывать деньги». Он не понимает, что для армии он уже потерян, что его элементарно подставили жулики. Из них, научившихся зарабатывать в армии, толку уже не будет, они не в боях зарабатывают, не как волонтеры, а на распродаже, по большому счету, Родины. Ведь нормальный человек сегодня служить не станет. В армии, где каждый имеет свою долю, служба становится бесчестием. В армии, где у каждого есть своя доля, честный человек служить не станет.

– Генерал, что ты мне жалуешься. Извини, конечно, что на ты. Но я в этом паровозе не новичок, да и мысли наши совпадают. Но я бы лучше был твоим сыном, и в его дерьме, чем в том, в каком нахожусь сам. Быть генеральским детенышем хорошо, это лучше, чем бронежилет. Если ты просто солдат, то тебя обязательно убьют и в Афганистане, и в Чечне. Да где угодно. А если ты детеныш, то покараулил мандариновую плантацию в Афганистане – получил орден, спьяну попал под обстрел – вот уже и герой. Детеныши это знают. А не детеныши не хотят воевать, их труд по – другому измеряется, но их заставляют, вроде как за Россию, за Родину. Детенышей война через дворцы, «греческие залы», бани ведет прямо к славе, а других, не детенышей, через грязь, раны и боль к нищете. И ты это знаешь, генерал. И ничего не делаешь. И я это знаю. И тоже ничего не делаю. Ты меня презираешь, а я тебе завидую, а в итоге мы равны, равны перед богом, и ему мы оба не нравимся, мы ему противны.

– Ты не совсем прав, раз уж завели такой разговор. В военное, в смутное время карьеру делать легче, чем в мирное, тихое, застойное. Майор, полковник, генерал 1995 года – это совсем не то, что до 1985 года.

В те годы дослужиться до майора большим счастьем было. Сегодня лейтенант получает сразу роту, еще не видя ни одного солдата, а на должность комбата, вообще, никого не найти. Вакансий подполковников видимо-невидимо. Что тебе мешает расти, пробиваться в элиту армии? Льготные условия, только не будь дураком.

– Ничто. Мне способы, методы не нравятся, и вам, как я понял, тоже.

– А чем они плохи? Мест для совершения боевых подвигов, слава богу, хватает. Риск, конечно, есть, но ведь и военная удача бывает. А там награды, должности. Это высоконравственный путь, при котором и мораль соблюдена. Конечно, и героев не всех судьба к высоким должностям, звездам ведет, но, в принципе, пробиться можно, только голову иметь надо. Есть и второй путь. По нему идут чаще. Вы же в Даурии служите. Наверное, обратили внимание на вновь назначенного командира. Он уже близок к элите, остался пустяк – академия генерального штаба. А ведь пробивается он сам, оценивает обстановку, а она плачевная, командовать уже и некому, и некем. Принимает решение – служить. И служит. Строит в столовой «греческий зал» для инспектирующих чинов, обвешивает его картинами и шторами для уюта, сервирует посудой с золотой каемочкой, набирает официанток с высокими попками и отгораживает это «образование» от остального «бедноватого» внешнего мира, от своей воинской части. Строит баню, ибо немало судьбоносных решений принимается именно там. Налаживает охоту, рыбалку и т. д. Он интуитивно двигается в совершенно правильном направлении. Не делай он этого, все его усилия по поддержанию боевой готовности ничего бы не стоили. Генерал из Москвы едет к полковнику в Даурию не для поиска вшей у его подчиненных. Он едет отдохнуть, он знает: его оторвали от разных «шкурных» дел, и он должен их компенсировать.

Я вот другу недавно звонил, зная что он в отпуске, предложил съездить дня на четыре поохотиться. А он мне: «Не могу говорит, предложили одну воинскую часть проинспектировать. Надо ехать, а то денег не хватает: стройка, долги, дети… Правда, это и есть та самая доля, но иначе не пробиться.

– Но вы только что осуждали своего сына, и вдруг такой вывод. На лицо двойная мораль.

– Тут дело в другом. Мой сын в армии офицером меньше 5 лет, через 10 пусть хоть на уши встанет, это уже проблема государства, но десять лет ты должен служить, как говорится, честно. А больше десяти, ну максимум двенадцати, служить не надо, если ты, конечно, не фанатик. Но десять первых лет государству надо отдать, это потом опыт, долги, дети. А когда сразу к корыту – это очень для страны опасно. Ладно, поздно уже, давайте спать».

Спать. Хорошо ему, спит и видит Москву, а тут Москва, как сладкий сон. Москва. Труден путь в неё. Любая российская глушь, по которой проходит железная дорога, ютится вокруг неё, наползая на рельсы и к месту, и не к месту. С нашей очередной перестройкой количество поездов, колесящих по России, сильно уменьшилось. Если раньше, проезжая Урал, Сибирь, только и слышались паровозные гудки, и вагоны грохотали, проезжая мимо друг друга, вызывая тревогу у родителей, дети которых норовили вылезти из открытых окон по самый пояс, то нынче можно ехать и час, и два, и три и не встретить ни одного встречного поезда. Что и говорить, комфорта, тишины, стало больше. Поэтому пассажирский поезд в российской глуши – это событие. О «Даурии» я уже рассказывал, но это поезд-дилижанс, он родной, его можно обозвать «бичевозом», оставить в купе кучу мусора и пустых бутылок. Ловить всю ночь проводницу или ползать по вагону, пытаясь подняться, – это нормально, привычно, ежедневно, это неотъемлемая часть жизни. А вот второй поезд, скорый, Москва-Пекин/Пекин-Москва.

Это симфония, это связь с другим миром, это событие. С этим поездом связаны судьбы военных, ибо именно в нем они едут служить в Даурию и именно на нем стараются уехать обратно. Но об этом чуть позже.

Этот поезд – символ нашей страны, ее уклад, ее характер. Не выезжая со ст. Даурия, просто встречая и провожая его два раза в неделю по расписанию, можно провести глубочайший анализ нашей жизни. Стоянка поезда на ст. Даурия, как и у местного, две минуты. Но если поезд «Даурия» и двух минут не выдерживает, тоска-то какая, и срывается быстрее в Читу или Забайкалье, то «Москва-Пекин» – может стоять и 10, и 15, и 20 минут на любой станции по всей Маньчжурской ветке. Это его вотчина, здесь, на окраинах, жиреет Москва. От Москвы до самых до окраин он хозяин, он везет товар, эмиссаров, надежды, увозит деньги. Он здесь один, других нет. Все, от машиниста до проводника получают чистоганом. Москва-Пекин – это поезд новой рыночной экономики. Нужно на захолустной станции стоять час, будет стоять час. Ящики должны быть выгружены, деньги получены, нужные слова сказаны. На границе он может стоять и дольше, ибо русский-китаец хоть и братья, государственная система у братьев очень похожа, и мздоимство признается незарегистрированным пунктом закона. Халявщик тут не пройдет. Сколько бы не пришлось ждать его созревания до «святой» мысли о том, что надо, надо, понимаешь, дать, иначе «не подмажешь – не поедешь». Впрочем, из Москвы он уходит минута в минуту и прибывает в Москву минута в минуту. А все его дорожные издержки никому не мешают. Те, кто едет в Забайкалье первый раз, не очень рвутся туда. Тем же, кто уезжает, лишний час, два – это лишний поцелуй, стакан, напутствие. Сам поезд тоже совершенно уникален. Это один из немногих поездов, в котором нет ночи как времени для сна. Одни засыпают, другие просыпаются, и почти все торгуют.

Торгуют всем: от зажигалок, кожаных курток до предварительной договоренности на крупные оптовые поставки меди, рельсов, автомобилей и т. д. Через г. Забайкальск проходит единственный торговый путь в Северный Китай. Кстати, китайцы на сегодня единственная созидательная сила по обе стороны границы, на нашей земле они работают в колхозах, арендуя землю, строят дома, занимаются ремонтом зданий до самого Иркутска. Есть еще одна особенность. Сегодня в поездах уже не отделяют русских от иностранцев, можно ехать в одном купе с американцем, французом, немцем и т. д. Китай для любопытного человека притягателен, как магнит, своими огромными трудовыми ресурсами, своей древностью, мудростью, восточными единоборствами и др. Поэтому пассажиры в поезде другие, чем в «Даурии».

Чиновники, торговцы, миссионеры и путешественники. Однажды со мной в купе ехали мужчина из Англии и женщина из Испании. Как я их понял, лет семь они встречаются «для души» в различных экзотических странах, после чего разъезжаются опять по своим и, наверное, пишут друг другу письма.

У богатых, вернее у небедных, свои причуды. Страны они выбирали самые комфортно не удобные, Монголия, Китай, Россия, где питерские цены за элементарные услуги привели их в ужас. Китайцев удивляет одно, почему у нас столько земли, и почему мы на ней не работаем. Видимо, не работая, у них прожить нельзя, а у нас можно. Они этого не понимают, соглашаются у нас работать на таких условиях, на каких даже наши нищие работать не станут. А китайцы работают, осваивают наши земли, с большой охотой берут в жены буряток, обрусевших китаянок. Это сразу меняет их статус, облегчает их въезд и выезд. А мы, мы заметаем следы. Военная забайкальская традиция – привязывать к хвосту поезда большой веник, который долго тащится за поездом, заметая следы, чтобы не найти следов обратно и не вернуться сюда вновь.

Те, кому эта земля была родной, были изгнаны в Китай или сосланы в Казахстан на совершенно голые места. Видимо, имелся ввиду их прежний богатый опыт освоения Забайкальских степей. Сегодня потомков тех ссыльных уже гонят из Казахстана, и они возвращаются в родное Забайкалье. Возвращаются и из Китая, и из Австралии, и из Канады. Но надолго ли, что с нами будет дальше, что мы придумаем для себя еще? А пока те, кто жил здесь раньше, робко пробуют возвратиться обратно и начать здесь жить. Это, в основном, староверы, приуральские казаки. А те, кто был прислан сюда служить и работать, стремятся уехать и «замести следы». А Москва плодит законы.

Закон. «Не бесследно же идеи свободы долго зрели в такой стране, как наша». Но раньше, чем рассказать о характерных законах, по которым живет Россия вплоть до наших времен, остановимся на вопросе, каково отличие России традиционной, народной от России государственной? В немногих словах это отличие может быть охарактеризовано так, если «высокие государственные умы» поменяют еще одну власть, то Россия этого не переживет. Россию учат жить давно, но особенно настойчиво и «успешно» с петровских времен. Петр I начал учить россиян с самого верха, прививая им западную культуру, а для того, чтобы «верхи» шевелились, разбавлял их умными «низами – птенцами». Но даже его «птенцы», сравнивая Россию с просвещенным Западом, находили, что она «немытая», и уходили от «грязи», становясь страшно далекими от народа. А когда в одном и том же государстве власть и народ живут по разным законам, хорошего ждать не приходится. В итоге и Романовы пришли к закономерному финалу, образованные интеллигенты – птенцы – западники их одолели и свергли самодержавие. Интеллигенты сбили с пути истинного и церковь, которая признала временное буржуазное правительство.

Если раньше она молилась «За Веру, Царя и Отечество», то с 1916 по 1917 г.г. не понятно за что. Большевики, в свою очередь, одолели и интеллигентов, и церковь и вернули народу прежний лозунг, поменяв в нем слова: «За Вождя, Веру в Вождя и Отечество» то есть «жил, жив, будет жить», но продержались они даже меньше, чем Романовы, опять же благодаря интеллигентам. Власть, становясь «образованной» («цивилизованной»), начинает засматриваться на Запад, в сторону «Просвещенной Европы», не видя разницы между государственностью Европы и России. А разница есть.

В чем уникальность России? Наверное в том, что «тёмная и страшная сила» всегда ищет на Руси хорошего чиновника, способного выполнять волю этой «страшной и тёмной» силы. И такой чиновник всегда находится. Как в среде правящего класса, так и в среде церкви. Ордынцы нашли Александра Невского, очень хорошего чиновника, собиравшего дань со своего народа под благим предлогом «меньшего зла». Церковь его быстренько канонизировала за «откат» от дани, собираемой с народа. На Руси всегда было и есть слишком много «делителей». Делителей, которые понимают историю России только как возможность тырить, опираясь на силу, даже на чужую силу. Если бы Запад уяснил, что на Руси чиновник и правящий класс не склонны думать о собственном народе и размышлять о гражданском обществе, но склонен подчиняться тупой и тёмной силе, то Запад давно бы нанял наше правительство и собирал через него «бакшиш» с дремучего российского народа. Но Запад всё время вносит хаос в мозги наших чиновников. Чиновники хотят делить, а Запад призывает делиться. Более того, и Восток стал призывать делиться, а российский чиновник по прежнему хочет только делить.

Когда на Руси появилась эта зараза? До XIV века на Руси была полная свобода, воля для всех и вотчинное (то есть частное) землевладение. Бояре были полными частными собственниками своих вотчин и при этом еще и могли свободно переходить от службы у одного князя к другому (так называемое «право отъезда»). Свобода бояр от жесткого вассалитета логично дополнялась и свободой крестьян: в до московские времена (то есть до конца XV века) они могли свободно менять землевладельцев, в имениях которых жили (а на Севере даже и самих боярских вотчин не было). «Либерализм» взаимоотношений, даже Средневековой Руси, впечатляет (особенно на фоне того, что творилось в схожий период в Западной Европе). Западное общество уже было внутренне бюрократизировано и подчинено принципу жесткого социального расслоения, личность была полностью подавлена и подчинена Закону. А в России в это время была воля. Все внешние враги, которые шли на Русь подчинить ее единому порядку, очень быстро выдыхались на необъятных просторах. Но при этом, в начале XIV века только Северо – Восточная Русь была раздроблена на более чем 250 уездов, и все они платили дань (выход) Золотой Орде. Татаро-монгольское иго и продержалось на Руси 300 лет только потому, что «не лезло в чужой монастырь со своим уставом». Платите дань и можете нападать и грабить и друг друга, и саму Орду, если сил хватит, сохраняйте свое естественное право.