Горький сентябрь

* * *

Судя по всему, огневая позиция была выбрана удачно. Фронт батареи уже построили, и старая лесная просека, значительно уширенная недавней вырубкой, открывала перед ним хороший сектор обстрела. Сами же орудия, со всем тщанием замаскированные свежесрубленными ветками, напоминали кусты, и вряд ли недавно пролетавший над лесом немецкий самолёт-разведчик что-то заметил.

Командир батареи старший лейтенант Бахметьев, только что приехавший с наблюдательного пункта, придирчиво осматривал позицию. Вроде бы всё уже было сделано. Левей первого орудия виднелся ровик телефониста, снарядные ниши были вырыты, а между деревьев просматривались готовые подъездные пути, позволявшие без задержки подать тягачи к орудиям.

Бахметьев остался доволен увиденным, но всё-таки строго посмотрел на стоявшего рядом командира второго огневого взвода:

– Веер?

– Веер построен! – доложил младший лейтенант.

– А охранение? – напомнил командир.

– Выставлено! Я проверял лично, – заверил взводный.

– Добро, – кивнул Бахметьев и хотел ещё что-то сказать, но его отвлёк шум мотора подъехавшей полуторки.

Бойцы, сидевшие в кузове грузовика, начали спрыгивать на землю, а из кабины вылез лейтенант и, увидев стоявшего у первого орудия командира батареи, поспешил к нему. Это возвратился с огневым разъездом выезжавший для рекогносцировки старший на батарее, и едва он приблизился, Бахметьев, не ожидая уставного доклада, дружески поинтересовался:

– Ну как, нашлось что-нибудь?

– Так точно! – лейтенант улыбнулся и доложил по всей форме: – Выбрано две запасные позиции, одна в километре, другая в двух. Думаю, направить туда людей, провести кое-какие подготовительные работы.

– Правильно, – одобрил предложение лейтенанта Бахметьев. – Похоже, мы тут будем стоять, пока фронт не уплотнится. И ещё, эту рабочую команду подошли на мой НП. Пусть «воронье гнездо» сварганят.

– Это ещё что такое? – удивился лейтенант.

– Да надо бы настил из досок на дереве соорудить и лестницу к нему. Чтобы противоположный берег лучше просматривался.

– А-а-а, ну да, – улыбнулся лейтенант. – Тогда и прицельно стрелять можно, а то нам пока приказано только к заградительному огню готовиться.

– Да, сейчас это главное, – подтвердил Бахметьев. – Наш командир дивизии считает, что немцы здесь могут попытаться Днепр форсировать.

Командиры замолчали, и тогда, выждав некую паузу, младший лейтенант вопросительно посмотрел на Бахметьева:

– Раз стоять долго, может, щели выроем? А то вдруг налёт?

– Дело говоришь, пошли сразу глянем, где рыть, – и командир батареи вместе с обоими лейтенантами направился ещё раз осматривать позицию.

Они ещё только прошли вдоль всего фронта батареи, как на лесной просеке затрещала штабная мотоциклетка. Боец в кирзовой тужурке заехал прямо на позицию, тормознул возле остановившихся командиров и, приподнявшись в седле, даже не глуша двигатель, обратился к Бахметьеву:

– Товарищ старший лейтенант! Вам приказано быть в штабе в 16.00!

– А в чём дело? – попытался выяснить Бахметьев, но мотоциклист только отрицательно помотал головой.

– Не знаю, приказано оповестить всех! – И он, опустившись в седло, газанул так, что за мотоциклом потянулся голубоватый дымок.

Бахметьев прибыл в штаб дивизии точно к назначенному времени. Он хотел было разыскать Астахова, чтобы разузнать, чем вызван сбор, но не успел: майор с красной нарукавной повязкой дежурного принялся командовать, и почти сразу возле большой палатки, выстроившись «покоем», собрались штабники вместе со специально вызванными сюда командирами отдельных подразделений.

Дежурный закончил построение, и почти сразу из палатки вышли пятеро. Впереди шёл командир дивизии, рядом с ним полковой комиссар, следом ещё трое, и по рядам сразу прошелестело:

– Представитель… Из штаба фронта… С сопровождающими…

Комдив вышел на середину, и только тогда, ждавший этого дежурный, раскатисто гаркнул:

– Сми-и-р-р-р-но!

Строй замер, шёпот мгновенно прекратился, и комдив, отступив в сторону, дал возможность выйти вперёд полковому комиссару. Тот обвёл строгим взглядом шеренги и громко выкрикнул, взяв неожиданно высокую ноту:

– Товарищи!.. Мне поручено довести до вашего сведения приказ № 270! Приказ подписан Председателем ГКО товарищем Сталиным, его заместителем Молотовым, маршалами Будённым, Ворошиловым, Тимошенко и генералом армии Жуковым!

Значимость названных фамилий ошарашила всех стоявших в строю командиров. Одно это ясно давал понять, на каком уровне подписан приказ и какова мера ответственности за его исполнение. А полковой комиссар снова обвёл взглядом строй, выждал многозначительную паузу, развернул бывший у него в руках лист бумаги с отпечатанным на ротаторе текстом приказа и, несколько снизив голос, принялся внятно зачитывать общую часть.

В ней без всяких прикрас давался анализ сложившейся обстановки и даже для примера отмечались достойные действия группы Поппеля. Зачитав вводную, полковой комиссар снова взвинтил голос и объявил суть:

– Командиры и политработники, срывающие свои знаки различия и сдающиеся в плен, считаются злостными дезертирами, и их семьи подлежат аресту!..

Уже первый пункт произвёл на всех гнетущее впечатление. Дальше грозный приказ предписывал попавшим в окружение сражаться до последней возможности, а заодно снимать с должности, переводить в рядовые, и даже расстреливать командиров, не руководивших боем или проявивших трусость. Тот же приказ объявлял дезертиром сдавшегося в плен генерал-майора Понеделина, что для многих было неожиданной новостью и вызвало шок.

Приказ был дочитан в полной тишине, и даже всегда столь ожидаемая команда: «Разойтись!» не вызвала привычного оживления. Командиры молча расходились по своим делам, и погружённый в свои мысли Бахметьев не сразу заметил спешившего к нему Астахова, которого так хотел увидеть перед построением.

– Ты сейчас куда? – озабоченно спросил капитан.

– Как куда? – пожал плечами Бахметьев. – К себе, на батарею.

– Задержись, поговорим… – предложил Астахов.

– Чего говорить… – Бахметьев вздохнул. – В приказе всё сказано.

– Ну да, – согласился Астахов и неожиданно пояснил: – Только, понимаешь, один из сопровождавших комиссара – мой давний приятель. Он кое-что рассказал…

Бахметьев внимательно посмотрел на Астахова. Было ясно, капитану хочется высказать своё мнение, и как-то сразу установившиеся между ними доверительные отношения располагали к этому. Старший лейтенант немного подумал и кивнул:

– Ладно, пошли…

Капитан привёл Бахметьева в свою палатку, стоявшую несколько на отшибе от прочих. Крона ближнего дерева давала густую тень, и днём брезент не особо нагревался, так что сейчас, ближе к вечеру, тут было даже комфортно. Внутри палатки всё выглядело по-спартански: раскладушка, покрытая солдатским одеялом, стол из прибитых к козлам досок и рядом чурбачок вместо стула. Астахов сел на раскладушку, показал гостю на чурбачок и надолго замолчал. Бахметьев уже сам собрался заговорить, когда капитана вдруг словно прорвало. Глядя куда-то в сторону, он возмущённо сказал:

– Это что ж получается?.. Если меня или тебя раненого в плен захватят, то родных наших, что, под арест?.. За что?

– А если сам в беспамятстве будешь, то и застрелиться не получится… – поддержал Астахова Бахметьев.

– Ага. Вот только кто начальству доложит, как оно было? Опять же немцы бахвалятся, что они уйму наших в плен взяли. Это ж скольких теперь пересажать должны? Нет, такое в голове не укладывается… Опять же с бойцов какой спрос, если их всякие Понеделины в котлы загоняли. – И не имея больше, слов Астахов закончил фразу трёхэтажным матом.

Бахметьев полностью разделял его чувства, однако, не желая продолжать разговор в том же духе, несколько отстранённо спросил:

– Это про какие котлы речь?

– Какие? А такие. Я ж тебе говорил, мне мой товарищ порассказал кое-что. – Астахов только сейчас посмотрел на Бахметьева. – Слушай, ты про Зелёную браму что-нибудь знаешь?

– Какая ещё брама? – удивился Бахметьев.

– Есть такое место, под Уманью. Это там войска Понеделина в окружение попали. Всего каких-то тысяч десять из котла к своим вырвались. Товарищ сказал, им надо было на юг прорываться, там у немцев вроде как разрыв был, а им приказали на восток…

– Вот, значит, за что Понеделин в приказ попал… – Бахметьев сокрушённо вздохнул и, словно ища подтверждения, вопросительно глянул на капитана.

– Немцы по своему радио раззвонили, что будто они там сто тысяч в плен взяли, – добавил к сказанному Астахов и заключил: – Вот такие дела…

Командиры понимающе переглянулись, и Бахметьев сказал:

– Да… И генерал, значит, предать может. Да если б эти сто тысяч за Днепр вышли, то… – Старший лейтенант не договорил, он уже знал, в какую тонкую нить растянулась прикрывавшая берег дивизия.

– А ты что хотел? Думаю, не один Поппель из окружения вырвался, и, видать, не один Понеделин предал. – Астахов снова зло выругался, и его опять прорвало: – Нет, неслучайно наши бойцы в голос кричали, что генералы предали.

– У нас тоже, как только мы на фронт прибыли, кое-кто так же считал, – поддержал его Бахметьев. – Только политруки уверяли, будто это враги слухи распускают. А раз в такой приказ попало, выходит правда…

– Так или нет, а мы с тобой всё равно за нашу Россию воевать будем, – несколько странно подытожил разговор Астахов и, нагнувшись, достал из-под кровати выпитую на треть бутылку «Московской».

Не чинясь командиры по очереди отхлебнули прямо из горла, потом какое-то время сидели молча, а когда так и не успевшему за весь день пообедать Бахметьеву хмель ударил в голову, старший лейтенант спросил:

– Скажи, капитан, отчего ты Союз сейчас Россией назвал?

– А разве это не так? – тоже слегка охмелевший Астахов в упор и как бы испытывающе посмотрел на Бахметьева.

Старший лейтенант выдержал взгляд капитана и вдруг сказал:

– Мой отец мне тоже всегда говорил: «Наша Россия»…

– И мой… – коротко отозвался Астахов.

Больше командиры не сказали ни слова, а когда водка была допита, дружно поднялись и вышли из палатки…

* * *

Батарея 2-го дивизиона легкоартиллерийского полка на конной тяге медленно ползла по раскисшему от ночного дождя просёлку. Ездовые, где только можно, гнали упряжки рысью и уставшие за время долгого марша лошади сейчас еле тащились. Да и сами бывшие при орудиях номера пристально вглядывались в серую муть, надеясь углядеть хоть какое-нибудь строение, не без основания полагая, что они спешат к какому-то важному пункту.

Ехавший верхом впереди колонны командир дивизиона каждый раз при появлении нужного ориентира прикрывал от висевшей в воздухе мороси полой плаща карту и на всякий случай проверял верность маршрута. До конечной точки оставалось ещё километров десять, когда наконец по обе стороны дороги показались хаты, и командир, ещё раз сверившись с картой, прикинул, не дать ли коротенький отдых и лошадям, и людям.

Однако задержка вышла сама собой. Занимая всю ширину сельской улицы, навстречу батарейной колонне повалил тыловой обоз. Местами шедшие в два ряда военные фуры, не попадая колёсами в глубоко выбитую сельскими телегами колею, то и дело кренились, угрожая завалившись набок, перекрыть проезд. Командиру дивизиона оставалось только вполголоса материться, ожидая, пока спешивший к днепровской переправе обоз освободит дорогу.

Наконец последняя фура проехала, и капитан с облегчением дал команду продолжать движение. Малость передохнувшие лошади пошли веселей, и батарея, довольно быстро миновав село, выбралась за околицу. Пока колонна пережидала обоз, дождь кончился, ветерок разогнал морось, и командир, осматривавший поле, вдруг увидел, как опять-таки навстречу несётся одинокий всадник.

Подскакав ближе и разглядев занятую дорогу, верховой резко осадил коня. Неотрывно следивший за ним командир дивизиона обратил внимание на то, что подъехавший сидит «охлюпкой» и, заметив волочившиеся под пузом коня обрубленные постромки, сердито прикрикнул:

– Откуда, драпальщик?

– Товарищ капитан!.. – вконец расхристанный боец испуганно дёрнулся, попытался застегнуть распахнутый настежь ворот и только после этого выпалил: – Танки!.. Немецкие!

– Где? – опешил командир батареи.

– Там… – Боец неопределённо махнул рукой себе за спину.

В это время успевший подъехать к ним и всё слышавший командир 1-й батареи деловито спросил:

– Товарищ капитан, где будем разворачивать фронт?

– Какой на хрен фронт?.. Если этот драпальщик не врёт, – командир кивнул в сторону беглеца, – немецкие танки на подходе.

– Значит, делаем засаду? – догадался лейтенант.

– Да, – подтвердил командир и приказал: – Рассредоточить орудия, укрыть за плетнями, клунями и сараями. Упряжки отвести за село и все сколько есть бронебойные снаряды выложить.

– Есть! – лейтенант дал было коню посыл и вдруг сразу же резко осадил. – А рекогносцировка, как же?..

– Да чего гадать, – махнул рукой капитан. – Коню понятно, немцы по дороге идти будут… Ты вот что, давай тут сам, а я пока проскочу во вторую и третью, батареи предупредить…

Командир дивизиона потянул повод, чтобы развернуть коня, но его остановил так и торчавший на дороге беглец.

– Товарищ капитан, а как же я?.. Могу ехать?

– Ты?.. – командир немного подумал и решил: – Да поезжай, драпальщик. Доскачешь до моста, сообщи коменданту переправы. Мол, немцы на подходе, и ещё передай, что мы тут пушками дорогу перекрыли.

Боец обрадованно кивнул, дал шенкеля и поскакал обочиной, а командир дивизиона, сомневаясь, дойдёт ли сообщение, проводил гонца взглядом, а потом затрусил следом, объезжая уже начавшие рассредоточиваться орудия батареи. Лошади под зычное гиканье ездовых стаскивали пушки с дороги, номера торопились за ними, и командир дивизиона пришпорил коня. Капитан спешил, чтобы за имеющееся ещё в запасе время успеть рассредоточить подходившие на рысях вторую и третью батареи.

Тем временем первая батарея закончила оборудовать позиции, но немцы всё не появлялись, и укрывшийся за плетнём лейтенант начал подумывать, что беглец наврал, однако это оказалось не так. Сначала донёсся постепенно нарастающий слитный гул моторов, а потом из недальнего леса начали выползать танки. Лейтенант поднял бинокль и принялся считать вражеские машины. В поле зрения попало по меньшей мере двадцать танков с крестами на башнях.

Окинув взглядом замаскированные орудия своей батареи, лейтенант поднял руку и громко крикнул:

– Внимание!.. – а затем, снова прижав окуляры к глазам, стал следить за неумолимо приближающимися танками.

Как сразу определил лейтенант, всё это были средние Т-3. В бинокль хорошо просматривались и грязь, заляпавшая корпус головного танка, и блеск вытертых траков, наматывавшихся на ленивец, и чуть повёрнутая в сторону пушка, и возвышавшаяся над боковым люком, похожая на стопку металлических блинов, командирская башенка.

Лейтенант хотел было приказать, чтоб танки подпускали как можно ближе, но неожиданно со стороны села грохнул первый выстрел. Это не выдержал командир второго орудия, спрятанного за сараем стоявшей на отшибе усадьбы. Наводчик второпях промахнулся, зато головной танк, довернув башню, тоже выстрелил, и от крыши сарая во все стороны полетели обломки.

Теперь дружно начали стрелять и другие пушки, однако сначала попаданий не было. Прошла, наверно, целая минута непрерывной пальбы, прежде чем один танк дёрнулся и с перебитой гусеницей закрутился на месте. Почти сразу в его подставленный борт угодил второй снаряд, подбитый танк замер, и над его башней высоко взметнулся огромный закручивающийся язык пламени.

– Есть! – радостно выкрикнул лейтенант и в порыве чувств стукнул рукой с зажатым в ней биноклем по плетню.

Но тут, словно в отместку, на второе орудие, открывшее огонь первым, обрушился град танковых снарядов. Немцы стреляли точно. Командиру батареи без всякого бинокля было видно, как дымные клубки разрывов сорвали хилую маскировку и почти сразу один из снарядов угодил точно в щит. После прямого попадания пушка замолчала, и лейтенант бросился туда.

Пока спешивший к подбитому орудию лейтенант перебегал от хаты к хате, по нему не стреляли, но когда до завалившейся набок пушки оставалось совсем близко, рядом с ним хлестнула пулемётная очередь. Каким-то шестым чувством уловив опасность, лейтенант мгновенно залёг, а потом, буквально вжимаясь в землю, по-пластунски добрался к ближайшему укрытию.

Осторожно выглядывая отсюда, он попытался рассмотреть уничтоженную взрывом позицию второго орудия. Утешительного было мало. Искорёженный щит загнулся далеко назад, торчал так и оставшийся открытым затвор, и, уж ясное дело, прицел разлетелся вдребезги. Вдобавок правое колесо отлетело неизвестно куда, и перекошенный лафет даже немного приподнялся.

Рядом с подбитой пушкой никого из орудийного расчёта не было видно, и командиру оставалось предположить, что либо все погибли, либо оставшиеся в живых, бросив позицию, сбежали в тыл. Пока лейтенант прикидывал, как поступить, оттуда, где укрывались остальные орудия, раздались подряд несколько выстрелов, и ещё один танк, окутавшись дымом, замер на месте.

Из него выскочили двое уцелевших танкистов и, то припадая к земле, то петляя, как зайцы, побежали назад к лесу. От досады лейтенант зло выругался. Если бы в его распоряжении имелся хотя бы один ручной пулемёт, то обстреляв этих удирающих немцев, можно было или подстрелить кого-то из них, или хоть показать, что у батареи есть пехотное прикрытие.

Улучив момент, лейтенант стремглав перебежал к разрушенному, начавшему гореть сараю и замер. Наводчик с размозжённой головой полусидел, упершись мёртвым плечом в искорёженный щит, а сержант, командир орудия, оставался на своём месте, но не стоял, а лежал навзничь, глядя остекленевшими глазами в небо. Его правая рука, согнутая в локте, так и осталась приподнятой, будто он всё ещё собирался подать команду…

Лейтенант пошарил вокруг взглядом, проверяя, нет ли ещё убитых, и больше никого не увидев, понял, что сейчас на позиции он один. Подбитая пушка к стрельбе была явно непригодна, и тогда командир батареи, забыв об опасности, прямиком помчался к третьему орудию, продолжавшему вести, судя по паузам между выстрелами, прицельный огонь.

Перескочив на бегу какой-то плетень, лейтенант оказался рядом с позицией. Он уже видел людей возле пушки, машинально отметив, что расчёт вроде бы цел, как вдруг между ним и орудием вырос огненный столб. Он ещё успел понять, что это разрыв танкового снаряда, но его куда-то отшвырнуло взрывной волной, сознание уплыло, и всё вокруг охватила темень…

Когда лейтенант открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Ему показалось, что его беспамятство длилось недолго, но рядом не было видно орудийной позиции. Не было и орудия. Вместо него лейтенант увидел круп лениво помахивающей хвостом крестьянской лошадки. Сообразив, что он лежит на телеге, лейтенант с трудом приподнялся и начал осматриваться.

Увидев стоявшего неподалеку обычного сельского мужика, командир батареи попытался его окликнуть, но голоса не было, и лейтенант, поняв, что позвать никого не может, бессильно откинулся на соломенную подстилку. Зато мужик, приметив, что лейтенант шевельнулся, громко позвал:

– Хлопцы, ваш командир до тямы прийшов![2]

Из-за хаты, возле которой стояла телега, выскочили несколько бойцов и подбежали к лейтенанту. Были они без касок, в изодранном обмундировании, а у сержанта, в котором лейтенант с трудом узнал командира третьего орудия, на лице ещё оставались следы толком не смытой копоти. Оглядев собравшихся у телеги, лейтенант еле слышно спросил у сержанта:

– Это все?..

– Не знаю я, товарищ лейтенант, – пожал плечами сержант. – Может, и ещё где-то прячутся…

– Целые орудия есть?

– Не, наши позиции в крошево. Немцы как навалились, мы еле ушли. Но и мы у них шесть танков подбили, сам считал, – с гордостью сообщил сержант.

– А со мной что?.. – Лейтенант снова попробовал приподняться.

– По всему выходит, контузия, а так вроде не ранены, – заверил сержант и обстоятельно пояснил: – Товарищ лейтенант, видать, вас там прямо возле нашей позиции снарядом шарахнуло…

Услыхав, что открытых ран нет, лейтенант, обрадовавшись, даже попробовал шевельнуться, но ничего толком не вышло, и он, снова обратив внимание на мыршавую лошадёнку, спросил:

– Этот-то скакун откуда?

– Да колхозный воз взяли, чтоб вас везти, – кивнул на телегу сержант и пояснил: – Мы к упряжкам побежали, а их нет. Мы туда-сюда, а селяне говорят, как немецкие танки наскочили, наши и погнали кто куда…

– Ясно… – Командир батареи прикрыл глаза, а сержант выждал и, понимая, что расспросы кончились, обратился уже по уставу.

– Товарищ лейтенант, какие будут приказания?

– Приказания? – переспросил лейтенант и, заставив себя сосредоточиться, после короткого раздумья сказал: – Давай выводи на ту самую дорогу, по которой сюда шли. Там наши части на подходе должны быть. Ты только гляди в оба: у немцев за танками пехота идёт…

Стоявшие рядом бойцы услышали приказание, один из них разобрал вожжи, и послушная коняга тронула воз…

* * *

Эта ночь в штабе Юго-Западного фронта выдалась относительно спокойной. Из-за крайне напряжённой обстановки все офицеры, практически находясь на казарменном положении, работали круглосуточно, выкраивая на короткий отдых лишь несколько часов урывками. Даже во время бомбёжки работа не прерывалась, и многие командиры оставались на своих местах, не спускаясь в подвал здания, оборудованный под бомбоубежище.

Самая большая нагрузка приходилась на оперативный отдел, но как раз сегодня два офицера-направленца – майор Дёмин и капитан Седых – справились с работой на удивление быстро. Вышло так, что донесения с мест поступили в полном объёме и, обработав их, оба командира почти одновременно закончили готовить каждый свою информацию за истекшие сутки.

До утра ещё было время, и Дёмин, заговорщически кивнув капитану на дверь, направился к выходу. Седых немного помедлил, а потом тоже вышел в коридор, где его уже дожидался майор. Как-то так получилось, что оба командира сошлись характерами и зачастую немногое свободное время, оставаясь в штабе, они проводили вместе.

В коридоре царила прямо-таки ночная тишина, если, конечно, не обращать внимания на почти непрерывный стрекот телеграфных аппаратов «Бодо» из помещения связистов. Там полтора десятка девушек-бодисток не отрываясь, стучали по клавишам, передавая срочные приказы и сообщения.

Майор Дёмин прислушался к этой трескотне и вздохнул.

– Как они бедняги не устают?.. Ведь всё печатают и печатают…

Капитан Седых тут же отозвался:

– Так за этим начальник связи самолично следит. У него девчата по графику отдыхают, а то, не дай бог, от переутомления перепутают что…

– Ну да, так и надо… – одобрил действия связиста Дёмин и спросил: – Ну что, пошли в комнату отдыха?

– Не… Разоспимся только, а там соображай спросонья, – возразил Седых. – Давай лучше в буфет, в утра ведь маковой росинки во рту не было…

– Дело говоришь. – И Дёмин, кивнув, первым начал спускаться по лестнице, выводившей прямо в специально выделенную комнату, где постоянно находились то одна, то другая буфетчица.

В эту ночь дежурила Дуся. Плотная, розовощёкая, несколько простоватого вида девушка сидела за стойкой на стуле и, привалившись щекой к шкафчику, дремала. Услыхав шаги, она встрепенулась и, увидев Седых радостно заулыбалась. Весь штаб был отлично осведомлён, что Дуся неравнодушна к капитану. Вот и сейчас, сорвавшись со стула и наскоро прихорашиваясь, она спросила:

– Что будете?..

– Чаю бы горячего, можно?.. – улыбнулся ей Седых.

– А как же, вон, всё время грею… – И Дуся показала на пузатый, украшенный медалями самовар.

Раньше его в буфете не было, и Седых поинтересовался:

– Откуда такое чудище?

– Так, говорят, от прежних хозяев остался, – ответила Дуся и затараторила: – Вам с бутербродами?.. А ещё у меня и печенье есть… Хотите?..

– Давай всё… – распорядился Седых и отошёл к столику за которым, прикрыв глаза, уже сидел майор Дёмин.

Дуся не заставила себя ждать, и уже через пару минут всё было на столе.

Для начала командиры молча подкрепились бутербродами, а уже потом взялись за чай, который и впрямь оказался горячим. Придерживая левой рукой мельхиоровый подстаканник и помешивая ложечкой, чтобы сахар быстрей растворился, капитан неожиданно пропел вполголоса:

– «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа»…

– Ты чего это распелся? – удивился Дёмин.

– Да так… – вынув из стакана ложечку, грустно протянул Седых. – Последнее время чего-то мысли всякие в голове бродят.

– Ну так поделись. – Майор пригубил и поставил стакан на стол, ожидая, пока чай малость остынет.

– Чем тут поделишься? – вздохнул Седых. – Я вот всё думаю, немцы войну 22 июня начали, а 11 июля они уже к Киевскому обводу подошли. Всего-то за двадцать дней. Это как?