Проблемы социологии знания

Однако мы точно так же не можем in concreto и детально объяснить предполагаемые «первоначальными» групповые структуры духа, как не можем объяснить «дух» вообще в качестве прапредпосылки человеческой истории, да и самого человека (его «идеи»), из психических функций его животных предков[17]. В лучшем случае мы можем лишь показать, как в соответствии с законами смысла и понятным образом развивается структура из структуры, например, как последовательно возникают друг из друга западноевропейские стили искусства, формы религии.

«Этому развитию структур духа друг из друга, согласно законам поэтапного развития, мы резко противопоставляем феномен накопления произведений духа, который соответствует всегда лишь одной, существующей в какое-то время духовной структуре и одному существующему в определенное время и в определенном месте культурному единству. Поскольку мы предполагаем истинный и подлинный генезис всякой субъективно-функциональной априорной структуры человеческого духа – а не как Кант, его константность, – мы должны решительным образом отвергнуть все те учения, которые видят в истории человека только аккумуляцию достижений и произведений, но не развитие и преобразование духовных способностей человека, и в первую очередь – априорно-субъективного аппарата мышления и всякого рода оценок. Поскольку мы безусловно отвергаем (вместе с Вейсманом, с новым точным учением о наследственности, а теперь и с Бумке[18]) любое наследование так называемых приобретенных психических свойств, имеющее хоть какое-нибудь культурное значение, постольку, также и с нашей точки зрения, не подлежит сомнению, что психофизический организм человека существенно не изменился в течение исторического времени, пусть даже под предполагаемым влиянием самой культуры. Мы поэтому отвергаем и учение Спенсера, оказавшее влияние на всю его социологию, по которому структуры духа могут, якобы, приобретаться так называемым „родом“, а затем наследоваться индивидом. Однако вывод, который делает Вейсман, что, дескать, поэтому история культуры есть не что иное, как всего лишь аккумуляция, для нас неприемлем». Вейсман, как и Спенсер, исходит из предпосылки, что не только витально-психическое, которое у нас является сущностно общим с высшими человекообразными обезьянами, однозначно обусловлено психофизической системой (с чем согласны и мы), но также и «дух», «разум» человека. Мы же это[19] отрицаем и утверждаем, что дух человека – это для социологии, психологии, биологии, истории скорее просто допускаемая предпосылка и в лучшем случае проблема метафизического и религиозного порядка, но не порядка позитивной эмпирической науки.

Но если это так, то сам дух и его силы, а не только сумма произведений духа, возникающая из него при определенном состоянии его развития в силу меняющихся условий крови и среды, подлежат подлинному и действительному саморазвитию, которое всякий раз может означать как прогресс и рост, так и регресс и упадок, но в любом случае – изменение самой конституции духа. Изменения форм мышления и созерцания, подобные тем, что имели место при переходе от «mentalitе1 primitive» к цивилизованному состоянию человеческого мышления, следующего закону противоречия и принципу тождества, как их недавно описал Л. Леви-Брюль; изменения форм этоса как форм самого ценностного предпочтения, а не изменения всего лишь в оценках благ, которые возникают на основе одного и того же закона предпочтения ценностей или этоса; изменения чувства стиля и самой художнической воли (такие, какими их принимают в истории искусства после Ригля); изменения, что произошли при трансформации ранне-западного органологического взгляда на мир, каким он был вплоть до тринадцатого века, в механистическую картину мира; изменения, которые имели место при переходе от группирования людей преимущественно по родовым союзам, не имевшим государственного авторитета, к эпохе «политического общества» и государства, или от формы группообразования главным образом на основе «жизненного сообщества» к форме группообразования главным образом на основе «общества», или от преимущественно магической техники к технике преимущественно позитивной – все это изменения совершенно иного порядка (а не иной величины), чем изменения в аккумулированном опыте использования уже сформированного рассудка, соответствующего, например, западному способу мышления, или чем изменения в «практической моральности» и в простом приспособлении какой-нибудь формы этоса к меняющимся историческим обстоятельствам[20] (например, христианского этоса к позднеантичному, средневековому, современному состояниям хозяйства и общества), или чем изменения лишь в рамках преимущественно органологического и преимущественно механистического взглядов на мир. Для социологии динамики знания нет ничего важнее различия между тем, подлежат ли изменению сами формы мышления, оценки и созерцания мира, или только их применение к количественно и индуктивно расширенному материалу опыта. Точно определенное учение о критериях и ступенях этого различия должно быть еще разработано.

Общим явлением всякого духовного развития является, далее, процесс дифференциации и интеграции сфер культуры и лежащих в их основе духовных актов и ценностных переживаний, ясно увиденный уже Гербертом Спенсером. Самым грубым и резким образом он отражается в постепенном расхождении типов личностей вождей и пионеров в группах и в духовных профессиях: например, маг, врач, священник, техник, философ (мудрец), ученый, исследователь и т. д. Но при применении этого положения о дифференциации и интеграции чрезвычайно важно точно установить порядок ступеней этой дифференциации. Большие заблуждения образуются как раз потому, что эти ступени выделяются неверно. Например, следует признать, что религиозное, метафизическое и позитивное знание, или, как мы можем также сказать, целительное или спасительное знание, образовательное знание и деятельностное знание или знание в целях овладения природой, вычленяются из предшествующей ступени мифического видения и мышления природы и общества – из этого «сна наяву всех народов» – равным образом изначально и лишь потом начинают развиваться в значительной мере автономно. В результате того, например, что уже Конт мифическое принимает за религиозное, не видя, далее, что значение религии в Новое время на Западе отнюдь не уменьшается по сравнению со значением метафизики, но что религия только более явно, чем в Средние века, дифференцируется от метафизики, как и в не меньшей степени все более резко отходят друг от друга позитивная наука и метафизика, причем первая выступает теперь как бесконечный процесс, а вторая являет себя в качестве замкнутой «системы», связанной с личностью ее создателя, – родилось в корне ошибочное учение о так называемом «законе трех стадий», т. е. учение, согласно которому метафизическое эссенциальное мышление, якобы, «развивается» из религиозного, а позитивное мышление – из метафизического. Конт, таким образом, принял за ступени развития то, что de facto есть лишь процесс дифференциации духа[21]. Или, например, из магической техники сил природы равно изначально выделяются, с одной стороны, позитивная техника господства, с другой стороны, религиозная культовая техника выражения и ритуальная техника представления сакральных процессов. Непонимание этого приводит к тяжелым ошибкам. Аналогичным образом искусство и ремесленная техника (инструментальная техника), несомненно, имеют общий исходный пункт в изображениях, которые выражают душевные процессы и при этом одновременно производятся так, что долгое время могут служить полезным целям[22]. Но если эта взаимосвязь недооценивается, скажем, так, что либо искусство выводится из труда и техники (как это сделал Г. Земпер в своем труде об эволюции стилей и отчасти К. Бюхер в «Работе и ритме»), либо, наоборот, последнее – из первого (как это делали романтики, а теперь уж очень опрометчиво и Лео Фробениус), то следствием этого становятся глубокие заблуждения. Такие учения, как учение Альберта Ланге о том, что метафизика – это, якобы, «поэзия в понятиях», или тезис Вильгельма Оствальда, что искусство – это будто бы «предугадывающая праформа науки»; или «гностическое» заблуждение, что религия – это в сущности ставшая массовой и народной метафизика в «образах» (Спиноза, Гегель, Э. ф. Гартман, Шопенгауэр и т. д.); или обратное заблуждение де Бональда и де Местра, что метафизика – это, якобы, всегда лишь рационализированная задним числом народная религия, восходящая к личному откровению или праоткровению, или что метафизика – это противозаконно рационализированное, а потом втиснутое в систему пророчество религиозного или поэтического толка («пророческая философия» Макса Вебера[23] и Карла Ясперса); да вообще все те учения, которые, особо не утруждая себя доказательствами, считают «отмирающими» одно или два из названных выше трех родов знания по причине совершенно партикулярных эволюционных наслоений одной узко ограниченной культуры, например, поздней западноевропейской, как например, это делает Конт в отношении спасительного и метафизического знания, В. Дильтей – в отношении только «метафизического» знания[24], – все эти учения суть не что иное, как глубокие заблуждения одного и того же типа. Это – заблуждения, возникающие в результате ошибки в выделении процессов дифференциации и интеграции и особенно в установлении степени первичности соответствующих духовных форм, далее, в результате того, что известные вторичные феномены смешения и переплетения высших форм духовной культуры принимают за феномены, с логической точки зрения, идеально-типические. Так, например, мистика – общая категория духовного поведения, поддающаяся строгому определению, а именно: экстатическое непосредственное идентификационное знание, данное в созерцании и чувстве – может соединяться как с определенной религией и ее догмами (индийская, суфийская, еврейская, даосистская мистика), так и с философской метафизикой (например, Плотин, Спиноза, Шопенгауэр, Шеллинг, Бергсон), как со спиритуалистическим, так и с натуралистическим содержанием мировоззрения (холодная интеллектуальная мистика, например, Плотина и витальная опьяняющая мистика дионисического культа), как с преимущественно теоретической позицией (умозрительная мистика), так и с практическим поведением (практически аскетическая мистика и вера в то, что единение происходит в свершении волевого акта определенного высшего нормирования, например, Фома Кемпийский). Но как таковая мистика всегда остается самостоятельной категорией среди родов знания или участием в предпосланном абсолютно сущем и ценном, которое никогда не рождается из ее собственных источников знания, – участием, которое всегда (с генетической точки зрения) есть явление совершенно нетворческое, вторичное и позднее, есть поворот назад! Если этого не осознают, выходит нечто похожее на то, как многие церковные писатели хотят сделать христианскую ортодоксальную мистику мистикой «вообще», не понимая ее абсолютно над-конфессиональной, да и над-религиозной природы; или вроде того, что хотят сделать из нее самостоятельный источник «религиозного» познания[25], или источник «метафизического» познания, как, например, «интуитивизм» Шопенгауэра и Бергсона. Но смешанные формы непременно предполагают наличие чистых типов.

С этой, только что вкратце описанной, частью социологии культуры тесно связана ее вторая часть, которая касается более или менее организованных социальных форм духовной кооперации. Три главных высших рода знания во все времена являются в социальных формах, которые соразмерны высшим интенциональным целям их знания и сами в себе необходимо различны в зависимости от так-бытия своего предмета, который им предпослан. Но то же самое относится и ко всем основным видам специфически духовной, культурной деятельности. Для преимущественно религиозной формы целительного знания существуют общины, церкви, секты, едва организованные «витающие» мистические союзы или объединенные только теологически мыслительные направления. Существуют, с другой стороны, «школы мудрости» и образовательные сообщества в античном смысле, которые связывают учебную, исследовательскую и жизненную практику своих членов в единство, возвышающееся над жизненным сообществом, а часто и над народом, и которые сообща признают какую-либо относящуюся к мирозданию «систему» идей и ценностей. Наконец, существуют основанные на разграничении предмета и разделении труда учебные и исследовательские организации позитивной науки, более или менее тесно связанные с техническими и промышленными организациями, соответственно, с профессиональными сообществами, например, юристов, врачей, государственных чиновников – «научные корпорации», как мы их можем назвать в самом общем смысле. Аналогичным образом строят свои «школы мастерства» искусства. Все эти формы, каждая на свой лад, разрабатывают догмы, принципы, теории в таких формулировках, которые, возвышаясь над естественным языком, составляют сферу «образовательного языка», выражаются в «искусственных» знаковых системах в соответствии с сообща признаваемыми ими конвенциями измерения и определенной «аксиоматики».

Все организации знания следует, конечно, отличать от тех форм наставления и «школ», в которых дети различных возрастных категорий впервые получают усредненное знание имеющегося на данный момент культурного уровня широких жизненных сообществ (родов, народов, государств, наций, культурных кругов), в которых только передается от поколения к поколению средний уровень знания, общенеобходимый, с социальной точки зрения, в данное время – сам по себе опять-таки различный в зависимости от каст, сословий и классов. По сравнению с этими учебно-воспитательными организациями указанные выше объединения представляют собой надстройку, из которой новоприобретенное знание всякий раз очень медленно растекается по учительскому составу этих «школьных учреждений» общин, городов, государств, церквей и т. д.

Указанные выше виды знания следует, далее, отличать от общих людям в силу их принадлежности к сословиям, профессиям, классам, партиям форм смешения коллективных интересов и (кажущегося) знания, которое мы назовем собирательным именем «предрассудки» – сословные, профессиональные, классовые, партийные предрассудки. Своеобразие этого кажимостного знания состоит в следующем: корень коллективной заинтересованности в этом «знании» всегда остается неосознанным теми, кто его сообща разделяет, причем остается неосознанным также и то обстоятельство, что они сообща имеют это знание только как группа и только в силу своей принадлежности к одной из групп. Если же эти системы ставших автоматическими и бессознательными «предрассудков» пытаются обосновать с помощью сознательной рефлексии в русле какого-либо направления религиозной, метафизической или позитивно-научной мысли, или привлекая догмы, принципы, теории, берущие свое происхождение из ранее названных высших организаций знания, то возникают новые смешанные образования – «идеологии», – чудовищным примером которых в новейшей истории является марксизм как одна из разновидностей «идеологии угнетенных». Подчинить законам становления идеологий становление всякого знания – специфический тезис экономического воззрения на историю. Уже своего рода отстойник для предрассудков и идеологий образует собой «общественное мнение»[26] – общая для какой-либо группы «образованных людей» позиция, с которой они обо всем судят[27].

Социология культуры должна сначала идеально-типологически различить и определить формы духовной кооперации, а затем найти фазовые порядки в последовательности этих форм внутри одной целостной культуры, а также фазовые порядки в смещении властных отношений этих организационных форм знания друг к другу, например, церкви к философии, их обеих к науке и т. д. Здесь всегда следует принимать во внимание связь содержания знания – например, содержания веры, определяемого догматически или недогматически, – с самими организационными формами. Так, к примеру, уже содержание учения о Яхве в еврейской религии требует, чтобы она была немиссионерской религией избранного народа, чтобы ее носителем был только один «народ»; так, содержание всех политеистических и генотеистических форм религии исключает универсальную религию (уже как претензию). Так, содержание учения Платона об идеях в значительной мере требует формы и организации Платоновской Академии. Так, сама организация протестантских церквей и сект первично определяется содержанием веры, которая может существовать только в таких и никаких иных социальных формах[28]. И если предмет и метод позитивной науки необходимо требует интернациональной формы взаимозаменяемой кооперации и организации, то содержание и сама задача метафизики, напротив, – космополитической формы кооперации взаимодействия духов индивидуально различных, незаменимых народов, соответственно, их представителей.

Однако наиболее общими и, с точки зрения порядка величины, первичными различиями в возможных формах организации знания являются те, что связаны с типами, в которых культуры проходят сущностные формы человеческого группообразования вообще, а именно формы флуктуирующей орды, устойчивого жизненного сообщества (в смысле Ф. Тённиса), общества и системы персоналистической солидарности самостоятельных, ответственных за себя и за других индивидов[29]. Ибо эти различия – как будет показано в дальнейшем – всегда и необходимо шествуют вместе с различиями в формах мышления и созерцания. Например, в мышлении преимущественно жизненного сообщества какой-либо исторической группы должны необходимо преобладать следующие моменты: 1) традиционно данный капитал знания и истин, который сохраняется и обосновывается – т. е. не открывается и не исследуется; его живой логикой и «способом» («Denkart») будет «ars demonstrandi», а не «ars inveniendi» и construendi; 2) его метод должен быть по преимуществу онтологическим и догматическим – но не теорией и критикой познания; 3) его «способ» должен отличаться реализмом понятий – не номинализмом, как в обществе; но, с другой стороны, оно больше не будет воспринимать сами слова в качестве свойств и сил вещей, подобно людям примитивной орды, где, по меткому выражению Леви-Брюля, всякое приобретение знания основывается на «разговоре» человека с духами и демонами, которые сообщают о себе и выражаются в явлениях природы; 4) его система категорий должна быть по преимуществу органологической (т. е. быть обобщенной идеацией организма, перенесенной затем на все остальное), таким образом, и мир должен быть для него своего рода «живым существом» – не механизмом, как в обществе.

Несмотря на принципиально различный оборот, который может принять ход истории духовной культуры и ее форм in concreto[30], ей тем не менее предначертано, с социологической точки зрения, пройти определенные весьма формальные фазы, из которых не может выпасть также и собственно «историческое», т. е. индивидуальное, неповторимое. Так, например, средневековый университет (Париж, Прага, Гейдельберг и т. д.) в своей исторической фактуре, университет абсолютистского государства Нового времени, претерпевающий глубокую перестройку – сначала в эпоху Реформации и гуманизма, потом в эпоху абсолютизма и, наконец, после Французской революции в эру либерализма – это, конечно, предмет, описать который в его различной эволюции внутри наций, становящихся разным образом, можно только исторически. Но то, что этот университет, отчетливо отражая в построении учебного процесса и в учебном плане отношение господства между теологией, философией и наукой в средневековом обществе и его сословиях, по существу является не исследовательским институтом с живым языком, а в первую очередь – институтом передачи традиции «учености» в мертвом языке – это факт не исторический, но социологический. Поэтому мы можем найти его также и на определенных фазах исторического развития арабской, еврейской и китайской культуры, например, в образовательных учреждениях древнего Китая в отличие от Китая после свержения династии. Точно также ход так называемого «спора об универсалиях» в средневековой философии[31] – факт, познаваемый только исторически. Но то, что в Средние века превалировал понятийно-реалистический способ мышления именно как живой способ «мыслить», а не как логическая «теория», в Новое же время – номиналистический способ мышления – это опять-таки факт социологический. То, что органологическая категориальная структура предмета средневекового мировоззрения выражает собой господство платонизма и аристотелизма, то, что механически-техническое мышление пробивает себе дорогу и внедряется усилиями Гильберта, Галилея, Убальди, Леонардо, Декарта, Гоббса, Гюйгенса, Дальтона, Кеплера, Ньютона – это факты исторические; но к таковым не относится переход от мышления, подчиняющего всю действительность, мертвый и духовный мир, мыслительным и бытийным формам, первоначально увиденным в живом организме («форма» и «вещество»), к мышлению, усматривающему в «движении мертвых масс» и их законах формы, которым, как только они функционализированы, подчиняется или постепенно «должен» подчиниться также и живой, социальный, экономический, духовный, политический мир. Это – социологический факт, неотделимый от нового индивидуализма, неотделимый от начинающегося доминирования энергомашины над ручным орудием труда, от начинающегося перехода сообщества в общество, производства для свободного рынка (товарное хозяйство), от смены витально обусловленного принципа солидарности ответственностью исключительно за самого себя и появлением принципа конкуренции в этосе и воле западноевропейского общества. То, что знание о природе нагромаждается про запас на случай любого применения в некоем по существу своему бесконечном процессе – идея, которая была совершенно чужда Аристотелю и Средневековью, – посредством методического, отвлеченного от личностей и определенных технических задач «исследования», и эта новая «позитивная» наука все больше и больше отделяется не только от теологии, но и от философии, которая лишь к началу Нового времени предстает в личностно обусловленных замкнутых системах, – все это невозможно без одновременного разрушения ориентированного на потребление средневекового хозяйства и без появления в экономике нового духа принципиально бесконечного приобретательства (ограниченного только взаимной конкуренцией), невозможно без новой плеонексии абсолютистских меркантилистских государств, которые, в прямую противоположность жившему под папой Римским и Государем «христианскому Западу», образуют «европейский концерт», поддерживаемый принципом «balance of power».

Другая задача общей социологии культуры – это проблема сущностных форм движения сфер культуры, соответственно, то, какие изменения претерпевают определенные составные части сфер культуры, например, стиль искусства и художественной техники: расцвет, зрелость, отмирание. Формы движения родов знания есть лишь особый случай этого большого, всеохватывающего вопроса о социологической динамике культуры.

Как мне кажется, эта область распадается на множество проблемных комплексов.

«Причастна ли духовная культура к смертности тех связанных общностью происхождения и преимущественно еще биологических коллективных единств, которые были и являются ее носителями и создателями, и, если да, то каким образом; соответственно, каковы порядки величин (не метрических величин) продолжительности существования сфер духовной культуры по отношению друг к другу, например, религии – к философии, философии – к науке, и т. д.?» Назовем эту проблему проблемой степени, в которой «культура способна пережить» существование создающих ее групп. Далее, в каких областях культура есть лишь уникальное и неповторимое выражение души и жизни биологических коллективов – носителей культуры, так что она необходимо исчезает вместе с их тотальным коллективным биологическим существованием, например, вместе с расами, народами и родами, с соответствующими социологическими реальными факторами в соответствующих им областях значимости (Шпенглер говорит «физиономистика»; он ошибочно распространяет эту форму движения на всю культуру)?