В кривом зеркале (8 июля 1909 г.)

Вацлав Воровский

В кривом зеркале (8 июля 1909 г.)

Увы, прощайте, дорогой читатель, мы с вами больше не будем беседовать!

Не будем смеяться над человеческой глупостью и пошлостью, не будем валить в сорную кучу все поддельные добродетели, не будем разбивать насмешкой жалкое бутылочное стекло, выдающее себя по нашим временам за бриллиант.

Ибо я покидаю мой пост.

Дело было так:

Еще дня три тому назад я заметил, что все лица и учреждения, которые меня с детства учили уважать, – хмурятся.

Иду, положим, по бульвару – солнце сияет, небо расплывается в улыбку, море плещется, как ребенок в ванне, – всем радость, а глядишь – здание думы хмурится.

И омрачается моя радость.

Иду дальше – вот одно, другое официальное здание, и все они, когда я прохожу мимо, хмурятся, надуваются, как мышь на крупу, а некоторые даже отворачиваются.

Настроение мое становится мрачным.

Я подхожу к знакомому городовому.

– Скажи, Мымрецов, чего они на меня хмурятся?

– А ты не озорничай, – солидно отвечает он. – Не насмехайся над старшими, уважай чин и звание. Благоговей, восторгайся и молчи.

– Да я ли, кажется, не благоговею! Если бы я жаловался, ворчал, плакал, недоволен был. А то ведь я все смеюсь, значит – радуюсь, значит – доволен.

– Ну, проходи, проходи, – строго сказал Мымрецов, – видишь, господин околоточный идут.

Нечего делать, пришлось идти дальше.

Прохожу вчера мимо Фанкони – хмурится. Иду по Дерибасовской – вся искривилась, словно кислого отведала.

– Плохо дело, – думаю про себя.

Наконец подхожу к своей редакции.

– Что это? Не может быть?

Редакционный дом совсем насупился, а контора даже повернулась спиной ко мне.

– Капут, – ёкнуло что-то во мне.

Все-таки поднимаюсь по лестнице.

Звонок долго не хочет звонить, игнорирует меня. Наконец, кто-то отворяет дверь и, увидя, что это я, быстро уходит, даже не поздоровавшись.

Робко стучу в кабинет редактора.

– Кто там? – слышу недовольный голос.

– Извините, пожалуйста, это я, Фавн…

– Не принимаю, занят, – доносится из-за двери.

Я так и опустился на пол.

Минут через 10 вышел из кабинета начинающий репортер и, не подавая руки, заявил:

– Г-н редактор говорили, что вы можете больше не беспокоиться. Вы озлобили против себя всю солидную и благонамеренную часть общества. Для вас нет ничего святого, вы посягаете на все авторитеты. Вам теперь сотрудничать не надо.

– А что же будет с «Кривым зеркалом»? – робко спросил я.

– Его можно повесить в думе, господам гласным приятно будет видеть себя иногда в выпрямленном виде.

– А что же будет со мною? – простонал я.

– А вам я советую поступить в галантерейный магазин, там вы научитесь хорошему тону и уважению солидных лиц.

И, повернувшись на каблуке, он исчез за дверью.

– Ну, брат Фавн, тут тебе было и кончение, – подумал я и грустно поплелся в порт, чтобы утопиться в море, – тем более что жара была адская и приятно было думать, что напоследок искупаюсь в запретном месте.

Но, когда я спускался по «исторической» лестнице[1], меня догнал Некто в сером[2] и сказал:

– Я имею полномочие заключить ваш тлетворный дух вот в эту металлическую коробочку на все время…

И он показал мне жестяную коробку из-под монпасье.

Так как я все равно решил покончить свое земное существование, то спорить и прекословить не было расчета.

Ловким движением, прижав мне живот коленом, а горло пальцами, Некто в сером извлек мой тлетворный дух и запер в коробочку.

И я раздвоился.

Дух мой грустно бился о стенки жестянки в кармане Некоего в сером и в то же время чувствовал, что обезвреженное тело, раздумав топиться, поплелось обратно в город искать места в галантерейном магазине.

Прощайте же, читатель, это наша последняя беседа. Прощайте – до лучших времен.

Фавн«Одесское обозрение»,8 июля 1909 г.

Сноски

1

Имеется в виду лестница в Одессе, ведущая с Приморского бульвара в порт, – свидетельница многих революционных событий.

2

Некто в сером – символический образ из драмы Леонида Андреева «Жизнь человека», олицетворяющий неумолимые, не подвластные человеку силы рока.