Голая экономика. Разоблачение унылой науки

Далее предположим, что основных кандидатов двое: белый и чернокожий. В соответствии с упомянутой выше политикой фирма наймет второго. И тут Лори (сам чернокожий) высказывает тонкую, но простую мысль: в результате политики равных возможностей при найме страдает только один из белых кандидатов, остальные восемь в любом случае эту работу не получили бы. Тем не менее все девять белых кандидатов уходят с собеседования разгневанными: они чувствуют себя жертвами дискриминации. Высказывая эту идею, Лори при этом вовсе не выступает в роли противника антидискриминационной политики найма. Он просто добавляет важный нюанс в дискуссию, которая обычно ведется без учета всяких нюансов. Он показывает, что политика равных возможностей может наносить вред тем самым расовым взаимоотношениям, которые она призвана улучшить.

Возьмем периодически разворачивающуюся в США кампанию, по условиям которой страховые компании должны оплачивать роженицам пребывание в больнице за двое суток, а не за одни. В 1998 году президент Билл Клинтон, счевший эту проблему достаточно важной, поклялся в ежегодном послании Конгрессу США, что положит конец «ускоренным родам». Однако для реализации данного плана необходимы определенные затраты, их следует разъяснить отдельно. В большинстве случаев пребывание роженицы в больнице по медицинским показаниям во вторые сутки не требуется, да и стоит оно довольно дорого, поэтому новоиспеченные родители часто не оплачивают второй день; не хотят за это платить и страховые компании. Если же их обяжут предоставлять такие дополнительные льготы (или любые другие, предписываемые законом), они начнут возмещать свои дополнительные расходы за счет повышения страховых взносов. И когда взносы начнут расти, некоторые малообеспеченные люди не смогут позволить себе вообще никакой медицинской страховки. Таким образом, в реальности эта политическая проблема заключается в следующем: готовы ли мы принять закон, который принесет пользу многим женщинам за счет того, что значительно меньшее число граждан потеряет возможность приобрести даже базовый полис медицинского страхования?

Следует отметить, что компромисс, легший в основу этой, на первый взгляд, узкой проблемы, вызвал огромный резонанс при обсуждении реформы здравоохранения, ведущегося в США. Чем щедрее система здравоохранения будет гарантировать американцам определенные выгоды, тем дороже это будет стоить, независимо от того, управляет государство этой системой или нет. По сути, зачастую на самый важный вопрос реформы здравоохранения обращают слишком мало внимания: как, учитывая широкое распространение баснословно дорогостоящей медицинской техники и оборудования, разработать систему, которая будет говорить «да» процедурам, оправдывающим затраты на них, и «нет» тем, которые этого не делают, ведь одни из них дают отличные результаты, а другие совсем наоборот?

Может, вам показалось, что экономика представляет собой одну огромную рекламу Республиканской партии? Это не совсем так. Даже Милтон Фридман, лауреат Нобелевской премии по экономике и самый красноречивый пропагандист свободных рынков, согласен с тем, что полное отсутствие ограничений на рынках может привести к весьма плачевным результатам. Возьмем, например, американскую любовь к автомобилям. Проблема вовсе не в том, что нам очень нравятся легковые автомобили, а в том, что мы не несем все издержки, связанные с их вождением. Да, мы покупаем машину и впоследствии платим за ее техническое обслуживание, страховку и бензин. Но нам не приходится оплачивать некоторые другие издержки владения транспортным средством: мы не платим ни за вредные выбросы в атмосферу; ни за заторы, создаваемые на улицах городов; ни за износ дорог общего пользования; ни за опасность, которую несем людям, сидящим за рулем автомобилей меньшего размера. В результате возникает эффект, несколько напоминающий вечернюю прогулку по городу с папиной кредитной картой: мы делаем множество вещей, которые никогда не стали бы делать, если бы платили по счетам из своего кармана. Мы покупаем огромные внедорожники, в упор не замечая общественный транспорт, перебираемся жить далеко в пригород, а затем наматываем огромные расстояния, катаясь каждый день на работу и обратно.

Отдельным гражданам за все это счетов не выставляют, а вот общество в целом платит по ним сполна – в виде загрязнения воздуха, глобального потепления и безудержного разрастания городов. И наилучший способ справиться с этой неуклонно усугубляющейся проблемой не имеет ничего общего с тем, о чем так любят говорить консерваторы, одержимые идеей невмешательства государства в экономику. Этот способ заключается в повышении налогов на бензин и автомобили. Как мы обсудим в главе 3, благодаря исключительно этим двум мерам издержки, связанные с вождением автомобиля (или неуклюжего громоздкого внедорожника), станут четко отображать реальную социальную стоимость этого вида деятельности. Аналогичным образом увеличение субсидий за пользование общественным транспортом стало бы заслуженным вознаграждением для тех пассажиров, которые делают для всех доброе дело, отказываясь садиться за руль личных автомобилей.

Между тем экономисты уже внесли весьма весомый вклад в решение таких социальных проблем, как, скажем, дискриминация. Подумайте: есть ли основания утверждать, что в прошлом симфонические оркестры всего мира дискриминировали женщин? Экономист Гарвардского университета Клаудия Голдин и экономист Принстонского университета Сесилия Раус нашли способ ответить на этот вопрос. Они выяснили, что в 1950-х годах американские оркестры начали использовать «слепые» прослушивания: поступающий на работу человек играл за перегородкой. Судьи не видели музыканта и не знали, каков его пол. И как вы думаете, женщины получили какие-либо выгоды в результате этой «слепой» системы? Безусловно. После того как прослушивания стали анонимными, шансы женщин на прохождение первого раунда увеличились примерно на 50 процентов, а шансы быть принятыми в оркестр вообще в несколько раз[7].

Экономика обеспечивает нас мощным, но при этом необязательно сложным набором аналитических инструментов, с помощью которых можно, оглянувшись назад, объяснить, почему события развивались так, а не иначе; посмотреть вокруг и лучше понять окружающий мир; заглянуть вперед и предсказать последствия основных политических изменений. Экономика сродни силе тяжести: начнешь ее игнорировать, жди неприятных сюрпризов.

Крах инвестиционного банка Lehman Brothers, объявившего о своем банкротстве 15 сентября 2008 года, послужил толчком для «финансового кризиса», который вполне заслуживает закрепившейся за ним репутации «наихудшего экономического спада со времен Великой депрессии». Что же тогда произошло? Почему многие потребители, которые, как предполагается, вполне рационально понимают и оценивают свое материальное положение, в итоге пали жертвами «пузыря» на рынке недвижимости? Какие болваны выдали им ссуды на такие заоблачные суммы? Зачем вообще Уолл-стрит создала такие инструменты, как облигации, обеспеченные долговыми обязательствами, и кредитно-дефолтные свопы, и почему они оказались столь губительными для финансовой системы?

В главе 2 мы подробно обсудим, почему, учитывая стимулы, встроенные в эту систему, безрассудство, приведшее к финансовому кризису, было в значительной мере вполне предсказуемым. Почему ипотечные брокеры выдавали так много рискованных кредитов? Да потому что это были не их деньги! Банки, выдававшие ссуды, платили им комиссионные. Больше ипотек – больше комиссионных, а больше крупных ипотечных кредитов – больше очень и очень щедрых комиссионных.

Но почему банки были готовы рисковать огромной частью своего собственного капитала (особенно с учетом материальных стимулов для ипотечных брокеров, приводивших к ним клиентов)? Потому что банки, как правило, «продают» большинство своих ипотечных ссуд, а значит, они сейчас получают единовременную сумму наличных от стороннего инвестора, а тот взамен получает поток будущих ипотечных платежей. Вы наверняка уже поняли, что данная ситуация представляет собой что-то вроде игры в «горячую картошку»: какая разница, насколько рискованный заем, если вы можете перебросить его кому-то раньше, чем заемщик откажется платить по обязательствам.

С этим, пожалуй, все ясно, но кто в таком случае соглашается покупать такие кредиты? В главе 2 объясняется и это, но одну подсказку я дам вам уже сейчас: дело в том, что тут в игру вступает Уолл-стрит, и ни к чему хорошему это не приводит.

После всего сказанного я вынужден признать, что в настоящее время в экономических кругах происходит нечто вроде переоценки ценностей и критического самоанализа. Сколь бы очевидным ни казался упомянутый выше финансовый кризис сейчас, по прошествии времени, тогда лишь немногие экономисты заметили его приближение (за некоторыми исключениями). Практически никто не предполагал, насколько серьезным он окажется. Осенью 2005 года ряд видных экономистов писали в одном престижном журнале: «На конец 2004 года наш анализ не выявил никаких заслуживающих упоминания свидетельств, подтверждающих наличие “пузыря” на рынке недвижимости»[8].

Ошибочка вышла. Впрочем, на самом деле эта статья хуже, чем просто ошибка, потому что она явно была написана для того, чтобы опровергнуть доказательства существования «пузыря», которые стали очевидны даже для многих дилетантов. Словом, это все равно что заявление пожарной команды, приехавшей на вызов к дому, из-под крыши которого валит дым: «Никакого пожара нет», – а через двадцать минут все видят, что чердак объят пламенем. «Пузырь» на рынке был. И лучше всего данная ситуация объясняется слиянием экономического аспекта с психологическим, а именно принятием во внимание природной склонности человека верить в то, что происходящее сейчас, скорее всего, будет происходить и в будущем.

Экономика не стоит на месте; она развивается, как и любая другая наука. Одним из самых интересных и продуктивных новых направлений развития можно назвать поведенческую экономику, которая исследует, как люди принимают решения – иногда отнюдь не такими рациональными способами, как традиционно считали экономисты. Мы, люди, от природы склонны недооценивать одни риски (скажем, ожирение) и переоценивать другие (например, авиаперелеты). Мы позволяем эмоциям влиять на наши суждения и слишком бурно реагируем и на хорошие, и на плохие новости (сначала на рост цен на недвижимость, а затем на падение этих цен).

Многие особенности человеческой психологии были совершенно ясны Шекспиру, но экономический мейнстрим осознал их сравнительно недавно. Как отмечал колумнист New York Times Дэвид Брукс, «Экономическое поведение можно точно предсказать с помощью элегантных моделей. Эти модели объясняют многое, но не нынешний финансовый кризис – не то, почему такое огромное количество людей одновременно могли оказаться настолько глупыми и некомпетентными, чтобы разрушить себя. Этот кризис нанес удар по классической экономике и переместил психологический аспект, который прежде прозябал на задворках общественных интересов, на передний план и в самый центр»[9].

Конечно, большинство старых экономических идей по-прежнему невероятно важны. Председатель совета управляющих Федеральной резервной системы США Бен Бернанке[10], прежде чем уйти из науки, изучал период Великой депрессии – и это привело к важнейшим последствиям, выходящим далеко за рамки чистой науки. В главе 10 рассказывается о том, что творческое и весьма агрессивное вмешательство Бернанке в деятельность ФРС, на которое его во многом вдохновили ошибки 1930-х, помогло предотвратить неизмеримо большие проблемы нашей финансовой системы.

Эта книга рассказывает о ряде самых значительных экономических концепций, упрощая «строительные блоки», из которых они складываются, а то и вовсе опуская некоторые из них. В каждой главе обсуждаются вопросы, которые запросто могли бы послужить темами для отдельных книг. По сути, в каждой из глав содержатся детали, давшие толчок и способствовавшие развитию целых академических карьер. Да, я упростил или пропустил существенную часть технической структуры, составляющей костяк этой научной дисциплины. И сделал это по вполне понятной причине: ведь чтобы оценить гениальность великого архитектора-новатора Фрэнка Райта, вовсе не обязательно знать, где должна быть размещена несущая стена. Но эта книга – не экономика для «чайников», это экономика для умных людей, которые никогда прежде не изучали эту дисциплину – или изучали, но сохранили о ней лишь смутные воспоминания. Большинство великих экономических идей становятся интуитивно понятными, если их «раздеть», снять с них «шелуху» сложности. В результате получается голая экономика.

Негоже, чтобы экономика была доступной и понятной исключительно специалистам. Ее идеи для этого слишком важны и слишком интересны. В сущности, голая экономика может быть даже забавной и развлекательной.

1. Мощь рынков: кто кормит Париж?

В 1989 году, когда рушилась Берлинская стена, Дуглас Айвестер, глава (а впоследствии СЕО[11]) Coca-Cola Europe принял решение оперативно. Он направил в Берлин своих торговых агентов раздавать людям кока-колу. Именно раздавать, совершенно бесплатно. Бывало, представители Coca-Cola в буквальном смысле просовывали бутылки с напитком через отверстия в стене. Айвестер вспоминает, как курсировал по площади Александерплац в Восточном Берлине во время тех бурных событий, стараясь определить, узнаваем ли там бренд его компании. «Мы ходили повсюду и спрашивали людей, что они пьют и нравится ли им кока-кола. И нам даже не нужно было называть напиток! Стоило сложить руки так, будто держишь бутылочку, и люди все понимали. Тогда мы поняли, что надо завозить как можно больше кока-колы, и как можно быстрее – а ведь мы еще даже не знали, как будет оплачиваться продукт[12].

Coca-Cola быстро закрепилась на рынке Восточной Германии, бесплатно поставляя напиток торговцам, которые начали создавать «реальные запасы». В краткосрочной перспективе это было, безусловно, экономически невыгодное предприятие; восточногерманская валюта еще ничего не стоила, для всей остальной части мира это были просто бумажки. Но бизнес-решение было поистине блестящее, к тому же принятое быстрее, чем действие любого государственного органа. К 1995 году потребление кока-колы на душу населения в бывшей Восточной Германии выросло до уровня Западной Германии, где к тому времени рынок напитка был уже довольно значительным.

В определенном смысле кока-колу через разрушенную Берлинскую стену передавала невидимая рука Адама Смита. Раздача бутылочек торговыми представителями компании едва обретшим свободу восточным немцам вовсе не была широким жестом гуманизма. И никто не делал заявлений об однозначной победе коммунизма в будущем. Компания занималась бизнесом: расширяла глобальный рынок своего продукта, увеличивала прибыль, доставляла радость своим акционерам. В этом и состоит отличительная особенность капитализма: рынок согласовывает стимулы таким образом, что люди, работающие ради удовлетворения собственных интересов – раздающие бутылочки с напитком, или тратящие лучшие годы на учебу в аспирантуре, или засевающие поля соевыми бобами, или изобретающие радио, работающее в душе, – одновременно способствуют процветанию и неуклонному повышению уровня жизни большинства (хоть и не всех) членов общества.

Экономисты иногда спрашивают: «Кто кормит Париж?» Этот риторический вопрос – один из способов привлечь всеобщее внимание к непостижимому множеству событий, происходящих ежедневно и ежеминутно и заставляющих крутиться колесо современной экономики. Каким образом нужное количество свежего тунца проделывает свой путь от суден рыболовной флотилии в южной части Тихого океана в рыбный ресторан на парижской улице Риволи? И как работающий по соседству поставщик фруктов каждое утро умудряется предлагать своим клиентам все, что они хотят на завтрак – от кофе до свежих папай, – несмотря на то что эти продукты зачастую стекаются к нему из десяти-пятнадцати стран мира? Короче говоря, в сложной экономике каждый день происходят миллиарды сделок, и подавляющее большинство из них заключаются без прямого участия правительств. И суть не просто в том, что вся эта система работает, а в том, что благодаря ей наша жизнь становится все лучше и комфортнее. Разве не замечательно сегодня иметь возможность купить телевизор в любое время суток, даже не покидая собственного дома, а в 1971 году, чтобы приобрести цветной телевизор с экраном размером 25 дюймов, среднестатистический работник должен был отработать 174 часа. Теперь же такой цветной телевизор, который еще и намного надежнее, с намного более качественным изображением и показывает гораздо больше каналов, обойдется тому же среднестатистическому работнику всего в 23 часа рабочего времени.

Если, на ваш взгляд, более качественный и дешевый телевизор не лучшее мерило социального прогресса (в чем я с вами соглашусь), возможно, вас больше вдохновит тот факт, что в течение XX века средняя продолжительность жизни американцев увеличилась с 47 до 77 лет, детская смертность снизилась на 93 процента и мы полностью избавились от таких страшных болезней, как туберкулез, полиомиелит, тиф и коклюш, или как минимум научились их лечить[13].

Следует отметить, что в огромной степени заслуга в этом, согласитесь, весьма существенном прогрессе принадлежит рыночной экономике. В одной старой истории времен холодной войны рассказывается, как советский чиновник, приехавший в США, зашел в американскую аптеку. Ярко освещенные проходы были заставлены тысячами лекарств и препаратов от всех мыслимых и немыслимых проблем со здоровьем, от неприятного запаха изо рта до грибка ступней. «Очень впечатляет, – сказал чиновник. – Но как вы добиваетесь того, чтобы каждая аптека получала все это разнообразие товаров?» Эта история интересна тем, что в ней отлично передано полное отсутствие понимания этим человеком принципов работы рыночной экономики. В США нет центрального органа, указывающего торговым предприятиям, какие товары должны быть на складе, как было в СССР. Магазины продают то, что хотят купить люди, а компании, в свою очередь, производят продукты, которые торговцы хотят иметь в своих запасах. Надо отметить, что советская экономика потерпела крах в значительной степени потому, что государственные чиновники управляли буквально всем, от количества кусков мыла, произведенных на фабрике в Иркутске, до числа студентов, изучавших электротехнику в московских вузах. В конце концов задача такого управления оказалась попросту невыполнимой.

Конечно, мы, люди, привыкшие к рыночной экономике, не слишком хорошо понимаем принципы коммунистического централизованного планирования. Однажды в составе делегации от Иллинойса я ездил на Кубу. Поскольку визит был санкционирован правительством США, каждому члену делегации разрешили привезти домой кубинские товары на сумму 100 долларов, в том числе сигары. Выросшие в эпоху магазинов сниженных цен, мы все принялись искать марку Cohiba по лучшей цене, чтобы привезти на свою сотню максимальное количество отличных сигар, но после нескольких часов бесплодных поисков постигли глубинную суть коммунизма: сигары везде стоили одинаково. Между кубинскими магазинами нет конкуренции, потому что там нет прибыли в том смысле, в каком мы ее понимаем. Каждый магазин продает сигары – да и остальные товары – по той цене, которую назначает Фидель Кастро (или его брат Рауль). И все владельцы табачных лавок получают от правительства заработную плату, размер которой никак не связан с тем, сколько продукта он продает.

Гэри Беккер, экономист из Чикагского университета и лауреат Нобелевской премии 1992 года, как-то раз сказал (перефразируя Джорджа Бернарда Шоу), что «экономика – это искусство получения от жизни максимума». Экономика – наука, изучающая, как мы это делаем. Как известно, предложение всего, что стоит и хочется иметь – масла, кокосового молока, идеального тела, чистой воды; людей, умеющих чинить вышедшие из строя копировальные аппараты, и много другого, – ограничено. Как мы распределяем все эти блага? Почему у Билла Гейтса есть собственный самолет, а у вас нет? Потому что он богат, могли бы ответить вы. Но почему он богат? Почему он претендует на большую долю невозобновляемых мировых ресурсов, чем остальные люди, и получает ее? И в то же время, как это возможно, что в такой богатой стране, как США, где Алексу Родригесу платят 275 миллионов долларов за игру в бейсбол, каждый пятый ребенок живет в бедной семье, а некоторые взрослые вынуждены рыться в мусорных баках в поисках пропитания? Возле моего дома в Чикаго есть пекарня Three Dog Bakery, в ней продаются торты и пирожные только для собак. И состоятельные профессионалы, ничуть не колеблясь, выкладывают за тортик на день рождения своего любимца до 16 долларов, тогда как, по оценке Чикагской коалиции по защите бездомных, около пятнадцати тысяч человек вынуждены ночевать под открытым небом на улицах этого города.

Впрочем, если посмотреть на ситуацию за пределами США, подобные несоответствия еще заметнее. В Чаде, например, три четверти населения не имеет доступа к чистой питьевой воде. Что уж тут говорить о пирожных для домашних животных! По оценкам Всемирного банка, половина жителей земного шара выживает менее чем на два доллара в день. Как же все это работает или в некоторых случаях, скорее, не работает?

Экономика начинается с одного очень важного допущения: люди действуют ради получения максимальной выгоды для себя. Пользуясь профессиональным жаргоном экономистов, каждый из нас стремится максимизировать полезность для себя – такое представление аналогично идее о счастье, только оно шире. Я извлекаю определенную пользу из вакцинации против брюшного тифа и из уплаты налогов. Ни то, ни другое не делает меня особенно счастливым, но позволяет не умереть от страшной болезни и не угодить в тюрьму за уклонение от налогов. И в конечном счете делает мою жизнь лучше. Экономистов не слишком волнует, что именно дает нам полезность; они просто признают, что любой человек имеет в этом смысле собственные «предпочтения». Я, например, люблю кофе, старые дома, классические фильмы, собак, езду на велосипеде и многое другое. У других людей есть свои предпочтения, которые могут совпадать с моими, а могут и не иметь с ними ничего общего.

В сущности, это, казалось бы, простое наблюдение (у разных людей разные предпочтения) иногда выпадает из поля зрения политиков, во многих других вопросах весьма продвинутых. Например, богатые и бедные предпочитают разное. Да и наши личные предпочтения могут меняться в течение жизненного цикла, по мере того как мы (как надеется большинство из нас), взрослея, становимся все состоятельнее. Словосочетание «предмет роскоши» у экономистов считается профессиональным термином, им обозначаются продукты, которые люди, становясь богаче, покупают во все большем количестве, – скажем, речь идет о спортивных автомобилях и коллекционных французских винах. Забота об окружающей среде также считается предметом роскоши, хоть это и менее очевидно. Состоятельные американцы готовы тратить на защиту экологии большую долю своих доходов, чем менее богатые. Такое же соотношение мы видим и в мировом масштабе: богатые страны выделяют на охрану окружающей среды больше ресурсов, чем бедные. Объясняется это довольно просто: судьба бенгальских тигров заботит нас потому, что у нас есть возможность заботиться о них. Ведь у нас уже есть хорошие дома, прибыльная работа, чистая вода и даже тортики ко дню рождения наших собачек.

В связи с этим встает острый политический вопрос: а справедливо ли, что люди, живущие комфортно, навязывают свои предпочтения жителям развивающихся стран? Экономисты утверждают, что это несправедливо, хотя в действительности мы поступаем так постоянно. Прочитав на днях в воскресной New York Times, что крестьяне Южной Америки вырубают девственные тропические леса и тем самым уничтожают редкие экосистемы, я от удивления и возмущения чуть не опрокинул свой латте из Starbucks. Но я же живу не в Южной Америке. И мои дети не голодают и не подвергаются риску в любой момент умереть от малярии. А если бы это было так и если бы вырубка ценных диких лесов позволила мне прокормить семью и купить противомоскитную сетку, которая защитила бы их от этой болезни, я бы, будьте уверены, заточил свой топор и пошел рубить тропический лес. И меня бы не слишком волновало, жизни скольких бабочек или пятнистых ласок я при этом загубил. Все это отнюдь не означает, что для развивающихся стран состояние экологии не имеет значения. Конечно же, для них это важно. В сущности, можно привести множество примеров негативного влияния на окружающую среду, из-за которого бедные страны становятся еще беднее. Вырубка девственных лесов наносит ущерб и остальным жителям планеты, поскольку считается одной из основных причин увеличения выбросов в атмосферу CO2. Экономисты, кстати, часто призывают богатые страны помогать бедным защищать природные ресурсы глобального значения.