Пушкин. Изнанка роковой интриги

Герои среднего (он иногда писал середнего) роста. В «Записках бригадира Моро-де-Бразе», когда тот встречает нового человека, Пушкин замечает: «Он был среднего роста, сложен удивительно стройно…». «История Пугачева» – о Пугачеве: «Незнакомец был росту среднего, широкоплеч и худощав», а несколькими страницами позже, видимо, забыв, что про рост уже сказано, повторяет: «Он был сорока лет от роду, росту среднего, смугл и худощав…». В «Капитанской дочке», писавшейся одновременно с исследованием о Пугачеве, повторяется уже знакомое: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч».

Вот Белкин, под именем которого сперва скрылся Пушкин, публикуя сборник повестей: «Иван Петрович был росту среднего…». Исправник составляет приметы Дубровского: «От роду 23 года, роста середнего…». В «Борисе Годунове»: «А росту он (Гришка. – Ю.Д.) среднего, лоб имеет плешивый…». И даже пародийное обобщение всех жителей: «Обитатели Горюхина большей частию росту середнего…».

У высоких людей Пушкин отмечает рост обязательно. О генерале: «Я увидел мужчину росту высокого…». «Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту…»; наперсник Пугачева – «был высокого росту…». Художник в «Египетских ночах»: «Он был высокого росту…». О Кирджали: «Он был высокого росту…». В «Дубровском» – об отце: «Вошел, насилу передвигая ноги, старик высокого роста…». О «Железной маске»: «Некто, высокого росту…». В «Арапе Петра Великого», о царе: «В углу человек высокого росту…»; сам арап, предок, которым поэт гордился: «Красивый молодой человек высокого росту» (что, кажется, неправда).

Рост длинного мужчины иногда подчеркивается Пушкиным с несколько ироническим сравнением: «Был он ростом как цесарский рекрут». Или: «Князь, мужчина лет сорока пяти, ростом выше Преображенского флигельмана». Этого князя Казбека в «Путешествии в Арзрум» Пушкин чуть ниже называет «великаном»: «Великан тянул из него (бурдюка. – Ю.Д.) чихирь и сделал мне несколько вопросов, на которые отвечал я с почтением, подобаемым его званию и росту». Вот мысль Пушкина: высокий рост уважителен. В последние годы жизни поэт стал почтительно относиться к высоченной фигуре Петра I. А если речь идет о длинной женщине, то, по Пушкину, высота ей в плюс, часть красоты. Пример из «Домика в Коломне»:

За нею следом, робко выступая,Короткой юбочкой принарядясь,Высокая, собою недурная,Шла девушка…

Коль скоро зашла речь о великане, то тут понятие роста расширяется. Не просто длина тела – тридцать три богатыря, «все красавцы удалые, великаны молодые», но и величие ума: Гете назван Пушкиным «великаном романтической поэзии», Вольтер – «великан сей эпохи».

Теперь о пушкинских типах маленького роста. Слово «маленький» поэт употребил 109 раз, но лишь несколько раз – говоря о росте. Подчас он предпочитал писать более мягко: «малого» роста или «небольшого». Отмечу, кстати, что применительно к росту Пушкин избегал слов: «короткий», «коротенький», «коротышка», «махонький», «мелкорослый», – предпочитая (например, о Швабрине): «Вошел молодой офицер невысокого роста…». А главное, маленький рост людей у Пушкина часто компенсируется их отвагой, силой, лихостью или, иногда, страданием. В Одессе в мае или июне 1824 года Пушкин, разъяренный стремлением графа Воронцова избавиться от беспокойного служащего, сочиняет на него эпиграмму:

Певец-Давид был ростом мал,Но повалил же Голиафа,Который был и генерал,И, положусь, не проще графа.

Смысл прозрачен: опальному поэту кажется, что он одолеет высокого генерал-губернатора, у которого он, маленький, служит мелким чиновником.

Давид Будри, который учил Пушкина в лицее французской словесности, был родным братом Марата. Помнил это Пушкин всю жизнь и записал в конце своих дней: «Будри сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на свою худощавость и малый рост». Гришка Отрепьев в «Борисе Годунове» – «ростом он мал», но оказывается проворнее разыскавших его в корчме приставов: маленький Гришка вынимает кинжал, все перед ним расступаются, и он бросается в окно. Отец Нащокина, пишет Пушкин, «принадлежит к замечательнейшим лицам Екатерининского века. Он был малого роста, сильного сложения, горд и вспыльчив до крайности». А арапка Мария, его камердинерша, «была высокого роста и зла до крайности». Маленький человек – обезображенный пытками башкирец в «Капитанской дочке», у которого отрезаны нос, уши и язык, страдает. Тут Пушкин сперва обращает наше внимание на уродство башкирца и затем сообщает: «Он был малого росту, тощ и сгорблен».

И еще один пример. Пушкин сватался к Анне Олениной, но она ему отказала. В отместку в «Евгении Онегине» появились следующие строки:

Annette Olenine тут была,Уж так жеманна, так мала!..Так бестолкова, так писклива,Что вся была в отца и мать…

Эти строки остались в черновике, что, конечно, разумно.

Но оторвемся от литературных опытов. Кажется, что горлану-главарю à 1а Маяковский, то есть вовлеченному в большую политику писателю, рост важнее, чем прочим смертным. Какое значение имел рост для самого Пушкина? Можно ли говорить применительно к нему о чувстве неполноценности?

Комплекс маленького роста

Мне скажут: российские психоаналитики не в силах охватить личность такого объема. Фрейдистам на Западе легче, поскольку с Пушкиным лично они не связаны, но я и не фрейдист вовсе. Ссылаться на его самооценку («я неумен и некрасив»), то есть серьезно анализировать то, что сказано с юмором, тоже неправомочно. Впервые встречавшие его удивлялись: «С любопытством смотрел я на эту небольшую худенькую фигуру и не верил, как он мог быть забиякой…», – это свидетельство Ивана Лажечникова[24].

Его любили друзья, публика аплодировала, когда он входил в театральную залу. Какой там комплекс роста или комплекс неполноценности у Пушкина, значительнейшего человека своего времени, рано достигшего славы, кумира общества? Но, видимо, были какие-то ощущения, чинившие ему неудобства.

Может, вспомнить о его самолюбии и гордости, которые, бесспорно, имели место? А это – классические признаки компенсации чувства неполноценности. У человека маленького роста такое чувство может проявляться в стремлении восполнить малый рост большей физической силой и отвагой. Пушкин с юношества любил драться, носил с собой тяжелую железную палку, ездил верхом, в Кишиневе и Михайловском до бесконечности палил из пистолета, охотно участвовал в дуэлях. Комплекс проявлялся в мелочах: скандальность поведения, чтобы обратить на себя внимание (в театре Пушкин показывает портрет террориста); подчеркивание своего африканского прошлого (все белые, а я черный); подчеркивание шестисотлетних корней своего дворянства (за что Пушкина стыдили друзья); даже мелкое оригинальничанье (отращивание длинных ногтей, бакенбардов).

Зачем вообще хотеть быть высокого роста? Поразмыслив, приходишь к выводу: рост мужчине нужен, только чтобы нравиться женщинам. Мне возразят: это сомнительно, ведь Чехов, например, обладал ростом 186 сантиметров, а Пушкин ростом не вышел; при этом оба пользовались большим успехом у женщин. И все же, не знаю почему (может, стереотип мышления?), если мужчина ниже женщины, это выглядит смешно.

В танце, как, впрочем, и в быту, логично, чтобы женщина опиралась на плечо, которое выше, а не ниже ее собственного, – иначе получается, что мужчина опирается на нее. При женщинах маленький рост отодвигает мужчину в сравнении с соперниками в сторону, принуждает думать, как преодолеть этот недостаток. В женском обществе один маленький мужчина то и дело приподнимается на цыпочки, как бы порхая, другой похваляется большими деньгами, третий гордится славой и властью, которые компенсируют недостаток в росте, четвертый заказывает себе туфли на каблучищах, напоминающих котурны.

Мужские каблуки заслуживают отдельного исследования. Каблуки были не только возможностью для Пушкина казаться выше. Мужчины того времени носили каблуки черные и красные. Красные свидетельствовали о принадлежности к элите, их полагалось носить лицам высших чинов государства, поэтому о красных каблуках Пушкин мог мечтать, но, увы, положение сочинителя и камер-юнкера права носить красные каблуки не давало. С каблуками женщины дело проще: ясно, что они не просто удлиняют ноги, они делают женщину равной в росте мужчине, а высокую женщину делают выше мужчины, и некоторым мужчинам это симпатично. Кроме того, движения женщины на высоких каблуках становятся более сексуальными.

Брат Лев вспоминал: «Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заманчив». Но донжуанский список Пушкина, вписанный в альбом сестер Ушаковых, есть отражение (никуда от этого не деться) комплекса неполноценности. В общем виде поведение Дон Жуана описано Отто Ранком и, конечно, Зигмундом Фрейдом[25]. На более поверхностном уровне обращает на себя внимание агрессивное (особенно по сегодняшним американским нормам) сексуальное поведение поэта, постоянно сопровождавшееся хвастовством своими похождениями устно и в письмах приятелям, даже перед женщинами. Теория такого поведения довольно хорошо изучена на Западе[26].

Пушкин от маленького своего роста, возможно, не страдал, когда решил жениться и невеста оказалась значительно выше его ростом. Добавим: не страдал до того момента, когда царь обратил внимание на его жену, и до появления в его доме Дантеса. А затем начал комплексовать. На балах, как свидетельствуют современники, старался быть от жены подальше. «Пушкин не любил стоять рядом с своею женой, – свидетельствуют Петр и Вера Вяземские, – и шутя говаривал, что ему подле нее быть унизительно: так мал был он в сравнении с нею ростом»[27]. Современник поэта Вильгельм Ленц находит сравнение: «Входит дама, стройная как пальма… Такого роста, такой осанки я никогда не видывал»[28]. Какого, кстати, роста была Наталья Николаевна?

Мы полагали, что разница была не очень велика, пока не побывали в Словакии, в имении Густава Фризенгофа, мужа Александры Гончаровой – старшей сестры Натальи и одной из последних возлюбленных Пушкина. По данным музея в Бродзянах, где имеется зарубка роста жены поэта на дверном проеме, росту в ней 175,5 сантиметра, и она была на 15,5 сантиметра выше Пушкина. А на каблуках – выше на голову. Понятно, почему ее вдохновляли мужчины высокого роста. Сначала император Николай, высоченная фигура которого высилась в толпе, и Пушкин мог лишь, стиснув зубы, наблюдать, как его жена танцует с царем и как тот за ней ухаживает. А Дантес, которого она полюбила и которого поэт возненавидел? Тоже был здоровенный красавец. Рост и физическая красота оказались для жены поэта привлекательнее ума и таланта.

Маленький рост Пушкина усугублялся ненаходчивостью в разговоре с мужчинами, как отмечают современники, тем, что французы называют esprit de l’escalier — «остроумие на лестнице», а наши соотечественники – соображением: хорошая мысля приходит опосля. В текстах он был блестящ, но это случалось потом, наедине с бумагой. Письма его (к счастью для нас) были лучше, чем его беседы, но письма же и погубили его. Возможно, устные угрозы соблазнителю жены растаяли бы в воздухе, и дело не кончилось бы так плачевно. Ярость и месть искали выхода. Маленький некрасивый гений писал оскорбительные послания высокому красавцу офицеру, который одержал над ним победу в борьбе за женщину, злобными письмами втянул в конфликт Геккерена – и выхода для Дантеса не осталось.

Не приводят ли нас размышления о росте Пушкина к некоему парадоксу? Разумеется, главной компенсацией любых его комплексов были поэзия и проза. Собою дурен и ростом мал (известное нам свидетельство брата), Пушкин все-таки не сумел одолеть силой ума свой небольшой физический рост. И – не стал ли рост одной из причин его смерти, по сей день неучтенных? Зато как творец он не только преодолел себя, свою эпоху, но сделался такого огромного роста, что нам не дотянуться, чтобы положить руку ему на плечо.

1999

Няня в венчике из роз

Няню поэта мы знаем с детства, будто не только поэта, но и нас самих она выходила. Ей принадлежит почетное место в любой биографии поэта.

Стоит ли приниматься за такую банальную тему?

Что нового удастся сказать?

В очередной раз перебирая материалы, накопленные за долгие годы в толстой папке с ее именем, мы решили попытаться взглянуть на няню, так сказать, как на историко-литературное явление, может быть, как на одну из нерешенных загадок биографии Пушкина.

Исходные материалы о няне скудны, но, судя по всему, извлечено максимум возможного и интерпретировано по-разному, иногда не в лад с историческими фактами, – на то были свои причины. По неписаному закону пушкинистики окружение великого поэта сортировали, делили на друзей и врагов с последующей гипертрофией их достоинств или недостатков. Няня чистку выдерживала с честью и не раз.

Няня. Но какая?

Прежде всего само ставшее традиционным термином выражение «няня Пушкина», принятое в пушкинистике, требует уточнения.

При жизни ее звали Арина. Под старость некоторые именовали ее Родионовна, как делается иногда в деревнях. Сам Пушкин ни единого раза не назвал ее по имени, а в письмах писал «няня» (один раз даже с заглавной буквы). В научной российской и западной литературе она именуется чаще как Арина Родионовна, без фамилии, либо, реже, под фамилией Яковлева[29].

Арина – ее домашнее имя, а подлинными были два: Ирина и, в других документах, Иринья. Ее фамилия, судя по податным спискам, Родионова. Под этой фамилией она была похоронена. В одной из поздних публикаций говорится: «Появление в современной литературе о няне А.С. Пушкина фамилии Яковлева, будто бы ей принадлежавшей, ничем не обосновано. Как крепостная крестьянка няня фамилии не имела. В документах (ревизские сказки, исповедальные росписи, метрические церковные книги) она названа по отцу – Родионовой, а в быту – Родионовной. Никто из современников поэта Яковлевой ее не называл»[30].

Это вопрос спорный, считают, однако, другие, ибо детей называют по отцу, а фамилия ее отца – Яковлев. Мейлах называет ее Арина Матвеева (по мужу)[31]. Так или иначе, крепостные у Пушкина и Гоголя называются Савельич, Селифан, Петрушка, а величание по имени и отчеству Арина Родионовна и без фамилии, широко принятое в литературе, сразу выводит няню на определенный уровень. Ведь начиная с фольклорных имен (скажем, Микула Селянинович) так принято именовать в печати только героев, царей, великих князей (например, Николай Павлович, Константин Павлович) да общеизвестных лиц (Александр Сергеевич, Иосиф Виссарионович).

Согласно метрической книге Воскресенской Суйдинской церкви, няня родилась 10 апреля 1758 года в Суйде (теперь село Воскресенское), а точнее – в полуверсте от Суйды, в деревне Лампово. Это так называемая Ижорская земля в Петербургской губернии, на территории Ингерманландии, принадлежавшей когда-то Великому Новгороду, потом Швеции и отвоеванной Петром Великим. На малонаселенной этой местности насаждалось православие, лютеранство, затем снова православие. Мать ее, Лукерья Кириллова, и отец, Родион Яковлев, имели семерых детей, причем двух – с одинаковым именем Евдокия. Ребенком Арина числилась крепостной графа Ф.А. Апраксина. Суйду и прилегающие деревни с людьми купил у графа Апраксина прадед поэта Абрам Ганнибал. Арина (Ирина, Иринья) Родионова-Яковлева-Матвеева прожила долгую по тем временам, за 70-й рубеж, жизнь.

В 1781 году Арина вышла замуж, и ей разрешили переехать к мужу в село Кобрино, что неподалеку от нынешней Гатчины. Через год после рождения Пушкина бабка его Мария Ганнибал продала Кобрино с людьми и купила Захарово под Москвой. Арину с семьей и домом, в котором они жили, бабушка исключила из запродажной. Ситуация не такая ясная, как о ней пишут. Одно время принято было считать, что Арине с семьей: мужем Федором Матвеевым, умершим в 1801 или 1802 году от пьянства, и четырьмя детьми, – Мария Ганнибал то ли подарила, то ли хотела подарить вольную.

Арина от вольной отказалась. Это утверждает в своих воспоминаниях сестра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева. Няня осталась дворовой. Кстати, толковый словарь объясняет слово «дворовый» как «крепостной», а именно «взятый на барский, господский двор (о крепостных крестьянах, оторванных от земли для обслуживания помещика, его дома)»[32]. Дочь Арины Родионовны Марья вышла замуж за крепостного и, таким образом, осталась крепостной. Арина сказала: «Я сама была крестьянка, на что вольная?!»[33].

Биограф няни А.И. Ульянский утверждает, что дети вольной не получили[34]. Всю жизнь Арина считала себя рабой своих господ; «верной рабой» называет няню в «Дубровском» сам Пушкин, хотя это, конечно, литературный образ. «Отпустить на волю семью няни, – полагает Грановская, – Мария Алексеевна, видимо, собиралась… но не отпустила»[35]. Если это так, то отказ няни от вольной теряет смысл. В Михайловском, судя по спискам, Арина и дети ее снова проходят крепостными. «Арина Родионовна родилась и умерла крепостной»[36]. ««Трижды» крепостная, – ретроспективно замечает Н.С. Брагинская, – Апраксина, Ганнибала, Пушкиных»[37]. И Пушкина, заметим мы, ситуация вполне устраивала. Никогда, ни одним словом он не затронул этой темы применительно к няне, хотя рабство в общем виде возмущало его гражданские чувства не раз.

Важно, что сама Арина Родионовна и дети ее оказались на некоем особом положении. Арина то оставалась прислуживать у Пушкиных, то возвращалась в деревню, и мы не знаем точно куда. По надобности ее привозили прислуживать в барском доме, но и возвращали обратно, по-видимому, в Михайловское. Она некто вроде ключницы: стережет усадьбу, выполняет поручения господ, ей доверяют, убедившись в ее честности, кое-какие денежные дела. Она house keeper (домоправительница), по определению В.В.Набокова, старавшегося объяснить западному читателю ее роль[38]. В 1792 году Арина была взята Марией Ганнибал в дом опекуна ее дочери, то есть матери Пушкина, кормилицей сына этого опекуна. Дядя поэта А.Ю. Пушкин пишет про этого сына, что «Ганнибалова дала ему в кормилицы из Кобрина вышеописанную Арину Родионовну». Она «оставлена была у него в няньках до 1797 года»[39].

Как соотносится рождение собственных детей няни с рождением детей Пушкиных? Вопрос не праздный, ибо кто выкормил поэта грудью? Когда Пушкин родился, Арине был 41 год, через два года она овдовела и больше не рожала. Детям Арины Родионовны от Федора Матвеева в год рождения Пушкина было: Егору 17 лет, Надежде – 11, Марии (оставившей нечто вроде примитивных воспоминаний) – 10 лет. Последний сын Арины, Стефан, родился, скорее всего, в конце 1797 года, тогда же (20 декабря 1797 г.) родилась старшая сестра Пушкина Ольга, и из деревни в дом Пушкиных взяли Арину, потому что у нее было молоко. Пушкин родился через полтора года, когда она уже выкормила или кончала кормить его сестру. Скорее всего, у Арины молока уже не было, и ее отправили в деревню. Грудью тогда кормили долго. Дочь Арины Марья вспоминала: «Только выкормила Ольгу Сергеевну, а потом к Александру Сергеевичу была взята в няни»[40]. Свидетельство неточное. Для Александра Сергеевича привезли другую кормилицу.

Выражение «няня Пушкина» вбирает в себя как минимум двух женщин. По свидетельству сестры, Ольги Павлищевой, у поэта было две няни, обе Яковлевы. Скорее всего, и первая нянька была взята из деревни, принадлежавшей Марии Ганнибал. Несколько фамилий на всю деревню были, да и сейчас еще остаются нормой.

Первой нянькой поэта была Ульяна (Улиана) Яковлевна или Яковлева (рождения, возможно, 1767 или 1768 года, может быть, вдова, год смерти неизвестен)[41]. Она кормила его грудью от рождения, или, как сообщает советский источник, чтобы избежать вопроса кормления грудью, Ульяна «первые два года играла большую роль»[42]. Через год и десять месяцев после Пушкина родился его брат Николай (шесть лет спустя умерший), а еще через четыре года брат Лев. Ольга пишет, что «родился Лев Сергеевич, и Арине Родионовне поручено было ходить за ним: так она сделалась общею нянею»[43]. Однако Ульяна оставалась с Пушкиным до 1811 года.

После Ольги Арина вынянчила Александра и Льва, но кормилицей была только для Ольги. Набоков вообще называет Арину Родионовну «более точно, старая няня его сестры», а потом «бывшая няня его сестры»[44]. Не одна она, конечно, была няней. Прислуги в доме Пушкиных было много, кормилиц без труда находили в деревне и отсылали обратно, но этой няне доверяли больше других. Мать Пушкина, когда нуждалась в ней, разрешала ей спать не в людской, а в господском доме. Позже прислуживать господам взяли и дочь няни Надежду.

Детям Арины разрешили поселиться в сельце Захарове. В 1811 году Захарово продали. В семье Пушкиных родились и умерли младенцами Софья, Павел, Михаил и Платон. Неизвестно, нянчила ли Арина кого-либо из этих детей[45]. Родители, когда Пушкин попал в лицей, уехали из Москвы в Варшаву, где Сергей Львович получил должность. Арину отправили в Михайловское.

В замыслах автобиографии Пушкина имеется строка: «Первые впечатления. Юсупов сад, землетрясение, няня». Замысел остался нереализованным, и можно спорить, какую няню поэт имел в виду описать во время землетрясения 1802 года. Посмотрим формальное употребление им слова «няня». Согласно «Указателю поэзии Пушкина» Томаса Шоу, слово «няня» в разных падежах поэт употребил в стихах 23 раза, из них в «Онегине» 17 раз, остается 6[46]. В «Словаре языка Пушкина», включающем письма и черновики, слово «няня» отмечено 36 раз; из них в «Онегине» 19 и еще 17 слов за всю жизнь поэта.

Значение Арины Родионовны в истории русской литературы базируется на нескольких тезисах, и основной из них – сентиментальный: поэт любил няню и ввел ее в свои произведения. Действительно ли она играла важную роль в его жизни?

В услуженье барину

Прикинем время их общения. Первое лето в своей жизни Пушкин провел в Михайловском, куда его привезли вскоре после рождения; лишь осенью родители уехали в Петербург. Когда она начала его нянчить, неясно, но «на седьмом году», пишет Бартенев, «няню и бабушку сменили гувернеры и учители»[47]. Вряд ли они виделись, когда Арину в ноябре 1817 года привезли в город нянчить последнего родившегося у Пушкиных ребенка – Платона. С ним отправились в Михайловское, где он вскоре умер. В 17-м и 19-м годах летом Пушкин приезжал в Михайловское отдыхать, и в эти посещения она его видела, «если она была там в это время», – Набоков подчеркивает если[48]. Привязанность к ней, или, как пишут, его любовь к няне, а значит, и роль ее в его жизни относятся к Михайловской ссылке, которая продолжается два года. Он жил в большом, господском доме, а няня во флигеле, где была баня, или в девичьей. После ссылки, через два месяца, поэт снова съездил ненадолго в деревню, а в 1827 году еще раз.

Любовь его к няне подтверждается рядом источников. Сестра Ольга уточняет: он любил ее с детства, а оценил в Михайловском. Потрясающая точность пушкинских характеристик людей (Арине Родионовне 68 лет) не оставляет никаких сомнений, что это было так:

Подруга дней моих суровых,Голубка дряхлая моя…

Два стихотворения начинаются со слова «Подруга»: «Подруга думы праздной», обращенное к чернильнице, и это, обращенное к няне, – неоконченный отрывок. Стихотворение брошено на полуслове; Пушкин не публиковал его, печатается оно с обрезанием последней строки «То чудится тебе…».

Как заметил Котляревский, «Пушкин подкрашивал воспоминания»[49]. Перечитаем михайловскую переписку поэта, множество раз цитированную в подтверждение дружбы с Ариной Родионовной. Упоминания няни сперва перетекают у Пушкина из жизни в письма, затем в творчество, и биографу трудно разделить жизненные факты и литературные преувеличения. «Знаешь ли мои занятия? – делится он с братом (ноябрь 1824 г.). – До обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки няни и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания».

Тридцать лет спустя Анненков напишет: «Арина Родионовна была посредницей, как известно, в его сношениях с русским сказочным миром, руководительницей его в узнании поверий, обычаев и самых приемов народа…». И еще: «Александр Сергеевич отзывался о няне, как о последнем своем наставнике, и говорил, что этому учителю он обязан исправлением недостатков своего первоначального французского воспитания»[50]. Основополагающее заявление Анненкова. Но сам Пушкин, в отличие от его биографа, нигде не называет няню ни посредницей, ни руководительницей, ни последним наставником, ни учителем. Кстати, слов «проклятое французское воспитание» у Пушкина тоже нет, у него «недостатки проклятого своего воспитания». Из этого заявления поэта следует, что Арина Родионовна, будучи его няней, как и родители, в детстве воспитывала его не слишком хорошо. Пушкин противоречит пушкинистам, утверждающим огромную положительную роль Арины Родионовны в формировании ребенка-поэта.