Исландские королевские саги о Восточной Европе

Королевские саги второй половины XIII в. создавались с использованием богатых, хорошо организованных архивных материалов из королевской канцелярии и показаний современников-очевидцев. Уступая ранним сагам и сагам классического периода в стиле, они все же вписываются в рамки жанра. Небезынтересна мысль Арманна Якобссона, что исландцы прекратили создавать королевские саги, как только признали власть норвежского короля в 1262 г.[38]

На рубеже XIII–XIV вв. была написана «Большая сага об Олаве Трюггвасоне», выпадающая из общего ряда королевских саг по той причине, что почти не носит на себе следов индивидуального авторства, и предваряющая собой целый ряд рукописей XIV–XV вв. – компиляций более ранних саг[39] [40].

Итак, королевские саги в узком понимании этого термина представлены отдельными сагами – жизнеописаниями того или иного конунга; сводами саг, рисующими историю Норвегии на большом отрезке времени, и рукописями XIV–XV вв. – компиляциями, сохранившими более ранние саги.

Сводов саг известно всего четыре. Это «Обзор саг о норвежских конунгах», «Гнилая кожа», «Красивая кожа» и «Круг земной». Они посвящены истории Норвегии с древнейших времен до 1177 г. (того года, с которого начинается изложение в написанной раньше сводов «Саге о Сверрире»), и в них четко выделяется (особенно в «Круге земном») 16 саг, точнее – 16 сюжетов, так как в указанных сводах эти сюжеты разрабатываются по-разному (см. табл. 2).

Особо следует оговориться, что даты правления конунгов в этой таблице не абсолютны: хронология истории Норвегии до 1000 г. приблизительна[41]. Тем не менее некие условные датировки (чаще – взятые из исландских анналов) фигурируют в изданиях саг и комментариях к ним, а потому, не забывая о том, что это лишь допущение, я все же считаю возможным использовать их в тех случаях, когда в этом нет принципиального значения для «восточного» материала.

Не существует отдельных саг о трех норвежских правителях: об Эйрике Кровавая Секира (928–933), о ярле Хаконе Сигурдарсоне (975–994) и о его сыне, ярле Эйрике (999 или 1000–1011).

Саги об Олавах, напротив, имели по несколько вариантов: «Сага об Олаве Трюггвасоне» – 1) латиноязычная сага монаха Одда (известны три редакции перевода), 2) не сохранившаяся латиноязычная сага монаха Гуннлауга, 3) «Большая сага» (две редакции); «Сага об Олаве Святом (Харальдссоне)» – 1) «Древнейшая сага», 2) «Легендарная сага», 3) «^Жизнеописание Олава Святого» Стюрмира Карасона, 4) «Отдельная сага» Снорри Стурлусона (в нескольких редакциях).

Таблица 2

Сюжетика сводов королевских саг, описывающих норвежскую историю с древнейших времен до 1177 г.*

* Сюжеты, не включающие в себя «восточной» информации, выделены курсивом.

Повтор и различная обработка сюжетов являются отличительной чертой королевских саг, поскольку интересы церкви и государственной власти требовали зачастую подачи уже известного материала в новом освещении[42]. Вероятно, объяснение другого отличительного признака королевских саг – а именно того, что известен ряд их авторов, – тоже следует искать в особых функциях королевских саг по сравнению с сагами родовыми или о древних временах: королевские саги не были просто рассказом о прошлом, решенным в значительной мере художественными средствами, – они писались во многих случаях по заказу и использовались в политической борьбе своего времени[43].

Четыре отдельные саги являются хронологическим продолжением названных выше сводов, охватывая историю Норвегии с 1177 по 1280 г., образуя тем самым еще четыре сюжета (см. табл. 3).

Таким образом, изложение истории Норвегии с древнейших времен по 1280 г. распадается в королевских сагах на 20 сюжетов, разработанных с разной степенью полноты.

Таблица 3

Сюжетика королевских саг, посвященных истории Норвегии с 1177 по 1280 г.*

* Сюжеты, не включающие в себя «восточной» информации, выделены курсивом. Сокращения: F – «Codex Frisianus» (AM 45 fol), E – «Eirspennill» (AM 47 fol), Flat – «FLateyjarbók» (GKS 1005 fol), Skhb – «Skálholtsbók yngsta» (AM 81 a fol), P. Claussön – датский перевод Педера Клауссёна Фрииса (опубл. в 1633 г.).

Если классификация Сигурдура Нордаля (см. выше) достаточно условна в качестве видового деления саг, а в особенности выдвинутый им рубеж между первой и второй группами (1100 г.), то для королевских саг в качестве внутривидового деления (с границей на 1177 годе) она является очень продуктивной[44]. Среди королевских саг четко выделяются все три группы по Сигурдуру Нордалю. Вполне очевидно, что они строились на разном материале и преследовали разные цели. К «сагам о современности» можно отнести все четыре саги о правителях рода Сверрира (сюжеты 1–4 в табл. 3), а также не дошедшую до нас «*Нryggjarstykki»; эти саги, называемые А. Холтсмарк «официальной историографией»[45], рассказывали об очень недалеком прошлом, они использовали показания свидетелей и архивные документы и стремились к обоснованию права на власть конунга-самозванца Сверрира и восходящей к нему династии. В число «саг о прошлом» попадают саги о событиях с IX в. по 1177 г. (сюжеты 2-16 в табл. 2); они тоже ни в коей мере не являлись беспристрастной записью исторических событий[46]: несмотря на то что не последнее место среди их источников занимала устная традиция – сложившиеся в дописьменное время саги о конунгах и стихи скальдов, – они все же были порождением XII-XIII вв. «Саги о древности» представлены «Сагой об Инглингах» (сюжет 1 в табл. 2), рисующей легендарную предысторию шведской и норвежской правящих династий и представляющей скандинавскую историю как часть истории мировой. Совершенно очевидно, что познавательная ценность всех трех групп королевских саг неодинакова: наибольшие трудности ждут исследователя при работе с «сагами о прошлом», самой большой группой, содержащей значительный объем информации как по скандинавской, так и по восточноевропейской истории. Здесь следует оговориться. Весь приведенный выше материал мог создать у читателя, не знакомого с жанром саги, впечатление, что перед ним исторические сочинения, подверженные в значительной мере влиянию современных им политических и религиозных тенденций. Акценты в изложении были смещены сознательно, ибо здесь преследовались две цели: 1) дать по возможности более полную и точную характеристику памятников исландско-норвежской историографии и 2) подчеркнуть специфику королевских саг как «историографического» жанра. Однако, если о «сагах о современности» и можно говорить как об относительно достоверных источниках, то королевские «саги о прошлом» – это в первую очередь «произведения искусства, сочетающие – подчас с большим мастерством – элементы вымысла с сообщениями о фактах действительности»[47]. Именно они и вызывают у исследователей самые противоречивые чувства и самое различное (от абсолютного доверия до полного отрицания) к себе отношение.

Королевские саги как исторический источник

Исландские королевские саги, рисующие, как видно из предшествующего раздела, историю Норвегии на огромном отрезке времени, с древнейших времен до 1280 г., естественно, не могли не привлечь внимания историков Норвегии. Пока усилия ученых были направлены на изложение хода политических событий, пока рассматривался процесс объединения Норвегии и укрепления в ней политической власти, их труды опирались преимущественно на анализ повествовательных памятников, и в частности королевских саг. Такие крупные норвежские исследователи, как П. А. Мунк, Р. Кейсер, Э. Саре, при создании многотомных обобщающих трудов по норвежской истории[48] верили сообщениям саг безоговорочно. Однако на рубеже XIX–XX вв., по мере возрастания интереса к вопросам социальной и экономической истории, в поле зрения историков попали другие источники: в центре внимания оказались актовый материал, данные археологии, нумизматики и топонимики, рунические надписи. Коренным образом изменился и взгляд на саги как исторические источники: в них стали видеть произведения литературы, в которых достоверную историческую основу, трансформированную как в многократной устной передаче, так и при письменной фиксации, вычленить в чистом виде практически не представлялось возможным. Доверие к сагам было подорвано трудами Г. Сторма[49] и других норвежских исследователей, а в особенности работами шведского историка Л. Вейбулля[50]. Основоположник так называемой лундской школы шведских историков, Л. Вейбулль выдвинул требование радикальной критики исторических источников, и среди прочего – исландских саг. Он подчеркнул, что саги – это литературно-художественные произведения и, главное, не современные описываемым в них событиям. Рассматривая сложившийся в историографии и основанный на сагах взгляд на ряд событий политической истории Скандинавских стран, Вейбулль развенчал многие общепринятые версии[51]. Проповедником аналогичных идей в норвежской историографии явился X. Кут: он не только обнаружил в сагах значительное число искажений и неточностей, но и выявил в трактовке материала сильное влияние политических взглядов времени записи саг[52]. И все же норвежские историки не оказались столь радикально настроенными по отношению к сагам, как Л. Вейбулль: убедившись на основании внутренней критики королевских саг, а также сопоставления с целым рядом иностранных источников в том, что саги содержат значительное число ошибок и анахронизмов, норвежские историки Г. Сторм, X. Кут, Э. Булль, Ф. Поске, Ю. Скрейнер[53] и другие заключили, что с внесением необходимых уточнений и поправок королевские саги могли быть использованы в качестве источников даже по политической, фактической истории.

С наибольшим доверием исследователи отнеслись к тем сообщениям саг, которые находили подтверждение в цитируемых в них песнях скальдов. Тщательному анализу был подвергнут характер «работы» авторов саг со своими источниками, и в частности со скальдическими стихами[54].

Проблема достоверности саг как источников по истории Норвегии получила в норвежской историографии двустороннее освещение. С одной стороны, рассматривался вопрос о неточностях и ошибках, связанных со спецификой жанра королевских саг, с другой стороны, широкую дискуссию породил поставленный X. Кутом вопрос о влиянии мировоззрения авторов саг на компоновку и освещение материала. Так, если X. Кут видел в сагах совершенно определенную политическую тенденцию и полагал, что Снорри Стурлусон, например, выразил в «Круге земном» партийные взгляды и историческую философию своего времени[55], а Г. Сандвик утверждал, что Снорри писал с позиции исландской аристократии своего времени и что в «Круге земном» отразились либо интересы королевской власти, либо взгляды могущественных исландских предводителей[56], то некоторые историки, напротив, отрицали наличие в королевских сагах какой бы то ни было тенденции[57]. Известные точки соприкосновения во взглядах историков на королевские саги как источник по истории Норвегии, однако, обнаружить можно. Так, историки сошлись в признании малой достоверности саг как источников по политической истории Скандинавских стран IX–XI вв. (о чем большей частью ведется рассказ в сагах), поскольку авторы саг рисовали этот период, исходя из представлений о социальной действительности времени записи саг, т. е. конца XII – начала XIII в., и руководствуясь хотя бы в какой-то мере политическими интересами своего времени[58].

С середины XX в. в исторической литературе начала обсуждаться возможность применения ретроспективного метода в исследовании истории права[59] и социально-экономических отношений в средневековой Норвегии[60]. Историки постепенно убеждались, что все же многое в королевских сагах заслуживает доверия[61], а потому «речь идет не о том, пользоваться сагами или нет, а о том, как ими пользоваться, чтобы не впасть в ошибку»[62]. Если суммировать главные методические посылки, позволяющие исследователям не отказываться от королевских саг как источников по истории Норвегии, то в основном они сведутся к следующим:

– Королевские саги представляют собой особую разновидность исландских саг; существует целый ряд параллельных королевских саг, основанных на общих либо взаимозависимых источниках. При использовании их в качестве исторического источника нельзя оставлять без внимания результаты внутренней критики саг.

– «Историческая традиция и искусство художественного повествования» выступают в королевских сагах «в своем первоначальном синтезе, и правильно оценить познавательную ценность» их как исторических источников «можно, только принимая в расчет эту их особенность»[63]. В частности, фрагменты саг не должны рассматриваться выборочно – их следует привлекать в максимально полном объеме, дабы увидеть их в контексте всего источника.

– Королевским сагам, записанным в XII–XIII вв., свойственна модернизация более ранней истории[64], при изучении которой наибольшего доверия заслуживают те данные саг, которые подтверждаются ссылками на скальдов IX–XI вв. Сопоставление известий саг с соответствующими им скальдическими стихами позволяет отбросить позднейшие наслоения, отражающие взгляды и представления авторов саг.

– Поздний характер королевских саг делает также необходимым сопоставление содержащихся в них сведений с данными других источников: с археологическими[65], нумизматическими и топонимическими материалами, с сообщениями иностранных письменных памятников[66].

Рассмотрение королевских саг как источников по норвежской истории имело ряд особенностей. Во-первых, оно было явлением неизбежным, ибо саги содержат колоссальный объем материала, «позволяют придать динамизм довольно статичной картине, рисуемой судебниками»[67], содержат дополнительные по сравнению с юридическими памятниками материалы. Во-вторых, оно теснейшим образом переплеталось с начавшимся значительно раньше исторического филологическим изучением саг, решавшим и для историков ряд насущных вопросов. В-третьих, в силу того что изучение этого источника было последовательным и постоянным (практически никто на протяжении двух с половиной веков не пытался воссоздавать норвежскую историю без их привлечения), то все те этапы, которые прошло источниковедческое саговедение, можно соотнести с общеевропейским развитием исторической науки в XIX–XXI вв.[68]

Королевские саги и русская история

Совсем иначе обстояло дело с изучением королевских саг в России. В русскую историческую науку саги вошли в самом начале деятельности учрежденной в 1724 г. Петербургской Академии наук. Однако по причине несистемного, спорадического обращения исследователей русской истории к сведениям саг (что явилось естественным следствием ограниченности содержащейся в сагах информации) саговедение никогда не выступало в качестве самостоятельной дисциплины. В отечественной историографии тем самым не сложилось традиции изучения саг как исторических источников, а до 1993–2000 гг. (когда увидели свет три переиздаваемых здесь выпуска свода «Древнейшие источники по истории Восточной Европы»[69]) не было должным образом осуществлено и издание текстов (или фрагментов) королевских саг, имеющих отношение к восточноевропейской истории, и их переводов (об этом – ниже). Более того, изучение саг на протяжении двух веков было тесно связано с общим состоянием так называемой «норманнской проблемы»[70], с принадлежностью каждого конкретного исследователя к тому или иному «лагерю»[71].

Проведенный анализ работ российских историков, обращавшихся к сагам[72], показывает, что далеко не всегда в отечественной исторической науке к сагам относились некритически, слепо доверяя их сообщениям и черпая из них иллюстративный материал для разного рода исторических построений. По работам русских историков рассыпаны отдельные замечания, в совокупности очень точно характеризующие сагу как источник и оценивающие содержащуюся в ней историческую информацию. Однако блестящие частные наблюдения отдельных ученых никогда не были суммированы и осмыслены в целом. Ближе всех к этому подошла Е. А. Рыдзевская, но ей не удалось довести начатую работу до логического завершения[73]. Сведенные воедино замечания русских и советских историков о сагах как источнике по отечественной истории фактически повторяют (и подтверждают лишний раз) основополагающие методические моменты, выработанные для саг как источников по истории Норвегии (ср. выше).

– Необходим учет видового деления саг, ибо характер содержащихся в них сведений связан с типом источника. Простого хронологического приурочения (по хронологии сюжетов) здесь явно недостаточно[74].

– Сагам свойственна литературная обработка бытовавшего в устной традиции текста[75]; в рассказе совершенно очевидны «общие места» (говоря современным языком, «штампы», «стереотипные формулы»), стремление рассказчиков разукрасить свои походы и возвеличить конунга, которому посвящена сага[76]. Тем самым значение части саги определимо лишь после того, как составлено впечатление о всей ее совокупности[77]. Необходимо изучать все соответствующие саги, вычленяя из них определенные комплексы преданий[78]. Перед исследователем стоит историко-литературная задача: постараться выявить первоисточник, очистив его от позднейших наслоений, от поэзии и баснословия[79].

– Описываемые в сагах события отделяет от момента записи саг значительная временна́я дистанция[80]. Как следствие этого в сагах мы находим отражение общественных отношений времени их записи. Детали тоже не все принадлежат той эпохе, к которой относится содержание саги[81]. Частности, как правило, неверны[82].

– Необходим параллельный анализ письменных памятников и данных археологии[83].

Кроме того, в рассмотренных работах отмечаются еще две особенности, сказывающиеся на характере содержащегося в сагах восточноевропейского материала.

– Это, прежде всего, «односторонняя ориентация интереса», когда «положительные данные» относились только к Скандинавским странам[84].

– И наконец, отсутствие шведских саг[85], при том, что на восток большей частью отправлялись шведские викинги.

Итак, восточноевропейская история в исландских королевских сагах затрагивается лишь походя, в связи с поездками скандинавов на восток[86]. Интересующие нас сведения включаются в общее повествование только в тех случаях, когда есть сюжетная или композиционная необходимость. Известия эти, отрывочные и крайне разрозненные, приходится собирать в сагах по крупицам. Сосредоточенные на создании скандинавской истории и весьма внимательные к географии Скандинавских стран, королевские саги не фиксируют своего внимания на географии соседних земель и нередко приурочивают место действия за пределами Скандинавии к ряду наиболее привычных, трафаретных областей или пунктов. К этому еще добавляется и то обстоятельство, что с Восточной Европой были связаны скорее шведы и датчане, нежели исландцы и норвежцы, о которых большей частью говорится в сагах.

Королевские саги не могут быть правильно поняты в изоляции – как одна от другой, так и от других видов саг и прочих разновидностей древнескандинавских письменных памятников[87]. Каждый отдельный фрагмент находит свое место и осмысляется исключительно в более широком контексте, каковым может служить полная выборка материала, скажем, по тематическому признаку. Только анализ совокупности сведений позволяет обнаружить тот факт, что многие единичные сообщения построены в соответствии с этикетными требованиями. Ведь, как и большинство традиционных жанров средневековой словесности, саги характеризуются иерархией стереотипов, которыми пронизано всё – от мировосприятия до языка. Именно с учетом мировоззренческого уровня объясняются конкретные ситуации и вычленяются языковые клише, используемые для их описания. Выявляя в сагах стереотипные формулы, можно обнаружить их историческую основу («рациональное зерно») как за фактом их существования, так и за отклонениями от стереотипной схемы. Обнаружение такого рода формул является важным условием работы историка с сагами[88].

Непременного учета требует разрыв во времени между событием и его фиксацией, проявляющийся среди прочего в том, что зачастую авторы саг переносят явления позднего времени в более ранний период, изображая, по формулировке X. Кута, людей более древней эпохи в костюмах и с оружием XII–XIII вв.[89] На восточноевропейском материале следует со всем вниманием фиксировать те случаи, когда какие-то явления, характерные для XIII в. или более позднего времени, «опрокидываются», по выражению А. Я. Гуревича, в прошлое[90]. Необходимо учитывать также нередкие в сагах случаи переноса формульных стереотипов, выработанных при описании скандинавского материала, на совсем иную почву (ярким примером такого рода может служить изображение в ряде саг русского кормления в формах многократно описанного сагами и типологически сходного с ним древнескандинавского института – норвежской вейцлы[91]).

Сага, как и любой нарративный источник, может быть неточна, тенденциозна, содержать ошибки и искаженную трактовку реальности. Сага не должна рассматриваться в «вакууме», т. е. в отрыве от исторической действительности. При изучении конкретного материала королевских саг необходима его тщательнейшая проверка посредством не только сопоставления саг между собой, но и сравнения сообщений саг с данными письменных источников нескандинавского происхождения и с археологическими материалами. Последний путь видится наиболее плодотворным по причине накопления к настоящему времени огромного археологического материала, характеризующего начальные этапы существования Древнерусского государства и русско-скандинавские отношения раннего средневековья[92]. Взаимопроверка источников разных жанров должна представлять собой сопоставление независимо полученных результатов, а не превращаться в своеобразный «замкнутый круг».

Существующие издания фрагментов саг, относящихся к русской истории, неосуществленные проекты и переводы королевских саг на русский язык

В 1833 г. «Королевское общество северных антиквариев» в Копенгагене издало очень незначительным тиражом (70 экз.) в древнеисландском оригинале и в латинском переводе «Прядь об Эймунде»[93], единственное древнескандинавское сочинение, детально описывающее деятельность скандинавских наемников на Руси, и разослало ее по различным научным центрам России. «Общество» при этом предложило «издать особое собрание всех таких Саг и разбросанных по другим сказаниям многочисленных сведений о Руси… с латинским переводом и критическими примечаниями»[94]. В 1834 г. в России вышло два перевода «Пряди об Эймунде»: первый – выполнен с латинского текста студентом Словесного отделения Московского университета Д. Лавдовским[95]; второй – непосредственно с древнеисландского оригинала – профессором Санкт-Петербургского университета О. И. Сенковским[96]. Последняя публикация породила длительную дискуссию и возродила в обществе интерес к сагам[97].

В 1840 г. появился выполненный протоиереем Стефаном Сабининым перевод «Большой саги об Олаве Трюггвасоне», с предисловием, примечаниями и параллельным древнеисландским текстом (по AM 61 fol – с издания Торгейра Гудмундссона, К. Равна и Р. Раска – Fms. 1825–1827. В. I–III). В кратком предисловии говорится, что, хотя «против Исландских саг восстают многие из просвещенных людей в нашем отечестве», переводчик решается предложить «занимающимся Историею и Древностями России» сагу, в которой «все очень вероятно», хотя этого и нет у Нестора[98].

Скандинавская сага, по образному выражению Д. М. Шарыпкина, была «участницей литературного процесса в России эпохи романтизма»[99]. Русские журналы печатали переводы саг и теоретико-литературных статей скандинавских саговедов, отечественные историки обращались за сведениями саг к трудам скандинавских историков, использовавших эти источники. Поэтому призыв, содержавшийся в статье Сенковского, открыть народную подписку и собрать «посредством добровольных приношений капитал… с тем, чтоб предложить Копенгагенскому обществу патриотическое… пособие на издержки издания» сведений скандинавских памятников по истории Руси[100] не остался незамеченным.

Предложение Сенковского заинтересовало министра народного просвещения графа С. С. Уварова, и в 1835 г. началась многолетняя переписка Министерства народного просвещения с датским «Королевским обществом северных антиквариев» по вопросам публикации древнескандинавских источников[101], а в 1843 г. при «Обществе» возникло Русское отделение и Комитет для изучения древнерусской истории[102]. Собранная по народной подписке необходимая сумма денег была передана в Копенгаген, и в начале 1850-х гг. под редакцией К. Равна увидело свет двухтомное издание «Русских древностей, содержащихся в исторических памятниках исландцев и древних скандинавов»[103]: фрагменты текстов саг (королевских, родовых, о древних временах), географических сочинений, анналов, поэтической и прозаической «Эдды» приводились в оригинале и в латинском переводе.