От сохи до ядерной дубины

Владимир Губарев

От сохи до ядерной дубины

© Губарев В.С., 2016

© Институт законодательства и нормативно-правовых разработок, 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

От автора

Пора открыть одну тайну, о которой известно очень мало. Я наконец-таки попытаюсь ответить на вопрос: «А почему физики пишут стихи?».

Для этого мне потребовалось побывать на «Школе физиков», что проходит в одном из пригородов Северной столицы.

После завтрака мы отправлялись за границы нашей Вселенной, где приходилось жить по совсем иным законам, чем на Земле. Там, где господствуют звезды из алмазов, «черные дыры», малые и большие карлики, путешествовать было чрезвычайно интересно, потому что не существовало ни времени, ни пространства, а встречались лишь потоки неведомых частиц, в сути и характере которых ученые и пытались разобраться.

После обеда (куда обязательно возвращались все!) иные вновь отправлялись в свои Галактики, но большинство погружалось в микромир, потому что здесь было не менее интересно, чем во Вселенной. Ускорители элементарных частиц – эти удивительные руки физиков – позволяют проникать не только в глубины частиц, но и самой материи. Более того, они помогают «конструировать» этот мир, что само по себе уже не только увлекательно, но и полезно, потому что, к примеру, те же самые протонные потоки, направленные точно на злокачественную опухоль, убивают ее. Медицина и физика столь тесно переплелись в наше время, что подчас уже трудно разделить, где кончается одно и начинается другое.

В общем, эти дни в Доме кинематографистов в Репино наполнены событиями необычными и очень интересными, потому что здесь проходит граница между познанным и Неведомым, и ученые каждый день забегают за эту грань, чтобы взглянуть на те «пейзажи», что открываются там. Впрочем, физики называют это «бесконечным и нескончаемым полем боя идей». В «Школе» обычно принимают участие более 150 ученых.

Была добрая традиция: к «физикам» регулярно приезжали «лирики». В прошлом именно среди ученых они находили самую благодарную публику. Вовсе не случайно, что вечерами во время работы «Школы физиков» выступали поэты и писатели, актеры и деятели искусств. В 60-е годы только в таких аудиториях звучали песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого. Барды приезжали в города физиков, и отсюда их песни разносились по всей стране. Кстати, именно в Гатчине перед учеными Петербургского Института ядерной физики Владимир Высоцкий пел впервые многие свои песни. Здесь звучали знаменитые строки о том, что «купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще господь замечал…»

Жаркие споры «физиков» и «лириков» шли до рассвета, а затем продолжались после заседаний по космологии и разгорались с новой силой. Отчеты о таких диспутах печали молодежные газеты, и в споре «физиков» и «лириков» участвовала вся страна. Это было время мечтателей как в науке, так и в искусстве.

Ныне популярные «лирики» требуют денег. Они готовы приехать к ученым во время работы «Школы физиков», но им нужно платить столь высокие гонорары, что физикам на эти средства легче построить новые ускорители. Постепенно связь «физиков» и «лириков» у нас порвалась. Да и возможна ли она в условиях дикого рынка, когда даже романтика начала измеряться в «зеленых»?

«Лириков» уже не интересуют звезды и галактики, а «физики» сами начинают писать стихи, потому что в научных городках «немыслима жизнь без искусства, без художников и чудаков…»

А потому звучат строки:

…миры сшибаются с мирами,ядро вонзается в ядро…летят продольные нейтрины,неприкасаемы, незримы,через Вселенной пестротубеспечно, как сквозь пустоту…

Поэтов всегда следует искать там, где творчество. И не имеет значения, идет речь о кварках во Вселенной или о человеческих страстях.

«Видно, нам, физикам, придется заняться и поэзией», – пошутил один из ученых. А затем он прочитал очень неплохие стихи:

Никто на свете не разбудитДуши, ушедшей на покой.Но на Земле, тебе чужой,Твои скитаться песни будут.

Мне повезло, что я вспомнил автора. Это был выдающийся физик ХХ века, научный руководитель первой АЭС академик Дмитрий Иванович Блохинцев.

Пожалуй, именно он подтолкнул меня к поиску поэтов среди ученых. Оказалось, их совсем не мало! Ну, вспомним хотя бы президента Академии наук академика А. Н. Несмеянова или академика Алексея Сисакяна, моего друга, так бесконечно рано ушедшего от нас…

Они писали прекрасные стихи, коим завидовали даже известные поэты – знаю это не понаслышке.

Что-то с намивсё случается;то пожар, то взрыв «случайный»,даже летом снегопад…Отчего всё получаетсяневпопад?

Два томика стихов Алексея я всегда беру с собой в Саров и в Снежинск, когда судьба забрасывает меня туда. Стихи физика помогают мне лучше понять и оценить, что происходит в этих необычных городах, где находятся Федеральные ядерные центры России. Кстати, там тоже есть свои барды и поэты, но почему-то они стесняются рассказывать об этом, предпочитая оставаться «физиками», а не «лириками».

Так что рассказ под поэтической строкой «От сохи до ядерной дубины» все-таки посвящен физике и физикам, тем самым ученым и конструкторам, которые создают самое страшное оружие нашего времени…

Академик Виктор Михайлов: «Счастье жить и творить»

Жизнь свела меня с Виктором Никитовичем Михайловым в один из самых драматических моментов нашей истории. Это было окончание холодной войны, и две страны, противостоящие друг другу полвека, должны были честно «выложить свои козыри», приоткрыть секреты и наконец-то открыто признать, что накоплено ядерного и термоядерного оружия слишком много, а потому безопасность планеты становится призрачной.

Новые времена потребовали и новых людей. Не только специалистов высочайшего класса – дилетанты теперь уже вызывали лишь улыбку, но и людей с широчайшим кругозором, чутко улавливающих перемены на планете, а главное – умеющих четко выражать свою точку зрения.

Михайлов всегда был «оружейщиком». Он не менял свои взгляды с приходом нового лидера, он всегда оставался самим собой, даже в те минуты, когда ему было это крайне невыгодно… Что греха таить, члены правительства не пользовались авторитетом в среде ученых – новая власть, к сожалению, поставила отечественную науку в крайне тяжелое положение. Как министр, Михайлов всегда поддерживал ученых, не только ядерную физику, но и науку в целом. Однако в Академии наук все-таки сначала он был министром, а потом уже ученым, что, кстати сказать, по отношению именно к Михайлову неверно – он всегда сначала был ученым… Академия – организация инерционная, и под это «колесо» Виктор Никитович «попадал» трижды – его заслуги как ученого признавали все, но аллергия к чиновникам все-таки побеждала, и Михайлов не набирал нужного количества голосов. И вдруг на очередном Общем собрании РАН я узнаю, что Михайлов сразу выдвигается в академики, минуя стадию член-корреспондентов… Да, в истории Академии такие случаи были, кстати, в том же Арзамасе-16, где работал Сахаров, но то были все же исключения, а не правило. И все-таки Михайлов решил стать «исключением»! Дерзость? Самоуверенность? Извините, но, может быть, нахальство? Нет! Это уверенность в своих силах, в том, что уже сделано – и академики проголосовали «за»! Я считаю, что этот факт говорит о многом: как о самом кандидате, так и об Академии – талант должен быть оценен по достоинству, и если такое случается, то свидетельствует о коллективной мудрости Академии… Кстати, Михайлов оказался единственным, кто был избран из государственных чиновников – в Академию мечтали попасть многие из высших руководителей страны, но они были забаллотированы. И это еще один штрих нашей действительности, в которой Виктору Никитовичу Михайлову отведена особая роль.

– Вы смелый человек, Виктор Никитович?

– Пожалуй…

Я задал этот вопрос не случайно. Михайлову не однажды приходилось в полной мере доказывать, что быть настоящим мужчиной – значит уметь действовать решительно в самых сложных ситуациях. Причем не только в тех случаях, когда жизни угрожает опасность (и такое случалось), но и тогда, когда от твоего решения зависит судьба Родины. Может быть, журналисту «выгоднее» рассказать, как однажды под Семипалатинском Михайлов с коллегами попал в пургу, как занесло снегом «газик», как кончилось горючее и все начали замерзать. И только мужество и решительность нашего героя помогли избежать гибели… Или при аварии после ядерного взрыва, когда опасное облако газов вырвалось из штольни, а у устья стояла измерительная аппаратура, и вместо того чтобы бежать, как сделали это другие, Михайлов со своими сотрудниками бросились к штольне, чтобы забрать пленки и данные измерений, а потом уже улетели на последнем вертолете… А может быть, о событиях в военные годы? Тогда он с мамой и сестренками уходил от немцев – и были холод и голод, но все-таки выдержали…

Для журналиста и писателя каждый такой случай – пример мужества и храбрости, настоящих мужских поступков, а потому ими легко иллюстрировать рассказ о человеке, о котором пишешь. Но для меня «символом смелости» Михайлова, если можно так выразиться, стал совсем иной случай. Это было в Арзамасе-16, когда туда прилетел президент России Борис Ельцин.

То было в феврале 1992 года. Шла великая ломка всего, что было в Советском Союзе. И в первую очередь – сразу после КПСС – военно-промышленного комплекса. Новое руководство России опасалось этой силы, а потому смена вывесок и обладателей министерских портфелей стало повседневностью. Средмаш всегда был оплотом Советского Союза, на нем держалась ядерная мощь страны. Переименовать министерства особого труда не требовало, а вот кто его должен возглавить? Окружению Ельцина казалось, что таким ни в коем случае не должен быть человек, который стоял близко к прошлому руководству страны. Вот почему на пост министра не могли быть назначены, по мнению Ельцина, ни Коновалов, ни Рябев, которые руководили Средмашем. Так кто же?

Сам Ельцин принять решения не мог – это ведь особая отрасль, тут тех, кто выступает на митингах и поддерживает его, не назначишь…

В Арзамасе-16 Ельцин познакомился с образцами ядерного оружия. Там, на предприятии, в окружении ученых и конструкторов он и спросил: кого они, создатели оружия, хотели бы видеть министром? Естественно, арзамасцы предложили своего «земляка» – Виктора Никитовича Михайлова. Он в то время был заместителем министра по оружейному комплексу. Такое предложение было необычным: всегда Средмаш возглавляли «промышленники» – ведь создание оружия занимает небольшую, хотя и существенную часть атомной промышленности страны… Михайлов все-таки согласился занять это кресло. Некоторые думали, мол, не устоял перед столь стремительной карьерой, но на самом деле все обстояло иначе. «Я знал, что надо спасать нашу атомную индустрию», – сказал мне однажды Виктор Никитович, и я знаю, что он не лукавил. Он умеет брать ответственность на себя – и именно в этом заключается истинная смелость человека.

Оглядываясь на события прошлого, могу теперь с уверенностью сказать, что, пожалуй, это было единственное верное решение, принятое президентом страны. Ни разу ему не пришлось краснеть за атомного министра России. Министры в правительстве и оно само менялись регулярно, и лишь Михайлов всегда «был на своем месте» – вот что значит роль профессионала и истинного патриота в современной жизни!

С Виктором Никитовичем мы были знакомы давно. Однажды для моих друзей – журналистов Франции и Японии – он помог устроить встречу с главными конструкторами оружия. Такое случилось впервые в истории, и мир наконец-то узнал о них! Вел встречу руководитель оружейного комплекса министерства Виктор Никитович Михайлов. Разговор получился интересным и важным, пожалуй, впервые была высказана объективная картина разоружения, реальные проблемы и сложности. Рассказ об этой встрече появился в наших газетах и, естественно, во Франции и Японии. А затем в одной из центральных газет было напечатано письмо группы ученых и общественных деятелей, где и ядерщики, и я объявлялись «ястребами». К сожалению, как обычно бывает, авторы коллективного письма совсем не представляли ничего о ядерном оружии, но тем не менее стремились заработать на нем политический капитал (обычная практика в посткоммунистической России – громче всех кричать о том, о чем не имеешь представления). Не буду скрывать, но было обидно читать о себе как о «ястребе»…

– И напрасно обижаетесь, – рассмеялся Михайлов. – Ястреб – прекрасная птица. По-моему, она даже в «Красной книге», а значит, все должны ее беречь…

И каково же было мое удивление, когда Виктор Никитович подарил свою книгу, на обложке которой значилось: «Я – ястреб!». Книга честная. Она еще раз свидетельствует о характере автора, который умеет реально оценивать происходящее, находить оптимальные выходы из самых трудных ситуаций и никогда не изменять самому себе, своим взглядам и убеждениям. Вот почему свой первый вопрос академику и министру Михайлову я сформулировал так:

– Вы смелый человек, Виктор Никитович?

– Пожалуй…

– Я имею в виду, что вы единственный человек, который произнес это публично: «Я – ястреб!».

– Не могут же все в стране быть «голубями»! Природа так устроена: будут одни голуби, тут же выродятся, станут уродами, калеками. В природе нужен баланс. И в обществе тоже… Я так откровенно высказываюсь, потому что хочу поддержать тех, кто свой талант, призвание, труд отдал на защиту наших рубежей. Я считаю, что это «вечная» профессия и с молоком матери должна передаваться мужчинам из поколения в поколение. Вспомните картину «Три богатыря». Разве народ не славил всегда защитников Родины?! Так что дело не во мне, просто я хотел поддержать в это трудное и сложное время тех, кто работает на оборону страны. Эти люди сегодня имеют низкие заработки – они ниже, чем в среднем по России. К тому же у них огромное количество социальных проблем – не только в закрытых городах, а везде, где развита оборонная промышленность. Сейчас социальная сфера там практически не развивается, а растут дети, внуки… А это добрая сотня городов, и перейти в рынок им чрезвычайно сложно – думаю, на это потребуется несколько десятилетий. Ведь постановлениями и указами не обойдешься, «гнать» рынок нельзя. Нечто подобное происходило в начале 30-х, когда людей повально загоняли в колхозы. Зачем же повторять ошибки прошлого?

– Часто говорят, мол, мы живем в атомном веке. Что это означает для вас как для человека, как для ученого, как для министра?

– За полвека человечество освоило новый источник энергии. А такой переход – к примеру, от костра к установкам, к использованию угля, нефти и газа, – всегда дает резкий рост производительным силам, совершается новый скачок в развитии цивилизации. То же самое происходит, когда появляется ядерный источник энергии. ХХ век – это его освоение. А что это означает? Это ведь тот самый источник, который «топит» звезды. Вокруг нас весь космический мир основан на ядерной и термоядерной энергии. Не имеет особой разницы, как назвать – то ли ядерный распад, то ли синтез…

– И это человек почувствовал, когда взорвал атомную бомбу?

– Да. Мы тогда прикоснулись к звездам… Но все началось, когда были открыты рентгеновские лучи – сто лет назад. То первые были шаги «атомного века», а сегодня каждая шестая лампочка горит от энергии, произведенной на атомных станциях, то есть от энергии деления ядер… Я думаю, что пройдет время – десятки лет или сотня, но всё в нашем мире – и транспорт, и авиация – будет основано на атомной энергии. В ней огромные возможности, и надо научиться их использовать. Именно к этому мы сегодня стремимся… В ядерном реакторе, «котле», как мы говорим, сегодня мы получаем только электричество, но аккумуляторы уже делаются, и это поможет более полно использовать такой мощный источник энергии… Ну а атомная бомба – это просто ее демонстрация. Так сказать, символ «атомного века». Могучий, необычный, подчас страшный символ…

– Виктор Никитович, сейчас вы «ястреб», но ведь когда-то были «ястребенком» – неоперившимся птенцом. Знаю. Вы из глухих мест нынешней Тверской губернии. И вдруг теоретическая физика, ядерное оружие, кресло министра. Не кажется ли вам это странным?

– Мы все «оттуда», «из глуши»… Мы учились, получили среднее образование… Я родом из Подмосковья. Мои родители приехали из Тверской губернии на заработки под Москву. А все предки с севера. Кстати, в Тверской губернии очень много карелов, и кто-то был у меня в родне. Это ведь край лесов, потому туда карелов еще Петр Великий переселил в те времена, когда Петербург строился…

– Так что среди предков физиков не было?

– Нет, я первый. Учился я легко, особенно хорошо давались математика и физика. Хотя во время войны я месяцами пропускал школу – у мамы было трое детей, а потому жизнь тяжелая. Мать – крестьянка, отец – на фронте, в 43-м году он погиб… Трудно было. Но повторяю, учился легко и даже злился на сестричек, что они плохо разбирались в физике и математике – кое-как на троечки перебивались…

– А их судьба?

– Старшая сестра умерла во время войны от голода и холода, а младшая, молодой еще, от рака легких…

– В этом «атомного греха» нет?

– Ни сестренка, ни ее муж никакого отношения к атомной энергетике и ядерной физике не имели. Они работали монтажниками на разных стройках… Так что у меня сейчас осталась одна сводная сестра, мама позже вышла замуж.

– Все-таки вернемся в военные годы…

– Очень суровое и тяжелое время. И мне пришлось на год прервать учебу. Когда немцы подошли к Калинину совсем близко, мы бежали. Бросили все. Мама с тремя детьми. Старшая сестра заболела туберкулезом и умерла в 43-м году, а мы с младшей сестренкой выдержали и голод и холод – выросли все-таки. А убежали мы на север Калининской области. Кстати, в тридцати километрах от родины моих предков находится атомная станция. Это в районе Удомли… Так что все мы вышли из народа, и я благодарен той стране, что была, потому что она дала мне возможность получить прекрасное образование. Что ни говорите, а сейчас это намного сложнее…

– Но почему именно физик-ядерщик?

– Учился я хорошо, а потому имел право выбрать… В Никеле закончил школу. А тогда был недобор в военные училища, и нас, выпускников, пригласили в райком партии, чтобы посоветовать идти в военные. Но я сразу же отказался, мол, хочу заниматься физикой. За меня заступились школьные учителя… Поехал в Москву. Мой приятель посоветовал поступать в Механический институт…

– Нынешний Инженерно-физический?

– Тогда из-за секретности – «Механический»… Кстати, меня радует, что в нынешнем МИФИ конкурс два-три человека на место. Значит, физика притягивает молодежь, и это отрадно. Думаю, ясно каждому молодому человеку, который приходит в МИФИ, – такое образование позволяет твердо стоять в жизни на ногах!

– И тогда это определило выбор?

– Не совсем. Что меня прельстило? Прежде всего, стипендия – она была в этом вузе вдвое выше, чем в других! У меня тогда был отчим, а потому надо было быстрее становится самостоятельным, да и помогать нужно было семье… Вот и бегали мы на Павелецкую-товарную разгружать вагоны, чтобы подработать немного… Стипендия сразу же была 450 рублей. Если перевести на нынешние деньги, то как раз прожиточный минимум – стипендии хватало на жизнь. Даже кое-что покупал себе раз в полгода – то рубашку, то штаны. В общем, вполне самостоятельной личностью стал, когда поступил в Механический…

– А физика?

– Учился я на «отлично», и на третьем курсе меня отобрали в теоретики. Нас было несколько человек. Дипломную работу я уже делал в Арзамасе-16. Приехал в институт Зельдович и взял меня к себе. В Арзамас-16 я поехал с удовольствием: на третьем курсе я женился, потом родился сын, и мы втроем жили на шести квадратных метрах. На «Объекте» же мне сразу предоставили комнату в двухкомнатной квартире. Она была целых 16 метров… Да и зарплата была 140 рублей, нет – в тех деньгах тысяча четыреста…

– Почему Зельдович приехал в институт?

– Он часто бывал в МИФИ. Со всеми выпускниками-теоретиками знакомился. Двух-трех человек обязательно забирал к себе. Правда, из моего выпуска взял только меня. Так я попал в сектор Зельдовича на «Объекте».

– И чем занимались?

– Диплом я уже писал о сжатии сверхмалых масс. Проще говоря: исследовались малые массы урана, плутония с целью перевода их в критическое состояние, то есть шел поиск принципиально новых методов создания ядерных зарядов… Это были 57-й и 58-й годы.

– Было впечатление, что вы держите в руках нечто очень могучее?

– Такое ощущение впервые появилось, когда я увидел воздушное ядерное испытание. А потом и подземные взрывы, к которым имел прямое отношение. И, естественно, каждая удача коллектива, в котором я работал, возвышала, придавала уверенность, ведь мы вырывали очередную частичку тайны у Природы. Были, конечно, и неудачи, но возвышал именно успех. Это торжество человеческого разума, который одерживает победу! Каждый взрыв был сам по себе уникален – не только в постановке задачи, по диагностике, но и по физической схеме, которая применялось в этом ядерном боеприпасе. Для разных целей делались такие «изделия», в том числе и для мирного использования, но все эти боеприпасы не повторяли друг друга. Сами по себе эти «изделия» – очень тонкие произведения техники, они реагируют на малейшие изменения, которые появляются в технологии или материалах, а потому требовалась полная концентрация сил… Ну а когда все получается, совсем иное чувство. А мы уже узнавали об успехе «по ногам», то есть по характеру движения тверди. Такое впечатление, будто с берега в лодку прыгаешь… Так что мощность мы сразу определяли: оправдались наши надежды или нет. Да, вот, говорят, нужны супер ЭВМ, новые машины и так далее. Конечно, они нужны и полезны, но все, что заложишь в ЭВМ, то и получишь. Просто машина позволяет определять что-то более точно и быстро, но принципиально нового на ней не получишь. Тут уж и «ноги» нужны, да и «голова», и, естественно, нестандартность мышления. Так что когда услышите, что всё в оружии можно рассчитать на ЭВМ, не верьте!..

– У вашего учителя вообще их не было! Я имею в виду Якова Борисовича Зельдовича. Кстати, каким он был?

– Замечательный! Это был очень общительный человек, с нами на «ты», как с коллегами. Никакого начальственного тона… Более того, многие, и я в том числе, занимали у него деньги… Правда, он следил, чтобы возвращали вовремя… Он был великолепным ученым, хотя многое в нем меня поражало. В МИФИ всегда была фундаментальная подготовка. Я сдавал экзамены, к примеру, академику Ландау. Приезжал к нему на Воробьевы горы, где он жил в Институте физпроблем. Он давал задание и уходил. В кабинете – множество книг, не только специальных, но и художественных. Я запомнил два тома «Угрюм-реки» – они выделялись обложками… Так вот, этот факт говорит о том, как готовили тогда специалистов в физических институтах. Иногда прибегал в сектор Зельдович и воодушевленно говорил, как можно решить ту или иную задачу. Но вскоре оказывалось, что этот метод уже хорошо известен – мы с ним познакомились в институте, а для Зельдовича он казался внове… И меня удивляло: как это членкор Зельдович (академиком он станет позже) не знает, в общем-то, простых вещей. И двойственное чувство возникало к Якову Борисовичу – с одной стороны, он великий ученый, а с другой – не постиг таких простых уравнений, которые знакомы каждому выпускнику МИФИ… Но кругозор в физике у него был широчайший, и это позволяло ему на любую проблему взглянуть комплексно и глубже других.

– А Харитон?

– Экспериментальная физика. Здесь он был великолепен, и это позволяло получить великолепные результаты. Он умел глядеть шире, чем другие, и чувствовал главные направления в работе… Кстати, Зельдович – чуть не забыл сказать! – всегда был окружен молодежью. Он любил рассказывать и слушать. А вот Андрей Дмитриевич Сахаров был замкнут, с молодежью общался мало.

– Как вы взаимодействовали – ведь, как известно, был «сектор Зельдовича» и «сектор Сахарова»? Казалось бы, конкуренты…

– Мы работали на одном этаже. Разделение мы только чувствовали во время выдачи зарплаты – просто разные ведомости были, а фактически работали вместе. Впрочем, негласно разделение все-таки существовало: сектор Зельдовича занимался «первичным узлом», то есть ядерным зарядом, а Андрей Дмитриевич – водородными зарядами… Но потом и тут возник «перехлест». В частности, группа молодых теоретиков – нас было четверо – сумела создать новый тип оружия с очень высокими удельными характеристиками, то есть мы тогда догнали американцев. До этого было около тридцати воздушных испытаний под руководством Зельдовича и Сахарова, но ничего не получалось.