Изгои. Роман о беглых олигархах

– У меня кончились сигареты.

– Угостить вас?

– Нет, нет. Есть между нами принципиальное различие: я люблю затягиваться дымом, чего с вашими сигарами делать не рекомендуется, да и язык от них становится желтый. Зачем они вновь посылают кого-то? Неужели не понятно, что никто им тут не рад?

– Бешеная собака кусает до тех пор, пока у нее есть зубы.

– Или жизнь.

– У нее их несколько. До встречи.

– Увидимся. Бай.

Любитель Сигар

После того как Любитель Сигар перебрался в Лондон, прошло три с половиной года. За это время он немного освоился в этом непривычном и новом «левостороннем» мире и даже вполне сносно заговорил по-английски. Пытался заняться большим бизнесом, но быстро понял, что ничего по-настоящему интересного из этой затеи не получится. От компании, возглавляемой русским иммигрантом, шарахались, как черт от ладана, и ему пришлось прикрыть ту легальную часть бизнеса, которая должна была, по его разумению, сделать его вхожим в местное высшее общество. Таких, как он, здесь сторонились, справедливо считая (выражаясь корректным языком) «нечестными людьми с сомнительной репутацией». Тогда Любитель Сигар ожесточился и попытался создать себе положительный образ скучающего миллионера. Он купил два дома в Челси,[6] замок под Инвернессом[7] и завел конюшню из семи самых породистых спортивных автомобилей. Он нашел продажных репортеров, которые, с жадностью вырывая из его рук банковские чеки, неохотно писали статьи на тему «новое лицо русской иммиграции», сравнивая Любителя Сигар с Буниным и Бродским. Но в то же самое время другие репортеры, те, которым не досталось подписанных чеков – а таковых было большинство, – с азартной яростью публиковали статьи с похожими заголовками, но совершенно иным содержимым. В них они сравнивали Любителя Сигар с беглыми президентами банановых республик и непрозрачно намекали на «русскую мафию». И чем больше чеков было подписано, тем большим был обратный эффект. Любителя Сигар стали узнавать на улицах и показывать на него пальцами, говоря при этом всякие неприятные вещи. Тогда он послал продажных репортеров подальше, вместо спортивных авто начал ездить в бронированном «Роллс-Ройсе» со шторками на стеклах и вовсе перестал посещать светские мероприятия, где его встречали фальшивыми улыбками с примесью откровенного пренебрежения, а провожали колкостями, брошенными в спину. Вместо этого Любитель Сигар вложил свои сбережения в венесуэльские нефтяные поля и, благодаря протекции доктора[8] Чавеса, встретился с колумбийскими партизанами. Вскоре Лондон, а затем и всю Англию наводнил «препарат R» – «шипучка» мгновенного действия. Очень удобная и современная штука, по внешнему виду напоминает спрей от кашля. Достаточно одного впрыскивания в рот – и на слизистую оболочку попадает смесь концентрированного раствора коки и вспомогательного вещества, благодаря которому препарат мгновенно всасывается в кровь. За короткое время «R» стал модным аксессуаром и поселился в дамских сумочках, солидных портфелях, да и просто в карманах клубных завсегдатаев, а недовольные конкуренты предпринимали немыслимые усилия по поиску и устранению невесть откуда взявшегося противника, враз перетянувшего на себя одеяло под названием «прибыль от трафика».

Любитель Сигар был чрезвычайно умным человеком и самым прекрасным образом догадывался, что рано или поздно его имя станет известно тем, кто без раздумий и пошлости вроде угрызений совести заберет его жизнь и сделает это громко, при свидетелях. То будет не просто тихое убийство, совершенное наемником в безлюдном месте, а публичная казнь, устроенная таким образом, что от Любителя Сигар не останется ничего превышающего размером атомную частицу. Раньше, лет пятнадцать назад, он сам проделывал подобные штуки. По его приказу ловкие и незаметные тени укрепляли бомбы на днищах автомашин, и часто Москва, Омск, Новосибирск, Саратов просыпались под грохот канонады, звуки которой означали, что отправился на небеса очередной незадачливый бедолага, не успевший в свою очередь сделать то же самое с подложившим бомбу под его автомобиль. Однажды, впрочем, кое-кто попробовал свести с Любителем Сигар счеты, но затея должным успехом не увенчалась. В то время бронированные автомобили в России лишь входили в моду, но самые проницательные поспешили обзавестись подобным транспортом, заказав его в Европе.

Любителя Сигар возила надежная машина, ей не страшно было прямое попадание гранатометного выстрела.

И вот однажды, когда он сосредоточенно покуривал на заднем сиденье, обдумывая нечто очень важное, его автомобиль забросали гранатами какие-то похожие на пылких абреков люди, а затем еще и прошлись по нему десятком автоматных очередей. Именно после этого случая Любитель Сигар стал без сожаления относиться к деньгам: машина стоимостью с жилой многоэтажный дом была уничтожена, но ее хозяин все так же продолжал сидеть на заднем сиденье с сигарой во рту: одежда изодрана в клочья, лицо покрылось копотью, но он был жив, и спасли его двадцать миллиметров чешской брони.

Счастливо пережив покушение, Любитель Сигар сделал все необходимое, для того чтобы пылкие абреки не становились более на его пути, и в том преуспел. Он спокойно прожил несколько лет, занимаясь своими делами, и всегда был готов, по его собственному выражению, «взять билет в один конец». Очутившись в Лондоне и обустроив себе привычный, по-московски комфортный быт, успокоившись после осознания того, что ему никогда не стать премьер-министром, лордом-пэром или кем-то в этом роде, Любитель Сигар стал поставлять в Великобританию нефть и наркотики и вскоре разделался со всеми, кто жаждал его крови. Он обхитрил своих охотников так же, как делает это мудрый амурский тигр. Охотник думает, что идет по следу тигра, а тигр крадется сзади и в удобный момент впивается когтями в шею охотника, не оставляя тому шансов завладеть его красивой полосатой шкурой.

* * *

Джереми Пратт, контролировавший весь трафик Ист-Энда,[9] был уверен в собственной безопасности настолько, что не избегал появляться в публичных местах и часто назначал деловые встречи в ресторанах. Пратт был вегетарианцем, что несколько не вязалось с его основной профессией гангстера-наркоторговца, поэтому часто посещал один из лучших индийских ресторанов на улице Бани в Оунслоу. В тот день он, как обычно, зашел в «Мантру» пообедать и обсудить кое-что с Пакистанцем Муче – своим логистом, человеком, ответственным за все крупные перевозки товара. Пакистанец запаздывал и не отвечал на телефонные звонки, но такое случалось и раньше, поэтому повода для беспокойства не было. Пратт отчасти был даже благодарен Пакистанцу Муче за его опоздание, предвкушая, как в одиночестве насладится превосходным пилта – коронным блюдом поваров «Мантры». Пратт-Завсегдатай знал в лицо всех официантов и мгновенно отреагировал на появление новичка, который без особенной сноровки и показного усердия принялся обслуживать его. Именно этот факт сперва удивил, а затем насторожил Пратта. Он привык, что в «Мантре» к нему относились с показным уважением, и принимал это как нечто само собой разумеющееся, а здесь смуглый парень-индиец с каменным неприветливым лицом и движениями механической куклы с несмазанными шестернями небрежно расставлял перед ним посуду, раскладывал приборы. Пратт возмутился, а так как он не был джентльменом, то довольно грубо рявкнул:

– Эй ты, чертова кукла! Ты что, под кайфом, что ли?

Официант кинул на Пратта быстрый взгляд, совершенно не вязавшийся с его заторможенностью, и ничего не ответил. Это по-настоящему взбесило Пратта, тем более что посетители ресторана с любопытством наблюдали за происходящим и симпатии их явно были не на стороне грубоватого и нахального гангстера с замашками нувориша.

– Ты, кусок дерьма! Я к тебе обращаюсь, вонючка! Гребаный панк, мать твою! Отвечай, когда я с тобой разговариваю, а то я ложкой вытащу тебе глаз и заставлю его сожрать!

Официант, видимо, только сейчас понял, что за опасность ему угрожает. Он кинулся Пратту в ноги и запричитал что-то на плохом английском, коверкая слова. Разобрать его речь было задачей не из легких, поэтому Пратт невольно наклонился, пытаясь расслышать, о чем там бормочет этот чертов индиец. И вот когда мясисто-красное лицо Пратта с налитыми кровью глазами вплотную приблизилось к затылку коленопреклоненного паренька, тот внезапно поднял голову и оказался с Праттом, что называется, нос к носу. Вместо испуга и покорности Пратт увидел на лице официанта наглую улыбочку, и это на мгновение лишило его дара речи. Этого мгновения официанту хватило, чтобы воткнуть в глаз Джереми Пратта стальную двузубую вилку, нанеся точный удар снизу вверх.

Пакистанец Муче опоздал в тот раз не просто так. Причина была более чем уважительна. Пакистанец Муче умер в госпитале, куда его доставили после внезапно открывшегося внутреннего кровотечения. Кровотечение, в свою очередь, было вызвано пулей, выпущенной из неизвестного оружия с большого расстояния в тот момент, когда Пакистанец Муче выходил из британо-исламского центра, и угодившей ему в живот.

В течение недели все особенно рьяные недруги Любителя Сигар пали от руки его людей, а те, что остались, предпочли более не обращать внимания на бизнес владельца «препарата R». Однако Любитель Сигар привык все в своей жизни обязательно доводить до конца. Поэтому он взял в заложники одного из гангстеров и заставил того оповестить всех о тайной сходке. Прибегнув к хитрости, он смог собрать всех крупных нарковоротил на одном из заброшенных заводов в Восточном Далвиче, где и появился перед этими сливками общества в маске и выступил с речью, в которой пообещал отправить вслед за Джереми Праттом, Пакистанцем Муче и иже с ними каждого, кто решит «качать права», а также заподозрит его в дешевых трюках, явно намекая при этом на свою маску, больше похожую на маску средневекового палача из сочинений Эдгара По. Желающих не нашлось. Так Любитель Сигар остался при своих и вполне мог бы, воспользовавшись ситуацией, встать во главе всего британского наркотрафика, но он поступил иначе…

* * *

Несмотря на то что завод некоторое время был заброшен и не функционировал, он не подвергся никакому частичному сносу, разрушению или разграблению, как это зачастую бывает, например, в России. У прежних владельцев просто не было денег для демонтажа оборудования, и они лишь обесточили предприятие, которое в середине шестидесятых выпускало пестициды для сельского хозяйства, а затем после экологической революции химические удобрения стали не нужны, и завод обанкротился. Всю продукцию вывезли в безопасное место, переработали, но владельцы не стали рассказывать инспекции, что при производстве использовали запрещенный в этих случаях хлорный раствор, пары которого смертельно опасны. Поэтому ни один грамм этого вещества, хранящегося в баллонах под землей, не покинул территорию предприятия, и сорок лет несколько тонн растворенного в кислоте хлора разлагались на положенные элементы, выделяя газ, схожий по действию с химическим оружием времен печально известных немецких атак Первой мировой. Шло время, баллоны ржавели, достаточно было легкого толчка, чтобы произошло непоправимое.

Любитель Сигар стоял на возвышении, и кабы не его маска, то, глядя со стороны, можно было подумать, что пастырь произносит проповедь перед паствой, внимающей ему с благоговением.

– Я приехал издалека и показал вам, как нужно работать. Я дал людям то, чего вы все не смогли дать им по причине своей разобщенности, алчности и скудоумия. Времена меняются, технический прогресс стал привычным явлением, время ценится на вес золота, а вы все еще предлагаете людям тратить лишние часы на отключку после затяжек и уколов. Вы считаете, что классикой до сих пор является старая добрая белая линия на стекле.[10] Я доказал всем вам, что пришло новое время, время «R»! Доза, которая выделяется при одном нажатии на поршень, является поддерживающей. Она слишком мала для того, чтобы человек провалился в параллельный мир и на длительное время перестал быть полезным членом общества. Наоборот, препарат держит в постоянном тонусе, становится нужным, жизненно необходимым. Он словно кофе для того, кто привык пить его постоянно. Я расширил группу потребления, открыл новый рынок сбыта, я сказал новое слово в наркоиндустрии! Я позвал вас для того, чтобы вы осознали мое величие и поняли, что пришла пора объединиться. Я предлагаю всем вам стать дилерами моего товара. Тому, кто поспешит согласиться, я первому обещаю эксклюзивные условия; тем же, кто медлит и думает, что я ошибаюсь, я не обещаю ничего хорошего.

Слушавшие его гангстеры не на шутку разволновались. Они задирали головы, разглядывая этого «ненормального в маске», силились угадать по его акценту национальность. На некоторое время общество торговцев пороком превратилось в подобие зала лондонской биржи. Любитель Сигар несколько минут смотрел вниз, но очень скоро ему все это надоело, и он продолжил:

– Джентльмены, то, чем вы сейчас занимаетесь, похоже на дешевенький спектакль под названием «Нам некуда деваться, но мы тут погалдим». Вас волнует, как бы не уронить свой статус в глазах друг друга. Но я предвижу, что рано или поздно найдется среди вас тот, кто первым поднимет руку и примет мои условия, а затем вы все с облегчением согласитесь на них. Позвольте мне сказать, что будет дальше. Покинув это славное местечко, вы немедленно начнете думать, как бы вам поскорее избавиться от меня и от моего проклятого препарата. Так вот что я вам скажу, гнусные ублюдки…

Любитель Сигар вдруг перешел со спокойного тона на резкий, пронзительный фальцет, и это произошло настолько неожиданно, что внизу, среди гангстерской «паствы», враз установилась недоуменная тишина.

– …Я решил уравнять ваш статус, о котором все вы так печетесь, и сделать всех вас едиными перед лицом Господа нашего! Вы все великие грешники, и, дабы всемилостивый Господь согласился на мое предложение, всем вам придется пройти обряд покаяния!

С этими словами Любитель Сигар натянул резиновые перчатки, широко развел руки, поднял глаза к бетонным потолочным перекрытиям цеха и громко воскликнул:

– Ба-бах!

Тут же и приключился этот самый «ба-бах». В подземном хранилище хлора произошло несколько взрывов. Они разрушили проржавевшие баллоны и проломили пол под ногами гангстеров. Непослушная паства Любителя Сигар с ужасными криками падала с высоты нескольких метров в густое хлорное облако, где, корчась от химических ожогов, спустя секунды умирала в страшных мучениях. Сам же Любитель Сигар стоял на своем «капитанском мостике». Он так и не снял маски, которая на самом деле была частью костюма, специально предназначенного для защиты от химических веществ. Раскинув руки в больших перчатках, придававших его фигуре сходство с жабой, вставшей на задние лапы, Любитель Сигар декламировал стихи «Дай, Джим, на счастье лапу мне», и по лицу его текли слезы. Он любил пронзительную лирику Есенина…

* * *

– Он был Нероном, спалившим Рим!

Их ботинки мягко ступали по элементам ковра, созданного художником Листопадом за прошедшую ветреную ночь. В идеально чистой матовой обувной поверхности угадывалось отражение хмурого английского дня. Вновь наступил вторник, и двое курильщиков встретились, как и всегда, для своей прогулки в знаменитом парке. Лондон испускал калейдоскоп благоуханий. Центральные улицы пахли очищенным дизелем и парфюмом «унисекс», боковые улочки – пудингом и выделанной кожей, этническими магазинами, торфяным виски и элем, неприбранными постелями. Вокзалы и рынки пахли людской озабоченностью, а деловой район Сити – интригой, банкнотами и раскаленными внутренностями компьютеров. В серых улицах окраин жил запах пабов, настоянный на сигаретном дыму вперемешку со сладковатым ароматом марихуаны и алкогольного перегара, из открытых окон домов доносился аромат жареных бобов, овсянки и рыбы с картошкой.

– Вам не кажется, что читать Есенина в такой ситуации – это немыслимая дикость, кощунство и надругательство над всем самым светлым, что осталось еще от русской поэзии? Это вообще квинтэссенция всего рассказа, который сам по себе сколь ужасен, столь же и комичен. Я представил себе какого-то Бэтмена из комиксов или Супермена. Не вяжется как-то Бэтмен с Есениным, чушь какая-то. Невозможно себе представить, что такое могло бы где-нибудь произойти на самом деле! – собеседник Любителя Сигар был потрепан событиями недели, прошедшей с момента их последней встречи, и оттого хмур и консервативен.

– Ничуть! Мне кажется это контрастом, подчеркивающим зрелищную чудовищность происходящего. Спокойные, теплые стихи, посвященные любви к собаке и женщине, и ад, разверзшийся под ногами тех, кто прислуживал ему в земной жизни. Это красиво.

– Нет, – собеседник упрямо дернул головой, – никто не поймет. Слишком уж это русское, наше, исконное, чтобы его поняли все эти англосаксы, лягушатники и пожиратели гамбургеров из Нового Света.

– Ну, во-первых, – Любитель Сигар усмехнулся, – до того, как перед ними встанет задача что-то такое понять, должно произойти еще очень многое, а во-вторых… Во-вторых, переводчик постарается, сделает литературно-пронзительную копию, и я вас уверяю, что все поймут. Раз уж понимают Достоевского, причем те же самые «гамбургеры», то…

– Да чушь собачья! Кто там понимает Достоевского?! Журналисты нашли по одному умалишенному филологу из Гарварда, Оксфорда и Сорбонны, которым и впрямь понравился Достоевский, и совместными усилиями родили миф о миллионах поклонников братьев Карамазовых и князька Мышкина.

Любитель Сигар очень внимательно посмотрел на своего собеседника и спросил:

– С вами произошло что-то очень серьезное? Это из-за того самого ревизора? Кстати, расскажите, мне любопытно.

– Еще не произошло, но может произойти, – собеседник прикурил от закончившейся сигареты новую. – Этот московский гость приехал за моей головой. Понимаете? Исключительно и только за моей, больше его ничего не интересует! Именно так он мне и заявил во время нашей встречи.

Брови Любителя Сигар поползли вверх и остановились почти у корней волос.

– Вы согласились с ним встретиться?

– Какое там… Официально вызвал Скотланд-Ярд, а такие вызовы не принято игнорировать. Ничего не объяснили заранее, а когда я увидел это, простите за фигуру речи, мурло из Генпрокуратуры, то было поздно поворачивать оглобли. Беседа велась в присутствии наблюдателя от полиции и моего адвоката-англичанина, но все равно это до боли напомнило допрос в камере где-нибудь под Воркутой.

– Доводилось бывать? – оживился Любитель Сигар.

– Бог миловал, – собеседник поежился. – Бывать не бывал, но это один из моих ночных кошмаров. Вот интересно, даже здесь в сновидениях, этой материи непознанного, и то есть преемственность и очередность. Один навязчивый кошмар сменил другой. В детстве мне часто снилось, что я выпал из окна и лечу к земле, с ужасом ожидая столкновения. А потом вот этот допрос начал сниться…

– Чем все закончилось?

– Как видите, ничем, – собеседник, курящий сигареты, делано рассмеялся, – ведь я перед вами. Адвокат не зря получает свои деньги. Когда ему не нравился вопрос, он заявлял протест. Всего этих протестов было, кажется, столько же, сколько вопросов московского визитера, так что тому приходилось постоянно менять формулировки, а это кого хочешь собьет с толку.

– Сбило?

Курильщик сигарет махнул рукой:

– Куда он денется. Всегда плохо быть в меньшинстве, вот он и проиграл. У него так и не получилось хоть что-то узнать. А в самом конце я унизил его и даже, кажется, перегнул палку.

– Что же вы сказали? Или… сделали?

– Намекаете, что я на радостях мог бы снять штаны и показать ему задницу? Да нет, до этого, разумеется, не дошло. Я просто сказал, что, по моему разумению, все в высшей степени приличные люди обитают только в Лондоне. Немцы со своей туповатой прямолинейностью, французские фамилии с частичкой «де», смешавшие свою кровь крестоносцев с кровью еврейских банкиров, народившийся новый русский, дикий и безграмотный, пропахший водкой и порохом былых разборок истеблишмент – все это варвары. В том числе и он, милейший следователь Генпрокуратуры. Говоря это, я хотел спровоцировать его, вызвать неконтролируемую ярость с его стороны. Я так ненавидел этого мерзавца (ведь у меня были на то причины, не так ли?), что унизил его прямо там, перед своим английским адвокатом и представителем полиции. Я сказал, что лишь англичанин, меланхоличный, замкнутый, равнодушно-гордый, в своем замке в сумерках сидящий на том же самом месте и в том же самом кресле у очага, в котором до него столетиями сидели его предки, – лишь такой человек по праву, недоступному пониманию толпы, и есть истинный патриций, хозяин мира, что бы они там ни кричали со своих плебейских трибун о возвышении и возрождении России.

– Какая мерзость, – задумчиво произнес Любитель Сигар. – Уверен, что на лице вашего адвоката пусть не застыло, но точно мелькнуло презрение. Предателей не любит даже тот, кто платит им за предательство, но ход верный. Я даже боюсь предположить, что было дальше.

– Он бросился на меня! Я разделяю полностью все ваши слова насчет предательства и спешу вас заверить, что на самом деле я так никогда не думал. Но провокация удалась. Он не сдержался. Для него мой наглый пассаж стал последней каплей. Он кинулся на меня с кулаками, и в результате я из кандидата на получение политического убежища в мгновение ока стал гражданином. А нервный следователь Генпрокуратуры сейчас изолирован в русском посольстве и ожидает депортации. Каково?!

– Лихо. От меня-то они вроде как давным-давно отвязались. Российских активов в прямом управлении у меня не осталось, а те, что есть, – это мелочь по сравнению с тем, что у меня здесь. Поздравляю с гражданством, отрадная новость. Надо бы ее того… по русскому обычаю обмыть. Вы не против?

– Да я и сам хотел предложить. Тем более, сегодня прохладно для прогулки, а у меня есть новая история.

* * *

В «Гордон Рамзай» на Брук-стрит они облюбовали угловой столик и спросили коньяку. Под коньяк закусывали бараньей ногой и хемпширским пудингом. Ели много, по-русски, пили тоже немало, настроение обоих поднималось и вскоре достигло того духовного максимума, при котором широкая русская душа становится обычно безгранично доверчива и жаждет откровенности и понимания. И, несмотря на всю серьезность этих людей, один из которых был откровенным бандитом, а второй хоть и не был связан сейчас с криминалом столь явным образом, но в биографии его сплошь и рядом имелись эпизоды, по которым не то что в Воркуту, на электрический стул посадить будет недостаточной мерой, – оба выглядели сейчас милейшими симпатягами. Их странное увлечение при некотором размышлении не должно казаться таковым: духовность, эта национальная черта русских людей, до чрезвычайности обостряется именно в эмиграции и зачастую обретает формы немыслимые! Истоки творчества всегда таинственны, и даже их обладатель зачастую не в силах ответить на вопрос, откуда что берется. Порой бывает так, что образы, созданные художником… Впрочем, не все сразу.

– Выкладывайте вашу историю, – сказал Любитель Сигар начинающим заплетаться языком. – И пропади все пропадом, если она по содержанию окажется неподходящей к этой изумительной баранине и испортит коньячное послевкусие. Я расстроюсь!

Негры, деньги, женщина

– Ссышь, когда страшно? – Семен еще раз по-ковбойски крутанул пустой барабан револьвера и несколько раз щелкнул курком. – Только не напруди мне на полу, у меня пол паркетный, а паркет, он влаги боится.

Я молча опустился на стул. Хоть мочевой пузырь и не подвел, но вот ноги перестали слушаться:

– Убери пистолет, придурок. Тебя мама в детстве не учила, что на людей нельзя направлять оружие?

Семен был явно доволен эффектом, по лицу его блуждала готовая расцвести махровым цветом улыбочка.

– Нет, ну надо же, а! Оказывается, ты обыкновенный человек!

– А то?

– А то я думал, ты просто чурка бессердечная с железными яйцами. Ладно, – он перешел на миролюбивый тон, – не куксись. Какие меж друзьями обиды?

– Да я на тебя не обижаюсь, Сень. Я тебя напряг, ты разрядился. Хорошо, что не в буквальном смысле, – я покосился на «Таурус». – Ты все же убери свою железяку, а то я начинаю думать, что ты испытываешь мое терпение.

Семен послушно кивнул и вернул револьвер в ящик стола:

– Как тебе мой подарочек?

– Вроде бы то, что нужно. Мне главное, чтобы в нужный момент никто не принял его за сделанный в России.

Кистенбаум презрительно надул губы.

– Ты принимаешь меня за поца? У меня товар всегда высшего качества, что тебе бриллианты, что тебе полоний, нету разницы. Ты просил с маркировкой, таки вот она.

Я взглянул на футляр:

– Расскажи поподробнее, как ты его достал. Я не стану объяснять, зачем мне это, но раз спрашиваю, значит, нужно.

Семен жестом попросил сигарету, она оказалась в пачке последней.

– Последнюю и вор не берет, но еврей, ты знаешь, – Семен вздохнул, – возьмет. А достать то, что ты просил, оказалось несложно. А скоро, видимо, станет совсем просто.