В закрытом гарнизоне

В баталерке, склонившись над стрекочущей машинкой, штурманский электрик и наш внештатный портной Иван Лука, сооружает очередные морские клеша.

Здесь же, напротив, устроившись на банке*, на него трепетно взирает очередной клиент, а на широком подоконнике, привалившись к косяку, радиометрист Серега Кокуйский, лениво перебирает струны пестрящей наклейками гитары.

– Ты куда это намыливаешься? – интересуется Серега, видя, как сдернув с высокого стеллажа тремпель, я начинаю переодеваться.

– В поселок, – натягиваю через голову тесную форменку. – «Бычок» приказал.

– Считай повезло, – отрывается от своей машинки Лука и звонко щелкает пальцами.

Клиент – химик Витька Полдушев, быстро извлекает из кармана робы сигарету, уважительно передает ее мастеру и подобострастно чиркает спичкой.

– М-м-м, – окутавшись дымом, довольно мычит Лука, и таинство продолжается.

Через пять минут, защелкнув на шинели ремень и шаркнув напоследок бархаткой по ботинкам, я подхожу к двери офицерской каюты и стучу пальцем в дверь.

– Ну что, готов? – блестя золотом погон на парадной тужурке, возникает в проеме Сергей Ильич. – На вот, держи. И сует мне в руки объемистую коробку.

Судя по весу и звяку, в ней что-то тяжелое и хрупкое.

Потом он исчезает и вскоре появляется в шинели и мичманке с «крабом», – пошли.

Скрипя ботинками по навощенному до блеска паркету, мы идем по офицерскому коридору, затем по широкому проходу матросского кубрика, уставленного по сторонам двух ярусными кроватями и, миновав скучающего у тумбочки дневального, выходим на лестничную площадку.

– Неси осторожно, – многозначительно поднимает вверх палец Пыльников. – Там, – кивает на ящик, – мадонна.

– Есть! – проникаюсь я сознанием и крепче перехватываю опоясывающий его шпагат.

Потом мы спускаемся по гулким маршам с пятого этажа, Сергей Ильич гундит под нос какую-то мелодию, а я, топая сзади, размышляю, что же такое в ящике.

Исходя из моих познаний, мадонна смазливая девица, изображаемая художниками, вроде итальянцами. Но если так, то почему звякает? Непонятно.

Когда выходим из казармы, капитан – лейтенант, словно читая мои мысли, интересуется, знаю ли я что такое мадонна?

– А то, – солидно, отвечаю я, и излагаю свое видение вопроса.

– Ну что же, ход твоих мыслей в принципе верен, – полуобернувшись ко мне, изрекает «бычок». – Только в данном случае это кофейный сервиз. У подруги моего приятеля торжество, купил по случаю в Мурманске, в «Березке».

– За валюту? – переложив коробку из руки в руку, уважительно интересуюсь я.

– Ну да, – щурится он на весеннее солнце. – Для такой женщины не жалко. Она известная актриса. А зовут Наталья Варлей.

– Ух ты! – удивленно пучу я глаза. – Это ж надо!

Фильм «Кавказская пленница» пользуется на флотилии неизменным успехом, его постоянно крутят на бербазе, а экипажи лодок берут с собой в автономки.

Зимой прошел слух, что Варлей видели в поселке, но все посчитали это очередной байкой. Оказывается, нет.

От предвкушения возможной встречи я даже всхлипываю и представляю, как все мне будут завидовать.

Но в голове сразу же возникает мысль, а не «разводит» ли меня «бычок»? Как водится на флоте, Пыльников горазд на розыгрыши и за ним не заржавеет.

– А вы того, не шутите, а, товарищ капитан-лейтенант? – чащу я ногами рядом с офицером, с надеждой заглядывая ему в глаза.

– У нас, Королев, только боцман шутит, – следует невозмутимый ответ. – Да и то, если с глубокого похмелья.

Поверив командиру на слово, я успокаиваюсь, снова включаю воображение и рисую в голове заманчивую картину встречи с кинодивой.

Получается хорошо, и я едва не роняю коробку.

– Я ж сказал осторожно! – аж подсигивает на месте «бычок». – Ни хрена кроме железа доверить нельзя!

Оставшийся отрезок пути мы идем молча, каждый занятый своими мыслями.

Миновав базовый Дом офицеров, у которого стоят несколько автомобилей и дефилирует празднично одетая публика, мы пересекаем обширную площадь, следуем к одной из пятиэтажек, заходим в пахнущий кошками подъезд и поднимаемся на площадку третьего этажа.

– Дзен-нь, – певуче доносится из-за оббитой дерматином левой двери, после нажатия «бычком» кнопки.

Вслед за этим внутри лязгает замок, она широко открывается и в проеме возникает рослый детина.

– О, Серега, проходи! – радостно гудит он. – Наташа, встречай гостя!

Откуда-то из глубины квартиры цокают каблучки, и в ярко освещенной прихожей появляется та, в которую мы влюбляемся на экране.

– Привет, Сережа, – хлопают пушистые ресницы и, приподнявшись на цыпочках, актриса чмокает моего командира в щеку.

– Ой, а это, что за мальчик? – обращает она на меня взгляд, и на щеках играют ямочки.

– Это не мальчик, а мой торпедист, – значительно изрекает Сергей Ильич. – Давай, Королев, заноси, – и делает соответствующий жест.

Я деревянно перешагиваю порог, осторожно ставлю у стены коробку и, сглотнув слюну, с видом идиота пялюсь на красавицу.

Она почти такая же, как в кино, только еще лучше и без Шурика.

Это явно веселит присутствующих, вся тройка переглядывается и весело хохочет.

После этого Наташа благодарит Пыльникова за подарок, а мне на прощание подает руку.

Она маленькая и изящная, как бы не раздавить.

– Ну, все, Королев, а теперь дуй через сопки в часть, – делает начальственное лицо Сергей Ильич.

Да смотри патрулю не попадись, понял?

– Точно так, – с сожалением отвечаю я, и, оглядываясь, выхожу на лестничную площадку.

Дверь за мной закрывается и сказка заканчивается.

А спустя месяц, на предпоходовой отработке в море, «бычок» под настроение рассказал, что Наташи в гарнизоне больше нет.

Не понравилась ей северная романтика.

Примечания:

Форма «три» – одна из разновидностей морской формы.

Банка – табурет с отверстием в крышке. для переноски.

Бычок – командир боевой части (жарг.)

Рубль на счастье

– На Фла-аг и Гюйс*, смир-рна! – разносится из боевой трансляции над еще спящим заливом.

Застывшие вдоль бортов синие шеренги чуть вздрагивают, подбородки задираются в высокое небо, в ушах звон секундной тишины.

– Фла-аг и Гюйс поднять!

Сотни глаз пялятся на флагштоки, по которым вверх ползут свернутые алое и сине-белое полотнища, потом они разворачиваются легким бризом и гордо реют в носу и на рубке плавбазы.

– Во-ольно! – следует завершающий аккорд, и день начинается.

Стоящие поодаль от нашей, шеренги распадаются, экипажи гремят сапогами по еще влажному от утренней приборки деревянному настилу палубы и скатываются по крутому трапу вниз, потом строятся и, один за одним, исчезают в утренней дымке.

Наш остается на месте, и к тому есть причины.

Сегодня состоится спуск на воду нового подводного ракетоносца, который экипажу надлежит принять и испытать в море.

Сформированный год назад, он прошел обучение в атомном учебном центре Палдиски, затем стажировался на однотипных кораблях 3 флотилии Краснознаменного Северного флота и оттуда прибыл в Северодвинск для завершения «большого круга»*.

Накануне, в городской сберкассе, замполитом получены сто двадцать серебряных рублей, которые, по старой флотской традиции, должны лечь на рельсы стапеля, откуда наш корабль впервые выйдет в море.

Когда причал пустеет, облаченный в парадный мундир командир обращается к экипажу с короткой напутственной речью, потом кивает старпому и тот бросает, – всем вниз!

У высокого, окрашенного в шаровый цвет борта «Иртыша» мы строимся и походной колонной, во главе с офицерами, направляемся в сторону КПП, из-за которого поднимается солнце.

Его лучи весело сияют на золоте офицерских погон, мичманских шевронов и кортиков, легкий ветерок играет муаром матросских, с якорями, лент.

– Шире шаг! – командует идущий справа старпом, и колонна прибавляет ходу.

Гул причала сменяется скрипом дорожного гравия под ботинками, и строй подходит к КПП.

– КрасавцЫ, – подняв вверх полосатый шлагбаум, умиляется пожилая «вохра» в брезентовом плаще и с допотопным наганом на ремне.

В задних рядах смеются, и старпом делает зверское лицо.

Теперь под ногами серая лента асфальта и мы выходим в город.

Обычно, в целях экономии времени, экипаж следует на завод вдоль побережья, минуя базовые склады и молодой парк, но сегодня день особенный, и мы идем через центр.

Шагающие впереди и сзади строя «флажковые», при необходимости предупреждают движение автотранспорта, а изредка встречающиеся прохожие со значением улыбаются.

Многие из них работают на заводе и знают, что означает такое шествие.

У обширной, со стеклянными дверьми проходной, следует команда – «стой!», и под пристальными взглядами охраны, мы минуем турникеты.

Территория СМП* впечатляет размерами и тем, что внутри.

Фактически, это город в городе, со своим портом, многочисленными цехами, ЭЛЛЕНГАМИ и доками, в которых чернеют тела строящихся или находящихся в ремонте атомоходов.

По всей его обширной, утопающей в зелени территории ходят автобусы, снуют грузовые автомобили и целеустремленно следуют группы людей, облаченных в синюю униформу.

За проходной мы снова строимся и, печатая шаг, движемся по центральной аллее в направлении причальной стенки, потом звучит команда – «левое плечо вперед!» и строй шагает вдоль нее.

У причалов, рядом с дебаркадерами, под сеткой камуфляжа застыла «золотая рыбка»*, на корпусах двух соседних лодок всплескивают блики сварки и стучат пневмомолотки, завод кует ядерный щит Родины.

Потом мы приближаемся к громадной коробке расположенного вблизи залива 50-го цеха, в котором укрыт наш ракетоносец и ступаем под его высокие своды.

То, что перед нами, похоже на иллюстрации из романа Свифта.

Только вместо Гулливера, на установленных на рельсах массивных тележках, возлежит черная химера левиафана,* а вокруг, на платформах и смотровых площадках, толпятся группы тех, кто его создал.

Экипажу определяют место в непосредственной близости от корабля, затем равняют по линейке, и командир с замполитом отправляется для отдания рапорта на площадку, где стоит высокое начальство.

Оно представлено целым сонмом адмиралов, гостями из Москвы и руководством предприятия.

Здесь же, чуть в стороне, блестит медью военный оркестр.

Пока тянется подготовительная часть, по знаку помощника (вопрос согласован с заводчанами), два наших мичмана быстро укладывают на рельсы перед тележками заветные рубли, а мы, задрав головы, с восторгом глазеем на корабль и ждем торжественного момента.

Наконец в цехе гулко щелкает, где-то вверху с расстрелов срывается стайка воробьев, и начинается посвященный знаменательному событию короткий митинг.

Слово поочередно берут директор предприятия, главный конструктор проекта и Главком ВМФ.

Речи двух первых завершаются аплодисментами гражданских, а на поздравления Главкома мы набираем в грудь воздуха и оглушительно орем троекратное – «ура!».

Затем наступает кульминация действа, кто-то из офицеров штаба вручает командиру бутылку шампанского, и тот направляется к выпуклому борту ракетоносца.

Взмах руки, искры осколков и белая пена на корпусе.

– ».. рра!!» мешается с громом государственного Гимна, тележки чуть вздрагивают и махина крейсера почти неощутимо начинает свой ход по рельсам.

Потом он убыстряется, корабль выплывает из-под высоких сводов и величаво катится к родной стихии.

Еще десяток секунд, тупой форштевень гонит впереди громадную волну, и аспидная туша замирает на водной глади.

Вывалившие из цеха гражданские довольно улыбаются, что-то кричат и пожимают друг другу руки…

Спустя полчаса, оставив на пришвартованном к стенке корабле первую вахту, мы рубим строевым по весеннему городу.

У каждого в зажатой ладони расплющенный рубль.

Рубль на счастье.

Примечания:

Гюйс – красный флаг со звездой в центре. Поднимается только на кораблях 1-го ранга.

«Большой круг» – время от формирования нового экипажа до приемки им корабля (жарг.)

СМП – Северное машиностроительное предприятие.

«Золотая рыбка» – титановая АПЛ впоследствии погибшая в море.

Левиафан – морское эпическое чудовище.

Помывка

– Команде построиться для перехода в баню! – простужено орет дневальный и, спустя пять минут, на среднем проходе кубрика, вдоль двух ярусных коек, изображая строй, гогочут и пихаются локтями четыре десятка здоровых лбов.

– А-атставить базар! – голосит появившийся из каюты дежурного офицера строевой старшина Жора Юркин и неспешно дефилирует вдоль первой шеренги.

Вечер субботы. Мы только что вернулась с ужина и впереди помывка личного состава.

Какой военный ум придумал это романтическое словосочетание, мы не знаем, но звучит оно заманчиво и приятно.

И это понятно, если учесть, что все предшествующие дни мы корячимся в прочном корпусе или болтаемся в море, сдавая очередную «задачу».

Когда-то в другой жизни, будучи призванными с гражданки и считая себя индивидами, мы с предубеждением относились ко всему коллективному, но это дурь в учебных отрядах быстро выбили, и теперь мы радовались всему, что требовало «чувство локтя».

А на флоте оно действительно требовало и везде.

Будь то корабельный аврал или тревога, экстренный выход в море или вот эта самая «помывка».

Индивидуально это хрен осилишь, а вот коллективно, да. Проверено.

Вслед за Юркиным перед строем возникает лодочный врач Алубин (мы его называем Айболит) и, окинув всех профессиональным взглядом, интересуется, обеспечена ли команда всем необходимым.

– Ну да, – солидно кивает Жора. – Мыло, белье и мочалки в наличии.

– Так, а почему я не вижу Чепурных? – тычет старлей в шеренги пальцем.

– Вот сука, опять сбежал, – злобно шипит Юркин. – Иконников, Свеженцев, срочно найти!

Гремя сапогами, те уносятся в сторону длинного коридора, в котором расположены бытовые помещения, а строй радостно оживляется.

Спецтрюмный Сашка Чепурных, по кличке «Желудок», очень яркая личность.

Помимо хронической лени и нелюбви к службе, он отличается удивительным прожорством и водобоязнью.

Последнее проявляется в хроническом нежелании умываться и, тем более, ходить в баню.

Вот и в этот раз, пользуясь случаем, Желудок куда-то зашхерился* и, скорее всего, мирно почивает в ожидании завтрака.

Минут через пять после исчезновения гонцов, из самого дальнего помещения, где расположена баталерка*, доносятся душераздирающие вопли, а потом из коридора появляются Иконников со Свеженцевым, волокущие под руки упирающегося Желудка.

Под дружный гогот и подначки, его водворяют в строй, после чего Алубин благодушно кивает, и, расхаживая перед строем, произносит краткую речь о пользе личной гигиены, и последствиях ее несоблюдения.

В завершение он уничижительно глядит на Желудка, обещает заняться им лично и начальственно кивает Юркину, – можно вести.

После этого следует команда, прихватив все необходимое, мы напяливаем на себя шинели, шлепаем на головы шапки и, весело гогоча, вываливаем на лестничную площадку.

Затем гул ступеней лестничных маршей, пушечный хлопок пружинной двери казармы, и легкие наполняются морозным воздухом.

Над казарменным городком фиолетовое с дымкой небо, слева заснеженная гряда скал и внизу желтый свет теряющихся вдали фонарей.

– Шире шаг! – орет рысящий сбоку Жора и над строем клубится пар от дыхания.

Одноэтажная, красного кирпича баня, приткнулось под сопкой у камбуза, рядом с пекарней, из высокой трубы которой вверх поднимается белесый столб дыма.

На подходе к месту мы встречаем строй уже помывшихся. В отличие от нашего, он едва плетется, чуть парит и довольно лается.

– О, миловановцы чапают! – радостно орут оттуда и пронзительно свистят.

Поравнявшись, мы обмениваемся солеными шутками, кто-то из наших залепляет одному из свистунов снежком в лоб, и, под дружный хохот, команды расходятся.

А чуть позже, довольно сопя и потирая рукавицами замерзшие щеки, мы вваливаемся в жаркий предбанник.

В нем приглушенный свет ламп в жестяных абажурах под потолком, пахнет мылом и почему-то яблоками. Вдоль стен вешалки, а под ними крашеные дубовые диваны, с вырезанными на них ножами изречениями вроде «Здесь был Вася», «Чичкарев мудак» и многочисленными «ДМБ», начиная с пятидесятых годов.

Кто такой Вася и те парни, что уволились в запас еще до нашего рождения, мы не знаем, а Чичкарев – начальник гарнизонной «губы»*, на которой побывали многие.

Через минуту предбанник темнеет от увешанных на крючках шинелей, под веселый треп мы стягиваем с себя сапоги с робами и прочее, после чего, оставив добровольно вызвавшегося Желудка их охранять, прихватываем мочалки с мылом, и, толкаясь, спешим в моечную.

Там еще жарче, вверху плавают остатки пара, из облицованных кафелем стен торчит десяток медных кранов, а на низких каменных скамьях горки уложенных друг в друга шаек.

Последние мгновенно расхватываются, вентили кранов открываются, и помещение тонет в молочном тумане.

Вокруг мелькание мускулистых торсов, крики и веселый мат.

Отдав дань первым шайкам с горячее водой, мы низвергаем их на головы, снова наполняем и шоркаем себя намыленными мочалками. Затем делаем очередной заход и трем друг другу спины.

– Эх, щас бы веничек! – мечтательно басит докрасна надраенный, здоровенный Венька Кондратьев, распластавшись на одной из скамеек.

– А затем пивка с воблой и Манечку! – вторит ему сидящий рядом Славка Кокуйский, густо намыливая голову.

Верно мыслишь, Слава, – бубнит возникший рядом Витька Дараган и, подмигнув соседям, ловко умыкает у того шайку с водой.

Завершив процесс, Кокуйский лапает вокруг руками, и, не найдя емкости, смахивает с глаз пену.

Потом его лицо кукужится, постепенно превращаясь в морду и с ревом, – отдайте шайку, курвы!! – Славка вскакивает и пытается схватить кого-нибудь из расположившихся рядом.

Но не тут-то было. Все мокрые, скользкие и с хохотом уклоняются. Наконец страдалец натыкается на полную шайку, плещет в лицо горстями воду и, изрыгая маты, грозится измордовать обидчика.

Но того нету. Все чинно моются.

– Ничо, за мной не заржавеет, – демонстрирует залу кулак Славка и, косолапя, возвращается на свое место.

Смыв с себя трудовой пот недели, мы чувствуем себя благостно и начинаем мыться не спеша.

Побулькивая, наполняются горячей водой шайки, размеренно шаркают по раскрасневшимся телам мочалки, возникает неизменный морской треп.

Кто-то вспоминает баню в Палдиски, и все довольно скалятся.

Она была городской, и туда водили экипажи.

Один раз, по ошибке, Димка Улямаев попал в женскую моечную, и две молодые эстонки гнались за ним с вениками до нашей.

Потом мы долго спорили для чего – отхлестать или утащить обратно?

– Так, а про Желудка – то мы забыли, говорит Серега Корунский, задумчиво шевеля пальцами ног в парящей шайке.

– Точно! – подпрягаются сразу несколько голосов. – Пора и ему помыться!

Жора приказывает сменить Чепурных, и все радостно оживляются. Предстоящий спектакль повторяется каждую неделю и в разных вариациях.

В этот раз Сашка появляется в моечной добровольно, подозрительно всех оглядывает и, сделав мученическую рожу, тянет со скамьи одну из шаек.

Затем, он наполняет ее горячей водой из крана, разводит холодной и, гадливо морщась, тычет в емкость пальцем.

– Как водичка, Санек, мокрая? – спрашивает его кто-то.

– Да пошел ты, – шипит Желудок, после чего чуть плещет на скамью и плюхается на нее задом.

Потом, зачерпнув ладонями, он чуть смачивает голову, затем лицо и, судя по всему, собирается завершать омовение.

Но не тут-то было.

По знаку Юркина трюмного сгребают несколько крепких рук, сытенькое тело шлепают животом вниз, и начинается процесс принудительного купания.

Для начала орущего благим матом Сашку с ног до головы мылят, затем обильно окатывают из шаек и снова трут мочалками. Все это время он вырывается, сучит голенастыми ногами и, как говорят на гражданке, «выражается».

– Невоспитанный какой мальчик, – благодушно гудит ближайший друг Желудка Свеженцев, низвергая на приятеля очередную посудину. – Ща ты у нас будешь чистый и красивый!

После этого пациента отпускают, отплевываясь, тот принимает вертикальное положение, выдает последний сногсшибательный спич, и, дрожа розовыми ляжками, галопирует в сторону двери.

– КрасавЕц! – умиляются окружающие и живо обмениваются впечатлениями.

– Не иначе у него в роду был кто-то из ненцев, – многозначительно изрекает Димка Улямаев.

– Это почему? – интересуются сразу несколько голосов.

– Да они тоже мыться не любят. И делают это раз в году.

– Иди ты! – пучит глаза Славка Гордеев.

– Сам иди, – презрительно сплевывает Димка.

– Вот пасет этот самый ненец всю зиму оленье стадо в тундре, а весной приезжает в стойбище. Садится, значит, у очага в чуме и наворачивает под спирт килограммов пять мяса.

– Почти как наш Желудок, – смеются окружающие. – Давай, трави дальше.

– А потом говорит жене, буду мыться, – не обращая внимания на реплику, продолжает Димка.

– Та сразу же тащит ему несколько малиц, это у них шубы такие, ненец напяливает их на себя, выходит из чума и начинает вокруг него бегать.

– Вокруг чума, в шубах?! МолодцА! – восхищаются слушатели. Ну-ну, и что дальше?

– И бегает он так, пока не вспотеет, – невозмутимо продолжает Улямаев. – А потом лезет внутрь, раздевается догола, и жена драит его костяным ножом как мы медяшку. Потом сжигает всю хурду*, что была на муже, и дает ему новую, до следующего года.

– Да ладно, Дим, будет заливать, – не верит возлежащий неподалеку Саня Ханников.

– И ничего он не заливает, – ввязывается в беседу, как всегда серьезный Витька Лебедев. – Я когда учился на геолога, был два месяца на практике на Таймыре. Зимой они именно так и моются.

– Надо просветить Желудка, пусть возьмет на вооружение, – предлагает кто-то из парней. – Во, будет потеха!

– Не надо, – решительно заявляет Жора. – Оленины у нас нету, а спирт мы и сами выпьем. Ну, все, братва, кончай травить, почапали в казарму.

Когда распаренные и первозданно чистые мы выходим из бани, на дворе стоит ночь.

Высоко в небе блестят звезды, снег весело искрится и пахнет яблоками.

– Красота! – довольно бубним мы и дышим полной грудью.

Внезапно ноздри улавливают дразнящий запах, все поворачивают головы в сторону пекарни и непроизвольно сглатывают слюнки.

– Так, – сбивает на затылок шапку Жора. – Витек, дуй по быстрому к кормильцам, а остальным перекур.

Витька Допиро молча кивает и направляется к пекарне, а мы окружив стоящий у крыльца под фонарем «обрез»*, извлекаем из карманов сигареты и чиркаем спичками.

Минут через пять из темноты возникает Витька, принесенные им три горячих «кирпича» по братски делятся, и мы с наслаждением жуем кисловатый мякиш.

– Да, Шурик, это будет получше пирожных, – хлопает довольного Желудка по плечу Вовка Марченко и сует тому еще кусок.

– Угу, – мычит Желудок и откусывает поочередно сразу от двух.

– Ну, все, кончай припухать! – дососав бычок, швыряет его в обрез Жора.

– В колонну по четыре стройся!

Все привычно занимают свои места, потом следует очередная команда, и сорок пар ног размеренно шаркают по наледи.

– Может того, споем? – предлагает кто-то, и Юркин согласно кивает головой.

Соловей, соловей, пташечке!Канареечке, жалобно запер!

взвивается к небу высокий тенор экипажного запевалы Витьки Миронова, и все проникаются высоким искусством.

Раз запер, два, запер!В гнездышке..!

дружно подпрягаются остальные, и под каблуками весело скрипит снег.

Когда, завершая очередной куплет, строй минует здание флотилийского штаба, с разлапистыми соснами у входа, оттуда раздается начальственный рык «А-атставить!» и в свете фонарей возникает рослый капитан 3 ранга с повязкой «РЦЫ»* на рукаве и пистолетной кобурой у колена.

– На месте! Старший ко мне! – рявкает «каптри» и закладывает руки за спину.

Поправив шапку, Юркин рысит к начальству, останавливается в трех шагах и бросает к виску руку.

– Кто такие?! – тычет оно пальцем в хромовой перчатке в строй.

– Экипаж капитана 1 ранга Милованова! Следуем с помывки!

– А что за хрень вы несете?!

– Виноват! – делает идиотское лицо Жора и ест глазами начальство.

– Повторное прохождение – выносит приговор капитан 3 ранга – И с достойной песней!

Тихо матерясь, Жора отводит нас чуть назад, потом следует команда, и мы рубим строевым.

– Запевай! – подпрыгивает по – птичьи, сбоку старшина.

«Славится Северный флот с давних пор,Парни на флоте у нас на подбор!»

снова летит в небо тенор Миронова