Живое прошедшее

Отец

Татьяне и Егору – самым близким

Мой отец Георгий Яковлевич Сирота родился в 1907 году на Кубани, в станице Бжедуховской. Его отца звали Яков Саввич, а деда – Савва Тарасович. Яков Саввич дослужился до звания младшего казачьего офицера (есаул или хорунжий, сейчас трудно установить). Мать Георгия Яковлевича, мою бабушку, звали Марией, она была не казачка, а, как говорили казаки, «из москалей». Мария умерла, когда отец был совсем маленьким. Семейное предание гласит, что первой женой Якова Саввича была турчанка, которую он привез из военного похода. Яков Саввич участвовал в освобождении Болгарии от турок в 1877-78 годах и среднеазиатских походах, потом стал станичным атаманом и даже возглавлял оборону станицы от войск белых в Гражданскую войну. Вероятно, это происходило во время кубанских походов Добровольческой армии. В тех местах воевали отборные офицерские части – полки марковцев и дроздовцев. Дед стоял за казачью самостийность. Белых, выступавших за реставрацию царизма, он не поддерживал. Лозунги красных о свободе и земле тоже его не прельщали, ибо у казаков в их понимании и так было и то и другое. Кроме того, сами эти лозунги исходили от пришлых, «инородцев», к которым у местного населения доверия не было.

Мой дед Яков Саввич перед революцией

Один из братьев отца, Фёдор, по другим данным – Федул, был во время Гражданской войны командиром отряда «зеленых», воевавших за самостийность Кубани, и, по слухам, его повесили. В эти же годы на Кубани воевал с «зелеными» полк Аркадия Гайдара, известный особой жестокостью и практиковавший повешение пленных. Возможно, между этими фактами есть связь. О жестокостях, сопровождавших борьбу с «зелеными», упоминается в книге А. Л. Литвина «Красный и белый террор в России в 1918–1922 гг.» Там приводится цитата из указания В. И. Ленина: «Прекрасный план! Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом "зеленых" (мы потом на них свалим) пройдем на 10–20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 р. за повешенного…»

Другой брат отца, Василий, закончил в Новочеркасске железнодорожное училище (получать подобное образование было не свойственно казакам), воевал за красных. Погиб он, кажется, в лагере на Соловках.

Племянники отца, сыновья его погибших братьев, достойно сражались в Великую Отечественную войну. Борис Фёдорович (Федулович) был сапером, отличился при форсировании Днепра. В книге «Они были рядом» (Донецк, 1975) есть его рассказ о боевых товарищах. После войны Борис работал в Донбассе на высокой должности в шахтерском деле.

Рассказ моего двоюродного брата Бориса Сироты о своих боевых товарищах (книга «Они были рядом», Донецк 197$)

Второй сын Фёдора, Михаил, воевал на Кавказе, в горных частях, против немецких егерей. После войны жил в Одессе, плавал на судах китобойной флотилии «Слава».

Сестра отца Ксения Яковлевна всю жизнь жила в Краснодаре, в отдельном домике с небольшим тенистым садом. В южную жару в этом саду было приятно сумрачно и прохладно. Она жила вместе с сыном Александром, профессиональным музыкантом. Когда Ксения Яковлевна гостила у нас в Ленинграде, то ходила со мной в Кировский театр. Я был слабо развит музыкально и отчаянно и немного демонстративно скучал во время длиннющих опер на тему российской истории.

Муж Ксении Яковлевны в конце 1930-х был репрессирован и погиб. Сын Александр долго не заводил семью, и это огорчало тетю. Наконец он женился на… дочке полковника КГБ, что по понятным причинам Ксению Яковлевну озадачило. Но радость от женитьбы все пересилила.

Помню, в 1960-х годах я уезжал на поезде из Краснодара. Билет купить (тогда говорили «достать») было невозможно. Новый родственник, тесть Александра, помог моментально. В вагоне по сверхпочтительному отношению проводника я понял, что мое место закреплено за авторитетным ведомством.

Отец рассказывал, что еще мальчиком вместе с Яковом Саввичем ездил верхом в горные аулы, где их принимали как почетных гостей. Еще совсем недавно горцы были противниками казаков, но Яков Саввич уважал свойственные им качества, прежде всего стойкость, мужество, воинскую доблесть, и горцы платили ему тем же. Теплые чувства и интерес к песням, танцам, одежде, культуре, вообще ментальности горцев передались и моему отцу. Для него было бы дико слышать сегодняшние выражения вроде «лицо кавказской национальности».

Сохранилось предание, как роду Сирот досталась земля в станице. Наш общий предок, во времена Екатерины II вместе с другими казаками переселенный с Запорожской Сечи на Кубань, находился в дозоре на сторожевой вышке и подвергся неожиданному нападению горцев. Он отбился в рукопашной схватке, за что и был пожалован земельным наделом.

Яков Саввич умер в годы революции, когда ему было под восемьдесят. Он скончался от сибирской язвы – заразился, разделывая забитую больную корову.

Всего у отца было семь братьев и сестер.

Живя на севере, он немного тосковал и каждое лето стремился на юг. Кубань обычно проезжали ночью. Отец подолгу стоял у открытого окна поезда, в вагон врывался теплый ветер с запахами трав. Сейчас я понимаю, что надо было спросить, о чем он думает, какие картины проносятся у него в голове. В пути отец с нетерпением ждал остановок: выходил на перрон, с удовольствием беседовал с торговками фруктами «за жизнь». Помню, как он разминал в руках южные пряные травы и листья, а потом давал мне понюхать. Он любил и чувствовал кожей те края.

Его казацкая закваска проявлялась в интересе к истории казачества, пренебрежении бытовыми мелочами и удобствами, непритязательности в быту, некотором консерватизме, почтении к авторитетам, сильном патриотизме несколько славянофильского уклона – он недоверчиво относился к западным деятелям, осуждавшим наш тоталитаризм, поддерживавшим диссидентов и вообще издалека болевшим за Россию.

В нашем доме часто спорили на политические темы. Такие кухонные баталии вполголоса происходили тогда во многих семьях. У нас эти споры происходили, как правило, между отцом и сыновьями. Спорили довольно горячо. Отец не поддерживал публичных смелых критиков режима только потому, что считал неправильным выносить сор из избы и вообще публично критиковать свое.

Ирина Мироновна Сирота, жена племянника отца, Николая Николаевича, так описывает типичные казацкие черты в характере мужа: «Вольнолюбие, бесстрашие, широта натуры, романтизм». Видно, что перечень близок к моему.

Отец не любил то, что называл барством. Помню его презрительное выражение «паркетный шаркун». Он уважал труд непосредственных производителей, но не обслуживающих их людей: торговцев, перекупщиков, разного рода посредников…

Он любил украинский юмор, знал украинских писателей, читал на память Тараса Шевченко на обоих языках, напевал мелодии из первой украинской оперы С. С. Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем» и малороссийские песни. В каком-то его удостоверении личности в графе «национальность» было написано «украинец».

Детство отца пришлось на Гражданскую войну. Мальчиком в окопчике, вырытом в саду, он пережидал артиллерийские обстрелы станицы окружившими ее войсками. После таких обстрелов бойцы захватывали в заложники несколько местных жителей и требовали в обмен казачьих лидеров. Так поступали все враждующие стороны. Заложников расстреливали на краю высокого крутого обрыва. Внизу была река. Некоторые из расстреливаемых бросались вниз с обрыва и тем спасались.

Все это происходило на глазах отца. Недавно я прочел, что при очередном взятии красными войсками станиц Лабинского отдела Кубани было казнено 816 казаков, 40 000 домохозяйств разграблено (Родина. 1990. № 10). То есть отец мальчиком видел, по сути, истребление казачества.

Сборник, посвященный памяти моего дяди Н. Н. Сироты

После смерти Якова Саввича отец остался один и стал беспризорником.

О тех временах он не рассказывал, лишь напевал песни вроде:

Так в саду при долине громко пел соловей.А я, мальчик на чужбине, позабыт от людей.Позабыт, позаброшен с молодых юных лет.Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.Вот убьют, и умру, похоронят меня.И никто не узнает, где могила моя.И никто не узнает, и никто не придет,И только ранней весною соловей пропоет.

В конце концов его взяла к себе семья брата, Николая Яковлевича, и тем спасла от бродяжничества. В семье росли свои два сына – Николай и Игорь. Николай впоследствии стал крупным ученым-физиком и масштабным, ярким человеком (см., например, сборник: Воспоминания об академике Н. Н. Сироте. Минск, 2008).

С этой семьей у отца были очень нежные, почтительные отношения. Так к этим людям относилась и вся наша семья.

Николай Яковлевич окончил математический факультет Санкт-Петербургского университета, где у кубанского казачества была квота мест. Работал экономистом. В конце 1930-х погиб в ГУЛАГе. Мать Николая Николаевича, Лина Васильевна, закончила в Петербурге Фребелевские курсы, где готовили педагогов для детских садов. Домашним учителем Лины Васильевны одно время был Алексей Иванович Рыков, видный соратник Ленина. Он отбывал ссылку в Саратове, где тогда жила ее семья.

Помню, как нежно произносила Лина Васильевна «Жора» при встречах с моим отцом.

В Николае Николаевиче, как и в моем отце, было много казачьего, в частности пренебрежение бытовыми удобствами. Однажды я приехал к нему в гости в Минск, где он возглавлял созданный им Институт физики твердого тела и полупроводников Академии наук БССР. Жил он в то время один, семья находилась в Москве. Приехав, я застал его за ужином: Николай Николаевич ел гречневую кашу. Эту же кашу ел его большой пес. Я присоединился к трапезе.

Помню одну историю, рассказанную им: после революции представители советской власти пригласили казачьих офицеров в Краснодарский театр для регистрации и определения на службу. Там же, в театре, все они были арестованы и бесследно исчезли. По-видимому, такой прием был довольно распространенным в то время. Как написано в воспоминаниях И. С. Шмелева, таким же образом Бела Кун в Крыму уничтожил белых офицеров, явившихся по требованию властей на регистрацию.

Но я редко слышал подобные рассказы от Николая Николаевича. Как правило, в домашних «политических» разговорах он был весьма лоялен власти и ее идеологии, что вызывало сильное недоумение моих близких.

Отец учился в Московском индустриально-педагогическом институте им. К. Либкнехта. Среди преподавателей встречались крупные ученые – скажем, физикохимик П. А. Ребиндер и химик Б. Н. Меншуткин. Это было время революционных педагогических новаций: например, бригадного обучения студентов, когда преподавателю мог отвечать один студент за всю группу. В институте отец познакомился с будущей женой, то есть моей мамой. Оба жили в общежитии. Маме переселиться в общежитие посоветовал тайком комсомольский лидер, который ей симпатизировал. Она уже попала в списки на отчисление из-за плохих анкетных данных, а переселение в общежитие почему-то временно уменьшало остроту проблемы.

Когда мама знакомила отца с родителями, ему пришлось представиться евреем. Дело в том, что мамин отец был глубоко верующим человеком и выдать дочь замуж за не еврея было для него немыслимо. Конечно, маминых родителей удивило, что ее знакомый молодой человек не говорит на идиш, но для них придумали какое-то объяснение. Нехама, мамина мама, кажется, догадалась об обмане, но виду не подала. Ситуация поразительная: казак представляется евреем!

Мои будущие родители посещали вечера поэзии в Политехническом музее, слушали Маяковского, Уткина, Есенина; видели корифеев МХАТа и других московских театров, спектакли Всеволода Мейерхольда, Соломона Михоэлса, блиставшего в еврейском театре ГОСЕТ в роли короля Лира. Отец рассказывал, что как-то по общежитию прошел слух, что выступает Троцкий. Потом те, кто пошел его слушать, навсегда пропали.

Отец в те годы ездил на Родину, в станицу Бжедуховскую. Там его однажды, как сына казачьего офицера, посадили под арест в баню. Похожий эпизод был в биографии философа А. Ф. Лосева, выходца из донских казаков. Тот едва избежал ареста, когда приехал на побывку в родной Новочеркасск.

Об «изъянах» в биографиях отцу и маме не давали забыть практически всю жизнь.

После окончания института родителей направили на работу в Сясьстрой, где строился целлюлозно-бумажный комбинат. Мама работала инженером на производстве, отец преподавал химию в профессиональном училище при комбинате и, вероятно, занимал какую-то административную должность – был директором или завучем. В Сясьстрой родители приехали с одним чайником. Из-за обилия клопов им пришлось поставить свою кровать на середину комнаты, а ее ножки поместить – поместить в банки с водой. Но насекомые стали десантироваться с потолка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.