Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате

Василий Песков

Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате

1991-1994

© ИД «Комсомольская правда», 2014 год.

* * *

«Человек – часть природы. Многое роднит человека с животными. И это ничуть не должно оскорблять наши чувства, потому что есть и различия. Принципиальные. Одно из них – моральные законы: совесть, долг, сострадание. Мать человеческая в отличие от матери-птицы как раз на слабом своем дитяти сосредоточит внимание и заботу… Сострадание к слабому – яркая человеческая черта. Болезнь совести свойственна только людям. Животные ее не ведают».

В. Песков

Предисловие

Когда вышли первые десять томов собрания сочинений Василия Михайловича Пескова, в редакцию начали звонить читатели. Кто-то вспоминал о своих встречах с Василием Михайловичем, кто-то присылал фото. Но один звонок был с претензией: «Я читаю Пескова, а вы в предисловии к первому тому писали, что он не имел высшего образования, – несколько возмущенно отчитывал Николай Петрович из подмосковного Дмитрова. – Во-первых, человек без образования не может так великолепно писать. А во-вторых, кто бы его взял в вашу «Комсомольскую правду» без диплома-то!»

Ну, как-то я попытался объяснить Николаю Петровичу, что ошибки нет. Но все-таки, когда мы попрощались, я понял, что все, что говорил, это всего лишь мое слово против его слова.

А тут, перечитывая записки Василия Михайловича, вдруг нашел, собственно, рассказ самого мастера о том, как он стал журналистом «Комсомолки», где проработал всю жизнь.

Думаю, узнать все от самого Пескова интересно будет не только Николаю Петровичу из Дмитрова.

Вот что записал Василий Михайлович:

«…Я увлекся фотографией так, что готов был и ночевать в маленькой комнатке с увеличителем и пузырьками проявителей-закрепителей. Куда пойти учиться, догоняя товарищей, я не знал. Учитывать надо было положенье в семье. Жили бедно, и надо было облегчать заботы отца. Короче, в институт дорога была закрыта. Да почему-то и не тянуло меня в институт. Я уже понимал, как важно в жизни кормиться любимым делом. Любимое дело само шло в руки, но можно ли им кормиться? Мучительно размышляя обо всем, что может меня ожидать, я все же решил, что буду фотографом. В школе мой выбор не одобряли: «Фотографов сейчас: палку брось – попадешь». Чутким сердцем поняла меня только мама – уговорила отца (счастливый день!) купить фотокамеру. И он купил.

…В Воронеже, проходя по главной улице, в то лето увидел я нарядную вывеску «Художественная фотография» и просто остолбенел – это же для меня! Уговорил заведующего, как оказалось, артели взять меня учеником фотографа.

…На мое счастье, вскорости учредили в артели должность разъездного фотографа и решили: молодой и легкий на подъем ученик для этого как раз и годится…

И наступила сразу иная жизнь. Я сделался вольной птицей – снимал свадьбы, похороны, малышей, начинавших ходить, тещ, приехавших в гости, вселенья в квартиры, проводы в армию… Все делал я с радостью. И все получалось – в контору стали звонить с благодарностью. И я почувствовал, что, кажется, не ошибся, ощупью выбирая стезю.

Но жизнь уготовила более ценный подарок. Бродячий фотограф кое-что делал, не только выполняя заказ, но и для своего удовольствия. Однажды мои «творенья» увидел кто-то из молодежной газеты: «Да ты же неплохо снимаешь! Зашел бы к нам…»

С волнением переступил я порог молодежной газеты, с волнением потому, что думал: журналисты – это люди, у которых под пиджаками белые крылья. А люди оказались обыкновенными, доброжелательными, любителями шуток и анекдотов. Несколько снимков моих напечатали. И скоро я стал в газете своим человеком. Тут все необычное и интересное поощрялось. Однажды позвал меня в свой кабинет редактор Борис Иванович Стукалин: «У тебя неплохо получаются и подписи к снимкам. Попробуй что-нибудь написать…» Что я знал в то время? Решил написать о природе, любил которую с раннего детства. Заметка моя («Апрель в лесу») получилась немаленькой – почти на газетную полосу. Но ее напечатали. И в тот же день редактор сказал: «Бросай свою «художественную артель», переходи к нам в редакцию».

В «Молодом коммунаре» я работал три года. Вспоминаю их с благодарностью. Все было мне в радость: газетная суматоха, деловое товарищество, доброжелательность, причастность к серьезному делу, и, главное, я почувствовал: дело это по мне и я должен им дорожить.

В 1956 году с благословения главного редактора послал я заметку в «Комсомольскую правду» (любопытно, что это тоже была «лесная история»). И неожиданно получил телеграмму: «Ваш очерк будет опубликован…» – и называлось число. Жил я за городом, и на вокзале в Воронеже, развернув в урочный день «Комсомолку», увидел свое творенье – очерк и снимок под заголовком «Когда бушевали метели». В «Коммунаре» меня, понятное дело, встретили именинником. А из Москвы позвонили и попросили написать что-либо еще. Я написал. И в редакцию заглянул побеседовать со мной собкор «Комсомолки» в Воронеже Петро Бондаренко.

Дошлый журналист подробно обо всем меня расспросил и сказал напоследок, что речь идет о приглашении на работу в Москву. Я отмахнулся: «Петро, у меня же десятилетка…» Петро прищурил свой единственный глаз и сказал: «А у меня только четыре класса, у Бунина – гимназия, у Горького – начальная школа. Компания, как видишь, не так уж плоха».

И вот уже без малого пятьдесят лет я работаю в «Комсомолке». Я обязан этим множеству добрых людей и самой газете, с которой у меня сложился, как я говорю, «счастливый брак по любви». Работая в «Комсомолке», я многому научился, много повидал в своей стране и побывал во многих уголках мира. Оглядываясь назад, могу сказать: это были счастливые для меня годы. Счастливые еще потому, что, следуя правилу обращения к лучшему в человеке, я обрел чутких читателей и всегда ощущал, что законно ем хлеб за общим нашим столом»…

Подготовил Андрей Дятлов, заместитель главного редактора «Комсомольской правды».

1991

Золотой Доусон

В разное время его называли по-разному: «Город любви», «Париж севера», «Сердце Клондайка». Город, «населенный комарами, собаками и золотоискателями», – добавил Джек Лондон. Сегодня же можно сказать: «населенный туристами». Джек Лондон способствовал этому, десятки раз упомянув Доусон в своих обошедших весь мир рассказах. И сегодня во всех туристских проспектах городок называют «Золотой Доусон».

Рожденный золотой лихорадкой, остро переболевший ею, Доусон должен был умереть, превратиться в город-призрак, каких немало в Америке. Однако дышавший на ладан северный городок с 60-х годов стал возрождаться и превратился в город-музей. Таких городков по свету немало. И если одни из них, например Суздаль, – величественная опера о прошедшем, то Доусон – оперетка: «каков амбар, такова и тень от амбара».

С самолета нынешний Доусон выглядит россыпью невысоких строений в том месте, где речка Клондайк вливается в Юкон. Видно сверху черточки улиц, прогулочный пароходик с черной трубой, комариные толпы туристов у пристани, паром через Юкон…

Мэр города, встречавший нас на летном поле возле Клондайка, дает визитную карточку. На ней – рисунок лопаты и кирки. Мэр копает тут золото в прямом и образном смысле – владеет прииском и отелем, название которому, разумеется, «Эльдорадо». В городе сейчас 1800 жителей. Почти все заняты обслуживанием туристов. Одному из них мэр поручает нас с Сашей Далицким – моим другом и переводчиком, и мы оказываемся пассажирами длинного многоместного экипажа, запряженного парой белых породистых лошадей. Управляет повозкой сухощавый человек в «шестиголонной» шляпе, ковбойских сапожках, кожаных желтых перчатках и, разумеется, с кольтом. Ковбоев в этих местах не было, но это не важно – в оперетке все допускается, было бы колоритно. На зависть многочисленным пешеходам экипаж наш едет по «Всемирной столице золота» – было и такое название городка.

Герой опереточного города – «ковбой».

17 августа 1897 года (история помнит великие даты!) некто Джордж Кормак, ловивший с двумя индейцами рыбу на речке Клондайк, в ручье Бонанза обнаружил золотой самородок. Через несколько дней сотни людей захотели такой же удачи. А когда первые две тонны золотого песка были привезены в Сан-Франциско и телеграф разнес по миру известие о находке золота на Аляске, сто тысяч людей лихорадочным потоком, преодолевая неимоверные препятствия, погибая в нехоженых ранее дебрях, устремились на север. Конторщики, плотники, учителя, адвокаты, торговцы, миссионеры, портные, игроки, полицейские – все, кого вынуждала судьба (в Соединенных Штатах это было время депрессии, безработицы) или кто хотел стать богатым немедленно, шли бок о бок по горным увалам, по ледяным тропам, плыли по озерам и по речным каньонам на лодках, а когда воды сковало морозом, тащились вперед на собаках. Конечным пунктом 700-километрового пути был Доусон, до этого никому не ведомое селеньице на Юконе, летом изводимое тучами комаров, а зимой морозами в пятьдесят градусов.

За несколько суток селеньице, состоявшее из рубленых хижин, превратилось в громадный палаточный лагерь, в котором как грибы росли салуны, игорные дома, наскоро срубленные ночлежки, лавки. Расчет за все велся самой надежной в мире валютой – золотым песком в полотняных, похожих на колбаски мешочках. Обратимся к свидетельству тех, кто изучал специально то бурное время Аляски. «Доусон оказался развеселым палаточным городком с пятитысячным населением и непролазной грязью на главной улице, по обеим сторонам которой выстроились салуны. В них не только пили. В них спали, покупали продукты, совершали сделки, плясали с танцовщицами… и проигрывали золотой песок… Продовольствия не хватало, порция яичницы с ветчиной стоила три с половиной доллара. Со всех концов света в город съехались крупные авантюристы. Великое множество проституток под присмотром конной полиции было переправлено за реку в так называемый Луз таун».

Постепенно в «Париж севера» пришли электричество, телеграф, банки, появился хороший театр, привлекательные дома. Число жителей выросло до двадцати пяти тысяч. По масштабам севера это был уже большой город – Золотая столица, а «провинцией были ручьи, на которых кипела работа».

Добыча золота на Клондайке – это не одиночные одна-две избушки с дымками из труб. Долины золотоносных ручьев на сохранившихся снимках похожи на муравейники: сотни людей, палатки, хижины, горы промытых песков, деревянные желоба, настилы из досок для тачек, пыхтящий локомобиль, вагонетки на рельсах… Счастливцы намывали золотого песка на две тысячи долларов в день. Но счастливцев было немного. Тут кто-то разбогател, кто-то погиб, кто-то вернулся домой беднее, чем был. Всего на Клондайке было добыто более 300 тонн золота. Когда ручьи истощились и приливная волна добытчиков схлынула, оставляя возле речек лопаты, кирки, колесную технику, паровые котлы, горы песка и гальки, Доусон опустел. На древе жизни быть бы ему опавшим листом, но нынешние возможности людей ездить, плавать, летать и жажда все видеть возбудили интерес к страстям, кипевшим тут без малого сто лет назад.

И вот уже «Золотой Доусон» означен во всех туристских проспектах. Три летних месяца река любопытных (шестьдесят тысяч, главным образом европейцы) протекает через эту далекую точку севера. И Доусон вымывает золото из карманов сюда приезжающих.

Каким образом? Ну, во-первых, вот – казино. Тут, как и прежде, возле рулетки можно оставить немалую сумму. Вот гостиница. Для владельца она в самом деле как ручей Эльдорадо – сто двадцать долларов в сутки. Вот музей, где можно увидеть скопище поржавевшего, «дышащего историей» железа – старые паровозы, локомобили, кирки, ножи, лопаты, котлы, фонари, весы, на которых отмеряли золотой песок, подсвечники из салунов, утюги, зеркала из публичных домов. Это все и само по себе интересно как бытовое ретро, но тут за каждой железкой стоит знаменитая лихорадка.

Вот вблизи современной гостиницы покосившийся рубленый дом «тех времен». Его охраняет закон как ценность истории. Таких объектов в Доусоне тридцать пять – домишки, хижины, лавки, амбары, здание почты. Мэр, подсевший к нам в экипаж, сказал «ковбою»:

– К театру…

Театр только что отреставрирован. Два яруса и партер сверкают полировкой красного дерева. Высокое помещение залито потоками непривычного желтоватого света. Мэр, довольный, что мы заметили это, показывает нам лампочки: «Времена Эдисона. Специально заказывали такие при реставрации». В театре есть труппа актеров. Шекспира, разумеется, тут не ставят. Как и «в те времена» – водевили, комедии, канкан танцовщиц.

Колорит «города золотой лихорадки» изобретательно поддерживается. Служащие отелей, магазинов, почты, музеев одеты, как одевались сто лет назад, – шляпки, передники, длинные пышные юбки. «Смотрите, под верхней – еще нижняя, белая», – показала свои наряды стайке туристов веселая провожатая. На сезон – подработать – в Доусон приезжают студенты. Для них, как в театре, существует специальный гардероб – примеряй, что подходит для твоей роли. Их инструктируют: «Во всем должна быть легкость, даже некое легкомыслие. В такой атмосфере люди охотнее расстаются с деньгами и уезжают довольными, что тут побывали».

– Рекомендую, познакомьтесь с этим джентльменом, – сказал нам мэр, попросивший «ковбоя» остановиться у живописной конторы-хижины, где продавались билеты на пароходную прогулку по Юкону.

Подмигнув, мэр поспешил по каким-то своим делам, а мы на час оказались в обществе капитана Дика Стивенсона. Капитан задумчиво сидел на ступеньках конторы, из окошка которой выглядывала его жена – продавщица билетов. Капитан, как и старенький его пароходик времен Марка Твена, был колоритен – нос красный, небрит, слегка выпивший (а может, так полагалось себя подавать), он немедленно пригласил нас стать членами клуба «Соленый палец». Мы, конечно, пожелали узнать, что за клуб. Оказалось, во времена золотой лихорадки собиралась тут компания выпивох. Принимали в нее лишь тех, кто мог опрокинуть стакан настойки… на отмороженном пальце. Такого рода исторический факт в Доусоне мог иметь место. Неопределенного возраста Дик Стивенсон решил традицию возродить. В клуб принимаются все посетители Доусона. Дик принес книгу записей клуба:

– Вот, смотрите – голландцы, немцы, французы, испанцы, норвежцы, янки… русских пока что нет. Будете первым. Взнос – бутылка виски или, если хотите, водки. Посидим, поговорим. Хотите, выпьем. И вы – члены клуба «Соленый палец».

Чтобы рассеять наши сомнения в серьезности дела, Дик полез в карман капитанской куртки и достал стеклянную баночку с солью, в которой, глазам не поверили, лежал… посиневший, с большим ногтем палец мужской ноги.

– Один знакомый хирург, член клуба, прислал мне в подарок. Говорит, ампутировал у обморозившегося охотника.

Пока мы мирно беседовали с капитаном, вокруг собралась толпа любопытных туристов. Накрахмаленные старушки-американки ахали, молодежь хохотала. Невозмутимым оставался лишь капитан, выдававший за умеренный взнос свидетельство о вступлении в клуб… То ли кто-то придумал сюжетик и нашел на колоритную роль подходящего человека, а может, Дик Стивенсон, выросший тут, на Юконе, несет в своих генах дух «того времени» и пришелся ко двору в опереточном городке. Останавливает внимание, запоминается, что еще нужно?

Самое ходовое слово в «Золотом Доусоне» – «золото». Все тут золотом дышит, все вокруг золота вертится, на всем лежит его романтический отблеск. Постройки, музейные экспонаты, названия ресторанов, улиц, гостиниц, сувенирных лавок и окрестных местечек, куда зазывают туристов, – все так или иначе связано с золотом. На выходе из городка, просунув голову в дырку разрисованного полотна, вы можете сняться в образе бородатого золотоискателя. На память Доусон предлагает купить бесчисленное количество изделий – кольца, броши, часы, браслеты. А можно купить золотой самородок или щепотку золотого песка.

Мэр города во время праздничных и деловых церемоний надевает на шею золотую медаль, алая лента которой украшена шестнадцатью самородками – по числу золотоносных ручьев Клондайка. Я попросил мэра: нельзя ли взглянуть на медаль?

– Почему же нельзя, пожалуйста. – Мэр открыл сейф. – Красивая штука. Надевая ее на шею, я становлюсь дороже сразу на двадцать три тысячи долларов.

Золото, золото… Золотой в этом городе кажется даже пыль, поднятая ногами туристов.

В завершение впечатлений тут можно и самому попытаться намыть пылинки металла. Платишь доллар – тебе дают похожий на банную шайку железный лоток. Загребаешь им из ручья порцию гальки с песком и начинаешь, меняя почаще воду, вертеть лоток. Уходит муть – выбираешь руками гальку. Золото, даже малая его крупинка, ляжет на дно, а все остальное надо терпеливо смыть. В этом вся технология добычи золота, известная человечеству уже шесть тысяч лет. Она одинакова, вертишь ли этот лоток или работает громадная, как пароход, драга… Я отчаялся разглядеть в тонком слое песка желанную золотую пылинку. Но мне сказали: не надо сдаваться. И наконец вот они, блеснули две золотые пылинки! Их тут же упаковали в стеклянную, заполненную водой капсулу и вручили ее вместе с похожим на бумажные деньги свидетельством о том, что такой-то был на Клондайке, мыл золото и кое-чего добился. Таков финал оперетты с названием «Золотой Доусон».

Джон Бинклей, зная, как мне хотелось «намочить нос» в Клондайке, показал тропку, по которой от аэродрома можно сбежать к реке… И вот он, Клондайк, тысячи лет перетиравший кварц, в котором спрятаны жилки металла, рождающего человеческие страсти. Обыкновенная речка, бегущая по камням. Не очень глубокая, говорливая. По берегам – заросли трав, ивняка, осин и ольшаника. Пяти минут мне хватило разуться, забрести в воду и смыть с лица пыль. Клондайк – речка, каких тут тысячи. Но тридцать лет после покупки Аляски Соединенными Штатами она пребывала в безвестности. Клондайк заставил о ней говорить.

Бросив на прощание пару камешков в воду, я побежал к самолету. А минут через десять мы опять увидели Доусон сверху, сделали над ним круг, уже узнавая, что и где в городе расположено.

Хорошо поработав в короткое лето, зимой, подобно местным медведям, городок засыпает. Тысяча восемьсот его жителей отдыхают от наплыва туристов – охотятся, пилят лес, запасаются сувенирами из меха, дерева и, конечно, из золота, которое тут помаленьку все еще добывают.

• Фото автора. 19 февраля 1991 г.

Семейное дело Бинклей

Приезжающий на Аляску непременно сунет нос в туристский проспект. И там среди ярких картинок он непременно увидит пароход, вызывающий в памяти Марка Твена, – высокая труба с черным ажурным кокошником, сзади – гребное красное колесо, нарядные палубы… И если пути приведут человека в Фэрбанкс, тут пароход он увидит едва ли не на каждом рекламном листе. И, конечно, у него появится желание прокатиться на этой посудине, напоминающей постройки знаменитого Диснейленда, потому что дым из трубы не идет, гребное колесо на корме крутит не паровая машина, а дизель.

Аляскинец Джон Бинклей, когда мы с ним познакомились, рассказал историю судна и пригласил в Фэрбанкс.

– Я штурман. Если появишься в навигацию, считай себя почетным пассажиром. Доверю даже штурвальное колесо…

Некоторые мечты и планы сбываются. Июнь. Жара под тридцать. В числе тысячи пассажиров поднимаюсь на борт «Дискавери». Публика со всей Америки путешествует по Аляске, и вот он перед ней – знакомый по картинкам «колесник». На главной палубе с микрофоном, в фуражке с «крабом» – загорелый, обаятельный капитан, сошедший, кажется, с голливудских экранов. Рядом – жена капитана. Ее роль: всех устроить, удобно расположить, всем улыбнуться и, если капитан уйдет в рубку, взять микрофон и продолжить рассказ обо всем, что видят с борта туристы.

В рубке двое сыновей капитана Бинклей – Скип и Джон, оба дипломированные штурманы. Река Чена подходит больше для лодок. «Дискавери» на ней тесно. Но штурманы дело знают – отчаливаем, разворачиваемся и плывем.

И сразу начинаются чудеса путешествия. По левому борту с небольшого поселкового аэродрома почти рядом с судном круто вверх взмывает маленький самолет. «Сорвиголова», настоящий аляскинский буш-пилот!» – говорит в микрофон капитан. И все, кто стоял по левому борту, ахнули, восхищенные – надо же, как повезло увидеть такое. «А в этом домике ночевал приезжавший на Аляску президент Рейган…» «Дискавери» наклоняется теперь на правый борт. Но если места у борта недостает, можно наблюдать за берегом прямо в салоне на телеэкранах.

Бинклеи у пароходного колеса.

Речка Чена течет в глинистых, опушенных ивняком и ольшаником берегах. В светлом мелком осиннике островами темнеют высокие ели. Синеют вдалеке горы. Капитан объясняет: когда-то индейцы плавали тут на легких, из бересты лодках, ловили бобров, а в горных долинах подстерегали оленей…

Между тем первая остановка. И сразу из-за леса к берегу, подымая нартами пыль, мчится собачья упряжка. Сюрприз: управляет собаками знаменитая Мэри Шилз, первая женщина, участвовавшая в тысячекилометровых аляскинских гонках. Мэри показывает, как запрягают собак, демонстрирует нарты, поклажу, под визг ребятишек и взрослых на палубе делает круг по поляне. И мы отплываем. Еще одна остановка – индейская деревушка. Стоят приземистые бревенчатые хибарки. Горит костер, вялится на вешалах рыба, на стене хижины растянута шкура медведя, висят охотничьи ловушки, гарпуны, старушка аборигенка при появлении туристов берется за вышивку бисером, старик-индеец, спасаясь от комаров у костра, плетет корзину…

Многовато сюрпризов за короткое время. Но мы имеем дело с нынешним феноменом туризма. Когда-то «Дискавери» ходил на Юкон. Но желающих путешествовать стало много. Высаживать сотни туристов и наводнять ими индейские деревушки? Этот путь ничего хорошего не сулил. Да и не все хотели долго и утомительно плавать. Выход был найден. Придумали водный маршрут с элементами музея и знаменитого Диснейленда. В нужных местах на реке построили индейскую деревушку («лучше, чем настоящая»), построили домик в лесу и поселили в нем знаменитую Мэри Шилз. За каждый выход к пароходу ей платят семьдесят пять долларов. Платят живущим в поселке индейцам. Буш-пилот, лихо взлетающий при отходе «Дискавери», – местный водопроводчик, имеющий свой самолет. За каждый взлет ему платят тридцать пять долларов. И когда в воде возле судна вдруг видишь вольно гуляющего бобра, то первая мысль: зверь тоже работает по контракту. Для участников путешествия кухня подготовки сюрпризов, конечно, остается «за кадром». Они о ней только догадываются и вовсе не осуждают. Напротив, счастливы. Не надо кормить комаров и мять ботинками грязь в какой-нибудь хижине. Все видно с палубы. Все доступно и малышу, сидящему на плечах у отца, и накрахмаленной, не утерявшей интереса к жизни старушке, прилетевшей на Аляску из Оклахомы. Восемнадцать километров – четыре часа – тридцать пять долларов с человека. Такова арифметика путешествия на «Дискавери». Это, конечно, ветка на древе нынешней массовой культуры. Но вольному воля. Хочешь настоящее путешествие – снаряжай лодку, бери на плечи рюкзак, будь готов к единоборству с аляскинскими комарами, к встрече с медведями. Таких туристов немало. Но большинство предпочитают тур на «Дискавери» – доступная информация об Аляске, хорошие впечатления, снимки на память и почти домашний комфорт…

«Дискавери» между тем из реки Чены входит в Танану, левый приток великого Юкона. Сразу видно – иная вода. В чистой и светлой Чене отражается голубизна неба, Танана – мутная, серая. Течение быстрое, единого русла нет – много притоков и островов. Стоящий у руля Джон смотрит в оба. Ход «Дискавери» убавляет возле рыбной ловушки, известной только тут, на Аляске. На оси, укрепленной в стоящей на якоре раме из бревен, вертятся два сетчатых черпака. Течение крутит вертикально стоящее колесо. Время от времени черпаки захватывают в воде идущую на нерест рыбу. В верхней точке подъема с пологого дна черпака рыба скатывается в боковой ящик – накопитель. Надежно и просто днем и ночью работает этот изобретенный невесть когда индейцами автомат. Приезжай только выгрести рыбу. Это последняя изюминка путешествия. «Дискавери» ищет место пошире для разворота. И вот опять мы в объятиях берегов голубой Чены. Плывем уже без остановок. Тысяча пассажиров шумно переживает увиденное, заедает впечатление бутербродами и мороженым, то и дело «стреляет» шампанское. Покупаются сувениры – банки консервов, майки, открытки с портретами капитана. И все хотят получить автограф у обаятельного человека на купленной тут же красочной книге, в которой рассказано о четырех поколениях семьи Бинклей – речников на Аляске.