Ловушка для Бесси

Ловушка для Бесси

Лариса Валерьевна Капицына

© Лариса Валерьевна Капицына, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорис

В мае 1916 года, Дорис О. Райли, тридцатишестилетняя учительница из школы для девочек в Портсмуте, ужинала у себя в комнате и просматривала вечерние газеты.

К вечеру она уставала настолько, что сил едва хватало, чтобы наскоро проглотить скудный ужин и лечь спать. Но иногда, она позволяла себе читать за столом, поскольку чтение отвлекало ее от мыслей о школе. Это была едва ли не единственная ее дурная привычка, в остальном это была собранная, волевая и чрезвычайно уверенная в себе дама. По крайней мере, так говорили все кто ее знал. Под ее классным руководством находились тридцать девочек из рабочих семей, и далеко не каждая воспитанница была образцом благонравия. Крепкие нервы и выдержка при такой работе были просто необходимы. Может, из-за холодного, неприницаемого выражения лица, а может из-за того, что всякий раз, когда она прибегала к наказанию, ее пальцы, прохладные и жесткие, оставляли на коже весьма болезненные следы, ученицы прозвали ее «Жезеная Дорис». Она знала об этом и втайне гордилась этим прозвищем.

Глотая безвкусные тушеные овощи с кусочками жесткой говядины, Дорис читала гезетные заголовки, и ее тонкие губы искажала холодная усмешка.

Все центральные полосы были заняты освещением судебного процесса над неким Питером Смитом, который обвинялся в том, что с декабря 1914 года по апрель 1916 убил трех женщин с целью получения страховки. В разное время эти женщины являлись его женами и по просьбе мужа страховали свою жизнь на большие суммы, после чего Смит убивал их и беспрепятственно получал деньги согласно страховому договору.

Освещение громких судебных процессов было делом модным, но мисс О, Райли считала, что газетчики наживаются на скандалах и сенсациях, и относилась к написанному с большим недоверием. «Зловещие заголовки, шокирующие подробности, леденящие душу фотографии – все это лишь для того, чтобы пощекотать нервишки обывателю», – думала Железная Дорис, презрительно улыбаясь.

«Смит приговорен к повешенью!», «Присяжные признали Смита виновным!», «Убийцу ждет виселица!» – кричали заголовки.

Мисс О, Райли быстро пробежала глазами одну из статей, не слишком вдумываясь в ее смысл. Она только ощутила смутное беспокойство и прислушалась к себе. Не понимая, что могло ее взволновать, она прочла статью еще раз, более внимательно. Смита арестовали как раз в Портсмуте, на одной из центральных улиц возле головного офиса страховой компании «Санрайс иншуранс», где он намеревался получить страховые после смерти третьей жены.

«Вот оно что!» – Мисс О, Райли поморщилась. Сама мысль, что убийца находился в этом городе, была ей отвратительна. И хотя Дорис редко бывала в центре (школа и дом, где она снимала комнату, располагались на окраине), ей стало не по себе.

Она мельком взглянула на фото убийцы и хотела отложить газету. Но сердце у нее вдруг отчаянно забилось. Дорис приподнялась со стула, в глазах у нее потемнело, и она ухватилась за крышку стола, чтобы не упасть. Ей стоило немалых усилий заставить себя снова взглянуть на фото. Но она сделала это, и теперь рассматривала снимок во все глаза.

Она узнала его.

Конечно, это был он, мужчина, который ночевал у нее месяц назад, а утром, пока она спала, таинственно исчез. Вместе с ним исчезли скромные накопления за полгода и золотой кулон, подарок покойных родителей на совершеннолетие. На фото Смит выглядел, разумеется, не таким лощеным и респектабельным. На руках у него были наручники и взгляд жалкий и растерянный. Очевидно, его засняли в момент оглашения проговора.

Дорис долго стояла у раскрытого окна, жадно вдыхая свежий вечерний воздух, стараясь успокоиться и взять себя в руки. Вернувшись к столу и, вцепившись в газетный лист, она прочла статью от первой до последней буквы, хотя руки у нее ходили ходуном и строчки прыгали перед глазами.

Во вступительной речи представитель обвинения сообщил, что Смит выбирал своих жертв из одиноких, немолодых, физически и духовно ущербных женщин, обделенных вниманием мужчин. Поначалу Дорис оскорбилась, но вглядевшись в небольшое настенное зеркало, в которое наспех смотрелась каждое утро, пришла к выводу, что в этих словах есть доля истины. В зеркале отразились светло-карие небольшие глаза, пожалуй, слишком близко поставленные, широкие почти мужские брови, тонкий, хрящеватый нос. Конечно, красавицей ее не назовешь. Главное, лицо уже стало блеклым и невыразительным, утратило краски молодости, которые так нравятся мужчинам. Увы! Приходилось признать, что мисс О, Райли полностью соответствовала такому описанию: она была одинока, малопривлекательна и немолода.

Она была не просто обделена мужским вниманием, она уже не помнила, что это такое. Может быть потому, заинтересованный взгляд, брошенный на нее незнакомым мужчиной, довольно приятным, перевернул что-то в ее душе, и она поступила так необдуманно.

Дорис познакомилась с ним в поезде, когда возвращалась в Портсмут от подруги, такой же одинокой и непривлекательной, как она сама. Поймав на себе его внимательный взгляд, она разволновалась, а когда он случайно коснулся ее руки, вздрогнула и ощутила легкое возбуждение, которое так привыкла подавлять в себе все эти годы.

Ей он сказал, что его зовут Девид

Он представился вдовцом и сообщил, что год назад потерял жену и двух дочек, девочек семи и двенадцати лет. При этом у него сделалось такое убитое лицо и рука, державшая папиросу мелко задрожала, так что Дорис немедленно прониклась к нему сочувствием и до конца поездки старательно избегала вопросов на личную тему. И еще она подумала, что они оба бесконечно одиноки в этом мире, и оба ищут родственную душу, с которой можно разделить одиночество.

Он проводил ее до дома, и она, сама не зная для чего, указала ему на свои окна. Вечером, ложась спать, миссис О, Райли услышала осторожный стук в окно. Ступая по длинному, узкому коридору и освещая себе путь дешевой трехпенсовой свечой, Дорис пошла открывать, успокаивая себя тем, что они просто мило проведут вечер в ее комнате, немного поболтают и может быть, кто знает! понравятся друг другу настолько, что эта случайная встреча перерастет в нечто большее. Но в глубине души она сознавала, что лжет себе, потому что стоило им взглянуть друг на друга, между ними возникло влечение настолько сильное, что противиться ему было невозможно. Как только они оказались в комнате, он немедленно обнял ее, поцеловал, и не дав ей опомниться, вскинул на руки и отнес на кровать.

Мисс О, Райли была не склонна к любовным авантюрам. Она с презрительной усмешкой относилась к наивным дурочкам, которые наслушавшись сентиментального вздора, позволяли мужчинам использовать себя, поскольку была уверена, что с ней ничего подобного случиться не может. Будучи наблюдательной и неплохо зная людей, она сразу чувствовала если кто-то лжет и представляется не тем, кем является на самом деле. Но в этом человеке было нечто столь располагающее, что заставляло довериться ему вполне. Он как-будто воплощал в себе все, что Дорис ценила в мужчинах – сдержанность, немногословность и в то же время нежность.

В общем, Дорис пришла тогда к горькому выводу, что если в один прекрасный день какой-нибудь негодяй вздумает вас облапошить, то непременно сделает это, чтобы вы там о себе не возомнили. Весь вопрос в том, насколько хорошо он знает свое дело.

Проснувшись и обнаружив пропажу, она, конечно, испугалась. Испугалась и подумала, что если бы проснулась в тот момент, когда он рылся в ее вещах, он мог запугать ее и даже избить. Он знал, что она не станет звать на помощь и поднимать шум. Ведь для нее было крайне важно, чтобы его визит остался тайным. Огласка могла повредить ее репутации. Потом она немного успокоилась и посчитала его мелким воришкой, прохвостом, который наврал с три короба, чтобы поживиться за ее счет. И все же… И все же она хотела верить, что нашептывая ей ночью какая она милая, славная, какая у нее обворожительная улыбка и что с того момента, как увидел ее, он мечтал только об одном – остаться с ней наедине, он не совсем лгал. Ведь такие слова не говорят просто так, не любя хоть чуть-чуть…

Она даже придумала ему оправдание. Может быть, думала Дорис, он не вор, а человек, который попал в затруднительное положение. Ведь такое бывает очень часто, особенно теперь, когда идет война, и люди бродят как неприкаянные, без семьи, без крова, без работы. Она даже надеялась (господи, какая она была дура!), что он явится к ней однажды с виноватой улыбкой на лице и все объяснит.

Теперь, с отвращением глядя на нечеткую фотографию и желая быть честной с собой до конца, она спрашивала себя: что было бы, если бы Смит, или как бы он там не назывался, не сбежал утром, пока она спала, а остался бы? Что, если бы он стал ухаживать за ней? Разве не об этом мечтала она, неистово прижимаясь к нему в любовном угаре, словно стараясь воздать себе за все прошлые и будущие одинокие ночи? Если бы он захотел жениться на ней, она была бы счастлива и сделала все, что бы он не попросил, вышла бы за него замуж, застраховала свою жизнь… И может быть теперь ее имя тоже значилось бы в газетах, а сама она, холодная и мертвая, лежала бы на портсмутском кладбище, и не нашлось бы ни одной живой души, которая пожалела бы ее или вспомнила добрым словом… Леденящий холодок запоздалого страха пробежал у нее по спине.

Забравшись с ногами на узкую неудобную кровать и накрывшись пледом, она долго и безутешно плакала над своей жалкой и некчемной жизнью.

К утру Дорис успокоилась и перестала дрожать. Она решила, что завтра соберется, пострается забыть обо всем, что с ней случилось, и к восьми часам, минута в минуту, собранная и аккуратная, как всегда, явится в класс. Но сегодня она никуда не пойдет. Она останется дома и попробует понять, что с ней произошло.

Это была уже другая Дорис. Жесткие складки залегли у нее возле губ, и уже никакая сила не могла стереть их с лица. Она решила, что с любовью для нее покончено.

Снова и снова перечитывая газеты, она думала, что возможно, в глубине души она распущенная, неудовлетворенная истеричка, у которой под напускной сдержанностью, даже холодностью, бушует вулкан настоящих страстей. Но ведь были и другие женщины, которые поступили также неосмотрительно. Только им повезло гораздо меньше, и они расплатились за свое короткое счастье жизнями.

В газетах почти ничего не говорилось о несчастных жертвах Смита. Назывались только имена и возраст: Элис Стоккер, двадцати трех лет, Патриция Дэвис, тридцати девяти лет, Бесси Смит тридцати двух лет. Все они были одинокими, небогатыми провинциалками.

Из родственников на суде присутствовала только двоюродная сестра Бесси Смит, которая во время речи обвинителя два раза теряла сознание, и в конце-концов ей пришлось покинуть зал заседания.

Судьбы этих женщин будто списали под копирку.

Смит женился на них, вез в свдебное путешествие, по пути или уже на месте оформлял страховку, а через несколько дней их находили мертвыми в ванне. Вызванные на место происшествия врачи и коронеры, констатировали смерть в результате несчастного случая, и поскольку на телах женщин не было никаких синяков, царапин и ссадин, которые неизбежны в случае насильственного утопления, Смит совершенно спокойно избегал возмездия и получал деньги за убийства собственных жен.

Никто не интересовался личностями погибших, точно они явились на свет только затем, чтобы сыграть свою жалкую роль в этом трагическом спектакле и исчезнуть так же незаметно, как прожили свою жизнь. У публики сложилось впечатление, что они были глупыми, наивными и сексуально озабоченными. Им никто не сочувствовал, их никто не жалел и о них забыли сразу, как только судья вынес приговор.

Между тем, это были три совершенно непохожие женщины, пришедшие к своему трагическому концу разными путями.

Элис

– Мисс Барнхем! Вас срочно зовет к себе доктор Келли.

– Как дела, Дьюи?

– Плохо, мисс Барнхем. Почти всю ночь не спали. Поступило много раненых. А лейтенант Кросли бредил ночью, и у него жар. Должно быть, будут делать повторную операцию.

– Господи, какой ужас! Ведь ему только три дня назад отняли ногу!

– Доктор говорит, что гангрена поднялась выше и, если дошло до брюшной полости, то операция ему не поможет.

– О! Зачем же тогда мучить его?

– Всегда есть надежда…

Такими словами перекидывались работники госпиталя. Те, кто пришел утром, говорили бодро, те, кто дежурил ночью, валились с ног от усталости и разговаривали тихо и неохотно. Госпиталь напоминал огромный улей, где с утра до поздней ночи сновали взад и вперед люди, толкали друг друга, кричали, бегали по длинным, узким коридорам. Кто-то выздоравливал, кого-то готовили к операции, кого-то ругали за медлительность. Врачи и санитары выбегали на улицу покурить между операциями. Медсестры сносились как угорелые с чистыми бинтами, с носилками, с окровавленными простынями.

Элис Барнхем видела эту картину каждый день. Иногда утром, как сегодня, иногда вечером. Она так привыкла к людским страданиям, что почти не обращала на них внимания, а ведь первые недели в госпитале были для нее очень тяжелыми. Вид крови, гноящихся ран, тяжелый запах и самое страшное – тела умерших людей! – к этому нелегко привыкнуть. Но она привыкла.

В госпитале ее очень любили. Не только за добрый нрав, но и за необыкновенную внешность, которой наделил ее господь. Элис хотелось думать, что она похожа на мать, которой давно не было на свете. Каждый год они с отцом отмечали дату ее рождения и дату смерти. В раннем детстве у Элис еще сохранялись смутные воспоминания, но когда ей было лет семнадцать, она честно сказала отцу:

– Знаешь, папа, а ведь я ее совсем не помню, – и улыбнулась виноватой улыбкой.

Мистер Барнхем тогда печально покачал головой.

– Ты не виновата, дочка. Ты была совсем ребенком, когда она покинула нас.

– А какая она была? Я на нее похожа?

– Что ты! Она была светловолосой и тоненькой, и у нее были большие голубые глаза.

Элис вздохнула тогда. Значит, они были совсем не похожи, потому что она была брюнеткой среднего роста, чуть полноватой, с высокой большой грудью и тонкой талией. Красоту ее ног оценить было довольно трудно из-за длинной пышной юбки и накрахмаленного передника, спускавшегося почти до самого пола. Но все не сомневались, что ноги у нее тоже очень красивые. Однако самым замечательным было ее лицо – такое чудесное, нежное с большими карими глазами и с пухлыми губами и чуть вздернутым носиком. А уж если мисс Барнхем улыбалась, то всем открывалась ее ослепительная белозубая улыбка и ямочки на щеках. В госпитале не было ни одного мужчины, который мог бы остаться равнодушным к ее красоте, и все без исключения считали ее совершенством.

– Доброе утро, мисс Барнхем! – Позвольте вам помочь, мисс Барнхем, голубушка!

– А вот и мисс Барнхем заступила. Теперь день пойдет быстрее. – так они приветствовали ее с утра и улыбались ей весело.

Правда, мужчины есть мужчины, особенно военные. Их вниманием не были обделены и менее красивые девушки. Люди изголодались по любви, и, не смотря на страдания, кровь и смерть, воздух в госпитале был словно пропитан любовью. Мужчины вели себя здесь по-особенному. Среди них попадались обаятельные и не очень, из богатых и совсем бедных семей. У кого-то были жены и невесты, кто-то был всегда одинок. Но здесь они словно забывали об этом. Каждый делал вид, будто сестра из госпиталя Уилоби, даже самая некрасивая и непривлекательная – предел его мечтаний. Начинались ухаживания, соблазнения, записки с признаниями, попытки назначить свидание. Многие девушки попадались на это. Например, Мэри Грант сошлась с одним капитаном, ходила за ним как за ребенком (у него было тяжелое ранение плеча) и, конечно, переспала с ним несколько раз. Она рассчитывала, что когда он окончательно поправится, они смогут пожениться. Может капитан ей пообещал, а может Мэри сама нафантазировала. Только, когда он поправился, за ним приехала жена. Капитан любезно представил ей Мэри.

– Вот, дорогая, эта девушка выходила меня. Она просто ангел. Без нее я бы точно пропал.

– О! Благодарю вас! – супруга капитана схватила Мэри за руку и тряхнула ее энергично. Она ни о чем не догадывалась. – Вы сама доброта!

В знак благодарности супруги оставили Мэри немного денег, и счастливые, покинули госпиталь, а Мэри долго плакала в кладовой с отвращением глядя на тоненькую грязную пачку на краю стола.

В госпитале долго обсуждали этот случай, и у всех было разное мнение. Одни говорили, что капитан – негодяй и поступил с Мэри очень подло. Другие посмеивались и считали, что Мэри сама хотела «поймать» его, но он оказался умнее.

– Ей еще повезло, что она не забеременела, – утверждала Лиза Кендал, девушка симпатичная и весьма увернная в себе. – Полгода назад одна медсестра уволилась, потому что осталась с ребенком, а ее сержант уехал домой и думать о ней забыл.

– Разве нельзя было пожаловаться начальству? – робко спрашивали девушки.

– Кому? Да и доказать еще надо. Девушка должна думать своей головой. Вот ты, Кэти, так и таешь, когда твой лейтенант Аллен пишет тебе любовные записки и целует ручки.

– Я ничего такого ему не позволяю! – возмущенно оправдывалась Кэти, миловидная толстушка лет двадцати.

– Все так говорят! – отмахивалась Лиза. – Начинается все с записок, а кончается ребенком.

Девушки задумывались. Почти у каждой был в госпитале поклонник или мужчина, который ей очень нравился. Наслушавшись таких разговоров, девушки твердо решали про себя, что не позволят никаких вольностей, пока не получат предложения. Остаться с ребенком, без помощи, без мужа в такие тяжелые времена – это участь, которой не пожелаешь и врагу.

Но шло время, и все забывалось. Кто-то не мог устоять против ласковых объятий и красноречивых обещаний. Кто-то добивался своего и, дождавшись предложения, уезжал со своим женихом или мужем начинать новую жизнь.

Все это было не для Элис.

Ведь у нее был Грем. Самый лучший мужчина на свете.

Она совсем скоро выйдет замуж, и уж Грем-то ее точно не обманет.

Она даже не старалась быть верной. Просто для нее на свете был один мужчина. Поэтому Элис с легкостью отшивала всех ухажоров и вела себя с ними как с маленькмим детьми, беспомощными и глупыми. Поведение ее было настолько безупречным, что вскоре все раненные почувствовали, что добиться внимания мисс Барнхем, пожалуй что, невозможно. Они были почтительны и смотрели на нее с обожанием, но никогда не пытались грубо приставать к ней, предпочитая заняться кем-то более доступным.

Город оживал по вечерам, везде можно было видеть обнимающиеся парочки. Девушки, нарядные и веселые, шумными стайками бегали по городу в поисках кавалеров. Единственный кинотеатр по вечерам был забит до отказа. Молодые люди и девушки только и ждали, когда в зале погаснет свет, чтобы, забыв про фильм, целоваться в свое удовольствие.

Пожилые горожане относились к такому поведению критически. Вязть хотя бы отца Элис. «Девицы точно с ума посходили. – частенько ворчал он. – Готовы повеситься на первого встречного. Совсем забыли о стыде и скромности.» Он никогда не заговаривал с Элис о том, что она должна быть скромной и высоко ценить свою девственность. Он воспитал ее в строгости и верил в ее добродетель. Элис совсем не походила на всех этих сумасшедших девиц, что носились по городу, размалеванные, с пышными прическами, помешанные на мужчинах. Мистер Барнхем представить себе не мог, чтобы его дочь кокетничала, завлекала… Для этого она была слишком простодушна, слишком чиста. Когда он окликал ее, она поворачивала голову и смотрела на него таким безмятежным, таким открытым взглядом, что он ни на минуту не сомневался в ее порядочности. Впрочем, если она надевала новую юбку или шляпку по-моднее, он оглядывал ее недовольно. «Зачем ты так нарядилась, дочка? Не стоит привлекать к себе внимание. Ты и так красивая девушка. Слишком яркий наряд тебе ни к чему.» Иногда по простоте душевной, Элис рассказывала ему что какая-нибудь девушка из госпиталя попала в затруднительное положение. Он слушал ее внимательно и обязательно говорил, пожимая плечами: «Что ж, дочка, эта девушка сама виновата. Нужно помнить себя. С порядочной девушкой ничего подобного случится не может.» От его слов веяло такой убежденностью, что Элис безоговорочно верила ему. Но, когда утром, по дороге на работу, Элис видела целый поток женщин, красивых и не слишком, молодых и в годах, каждая из которых мечтала только об одном – встретить своего Джона или Питера, завести семью, детей, она начинала сомневаться в его правоте. Этих женщин было так много, а молодых, здоровых мужчин – так мало. Оставался госпиталь, в который женщин со всей округи тянуло как магнитом. Все они нанимались на добровольные дежурства по выходным. Разряженные, с подведенными в соответствии с модой глазами, они торчали у входа, расточая призывные улыбки и бросая по сторонам быстрые, жадные взгляды. Каждая надеялась, если не найти своего суженного, то хотя бы услышать комплимент в свой адрес, увидеть улыбку, адресованную ей, прочесть интерес к своей персоне со стороны какого-нибудь мужчины, пусть даже и не очень привлекательного. Раненные, особенно из тех, что уже шли на поправку, более чем охотно шли на встречу этим желаниям. Они тоже долго, очень долго ощущали на себе отсутствие женской ласки и красоты. Правда, их намерения были более конкретными. Каждый хотел завести интрижку с Мери или Гейл, насладиться ею сполна, а потом уехать на родину и забыть о том, что было в госпитале Уилоби в 1914 г.

Каждый день какая-нибудь Мэри или Гейл уходила в подсобку, чтобы тайком поплакать над разбитым сердцем, из-за того что ее возлюбленный уезжал навсегда или больше не захотел с ней видеться по вечерам и переключил свое внимание на другую девушку. И тогда Элис думала, что, пожалуй, отец прав. Эти девушки слишком доверчивы, слишком легковерны.

Сама Элис вела себя очень сдержанно, хотя и дружелюбно, и всячески давала понять, что не намерена принимать ухаживания со стороны солдат и офицеров. Одевалась она всегда скромно, а больничная форма медсестры и вовсе скрывала прелести ее фигуры. Она прятала волосы под грубый накрахмаленный чепец и надеялась, что эта униформа делает ее похожей на остальных девушек в госпитале. Вновь прибывшие раненые, если только раны были не слишком тяжелые, смотрели на нее восторженно, улыбались ей, но потом понимали, что у них нет шансов, и оставляли ее в покое, одаривая вниманием девушек попроще. Иногда, правда, попадались очень уж нахальные типы, вроде одного капитана с легким ранением руки. Он так нагло обсматривал ее фигуру с головы до ног, что она невольно краснела и съеживалась под его раздевающим взглядом. Он был дерзким, и его мало интересовало, нравится он ей или нет. Элис делала ему перевязку и чувствовала, как он утыкается глазами ей в грудь, вдыхает ее запах, шарит глазами по ее лицу, по губам, и ей казалось, что еще немного, и он вопьется в ее рот своим, с маленькими черными усиками над верхней губой, которые придавали его лицу что-то зловещее, и каждый раз Элис становилось противно и немного жутко. Но пожаловаться на него Элис не могла, потому что за все время он не только не сказал и не сделал ничего оскорбительного, вообще не сказал ей ни слова. Не могла же она сказать, что он как-то не так смотрит на нее! Про себя она называла его самыми оскорбительными словами, которые были ей известны, но где-то в глубине души, понимала, что если, не приведи Господь, они остануться наедине, то он сделает с ней все, что пожелает. И она будет стоять как парализованная, и у нее не хватит сил ни оттолкнуть его, ни закричать. Все дело было в ощущении уверенности и силы, исходившем от него. Одним взглядом он заставлял ее опускать глаза, и как не старалась она в его присутствии придать лицу строгое или равнодушное выражение, но как только чувствовала как его глаза шарят по губам, по груди, сразу начинала волноваться, руки становились неловкими, она роняла бинты и лекарства. А главное – предательский румянец, густо покрывавший щеки, выдавал ее с головой. Если бы не волнение, за которое Элис так злилась на себя, он бы давно оставил ее в покое. Но она ничего не могла с собой поделать. Еще никто не заставлял ее чувствовать себя такой униженной и такой… соблазнительной. Он даже смотрел на нее не как на женщину, а как на добычу и, замечая ее смущение, гаденько улыбался. Элис понимала, что он будет забавляться так долго, как ему будет угодно. Он так опротивел ей, что одно время она даже подумывала уволиться. Но вскоре его выписали, и он отбыл не то в Брайтон, не то в Балтимор, так что через некоторое время она и думать о нем забыла.

И все-таки Элис нравилось работать в госпитале и ухаживать за ранеными. Чтобы они не делали, это были герои, защитники, мужественные люди. Например, лейтенант Кросли, которому недавно ампутировали ногу. Осколком снаряда ему раздобило голень, началось заражение, и ногу спасти не удалось. Этот милый, скромный человек, еще совсем молодой, навсегда останется инвалидом. Правда, Элис слышала, что он из состоятельной семьи и, ему не надо будет искать себе работу и беспокоиться о пропитании, но он так настрадался и принял такие ужасные мучения, что Элис жалела его всей душой и старалась быть к нему особенно внимательной.