Дневная звезда. проза и стихи

– Сейчас мы что-нибудь придумаем, – Смит махнул рукой, советуя этим жестом Эйли не беспокоиться, и нагнулся к окуляру, наводя телескоп на цель.

– А как вы можете смотреть небо, – спросила его Эйли, – если у вас только маленькое окошко?.. Вам же ничего не видно!

– А вот и нет. Через это окошко, моя милая, мне такое видно… Никому и не снилось. А все небо мне и ни к чему. То, что я ищу – там, – он, не глядя, указал пальцем в окно.

– Вы что-то ищите? А что именно?

– Ух, какая вы любопытная. Это тайна.

– Я так и знала! Нет, это не честно… Почему всегда для меня все тайна? Даже и вы – то же самое…

– Нет, у меня – действительно тайна. Не беспокойтесь, не только для вас.

– Прекратите называть меня на «вы»!

– А как же мне тебя называть?

– А вот так, как назвали сейчас… На «ты». А то мне кажется, что вы все время шутите. И тайну вашу я обязательно раскрою!

– Кто знает, может быть… – Смит улыбнулся и щелкнул пальцами: – Вот так. Готово. На звезды нам с вами смотреть… Просите, нам с тобой смотреть еще рановато, поэтому рекомендую начать с луны. Как вам луна?..

– Луна?.. – Эйли проглотила комок воздуха. – Давайте!..

– Прошу! – Смит улыбнулся, отошел от окуляра и взмахом руки пригласил к нему Эйли.

Эйли поняла, что настала ее пора. Трудно даже представить, как долго она ждала этого. С самого утра. В общем, для обычного человека, вроде нас с вами, это было бы и не очень долго – но уж точно не для Эйли, тем более не для случая, когда речь идет о телескопе и о звездах. Теперь пусть не звезды, пусть – луна, не важно! Главное – что первый раз в жизни.

Первый раз в жизни Эйли, прищурив один глаз, наклонилась к окуляру телескопа, и в этот миг все вокруг шло уже как-то не так. Ну, как будто человек катится с горы на велосипеде, катится себе и катится неторопливо, притормаживая, и тут тормоза у него ломаются, и он понимает, что не может остановиться, что бы он ни делал. При этом дорога впереди – прямая-прямая, широкая, как река, ни одного поворота, ни одного холмика, склон кончается плавно, и останавливаться человеку, откровенно говоря, совсем и не хочется. Вот что-то подобное чувствовала и Эйли, будто время для нее превратилось в полет с горы на велосипеде. Она, совсем приблизившись к окуляру, почувствовав, что вот-вот в его заглянет, приостановилась, оттягивая это событие и не решаясь в конце концов его осуществить.

Вот она зажмурила оба глаза, а потом, широко распахнув один из них, посмотрела в окуляр.

– Ну как, вы видите луну? – поинтересовался Смит, отойдя на два шага и философски сложив руки на груди.

– Вижу… – честно ответила ему Эйли.

Она в тот миг видела луну так крупно, как она и не ожидала увидеть. Огромное бледно-желтое пятно, рассеченное и взрытое, отчаянно скачущее во всех направлениях потому, поняла Эйли, что телескоп крепился не совсем прочно и дрожал то ли от ветра, немного качающего башню, то ли от нее, Эйли, дрожащей в глубине души от восхищения. Но вот что поразило Эйли до самых кончиков волос, (как она сама любила говорить): это было большое изображение луны, во весь обзор ее глаз, такое, что едва умещалось в картинку телескопа, но при этом все эти трещины, все эти впадины, кратеры, эти ветвящиеся черные линии на самой границе, где темнота сглатывала четверть диска – все это была та луна, настоящая, не нарисованная – та, которую можно потрогать! И Эйли действительно представила себе, что вот сейчас, в этот самый миг она протянет вперед руку, чтобы осторожно коснуться пальцем этой огромной и светлой луны, протянет – и непременно коснется, нарушив все законы здравого смысла, все то, что ей говорили взрослые умные люди столько лет и что столько лет видела она сама.

Но нет, она не протянула руку и не коснулась. Хотя сделала бы это непременно, если бы была одна – теперь же она чувствовала, что Смит стоит рядом.

– Ну как, вам это нравится? – спросил он ее.

– Да… Можно, я еще посмотрю?..

– Пожалуйста.

Смит пожал плечами и осторожно отошел к столу. Его шаги резко отозвались для Эйли: у нее перед глазами луна несколько раз так скакнула, что едва не вылетела из поля зрения. Эйли поморщилась, но обрадовавшись, что все-таки не потеряла свое чудо, продолжала разглядывать его в подробностях.

Смит начертил несколько знаков на своих листах, нагнувшись над столом, и сказал:

– Вот и все дела.

– Скажите, скажите, а это почему везде круг по краям гладкий, а в одном месте – будто кусок луны оторвали, как от листка бумаги?..

– Это граница дня и ночи, там такие неровности из-за того, что поверхность луны неровная.

Смит улыбнулся и посмотрел на Эйли.

– Смотрите сколько захочется. Только знайте: долго не получится.

Это был, наверное, первый раз, когда он внимательно на нее смотрел. До того он только пробегал по ней взглядом, как это только и возможно в разговоре, выделяя то глаза, то говорящие губы, то пальцы рук, то ее общие контуры, то какие-то детали одежды, и то сделать было сложно, потому что Эйли редко стояла на одном месте и почти постоянно двигалась, сложно было поймать ее глазами и рассмотреть. Теперь же он видел ее полностью, и только теперь по-настоящему всмотрелся в нее.

Вот она стоит, согнувшись у телескопа, щурясь и прижимаясь глазом к окуляру, будто чем ближе она к нему прижмется, тем лучше будет видно луну. Одной рукой она держит трубку телескопа, другая на колене, сжимает ткань платья, при этом никакого значения для нее не имеет, что платье наверняка помнется. Глаз, конечно, не видно, потому что один утонул в окуляре, другой она зажмурила плотно-плотно, так, что поднялся уголок рта. Однако на лице ее улыбка – милая, светящаяся и совершенно обезоруживающая улыбка, и самое главное – она не подготовлена, ни для кого не предназначена, никому не подстроена… Она просто светится у Эйли на лице, очевидно потому, что на лице у Эйли очень хорошо светиться.

Смит ничего не сказал. Он замер на несколько секунд, стоя на месте, словно превратился в каменное изваяние, и брови его нахмурились. Из его уст прозвучало еле слышное «Хм…»

– Ой, что такое?.. – обиженно воскликнула Эйли. – Она уехала… Так не честно.

– Ничего не поделаешь, – сказал Смит, подняв брови, – Луна не стоит на месте, она движется, как и многое на свете.

– И что теперь делать?..

– Ничего.

– Ждать, когда она вернется обратно?

– Нет! – Смит рассмеялся, помотав головой. – Нет, это будет очень долго!

– Тогда надо ее догнать.

– Попробуй.

– Но как… Как я это попробую?..

– Очень просто. Нужно только подвинуть трубку в ту сторону, куда ушла луна.

Эйли осторожно, с таким чувством, будто она идет над ареной по канату, оторвала руку от своего платья, поднесла ее к трубке, взяв ее двумя руками, и попыталась переместиться по небу своим далеко видящим глазом. Но она как-то слишком сильно дернула трубку, и желтое пятно быстро промелькнуло у нее перед глазами, улетев в неизвестном направлении, а осталась только ночная чернота космоса и несколько горящих белых одиноких точек.

– Все, теперь я ее не поймаю… – огорченно вздохнула Эйли.

– Ничего страшного. Поймаем в другой раз. Но теперь ты видишь звезды, разве не так?..

– Вижу… – Эйли кивнула, а потом пожала плечами, все еще смотря в глазок окуляра: – Только я не знаю, что это за звезды… Как они называются?

Смит в ответ спросил:

– А это оказывается так важно?..

– Да… Если бы я знала, я бы чувствовала их, наверное, совсем по-другому.

– Что же, ты очень даже права. Когда ты смотришь на звезды в телескоп, ты видишь просто точки. Но когда они приобретают названия, то каждая из них становится чем-то особым, уникальным, и тогда уже каждая точка отличается от других. Так?

– Так-так!

– Увы, сейчас я тебе не смогу помочь. Я ведь не знаю, куда именно ты смотришь.

– Там четыре звезды, как квадрат, только его взяли и потянули за правый верхний угол, и он растянулся…

– Эйли, я ничего не могу сказать, на небе огромное количество таких мест. Дай, я сам посмотрю.

– Сейчас…

Смит подошел к ней вплотную, собираясь встать за телескоп, но Эйли не сходила с места:

– Сейчас, сейчас… Подождите, я посмотрю еще секунду…

– Секунда уже прошла.

– Да?.. Когда?..

Эйли совершенно не думала, о чем говорит. Ей просто хотелось устоять как можно дольше, видя перед глазами эту картину, потому что она совершенно точно знала, что если сейчас отойдет, то эту картину она уже никогда не увидит. Нет, возможно, она увидит другие, даже еще интереснее и лучше, но эту, вот именно эту самую – уже никогда. И она стояла, вцепившись намертво в стальную трубку.

Неизвестно, каким способом Смиту удалось бы оторвать ее и освободить себе рабочее место, если бы где-то внизу, за глухими каменными этажами и перегородками не зазвучал колокол, через долю секунды ворвавшись в их комнату через открытое окно. Эйли вздрогнула, мгновенно подняла голову и устремила взгляд поверх телескопа. Она вдруг вспомнила, что находится в том месте, где ей, строго говоря, и не положено находиться, и если она не прибежит вниз через две минуты, то ее начнут искать, непременно найдут в башне (с башни, конечно же, и начнут искать), и потом, быть может, запретят вообще даже думать о телескопе, или еще хуже того – выгонят господина Смита.

– Это меня… – сказала она еле слышно, продолжая смотреть в неопределенную точку и затаив дыхание. – Мне, кажется, пора…

– Раз пора – тогда нужно идти, – улыбнулся господин Смит, отойдя на шаг от телескопа и Эйли.

– Да… – Эйли подождала в неподвижном состоянии еще несколько секунд – а потом мгновенно сорвалась со своего места и практически вылетела из комнаты.

Только на самом пороге, распахнув дверь, она приостановилась, повернулась к Смиту и сказала, кивнув:

– Можно?.. Я еще приду, – и выскочила за дверь.

Теперь, когда она спускалась бегом с башни по лестнице, ей представился все тот же корабль с раздувающимися парусами, только он теперь был виден еще ярче.

В общем, с этого момента жизнь Эйли очень изменилась. Может быть, правильнее было бы сказать «с этого дня», но опять же: только не применительно к Эйли. Для нее каждая минута теперь стала чем-то вроде дня, в одну минуту к ней могло прийти столько мыслей, или фантазий, или каких-то смелых планов по поводу того, какие еще объекты ей следует посмотреть на небе, или столько совершенно невообразимых мечтаний, что текущее время будто съежилось, сжалось в гармошку, секунда неестественно плотно прижималась к секунде, и в минуте таких секунд стало не шестьдесят, а все сто двадцать, а минут в часу, наверное, уже за триста.

Так вот, с того самого момента, когда осторожная бровь Эйли впервые коснулась стального окуляра телескопа, прошло всего несколько дней, но самой Эйли казалось, что прошли недели. Каждый день она могла вспомнить по часам, восстановить детально все события, которые с ней происходили, даже иногда припомнить цепочки мыслей, приходившие ей в голову в тот или иной час. Вот тот самый день, вечером которого она выскочила из комнаты Смита. Ее позвали колоколом на вечерний чай, после чего она попросила у родителей разрешения подняться на башню к господину Смиту, и отец даже разрешил ей это сделать, но только завтра. Тогда Эйли, не найдя ничего лучшего, пошла спать, именно только с той целью, чтобы это завтра побыстрее наступило. Но заснуть она смогла совсем не сразу, а где-то ближе к пяти часам утра, когда первые лучи света брызнули откуда-то с обратной стороны горы и чуть-чуть осветили на горизонте неясные утренние очертания лесов и холмов.

Эйли приснился такой сон, будто бы она и не засыпала вовсе, а все приснившееся произошло с ней на самом деле. Это было настоящее чудо, что-то невероятное: огромный бриллиантовый мост, сверкающий молниями света в ночи, отраженного от звезд, который гигантской, размашистой дугой, радугой – уходил из-под ног Эйли куда-то вперед, прямо в небо. Эйли ступила на него прямо с края горы, со своей любимой площадки, где стояли качели, и шла по нему, осторожно делая шаг за шагом, держась по бокам руками за хрустальные перила. Она не знала, куда шла. Она не знала, что именно ждет ее впереди, куда приведет ее этот мост, но она точно знала, что ей непременно надо двигаться, что этот мост волшебный, и то место, к которому она идет, мгновенно и навсегда изменит ее жизнь. Захватывающее, душераздирающее волнение возрастало у нее в душе, переворачивая и преображая все вокруг. Ей не было страшно, но росло волнение, от которого она потеряла дар речи. Она поднималась по дуге и поняла вдруг, что находится прямо над пропастью, прямо между небом и землей, и ночные перистые облака стелились светлыми островами прямо вокруг нее – не выше плеч. В этот момент она ясно почувствовала, что подъем закончился, она дошла до самой середины дуги, и впереди она увидела длинный, долгий, пологий спуск куда-то вниз, в темноту ночной Земли. Она успела только в испуге затаить дыхание, как вдруг под ногами у нее стало скользко, как лед на замерзшем озере, в лед превратился хрусталь перил, а сам мост будто наклонился вперед, и неудержимая сила земного притяжения потянула ее вниз. Она не смогла удержаться и поскользила по мосту вперед, разгоняясь с каждой секундой. Она вцепилась руками в перила, но руки скользили, и не думая задерживать это стремительное падение, она согнула ноги в коленях с таким чувством, будто летит с горы на лыжах… Быстрее, быстрее, еще быстрее – ветр бил в лицо, все вокруг потеряло очертания, скользкий мост сверкал под ногами непрерывными линиями бликов, и со скоростью ветра неслось навстречу то неизвестное, что было в конце моста… Это была только чернота, вырезанная, исчезнувшая, холодная и пугающая… И только в самом конце, когда дыхание черноты коснулось лица, вдруг стало понятно, что именно скрывается в ней: ничего, пустота, только воспоминания о том, что здесь когда-то что-то было…

Эйли проснулась мгновенно, в тот самый момент, когда должна была стремглав залететь внутрь этой черной дыры. Проснулась, мгновенно, словно пружина, сев на кровати и растерянно моргая глазами. Это не чернота, нет, а как раз наоборот – золотистый свет солнца ударил ей в глаза, выйдя из-за горы и заглянув в окно, и от этого она проснулась.

С минуту она пребывала в том самом странном состоянии, когда не до конца еще ясно, что более реально: то, что было тогда или то, что происходит теперь. Но потом Эйли поняла, что тогда, с мостом – это был сон, а теперь, судя по всему, реальность. И мгновенно за этим вспомнилось все, что происходило вчера: разговор, телескоп, господин Смит…

Эйли быстро поднялась с кровати и очень скоро забыла о своем сне. В этот день она по полному праву поднялась в башню, и Смит очень долго показывал ей солнце. На солнце смотреть оказалось не просто и даже опасно: если смотреть на него долго, то можно ослепнуть, а если в начале не вставить в трубку телескопа специальную пластинку, то ослепнешь мгновенно. Но с Эйли ничего такого не случилось, зато это точно ограничило время ее пребывания у телескопа: Смит постоянно спрашивал, не болят ли у нее глаза, и как только получил утвердительный ответ, сразу же отказался показывать что-либо еще, и Эйли нехотя согласилась, что на сегодня с нее хватит. В тот день она занималась своими обычными весенними делами: подметала дорожки в распускающемся саду, чтобы он выглядел как настоящий императорский сад в самой богатой из столиц; выщипывала на небольшой лужайке траву, оставляя ее только в определенных местах, чтобы к лету там выросла какая-нибудь картина или надпись (на этот раз она решила нарисовать свою башню, из окна которой выглядывают сверкающая труба телескопа, господин Смит, показывающий куда-то вверх пальцем, и она, Эйли, восхищенно смотрящая по его руке). Она делала все это как обычно, только в каком-то ускоренном темпе, сделала все до конца и сама поразилась, как мало времени на это у нее ушло. А потом она пошла спать очень рано и уснула мгновенно, едва успев при этом закрыть глаза.

На следующий день повторилось примерно то же самое, только смотрели они уже не на солнце, а на большую россыпь маленьких звезд, которые господин Смит называл «звездным собранием». Причем большую часть из этих звезд Эйли и не видела на небе, и для нее было большой неожиданностью, когда они вдруг откуда-то появились в окуляре телескопа.

– Они такие маленькие?.. – спросила Эйли у Смита.

– Вовсе нет. Они только очень далеко.

– Да, конечно же… Но неужели они далеко? так

– Ох, Эйли!.. Еще дальше! – Смит встал возле раскрытого окна, оперевшись руками о подоконник на уровне его пояса и стал посмотрел вдаль. – Представь самое большое расстояние, какое только можешь представить. Умножь его на два. А лучше возведи в квадрат. Еще раз возведи. Можешь даже еще раз. И все равно получишь только песчинку по сравнению с теми расстояниями, которые там скрыты…

– Я не могу это представить… – Эйли отняла взгляд от окуляра, посмотрев поверх него в раскрытое окно. – Это так страшно…

– Не говори. Ты опять совершенно права.

Он повернулся, посмотрев внимательно в лицо Эйли. Она, не двигаясь, замерев, смотрела в небо, ей в тот миг казалось, что если долго смотреть на звезду, то она станет немного ближе. Смит, махнув рукой, позвал ее:

– Эйли, иди сюда… Кое-что можно увидеть и без телескопа.

Она послушно подошла к окну и встала возле него, положив руки на подоконник точно так же, как и Смит.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил ее Смит, вглядываясь в цепи созвездий, как капитан дальнего рейса вглядывается в далекий огонек маяка.

– Мы же с вами ничего о них не знаем! Эти звезды – такая загадка…

– Нет, почему же? Все-таки кое-что мы о них знаем.

– Мы даже не знаем их размеров! Кто знает, может быть эти звезды очень далеко, бесконечно далеко – тогда какие же они должны быть большие!

– Может быть, они вовсе не большие, а только очень яркие?.. – Смит загадочно улыбнулся, взглянув на Эйли.

– Но если они очень далеко…

– А кто сказал, что они очень далеко? все

– Я не понимаю, что вы говорите. Это же звезды! Конечно, они все очень далеко, иначе бы мы сгорели.

Смит, услышав это, тихо рассмеялся.

– Эйли, пойми одну вещь, – сказал он ей, заглядывая в глаза, в то время как она не отрываясь наблюдала за мелкими мерцаниями звезд на небе. – Пойми одну очень простую, но и одновременно очень сложную вещь. Там, вдалеке, – он указал рукой на небо, – там вдалеке очень многое совсем не то, чем кажется. Вот, например, ты видишь точку на небе – и думаешь совершенно искренне, что это звезда. И это на самом деле очень похоже на звезду, но если присмотреться внимательнее, то увидишь что звезда эта странная: все остальные звезды немного мерцают, как бы подрагивают в небе, и ты еще думаешь, что это тебе кажется из-за твоих же ресниц – так вот, а эта звезда не мерцает, она светит спокойно простой точкой на небе, и потому только, что это никакая не звезда, а планета. Она не светит, а отражает свет, и она не точка на небе, а диск, только диск такой маленький, что отсюда кажется точкой. Поэтому мы и путаем ее со звездой, а на самом деле она гораздо меньше, но и гораздо ближе.

– Вот как… – Эйли забегала глазами по небу, стараясь найти хоть одну такую не мерцающую точку.

– Наша слабость в том, что мы не можем до конца верить своим глазам, когда смотрим на небо. Глаза – вещь иногда очень обманчивая!

– Ну а чему же тогда верить? – улыбнулась Эйли, пожав плечами.

– Цифрам! Математике. Поверь мне, Эйли, будет время, когда целые миры станут открываться на бумаге – благодаря одной только математике. И на небе то же самое – если глаза тебе говорят одно, а цифры на бумаге другое – верь цифрам.

– Именно поэтому вы так много считаете и чертите? Вы проверяете свои глаза на честность?

Эйли посмотрела на него снизу вверх, положив подбородок на ладони, и снова бросила ненасытный взгляд на небо. А Смит улыбнулся, кивнув:

– Да, Эйли, именно так. Я проверяю свои глаза на честность.

Следующим утром Эйли обнаружила весьма неприятную для себя вещь: ей неожиданно надоело смотреть на звезды. Она проснулась и поняла мгновенно, что смотря на звезды, она уже ничего нового для себя не обнаружит. Это заставило ее погрустить, сидя на кровати и смотря из окна на утренний пейзаж, где белые туманы накрыли поля, зеленеющие весенними островками травы, словно мхом. Но грустила Эйли совсем не долго, потому что вспомнила: у Смита есть какая-то тайна, которую она, Эйли, между прочим, обещала раскрыть. И значит, пора этим заняться вплотную.

Да, то, что делает она – просто разглядывает в телескоп небо – это на самом деле ерунда, просто какая-то детская шалость, и Эйли это понимала, ей это уже было не интересно. Но вот то, чем занимается Смит – это, пожалуй, действительно что-то важное и достойное внимания. Эйли оставалось только гадать, что бы это могло быть: Смит упорно не желал выдавать свои секреты.

Да, на самом деле, если говорить откровенно, то Эйли уже не раз как бы невзначай и очень аккуратно пыталась выспросить у Смита, чем же он на самом деле занимается ночами в башне (как она замечала, несколько раз подряд там по полночи горел свет). Хотя увлечена она была совсем другим, но ее все равно не покидало какое-то странное чувство, будто сверху, у нее над головой каждую ночь что-то происходит, очень большое и серьезное, а она сидит внизу в своей комнате и никакого отношения к происходящему не имеет. Это было очень слабое чувство, такое как бы маленькое, смутное ощущение, и такие ощущения приходили к Эйли часто. Ее светлая, легкая и очень восприимчивая к окружающему миру натура словно антенной притягивала время от времени такие странные знания, рассказывающие ей что-то об окружающем мире, как намагниченная стальная палочка притягивает металлическую стружку, пыль или кусочки бумаги. Эйли к этому уже привыкла, и чаще всего не обращала внимания на подобные предчувствия, потому что говорили они обычно о всяких пустяках. Но вот сейчас это был, судя по всему, не пустяк.

Так вот, Смит так ни разу и не поддался на аккуратные намеки и просьбы Эйли, даже не шелохнув завесу тайны. Тогда Эйли как-то попыталась рассмотреть повнимательнее те надписи и чертежи, которыми сверху до низу была просто усыпана вся комната в башне. Она рассмотрела, но ничего, конечно, не поняла: там были только цифры, сложенные, поделенные, умноженные друг на друга, иногда к ним подмешивались буквы, а рядом, видимо, для того, чтобы было еще непонятнее, всегда наскоро был набросан карандашом какой-нибудь угловатый чертеж. Вообще вся комната в течение этих нескольких дней постепенно заполнялась расчетами, как трюм тонущего корабля заполняется морской водой. На досках росло число цифр, написанных мелом, что-то было набросано карандашом прямо на стенах, указателями и флажками помечалось что-то на висящих картах, а на самой большой, главной карте, посыпанной белыми точками, росло число воткнутых булавок, которые кое-где соединялись нитями, образуя чертежи, подобные тем, что были нарисованы на бумаге… Все это не поддавалось никаким объяснениям, по крайней мере для Эйли, и она оставила затею читать записи Смита как совершенно бессмысленную.

И вот теперь раскрытие этой тайны (которая, между прочим, сама пришла к Эйли в дом, и об этом ее, тайну, совсем не просили) стало, так сказать, приоритетной задачей.

Итак, все дело было в том, что господин Смит поведал, говоря откровенно, не всю правду отцу Эйли: он не упомянул об одной вещи, которая проявилась вечером первого же дня. Да, Смит действительно почти все время проводил в своей башне, выходил в основном только на завтрак и ужин (обед пропускал, жуя что-то на скорую руку у себя), а также на короткие прогулки утром и вечером. Но все-таки его присутствие несколько изменило обычный порядок жизни в доме: теперь начиная с первого дня каждый вечер в дверь их дома стучал почтальон и приносил пакет или маленький ящичек с их адресом и надписью: « НЕ ВСКРЫВАТЬ!» Причем отец Эйли вынужден был платить почтальону за доставку, но это ничего: эти деньги были, конечно же, включены в плату господина Смита за комнату (господину Смиту немалыми стараниями удалось уговорить отца Эйли все-таки взять с него такую плату). Отец так и не смог даже предположить, что было в этих посылках, в конце он даже дал одну в руки Эйли. Эйли потрясла ее всеми возможными способами, обнюхала со всех сторон, прислушалась ко всем щелям, просмотрела всеми способами на свет – и тоже ничего не смогла сказать, кроме того, что это что-то легкое, мягкое, не прозрачное, молчит и пахнет бумагой. «Возможно, это бумага и есть,» – заключили все обитатели дома и отнесли посылку Смиту. Тот принял ее с нескрываемой радостью, попросил у отца извинений за неудобства, еще раз попросил включить все расходы в его плату, закрыл дверь, и как Эйли подслушала у замочной скважины, раскрыл посылку, захрустел оберточной бумагой, после чего на пять минут затих, словно провалился под землю, а потом как ни в чем не бывало продолжил свои непонятные исследования, ходя по комнате из угла в угол, шелестя карандашами и скрипя пером. Господину Джерому Смиту лично в руки,