Как победить коррупцию

И вслед за тем ко мне является без доклада и даже не постучав и сам «курьер» Коминтерна. Это развязный молодой человек типа гостиннодворского молодца, всем видом и манерами как бы говорящий: «А мне наплевать!» Он спокойно, не здороваясь и не представляясь, усаживается в кресло и, имитируя своей позой «самого» Зиновьева, говорит:

– Вы и есть товарищ Соломон?.. Очень приятно… Я Сливкин… слыхали?., да, это я товарищ Сливкин… Курьер Коминтерна, или, правильнее, доверенный курьер самого товарища Зиновьева… Еду по личным поручениям товарища Зиновьева, – подчеркнул он.

Я по своей натуре вообще не люблю амикошонства (чванства – прим. авт.), и, конечно, появление «товарища» Сливкина при описанных обстоятельствах вызвало у меня обычное в таких случаях впечатление. Я стал упорно молчать и не менее упорно глядеть не столько на него, сколько в него. Люди, знающие меня, говорили мне не раз, что и мое молчание, и глядение «в человека» бывают очень тяжелыми. И, по-видимому, и на Сливкина это произвело удручающее впечатление: он постепенно, по мере того как говорил и как я молчал, в упор глядя на него, стал как-то увядать, в голосе его послышались нотки какой-то неуверенности в самом себе и даже легкая дрожь, точно его горло сжимала спазма. И манеры, и поза его стали менее бойкими… Я все молчал и глядел…

– Да, по личным поручениям товарища Зиновьева… по самым ответственным поручениям, – как бы взвинчивая себя самого, старался он продолжать, постепенно начиная заикаться: – Мы с товарищем Зиновьевым большие приятели… э-э-э, мы… то есть он и я… Вот и сейчас я командирован по личному распоряжению товарища Зиновьева… э-э-э… никого другого не захотел послать… э-э-э… пошлем, говорит, товарища Сливкина… он, говорит, как раз для таких деликатных поручений… э-э-э… Меня все знают… вот и в канцелярии у вас… все… э-э-э… спросите кого хотите про Сливкина, все скажут… э-э-э… душа… э-э-э… человек…

Он окончательно стал увядать. Я был жесток – продолжал молчать и глядеть на него моим тяжелым взглядом…

– А что, собственно, вам угодно? – спросил я его, наконец.

– Извините, товарищ Соломон… э-э-э… верно, я так без доклада позволил себе войти… извините… может быть, вы заняты?..

– Конечно, занят, – ответил я. – Что же вам все-таки угодно?

И он объяснил, что явился получить ассигнованные ему двести тысяч германских марок золотом и что так как он едет с «ответственным» поручением самого товарища Зиновьева, то и позволил себе войти ко мне без доклада и даже не постучать. Он предъявил мне соответствующее удостоверение, из которого я узнал, что «он командируется в Берлин для разного рода закупок по спискам Коминтерна, находящимся лично у него, закупки он будет производить лично и совершенно самостоятельно, лично будет сопровождать закупленные товары», что я «должен ему оказывать полное и всемерное содействие, по его требованию предоставлять в его распоряжение необходимых сотрудников…» и что «отчет в израсходовании двухсот тысяч марок Сливкин представит лично Коминтерну».

– Хорошо, – сказал я, прочтя его удостоверение, – идите к главному бухгалтеру, у него имеются все распоряжения…

Он ушел. Была какая-то неувязка в документах. Он кричал, бегал жаловаться, всем и каждому, тыча в глаза «товарища Зиновьева», свое «ответственное поручение».

– Кто такой этот Сливкин? – спросил я Маковецкого, который в качестве управделами должен был все знать.

– Просто прохвост, курьер Коминтерна, – ответил Маковецкий. – Но все дамы Чуковского от него просто без ума. Он всем всегда угождает. Одна говорит: «товарищ Сливкин, привезите мне мыла Коти»… «духов Аткинсона» просит другая. Он всем все обещает и непременно привезет… Вот увидите, и вам привезет какой-нибудь презент, от него не отвяжешься… Но он действительно очень близок Зиновьеву… должно быть, по исполнению всяких поручений…

И он замолк, так как был человеком скромным и целомудренно не любил касаться житейской грязи…

Перёд отъездом Сливкин зашел и ко мне проститься, доложив о себе через курьера.

– Я зашел проститься, – сказал он, – и спросить, нет ли у вас каких-либо поручений?., что-нибудь привезти из Берлина?.. Пожалуйста, не стесняйтесь, все что угодно… денег у меня достаточно… хватит…

– Нет, благодарю вас, – ответил я, – мне ничего! не нужно… Желаю вам. счастливого пути…

Он ушел, видимо разочарованный…

Недели через три я получаю от него телеграмму из Берлина, в которой он сообщает, что прибудет с «ответственным грузом» такого-то числа с таким-то пароходом, и требовал, чтобы к пароходной пристани по пристанской ветке были поданы два вагона для перегрузки товара и для немедленной отправки его в Петербург. Между тем у нас в это время шла спешная отправка, чуть не по два маршрутных поезда в день, разных очень срочных товаров. И поэтому мой заведующий транспортным отделом, инженер Фенькеви, никак не мог устроить так, чтобы к прибытию парохода затребованные Сливкиным вагоны ждали его. Линия была занята составом, продвинутым к другому пароходу, с которого перегружался спешный груз… Словом, коротко говоря, по техническим условиям было совершенно невозможно немедленно удовлетворить требование Сливкина. И поэтому у Сливкина тотчас же по прибытии начались всевозможные недоразумения с Фенькеви. А. Фенькеви был мужчина серьезный и никому не позволял наступать себе на ногу. Сливкин скандалил, кричал, что его «груз специального назначения», по «требованию Коминтерна», и что «это саботаж». Фенькеви возражал ему серьезными и убедительными доводами… Наконец Сливкин пришел ко мне с жалобой на Фенькеви. Я вызвал его к себе: в чем дело?..

– Прежде всего, – ответил Фенькеви, – линия занята маршрутным составом (40 вагонов), линия одна, спятить маршрутный поезд мы не можем, не задержав на два дня срочных грузов – земледельческие орудия, а затем…

– А, понимаю, – сказал я. – Когда же вы можете подать два вагона?..

– Завтра в шесть утра. Сегодня к вечеру мы закончим нагрузку, спятим груженый состав ночью, и он тотчас же пойдет по расписанию в Москву. И тотчас лее будет подан на пристань новый состав в 40 вагонов же, и из них два вагона в хвосте поезда остановятся у парохода для тов. Сливкина…

– Нет, я должен спешить! К черту орудия, пусть подождут, ведь мои грузы по личному распоряжению товарища Зиновьева… я буду жаловаться, пошлю телеграмму, – кричал Сливкин.

– Ладно, – ответил я, – делайте что хотите, я не могу отменить срочных грузов…

Сливкин, разумеется, посылал телеграммы… В ответ получались резкие ответы, запросы. Я не отвечал. Но тут вышло еще недоразумение. Сливкин настаивал на том, чтобы оба его товарных вагона были завтра прицеплены к пассажирскому поезду. Железнодорожная администрация, конечно, наотрез отказала в этом. Хлопотал Маковецкий, Фенькеви – администрация стояла на своем: только министр может разрешить это. И я должен был обратиться лично к министру, который в конце концов и разрешил это, лишь для меня…

Все мы были измучены этим грузом «для надобности Коминтерна». Все сбились с ног, бегали, писались бумаги, посылались телеграммы… И дорогое время нескольких человек тратилось в угоду Зиновьева… его брюха… Фенькеви лично руководил перегрузкой. Когда все было, наконец, окончено, он явился дать мне отчет. Он был мрачен и раздражен.

– А что это за груз? – спросил я вскользь.

– Извините, Георгий Александрович, – я не могу спокойно об этом говорить… Столько всяких передряг, столько гадостей, жалоб, кляуз… и из-за чего?.. Противно, тьфу, этакая гадость!.. Все это предметы для стола и тела «товарища» Зиновьева, – с озлоблением произнес он это имя. – «Ответственный груз», ха-ха-ха!.. Всех подняли на ноги, вас, всю администрацию железной дороги, министра, мы все скакали, все дела забросили… Как же, помилуйте! У Зиновьева, у этого паршивого Гришки, царскому повару (Зиновьев, по слухам, принял к себе на службу бывшего царского повара) не хватает разных деликатесов, трюфелей и черт знает чего еще, для стола его барина… Ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахаре, сардинки… А там народ голодает, обовшивел… армия в рогожевых шинелях… А мы должны ублажать толстое брюхо ожиревшего на советских хлебах Зиновьева… Гадость!.. Извините, не могу сдержаться… А потом еще драгоценное белье для Лилиной и всяких других «содкомок», духи, мыла, всякие инструменты для маникюра, кружева и черт его знает что… Ха, «ответственный груз», – передразнил он Сливкина и отплюнулся. – Народные деньги, куда они идут! Поверите, мне было стыдно, когда грузили эти товары, сгореть хотелось! Не знаю, откуда, но все знали, какие это грузы… Обыватели, простые обыватели смеялись. И зло смеялись, – люди говорили не стесняясь: «Смотрите, куда советские тратят деньги голодных крестьян и рабочих… ха-ха-ха, небось Гришка Зиновьев их лопает да на своих девок тратит…»

Все было улажено, Сливкин уехал со своим «специальным грузом для надобностей Коминтерна». Перед отъездом он зашел ко мне проститься. Он был доволен: так хорошо услужил начальству… А я был зол… Прощаясь, он протянул мне какую-то коробку и сказал:

– А вот это вам, товарищ Соломон, маленький презент для вашей супруги, флакон духов, настоящие «Коти»…

– Благодарю вас, – резко ответил я, – ни я, ни моя жена не употребляем духов «Коти»…

– Помилуйте, товарищ, это от чистого сердца…

– Я уже сказал вам, – почти закричал я, – не нужно… Прощайте…

А Сливкин был действительно рубаха-парень. Всем служащим Гуковского и самому Гуковскому он привез разные презенты. Мои же сотрудники и сотрудницы, как и я, отклонили эти презенты.

Сливкин приезжал еще раз или два и все с «ответственными» поручениями для Коминтерна, правда, не столь обильными. А вскоре прибыл и сам Зиновьев. Я просто не узнал его. Я помнил его, встречаясь с ним несколько раз в редакции «Правды» еще до большевистского переворота: это был худощавый юркий парень… По подлой обязанности службы (вспоминаю об этом с отвращением) я должен был выехать на вокзал навстречу ему. Он ехал в Берлин. Ехал с целой свитой… Теперь это был растолстевший малый с жирным, противным лицом, обрамленным густыми, курчавыми волосами, и с громадным брюхом…

Гуковский устроил ему в своем кабинете роскошный прием, в котором и мне пришлось участвовать. Он сидел в кресле с надменным видом, выставив вперед свое толстое брюхо, и напоминал всей своей фигурой какого-то уродливого китайского божка. Держал он себя важно… нет, не важно, а нагло. Этот ожиревший на выжатых из голодного населения деньгах каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал… Он ясно дал мне понять, что очень был «удивлен» тем, что я, бывая в Петербурге, не счел нужным ни разу зайти к нему (на поклон?) … Я недолго участвовал в этом приеме и скоро ушел. Зиновьев уехал без меня. И Гуковский потом мне «дружески» пенял:

– Товарищ Зиновьев был очень удивлен, неприятно Удивлен, что вас не было на пароходе, когда он уезжал… Он спрашивал о вас… хотел еще поговорить с вамри…

Потом в свое время, на обратном пути в Петербург Зиновьев снова остановился в Ревеле. Он вез с собою какое-то колоссальное количество «ответственного» груза «для надобностей Коминтерна». Я не помню точно, но у меня осталось в памяти, что груз состоял из 75 громадных ящиков, в которых находились апельсины, мандарины, бананы, консервы, мыла, духи… но я не бакалейный и не галантерейный торговец, чтобы помнить всю спецификацию этого награбленного у русского мужика товара… Мои сотрудники снова должны были хлопотать, чтобы нагрузить и отправить весь этот груз… для брюха Зиновьева и его «содкомов»…

Но эти деньги тратились, так сказать, у меня на виду. А как тратились те колоссальные средства, которые я должен был постоянно проводить по разным адресам, мне неизвестно… Может быть, когда-нибудь и это откроется… Может быть, откроется также и то, что Зиновьев не только «пожирал» народные средства, но еще и обагрял свои руки народной кровью… Так, один из моих сотрудников, Бреслав, рассказывал мне, как на его глазах произошла сцена, которую даже он не мог забыть… Он находился в Смольном, когда туда к Зиновьеву пришла какая-то депутация матросов из трех человек. Зиновьев принял их и, почти тотчас же выскочив из своего кабинета, позвал стражу и приказал:

– Уведите этих мерзавцев на двор, приставьте к стенке и расстреляйте! Это контрреволюционеры…

Приказ был тотчас же исполнен без суда и следствия… Я был бы рад, за человека рад, если бы Бреслав подтвердил это…»10.

Зато известно, что Григория Зиновьева в 1936 году по делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», был приговорен к расстрелу.

Казначей Владимира Ленина

Среди тех, кто, по мнению американской газеты, хранил свои сбережения за границей, был назван Яков Ганецкий (он же Фюрстенберг, Келер, Борель, Гендричек, Николай). Он оставил яркий след в истории нашей страны в качестве одного из финансовых менеджеров обеспечивших Владимира Ленина и его команду достаточным объем денег для организации Октябрьской революции. Об этом написано достаточно много, поэтому мы не будем останавливаться на этом вопросе.

Расскажем о том, чем занимался Яков Ганецкий в Советской России. В декабре 1917 года он был назначен помощником Главного комиссара Государственного банка. В октябре 1918 года утвержден товарищем (заместителем) Главного комиссара Народного банка РСФСР, а в ноябре приказом по Народному банку Главный комиссар Банка Г. Л. Пятаков возложил на Я. С. Ганецкого «временное исполнение обязанностей Главного комиссара». Временно исполняющим обязанности Главного комиссара Народного банка РСФСР Яков Ганецкий оставался вплоть до упразднения Банка в январе 1920 года.

С августа 1920 года по декабрь 1921 года – полномочный и торговый представитель РСФСР в Латвии. С декабря 1921 года по 1923 год – член коллегии Народного комиссариата по иностранным делам РСФСР. С июля 1923 года по ноябрь 1925 года – член коллегии Народного комиссариата внешней торговли СССР. С ноября 1925 года по 1930 год – член коллегии Народного комиссариата внешней и внутренней торговли СССР. С 1930 года по 1932 год – член Президиума ВСНХ СССР и член коллегии Главного концессионного комитета СССР. С 1932 года по 1935 год – начальник Государственного объединения музыки, эстрады и цирка. С 1935 года по июль 1937 года – директор Музея Революции. Арестован 18 июля 1937 года и расстрелян 26 ноября 1937 года.

Вот что любопытно, во время его руководства Внешторгом ведомство сотрясали коррупционные скандалы. Любопытное совпадение, не правда ли. Можно было считать это лишь стечением обстоятельств, если бы не знать о деяниях Якова Ганецкого в Латвии.

С середины 1918 года большевики активно искали рынки сбыта для отобранного у прежних владельцев (государства – Российской империи, частных лиц и банков) золота и драгоценностей. В первую очередь речь шла об аккумуляции денег на личных счетах в заграничных банках руководителей Советской России, а так же о комиссионных, полученных за размещение заграницей госконтрактов на экспорт природных ресурсов (в первую очередь леса) и импорта оборудования и продовольствия. Разумеется, этим дело не ограничилось. Началось финансирование Мировой революции по линии Коминтерна и множество лиц решило нажиться и на этом. Большинство из них, те, кто не умер раньше или предусмотрительно сбежал за границу, были репрессированы в 1937 году. Официально – по политическим мотивам.

В конце 1919 года представители Советской России начали переговоры с представителями непризнанных балтийских государств, а также с Финляндией и Польшей, – и с февраля 1920 по март 1921 года подписали с ними серию мирных договоров. Почему именно с ними? Так западноевропейские государства и США отказывались вести переговоры с «антинародным режимом» и надеялись на его скорое падение. Были у них еще претензии и экономического характера. Большевики отказались от всех финансовых обязательств царского правительства.

Особое значение Москва придавала подписанному 2 февраля 1920 года в городе Юрьеве (Тарту) мирному договору с Эстонией, так как Ревель был намечен Москвой в качестве основного пункта по вывозу золота и ввозу товаров. По его поводу Владимир Ленин сказал: «В международном положении самым ярким фактом является мир с Эстонией. Этот мир – окно в Европу. Им открывается для нас возможность начать товарообмен со странами Запада». Автор не считает подписание мирных договоров победой юной советской дипломатии. Скорее речь идет о выгодном, в первую очередь для группы кремлевских руководителей, контракте, который открыл для большевиков «банковское окошко в зарубежные банки». Так, Эстонии были переданы населенные русскими территории вокруг Нарвы и более 10 тонн золота на сумму в 14 млн. рублей. Латвия получила золота на 4 млн. рублей, Литва – на три. Латвии отошли населенные русскими территории возле Двинска (ныне Даугавпилс), а также часть Псковской губернии, позднее возвращенная Иосифом Сталиным России.

Почему эти договора были выгодны лишь группе коррумпированных руководителей страны. Оговоримся сразу, среди большевиков были и честные люди. Например, Феликс Дзержинский и Иосиф Сталин. Этого не скажешь о Льве Троцком и Якове Свердлове. О делах первого мы рассказали выше, а о втором сообщим в конце главы. Просто последний не успел или не захотел (даже если бы была такая возможность) переправить свои сбережения за границу.

Любопытно, что полномочными представителями РСФСР в Эстонии и Латвии были назначены соответственно Исидор Гуковский (до перехода на дипломатическую службу он занимал пост наркома финансов и был членом коллегии наркомата государственного контроля РСФСР) и Яков Ганецкий.

Первый порой совершал странные для непосвященных во все тайны коррумпированного Кремля поступки. Например, в марте 1918 года назначили Исидора Гуковского руководить Нефтяным наркоматом.

А вот что происходит в мае того же года. Бакинский СНК принял решение о национализации нефтяных промыслов. Вроде бы правильное по тем временам (вспомним, что происходило с другими отраслями промышленности) решение, да и сейчас его сложно назвать ошибочным. Просто владельцы нефтепромыслов активно саботировали работу. Их тоже можно понять. Власть большевиков неустойчива, со дня на день рухнет, зачем зря работать и продавать нефть врагам. А Москва грозно скомандовала: «Нельзя национализировать». Тогда Бакинский СНК принимает решение послать в Москву одного из своих руководителей – Тер-Габриэляна. Представитель Баку, прибыв в столицу, долго и тщетно пытался убедить Владимира Ленина в ее необходимости:

«Я ему все рассказал, часа три я рассказывал о том, что у нас вообще происходит. Он мне задает вопрос: а что вы думаете делать? Я говорю, что нужно объявить национализацию нефтяной промышленности. «Спасибо, – говорит, – мы уже донационализировались. А кто у нас будет работать?”… Бакинские рабочие. «А кто руководить-то будет?» …Союз Бакинских инженеров. «А кто именно?» Да, разве вы знаете, – говорю – их фамилии. «Нет, – говорит, – этого нельзя». Зовет И. Э. Гуковского… «Но что – как вы думаете, Исидор Эммануилович, насчет национализации…?» Боже упаси… «А что…?» Невозможно… Без разрешения вопроса о национализации вернуться не могу… В.И.Ленин дал записку А. И. Рыкову, председателю ВСНХ – посмотрите, какое настроение». Поехал я к Алексею Ивановичу. «Нет, – говорит, – не можем, это значит погубить нефтяную промышленность…»11.

А знаете, какую фамилию носил один из бакинских нефтепромышленников? Правильно, Гукасов. Были ли они родственниками или просто однофамильцами, это история умалчивает. Но лоббирование интересов бизнеса – это факт. И только вмешательство Иосифа Сталина в конце мая того же года все же позволило начать процесс национализации12.

Яков Ганецкий был одним из самых доверенных лиц Владимира Ленину в финансовой сфере. В 1915—1917 годах он вместе с Израилем Гельфандом (А. Парвусом) возглавлял созданную в Копенгагене подставную фирму, через которую американские и немецкие банкиры – евреи финансировала партию большевиков, а летом – осенью 1917 года вместе с Владимиром Лениным проходил по делу о «большевиках – агентах германского Генерального штаба», которое вел следователь Павел Александров. Автор не случайно написал вместо привычного словосочетание о «финансирование большевиков Генштабом Германии» непривычное для многих «финансирование банковскими структурами». Оговорюсь сразу, речь не идет пресловутом мифическом «всемирном жидомассонском заговоре». Просто группа американских и немецких банкиров, что поделаешь, если все они евреи по происхождению, решила начать активно осваивать рынки сбыта Российской империи. А для этого им нужно было поставить у власти лояльных себе чиновников. Да и им то было без разницы, будет ли в стране демократия или социализм. Важнее для них, современным языком, было гарантировать безопасность инвестиций и обеспечить монополизм. В начале прошлого века речь шла о строительстве сети железных дорог. Ведь учитывая выгодное географическое положение Российской империи, новая транспортная сеть позволила бы активно осваивать труднодоступные территории. Возвращаясь к основной теме нашего рассказа. Яков Ганецкий знал многие сокровенные тайны вождя, хранил его архивы и зарубежные банковские счета.

Нет ничего удивительного в том, что назначив Исидора Гуковского и Якова Ганецкого на ключевые посты, большевики столкнулись с проблемой контрабанды и хищения переправляемых через границу драгоценностей.

Знаменитый американский «друг советских вождей» Арманд Хаммер, тоже замешанный в коррупционных скандалах (о них мы расскажем в следующей главе) позднее вспоминал:

«В то время Ревель был одним из перевалочных пунктов в торговле с Россией, но большая часть поступавших в него из России товаров… представляла собой контрабанду: произведения искусства, бриллианты, платина и бог знает что еще. Все это нелегально отправлялось через границу…».

То же было в Вильно, Хельсинки и Риге.

Что бы читатель имел представление о происходящих в Ревеле безобразиях, автор процитирует несколько страниц из воспоминаний Георгия Соломона. Вот что он пишет в своих мемуарах:

«…сотрудники Гуковского жили и работали в этой же гостинице (речь идет о «Петербургской гостинице» – прим. авт.). Жили грязно, ибо все это были люди самой примитивной культуры. Тут же в жилых комнатах помещались и их рабочие бюро, где они и принимали посетителей среди неубранных постелей и сваленных в кучу по стульям и столам грязного белья и одежды, среди которых валялись деловые бумаги, фактуры. Большинство поставщиков были «свои» люди, дававшие взятки, приносившие подарки и вообще оказывавшие сотрудникам всякого рода услуги.

С самого раннего утра по коридорам гостиницы начиналось движение этих темных гешефтмахеров. Они толпились, говорили о своих делах, о новых заказах. Без стеснения влезали в комнаты сотрудников, рассаживались, курили, вели оживленные деловые и частные беседы, хохотали, рассказывали анекдоты, рылись без стеснения в деловых бумагах, которые, как я сказал, валялись повсюду, тут же выпивали с похмелья и просто так. Тут же валялись опорожненные бутылки, стояли остатки недоеденных закусок… Тут же сотрудники показывали заинтересованным поставщикам новые заказы, спецификации, сообщали разные коммерческие новости… тайны…

У Гуковского в кабинете тоже шла деловая жизнь. Вертелись те же поставщики, шли те же разговоры… Кроме того, Гуковский тут же лично производил размен валюты. Делалось это очень просто. Ящики его письменного стола были наполнены сваленными в беспорядочные кучи денежными знаками всевозможных валют: кроны, фунты, доллары, марки, царские рубли, советские деньги… Он обменивал одну валюту на другую по какому-то произвольному курсу. Никаких записей он не вел и сам не имел ни малейшего представления о величине своего разменного фонда.

И эта «деловая» жизнь вертелась колесом до самого вечера, когда все – и сотрудники, и поставщики, и сам Гуковский – начинали развлекаться. Вся эта компания кочевала по ресторанам, кафе-шантанам, сбиваясь в тесные, интимные группы… Начинался кутеж, шло пьянство, появлялись женщины… Кутеж переходил в оргию… Конечно, особенное веселье шло в тех заведениях, где выступала возлюбленная Гуковского… Ей подносились и Гуковским, и поставщиками, и сотрудниками цветы, подарки… Шло угощение, шампанское лилось рекой… Таяли народные деньги…

Так тянулось до трех-четырех часов утра… С гиком и шумом вся эта публика возвращалась по своим домам… Дежурные курьеры нашего представительства ждали возвращения Гуковского. Он возвращался вдребезги пьяный. Его высаживали из экипажа, и дежурный курьер, охватив его со спины под мышки, втаскивал смеющегося блаженным смешком «хе-хе-хе», наверх, укладывал в постель… На первых же днях моего пребывания в Ревеле мне пришлось засидеться однажды своем кабинете за работой до утра, и я видел эту картину втаскивания Гуковского к нему в его комнату.

Конец ознакомительного фрагмента.