Constanta

– А-а-а! – внезапно закричал он со всей мочи, поднял кол и устремился на Запарку.

Не миновать беды… Хрясь – приняв удар, брызнула во все стороны земля перед капитаном. Запарка не пошелохнулся.

Долговязый взглянул на него, выронил кол и отшатнулся.

Резким махом полетела наземь фуражка. Следом – пуговицы воротника, ремень. И словно страшная невидимая сила вырвалась наружу.

Толпа замерла.

– Айда со мной, – шагнул ей навстречу Запарка. – Умрём вместе!

Руки капитана, маня, раскрылись…

Они ждали его на плацу всем взводом, возбуждённо переговариваясь и беспрестанно куря. Он появился неожиданно, откуда ни возьмись, словно вынырнул из-под земли, весёлый и невредимый, с ремнём на плече, фуражкой в руке. Обвёл всех шальным взглядом, остановился на Киме.

– Молодец, что отсиделся в яме. Как поёт Высоцкий: коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет.

Посмеявшись со всеми, взглянул на часы.

– Впечатлительным – оставить все впечатления при себе. Военная тайна. Гайдук узнает – пеняйте на себя. На сегодня это всё, свободны. Дуйте по койкам, шагом марш!

Смотря уходящим воспитанникам вслед, капитан задержался на плацу. Улыбка появилась на его лице. Как воспитатель он был более чем доволен. Ай да вылазка! Реальная мимолётная… Она одна стоила целого месяца муштры.

Боронок кинул в ведро очищенную картофелину, потянулся к громадной куче нетронутой кожуры, взял новую и принялся с остервенением чистить её.

Только что из кухни вышли Степан и Ким, помятые и счастливые, укаченные от души опасным аттракционом местной деревенской жизни.

– Я убью Гайдука, – произнёс он, мрачно глядя перед собой. – Проберусь к нему ночью, вопьюсь в горло и выпью всю кровь. Пусть даже потом отравлюсь – всё равно. Старый полкан. Нашёл время для картошки.

Боронок был возбуждён. Произошедшие события никак не могли оставить его равнодушным.

– Жаль, что всё кончилось миром. Будь иначе, я пошёл бы с Запаркой воевать вдвоём, – загорелся он. – Слышишь, Горыныч? Мы бы взяли штурмом деревню, не оставили бы ни одного пленного, а потом всем бы сиротам дали наши имена. Запарка! – взмахнул он левой рукой. – Боронок! – повторил движение правой.

Горыныч молчал. Его фантазии были куда скромнее. Достаточно было одной неволи…

Толпа не тронула Запарку. Он не тронул её. На том и разошлись, удовлетворённые друг другом. Первой – толпа.

Спустя день на лужайке появился деревенский мальчишка лет восьми. Постояв и поглазев на бригаду, он подошёл к ближнему – Коле Ракову. Комсорг, трудясь, засыпал лопатой гравий в яму со столбом.

– Кольча! – представился ему мальчишка.

Комсорг кинул в его сторону недружелюбный взгляд.

– Чего тебе?

– Конфету дай.

– Ха! А две не хочешь?

– Хочу.

Коля остановился и, опёршись на лопату, утёр лоб.

– Иди мальчик отсюда, – сказал он. – Здесь люди делом занимаются и плохо себя чувствуют.

– Дай. А я тебе чего скажу. – Мальчишка поднял брови и состроил серьёзную мину, словно готовясь предсказать будущую Колину судьбу.

– Отвали пацан! – Коля с шумом зачерпнул гравия.

– Не жмоться, дай.

– Катись, шкет!

Шкет! Разговор перешёл границы дозволенного. Искоса глянув на подходящую троицу: Кима, Налимыча и Степана, мальчишка склонил голову и шмыгнул носом.

– За шкета получить можешь, – тихо сказал он.

– От тебя что-ли? – с усмешкой спросил Коля.

– От меня – когда вырасту. А пока – от Рябого.

– Кого?

– Кореша моего.

– Пошёл отсюда! – вступая в разговор, заступился за комсорга Налимыч.

– Ты, толстый, не встревай, – отмахнулся от него мальчишка. – Не с тобой говорю.

– Ах, ты…, – рванулся было в его сторону Налимыч, но увяз в руках бросившихся на защиту ребёнка Степана и Кима.

– Налимыч, вы в разных весовых категориях, – сказал Ким, успокаивая друга. – Остынь.

– А чего он провоцирует?

– Разберёмся.

Когда страсти поутихли, Степан и Ким устремили внимание на мальчишку. Он – на них.

– Пацан с секретом, – убеждённо заметил Ким.

– Думаешь?

– А я видел его на дискотеке. – Ким подмигнул мальчишке. – Здорово, вражина! Разнюхивать сюда послан, лазутчиком – собирать агентурные данные?

Мальчишка растерянно захлопал глазами.

– Попался! – довольно ухмыльнулся Ким.

– Конфету дай! – попробовал выкрутиться мальчишка.

Ким сложил фигу и с чувством нескрываемого удовольствия поднёс её ему к носу.

– Выкуси! Я из-за твоих друзей личного счастья в эту субботу лишился. И ещё по морде получил, вместе с товарищем.

– Ладно, – примиряюще сказал мальчишка. – Так и быть, скажу чего пришёл. Конфету будешь должен. Гляди, не заныкай.

– И зачем же ты пришёл?

– Наши ждут вас здесь, в лесу. Картошку пекут, мириться хотят. Вожак Рябой сказал, что не тронет. – Он задумался, вспоминая. – Гарантия безопасности вам обещана.

– Всё?

– Да.

– Это не стоит конфеты. Обойдёшься.

Мальчишка обиделся, засопел, но высказаться вслух не решился. Детская личина отошла на второй план, маски были сорваны, уже как настоящий парламентёр он должен был вести себя достойно.

Информация требовала приватного обсуждения. Оставив мальчишку, Степан и Ким отошли в сторонку. Откликаться или нет? Какой сюрприз подготовила для них деревня? Какое у них всех будущее – мир или война?

Постепенно, взвесив все за и против, оба сошлись во мнении, что пути в лес не миновать. Следовало открыть карты. Уверенности в своих силах добавляла возможность подстраховаться живым парламентёром. Заложником.

Выпытав у парламентёра маршрут, они заперли его в каморке свинарей, поручили тем приглядывать за ним и, условившись с Налимычем о времени возвращения, отправились в путь. На мирные переговоры.

До условленного места встречи они добрались без помех, довольно скоро. В центре большой, окружённой соснами, поляны горел костёр. Восемь-десять человек сидели вокруг него. Их ждали.

Рябой оказался плотным крепышом. Лицо его было сплошь усеяно веснушками. Казалось, сомкнись глаза с белесыми ресницами – и праздник солнца на отдельно взятом лице был бы обеспечен. Однако хозяину лица было не до того. Глаза его были настороже, буравя отнюдь не солнечные лица гостей.

– Где наш пацан? – осведомился он.

– Остался, – ответил Ким, стараясь выглядеть убедительно и непринуждённо. – Какие-то дела там у него.

Вожак усмехнулся.

– Подлиза. За сладкое мать родную продаст. Но моё слово верное, расслабьтесь, будем разговаривать.

– Хорошо, – согласился Ким.

Рябой протянул им руку. По очереди они пожали её.

– А ведь вы не солдаты, – заметил он, приглядываясь. – Умело скосили под наших. Все как бешеные перемахались между собой. И дёру дали вовремя. Кто такие?

– Студенты, – ответили они в один голос.

– На сборах, – добавил Ким.

– А-а, – протянул Рябой.

– И мы не косили, – продолжил Ким, – танцевали и всё.

– Танцы кончились мы и ушли, – подхватил Степан. – Зачем нам лишние хлопоты, мы – люди мирные.

– Кабы так, сейчас бы вас здесь не было, – раздался чей-то хриплый голос.

На это ни у Кима, ни у Степана не нашлось, что ответить. Возникла затяжная гнетущая пауза.

Рябой вытащил сигареты. Они, чуть помедлив – свои. Закурили.

– Слышь, – начал снова Рябой, – а главный ваш каков, пришёл нас успокаивать. Один. Он, что, всегда такой?

– Какой?

Рябой поёжился.

– Психический.

– Но вы же все целы, – осторожно заметил Степан. – Потерь нет.

– А что ему оставалось делать? – подал голос Ким. – Такой форс-мажор! Ведь вы сами себя уже не узнавали.

– А нечего по чужой территории шастать, чужих девок лапать, – возбудился один из сидящих напротив – долговязый.

– Хорошо, хорошо, спокойно, – поднял руки Степан. И обратился к Рябому: – Зачем звал?

– Да забыть всё надо, – ответил тот. – Что кудахтать-то – дело сладилось. Картоху, вот, печём. Садись есть с нами.

Усердно дуя на испёкшуюся картофелину, Степан перекатывал её в руках и искоса разглядывал своих бывших противников. Все как один – крепкие жизнерадостные ребята. Студенты по возрасту, деревенские видом. Достойные уважения. Внезапно он затаил дыхание. Квазимодо. Отдушина родной кулачной ярости. Кулак был разбит, на долгое время выйдя из строя. Лицо Квазимодо, напротив, скалясь весельем, было живее живых. Жду нового боя, казалось, говорило и бросало вызов оно. Стушевавшись, Степан отвёл глаза и опустил голову. Причуда природы. Уродство неуязвимо. Пожизненно. В отместку увядающей самой собой красоте.

Постепенно деревенские перестали замечать гостей, оживление охватило их – больная тема не давала покоя.

– Слышь, Рябой, – обратился к вожаку долговязый, – надо было офицерика всё-таки проучить. Зря отпустили.

– По башке сразу надо было бить, – поддержал его хриплый.

– Зря пугали, – раздались ещё голоса. – Навалились бы всем скопом и раздавили.

– Зачем скопом? – вскричал доловязый. – Я ему уже второй раз готовился ка-а-к…

Долговязый не успел закончить фразу. Оглушительно стрельнуло полено. Яркое пламя костра взметнулось до небес. Все обмерли. Живая противопехотная мина предстала вдруг перед глазами. Фигура капитана. Память, сеющая страх, паралич и немоту…

Рябой предложил им дружбу. По всему облику и поведению желая её больше, чем они. Это был тот самый редкий случай, когда ему, вожаку местной молодёжи, было не до войны. И они, Степан и Ким, единогласно без колебаний приняли предложение, прекрасно сознавая, кому обязаны им. Капитан Запарка стоял за их спинами. Управой на всех Рябых.

На радостях от заключенного мира Ким потерял голову. Сумасшедший кавалер взыграл в нём, готовый сорваться и мчаться без оглядки вслед за украденным счастьем.

– Мы обманем Гайдука, Стёпка, – убеждённо говорил он, укладываясь поздним вечером в койку. – Отбудем поверку в субботу, смоемся и прогуляем всю ночь в деревне – до самых петухов.

Бессильный разубедить друга, Степан вынужден был поддержать его, молча, с тяжким вздохом записываясь в телохранителя.

Питая сладкие мечты, Ким уснул. Прошла ночь. Утром ему лучше было бы не просыпаться.

Очередь перед умывальником, увидев его, расступилась. Удивлённый, он посмотрелся в зеркало на стене. И едва не лишился чувств. Такого себя он ещё не видел.

Назад он вернулся с понурой головой, едва волоча ноги. Койка встретила его разбитыми в пух и прах мечтами.

– Ты себя видел? – спросил его Налимыч.

– Видел, – мрачно ответил он. Вся правая половина его лица припухла, расцветя синевато-красной желтизной. Глаз почти заплыл. Проявлялась тайнопись субботнего вечера.

– Махнёмся лицами? – предложил Степан, улыбаясь. – Сделаю тебе одолжение на субботу.

– А может пройдёт? – с надеждой взглянул на него Ким. Осторожно дотронулся до глаза.

– Не надейся, – сказал Налимыч. – Это случай особый. Жди свадьбы, не раньше.

Все засмеялись. Позволил улыбнуться себе даже Коля Раков, последние дни непохожий на себя самого. Большой Литр травил изнутри, блуждая в поисках выхода. Глядя на меченого Кима, Коля мечтал разрешиться своим тяжким бременем.

– А кому какое дело в деревне до его лица? – высказался Налимыч по пути бригады к вольеру. И продолжил: – Они, может, сами все такие с рождения.

– Ты давно в деревне не был, Налимыч, – возразил Ким. – И там любовь живёт. За неё, видишь, как приходится расплачиваться. – Он замолк. Потрогал пальцами лицо. – Ёлки-палки, хотя бы на пару минут дольше мы с ней знакомы были. Адрес, имя знать – тогда бы залез ночью прямо в окно.

– А если она чья-то подруга? – спросил Степан.

– Отдохнула бы. Что я зря за неё схлопотал?

– Смотри, ещё схлопочешь.

– Хуже уже не будет.

– Опять пить придётся, – вздохнул Степан.

– Да ладно тебе. Много не будем. Так, по чуть-чуть, для бодрости.

При этих словах Коля Раков вдруг побледнел и, шумно дыша, зашатался. Все уставились на него. А Коля, наконец-то, дождался своего момента. Подпрыгнул, зажал рот рукой и устремился к бетонному приюту свиней, метя путь по дороге.

– Повезло хрюшкам, – бросил ему вслед Ким. – Сегодня Коля угощает.

Все заулыбались. Кроме самого насмешника. Ему было не до веселья – половина лица его пухла и расцветала ярким буйным цветом на глазах.

Глава пятая

Стоя посреди зарослей лопуха на маленьком пустыре позади офицерского кафе, лейтенант Фатуйма справлял нужду. Лето. Пора выхода из табу и полного слияния с природой.

Уйти по-хорошему не удалось. Почуяв неладное, он наклонился, пригляделся и увидел преображённый правый сапог – яркий, цвета зрелой лимонной кожуры. Злость закипела в нём. Что за напасть? Не успел избавиться от своей нужды, как угодил в чужую. Какая же морока теперь с этим сапогом, с собой – обгаженным. А ведь он при исполнении – на службе.

– Р-р-р, – донеслось вдруг сзади.

Он обернулся. Буквально перед ним, рыча, стоял чёрный с рыжими подпалинами бродячий пёс. Налиты кровью глаза, обнажены клыки, из пасти свисает густая жёлтая слюна. Бешеный. Только его и не хватало. Забыв про испачканный сапог, Фатуйма сорвался с места и резвым иноходцем устремился прочь. Пёс – за ним.

Отчаянными зигзагами Фатуйма одолел пустошь и добежал до асфальта. Кровь стучала в висках, дышать было нечем, сердце норовило выскочить из груди. Замедляя движение, он перешёл с бега на шаг. Остановился. Позволил себе оглянуться. Пёс исчез. Растаял, словно призрак. Естественно, а по другому и быть не могло – здесь дикая территория кончалась.

Ох, попадись ему эта псина в руки! Рассчитался бы за пережитой страх сполна. Руками студентов. Вот этого например.

– Куда следуем, товарищ курсант? – обратился он к проходящему мимо Киму.

Идя беспечной походкой, словно по Невскому, тот отвернулся в сторону.

– Стоять! – бросился наперерез Фатуйма.

Внимая команде, Ким встрепенулся и остановился. Чуть помедлив, со вздохом развернул лицо и глянул на подскочившего командира заплывшим глазом. Получай.

Фатуйма лишился дара речи.

Ким зажмурил здоровый глаз, притворяясь сражённым насмерть.

– Вам плохо? – еле совладал с собой Фатуйма.

– До казармы как-нибудь дотяну, – открыл глаз Ким.

– Это вас укусил кто-то?

– Да. Шмель ночью.

– Осторожней надо. Холод приложить. Потом обязательно в санчасть.

– Хорошо. Я пойду?

– Да-да, конечно.

Гнев Фатуймы рассеялся. Ну и сюрпризы порой преподносит жизнь. Он посмотрел на сапог, повертел носком. Вздохнул. Как же хорошо, что из двух зол его выбрало меньшее. По крайней мере эта гадость внизу не кусалась.

Близилась вечерняя поверка. Ещё один день остался позади. Казарма гудела, как потревоженный улей. Степан, Ким и Горыныч коротали время, лёжа на койках.

– Остался я без женской ласки, – произнёс Ким, рассматривая своё отражение в маленьком осколке зеркала. – С такой рожей только собак пугать. Прощай деревня навсегда.

– Сдаёшься? – спросил Степан.

– А что делать, если самого себя убить хочется. Пусть девчонки спят спокойно. Страхолюга Ким им не приснится.

– Пацаны, – обратился к друзьям Горыныч, – вы оба такие опытные, как я погляжу. Подскажите как подцепить девчонку – самым безотказным способом.

Ким удивлённо взглянул на него.

– А тебя разве Боронок ещё не обучил?

– Он обучит, – фыркнул Горыныч. – У него одни замужние на уме. Таскается по ним и день, и ночь. Одна ему даже свитер связала. Видели зимой на экзамене – с узорами?

Спохватившись, он испуганно вытаращил глаза:

– Только я вам ничего не говорил.

– А мы ничего и не слышали, – поспешил откреститься от лишней информации Ким.

– Так как познакомиться, чтоб без проблем? – снова задал вопрос Горыныч.-Подскажите.

– Я не знаю, можно ли делиться таким опытом? – обратился Ким к Степану.

– Тем более, когда он достаётся такой ценой? – спросил в свою очередь тот.

– Хватит цену себе набивать! – возмутился Горыныч. – Пока вы в деревне веселились, я картошку чистил. Между прочим – и за вас. Давайте, шуты гороховые, открывайте свои кубышки, делитесь. – И, устроившись поудобнее, Горыныч закрыл глаза в ожидании.

– А первый опыт у тебя уже есть, – сказал Ким. – Самый что ни на есть ценный. Как вспоминаешь о девчонках – сразу начинай чистить картошку. Ха-ха-ха!

Глаза Горыныча открылись, ноздри затрепетали, он вскочил, крутя головой в поисках подручных средств – совет требовал достойной расплаты. Однако до этого дело не дошло. Внутри казармы внезапно воцарилась тишина – зычным голосом вестового Гайдук объявил, что ждёт встречи со всеми на плацу.

Вольер был закончен. В результате полной отдачи душевных и физических сил, опоясывая и надёжно изолируя от внешнего мира безымянную поляну, выросла рукотворная железная изгородь. Стоя перед своим творением, бригада наслаждалась моментом заслуженного торжества.

Запертые в бетонной коробке свиньи, словно чувствуя всю важность происходящего, хрюкали и визжали – это был праздник и на их улице.

Радуясь, Рыбкин потирал ладоши.

– Это вещь! Всем таранам теперь конец. Пусть разбиваются.

– Этой ограде сноса нет, – поддакнул Грош. – Переживёт и нас, и свиней.

– Долгие лета! – откликнулся Боронок. – Ржаветь и ржаветь.

– Ржаветь? – встрепенулся Рыбкин. – А мы красить будем. Каждый сезон.

Боронок глянул на него, хотел было углубиться в тему, но памятуя о грядущих экзаменах, осёкся и махнул рукой.

– Истомились Хавроньи, – сказал он. – Чего ждёшь, капитан? Шампанского?

– А-а, – улыбаясь, погрозил ему пальцем капитан. – Самому невтерпёж. То-то же. – И, обращаясь к замершим у ворот фермы свинарям, скомандовал: – Выпускай!

Освобождённые, свиньи выбежали наружу. Старые, средние и молодняк – все одной группой. Постояли, косясь на людей, и управляемые хряком, побежали вдоль границ вольера, по периметру – знакомиться с жизнью за сеткой. Одолев несколько кругов, животные остановились и рассеялись. Обживаться.

Торжество подошло к концу. Попрощавшись с вольером, свиньями, благодарным Рыбкиным и, оставив их наедине, бригада отправилась в казарму. Рыбкин пробыл у вольера до вечера, любуясь контрольными испытаниями студенческого труда. Это занятие так увлекло его, что он совершенно потерялся в пространстве и времени. Перед ужином, едва докричавшись в два голоса, свинари вернули его на землю. Придя в себя, Рыбкин вспомнил, что ничего не ел с самого утра. И уверенный, что наконец-то поймал и держит всех свиней под своим контролем, в узде, под свист бодрой мазурки покинул свой пост.

Ночью на небе было много звёзд. Каждая, искушая, звала в дорогу. Покинув вольер, несколько свиней бежали.

Утро хмурилось. Небосвод был затянут тучами. Казарма просыпалась.

– Налимыч! – окликнул друга Степан, потягиваясь. – Осталось мучиться два дня. Настигла под конец всё-таки муштра. Ты как, в космос не собираешься?

– А зачем? – откликнулся Ким. – Что ему там делать? Космос – это пустота. Вот джунгли – другое дело. Сплошной рай кругом – перед глазами заросли дремучие и непуганая женская туземная нагота…

Смех сотряс насмешников.

Глянув на них искоса, Налимыч пожал плечами. Несмышлёныши пытались вывести из равновесия мудреца.

– Если обижают – скажи, – вмешался Горыныч. – Мы их быстренько проучим. – Он сверкнул глазами на весёлую пару. – Натравим Боронка. Тогда узнают, почём фунт лиха.

Неожиданно перед всеми с зубной щёткой в руке вырос сам Боронок. Конец разговора донёсся до его ушей.

– Кто это здесь поминает меня всуе?

– Я, Тит, предупредил их всех, – выпрямился Горыныч, – пусть только попробуют тебя обидеть – будут иметь дело со мной.

Боронок озадаченно уставился на него.

– Вот такой был разговор, – растерянно захлопал глазами Горыныч.

Внезапно все отвлеклись. Общение прервал запыхавшийся Фатуйма.

– Вы строили свиньям загон? – спросил он.

– Мы, – отозвались все.

– Мигом туда. Капитан Рыбкин зовёт.

Бригада переглянулась.

– Чего это ему приспичило? – недовольно спросил Боронок. – Он, что, не знает, что нам завтракать надо.

– Отставить завтрак! – взвизгнул Фатуйма. – Выполнять приказ!

Конец света. Непредвиденное происшествие. Побег. Ночью три свиньи вырыли подкоп, выбрались наружу и были таковы. К счастью, беглянок удалось догнать в ближайшем перелеске, схватить и вернуть. Но лаз остался. Рыбкин стоял напротив него, снаружи, красный, без фуражки, олицетворяя собой крах всех надежд. Лазы мерещились по всему периметру.

– Какие проблемы, капитан? – бодро спросил Боронок, подходя во главе бригады.

Рыбкин повёл на него мутным взглядом.

– Любуюсь вашим творением, – мрачно ответил он. – Видишь, как свищет – фьють, туда-сюда, свиньями. Есть добровольцы постоять вместо меня?

– Добровольцев нет, – замотал головой Боронок, улыбаясь. – За нас железки стоят.

– А свиньи по лесу бегают! – вскричал в сердцах Рыбкин, теряя остатки контроля над собой.

– Сам виноват, – пожал плечами Боронок. – Развёл таких. Может, они у тебя ещё и летают. Мы при чём?

– Ах, ты… – задохнулся от возмущения Рыбкин. – Я тебе покажу – при чём! – погрозил он кулаком. – Нашёлся шутник, мать твою… Сейчас же пожалуюсь Гайдуку. Он тебе вправит мозги.

Глаза Боронка сузились. Гайдука здесь только и не хватало. Ситуация выходила из-под контроля. Требовалось немедленное адекватное реагирование.

– Давай, капитан, отойдём, – предложил он. – Чего воздух зря сотрясать. Есть разговор без свидетелей.

Чертыхаясь и оглядываясь на ходу, капитан последовал за ним.

Они отошли шагов на десять. Остановившись, Боронок развернулся. Сурово было выражение его лица.

– Мало тебе одной дыры? – спросил он стальным голосом. – Хочешь остаться без вольера?

Гром и молния. Угроза страшнее ядерного взрыва. Живой исполнитель перед глазами. Сердце Рыбкина зашлось и едва не остановилось.

– Не буди лихо, дядя, – услышал он далее. – Мы – студенты, цвет дембеля. Наше место – в столовой.

Слова Боронка возымели действие. Учёная молодёжь своё отработала – ругаться было бессмысленно. И терпящий бедствие Рыбкин призвал на помощь армию. Через час возле вольера появилась гора досок, заметались солдаты, запели пилы, застучали молотки и уже к вечеру пространство за сеткой преобразилось. Землю укрыл настил. Студенческий труд обрёл завершённый облик. Отныне свобода свиньям могла только сниться.

Экзамены. Как ни стращал Гайдук, гроза прошла мимо. Офицеры – экзаменаторы, экзаменуя, были слепы и глухи, рассыпая щедрой горстью отличные оценки направо и налево. Бригада не почувствовала никакого снисхождения – оно было одинаковым для всех. Складывалось впечатление, что именно месячник муштры и труда и был настоящим экзаменом. Все были оценены ранее – за каждый прожитый, отслуженный и отработанный день. Награда нашла своих героев. Претензий не было.

Близилась последняя ночь на сборах. Та самая, что должна была навсегда остаться в памяти. Прощальная. Никто не собирался спать. Все грезили праздничной бессонницей. На собранные по кругу деньги Грош купил деревенского эликсира. С большими предосторожностями его припрятали на ферме, в каморке свинарей. Сама ферма по плану должна была сыграть роль тайного островка дембельской анархии.

Чувствуя приближение праздника, местные командиры сложили свои полномочия и вернулись к солдатам. Все, за исключением Фатуймы. Как особо доверенное лицо командования он должен был разделить все перепитии армейской жизни студентов до конца.

За два часа до отбоя казарма испытала удар ниже пояса – явился, полный надежд выслужиться перед начальством, соглядатай. Праздник в одночасье оказался под угрозой срыва.

Шло время. Ферма звала. Прикрываясь безобидным перекуром, казарма устремилась на зов. После первого захода вернулись все. Второй оказался слаще первого – пошли безвозвратные потери. Третий заход, опустошив помещение, оставил Фатуйму одного.

Встревоженный долгим отсутствием подопечных, лейтенант выбежал наружу. Никого. Он бросился на поиски. Нюх привёл его к ферме.

Едва Фатуйма переступил порог свиного приюта, как оказался в ином измерении. Атмосфера братства, равенства и любви распахнула перед ним свои жаркие объятия. Он попятился было, но об отступлении не могло быть и речи. Отсюда был только один выход – через вход.

Ночь. Захват фермы. Дикий шабош внутри. Командование, проверив посты, прислушивалось. Это было почти что законное сумасшедшее торжество. Со своим началом и концом. Как и во времена грешной молодости самих командиров.

Утро. Холодная роса на траве. Бредущие по прямой друг за другом лунатики. Крестящийся Рыбкин. Босой анархист Фатуйма.

Студентам было велено отсыпаться до обеда. С Фатуймой дело оказалось сложнее. Стоя перед начальником части, беспрестанно улыбаясь и вращая глазами, он пытался объясниться. Но тщётно. Слова были чужие – из чрева какой-то потусторонней пустой бочки – и все, как одно, почему-то начинались на «у». Грозный тучный полковник, отчаявшись разобрать что-либо, покрутил висящую на нитке пуговицу кителя грешника, оторвал её, бросил на землю и с горечью отца, потерявшего сына, произнёс: