Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело

Согласно принятым в период проведения Александром II Судебной реформы судебным уставам (1864 года), государственные преступления могли рассматриваться в общем порядке уголовного судопроизводства – либо судебными палатами, либо (по высочайшему повелению царя) Верховным уголовным судом. Следует отметить, что дела по обвинению Соловьева и Каракозова по распоряжению Александра II рассматривал именно Верховный уголовный суд, который, нужно сказать, не был постоянно действующим судебным органом, а учреждался по мере необходимости по особому императорскому указу и состоял из председателя Государственного совета, председателей департаментов совета и первоприсутствующих в кассационных департаментах Правительствующего сената. Уставом уголовного судопроизводства 1864 года дознание (так же как и предварительное следствие) было возложено на членов судебных палат и судебных следователей, за которыми был установлен прокурорский надзор. Однако ряд проведенных политических процессов заставил власти внести изменения в процессуальные нормы, и с 19 мая 1871 года производство дознания по делам о государственных преступлениях было передано Отдельному корпусу жандармов. Согласно изменениям, внесенным 7 июня 1872 года в Устав уголовного судопроизводства, производство по делам о государственных преступлениях также становилось подсудно вновь созданному специальному органу – Особому присутствию Правительствующего сената. Девятого августа 1878 года был принят закон «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и о некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени», согласно которому военным судам передавались дела о государственных преступлениях, сопряженных с вооруженным сопротивлением властям.

Таким образом, как мы видим, дело о цареубийстве могло было быть передано на рассмотрение нескольких судов в зависимости от решения царя. Высочайшим указом взошедшего на престол Александра III дело об убийстве Александра II было передано на рассмотрение Особого присутствия Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях.

Особое присутствие Правительствующего сената для суждения дел о государственных преступлениях в соответствии со ст. 1059, 1061 Устава уголовного судопроизводства было составлено из первоприсутствующего и пяти сенаторов, назначенных высочайшей властью. Учитывая характер дела (государственное преступление), к Особому присутствию Правительствующего сената были присоединены один из губернских предводителей дворянства, один из уездных предводителей дворянства, один из городских глав губернских городов Европейской России и один из волостных старейшин Санкт-Петербургской губернии.

Заседание Особого присутствия Правительствующего сената длилось пять дней и проходило с 26 по 30 марта 1881 года. Формально процесс проходил в открытом режиме, однако присутствовать в зале суда могли только обладатели специальных билетов, на каждом из которых указывалась фамилия, имя и отчество, а также звание владельца, подписи инспектора здания судебных установлений и прокурора судебной палаты и сургучная печать[6].

Обложка дела 1 марта 1881 года Государственный архив Российской Федерации

Перед тем как открыть судебный процесс, судом в распорядительном заседании, проведенном до открытия основного судебного заседания, было рассмотрено заявление Желябова о неподсудности его дела Особому присутствию Правительствующего сената как суду коронному, сделанное им 25 марта 1881 года, за день до начала рассмотрения дела. В поданном заявлении Желябов указывал, что действия, за которые он предан суду, направлены против правительства; что правительство есть заинтересованная сторона; что Особое присутствие, состоящее из правительственных чиновников, не может рассматривать это дело и оно должно подлежать рассмотрению присяжных заседателей как представителей общественной совести и не связанных в своих действиях присягой на верную службу одной из заинтересованных в деле сторон. Суд квалифицировал сделанное Желябовым заявление как отвод о неподсудности дела и, рассмотрев его по правилам ст. 600 и п. 2 ст. 1031 Устава уголовного судопроизводства, отклонил. Нам представляется интересной позиция суда, который рассмотрел это заявление по правилам двух институтов – отвода и подсудности. Уголовно-процессуальные нормы того времени предоставляли подсудимым право отвода суда по четырем основаниям, которые служили прообразом современного понятия личной прямой или косвенной заинтересованности в исходе дела. Вопрос подсудности регулировался главой 4 Устава уголовного судопроизводства «О порядке разрешения пререканий о подсудности» в случаях, когда возникала неопределенность относительно полномочного суда. Однако в рассматриваемом случае суд присяжных вообще не был наделен компетенцией по рассмотрению дел о государственных преступлениях, поскольку вмененное обвиняемым преступление предусматривало наказание, соединенное с лишением прав состояния.

Полагаю, что современным юристам должны быть интересны как описания фактических обстоятельств преступления, изложенные в материалах дела, так и речь товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Н.В. Муравьева, речи подсудимых и особенно их защитников – присяжных поверенных Алексея Михайловича Унковского, Константина Федоровича Хартулари, Августа Антоновича Герке 1-го, Владимира Николаевича Герарда и Евгения Ивановича Кедрина. Мы же, не вдаваясь в подробности пересказа всего дела, остановимся на двух его аспектах – на предъявленном обвинении, а также на объяснениях подсудимых относительно тех обстоятельств, которые толкнули их на путь террора.

Всем подсудимым было предъявлено обвинение в совершении государственных преступлений, предусмотренных главами «О преступлениях против священной особы государя императора и членов императорского дома» и «О бунте против власти верховной и о государственной измене» Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1866 года (далее – Уложение о наказаниях), а именно ст. 241, 242, 243 и 249 (Михайлов, помимо указанного, обвинялся также в преступлении, предусмотренном ч. 2 ст. 1459 Уложения о наказаниях в редакции 1878 года). Основная фабула предъявленных обвинений сводилась к тому, что подсудимые:

1) вступили в тайное сообщество – «Русскую социально-революционную партию», имеющее целью свергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй, причем преступная деятельность этого сообщества проявилась в ряде посягательств на жизнь императора, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженного сопротивления властям;

2) принадлежа к этому сообществу и действуя для достижения его целей, они решили между собой и с другими лицами лишить жизни императора, для чего:

а) из подвальной лавки в доме № 56—8 по Малой Садовой был проведен подкоп под улицу с устроенным в нем аппаратом для взрыва динамита при проезде государя императора и

б) 1 марта 1881 года при проезде императора Александра Николаевича по набережной Екатерининского канала Рысаков бросил взрывчатый снаряд под императорскую карету, последствием чего был взрыв; последовавший второй взрыв, произведенный другим участником сообщества, и причинил государю тяжкие ранения, повлекшие его кончину. При этом Желябов, замыслив преступление, руководил подготовкой к нему и склонил к нему Рысакова; Перовская, по задержании Желябова 27 февраля, не только сменила его, но и руководила совершением покушения; Тимофей Михайлов участвовал в приготовлениях, а также находился на месте преступления, вооруженный метательным снарядом; Гельфман была хозяйкой конспиративных квартир, в которых происходили совещания и подготовка преступления; Кибальчич изобрел и изготовил четыре метательных снаряда, в результате взрыва одного из них императору были причинены телесные повреждения, от которых он вскоре скончался.

Дополнительно подсудимые обвинялись в иных покушениях на жизнь Александра II, а именно: Желябов – в покушении 18 ноября 1879 года близ города Александровска, Перовская – в покушении 19 ноября 1879 года близ Москвы, Кибальчич – в покушении близ Александровска и подготовке покушения около Одессы осенью 1879 года.

Единственно возможной санкцией за вмененные преступления было лишение всех прав состояния и смертная казнь. Лишение всех прав состояния и смертная казнь как вид ответственности предусматривались ст. 17 Уложения о наказаниях. Согласно ст. 22 Уложения о наказаниях, первая часть из данного наказания, а именно лишение прав состояния, заключалась в том, что дворяне теряли дворянство и все преимущества, с ним связанные; духовенство лишалось духовного сана и звания с потерей всех преимуществ, ему предоставленных; почетные граждане и купцы лишались доброго имени и всех преимуществ, им присвоенных; лица прочих классов лишались доброго имени и прав, полагающихся каждому из классов. Помимо этого, лишение всех прав состояния также сопровождалось лишением почетных титулов, чинов, орденов и прочих знаков отличия, а также изъятием принадлежащих осужденному грамот, дипломов, патентов и аттестатов. Закон устанавливал, что последствия лишения всех прав состояния не распространяются ни на жену, ни на детей осужденного. Что касается смертной казни, то существовало несколько ее видов, применение которых определял суд в приговоре в зависимости от социального положения преступника. Однако в соответствии со ст. 1069 Устава уголовного судопроизводства осужденные могли рассчитывать на милость царя, который своей волей мог помиловать осужденных к смерти, заменив смертную казнь на иной вид наказания, что в том числе и было сделано по делу 1 марта в отношении Геси Гельфман. Она известила Особое присутствие Правительствующего сената о том, что находится на четвертом месяце беременности, и суд, приговорив ее к лишению прав состояния и смертной казни, отсрочил приведение приговора в исполнение, а в последующем Александр III удовлетворил ее прошение о помиловании, заменив смертную казнь вечной каторгой (впрочем, Гельфман вскоре после родов умерла).

Возвращаясь к показаниям подсудимых, данным ими в суде относительно причин, толкнувших их на путь террора, можно, на первый взгляд, сделать вывод, что первоначально ими двигали исключительно благие намерения, такие как стремление к поднятию экономического благосостояния народа, а также уровня его нравственного и умственного развития. Каждый из них присоединялся к движению добровольно, поскольку разделял его цели и программу. И только когда власть начала преследовать «пошедших в народ» за подобную деятельность, вновь образованной «партией» было решено прибегнуть к террору как средству «сломления деспотизма» и достижения новых политических форм правления. Подсудимый Кибальчич так прокомментировал эту ситуацию: «Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы власти отнеслись, так сказать, патриархально, что ли, к деятельности партии, то ни крови, ни бунта, конечно, теперь бы не было. Мы все не обвинялись бы теперь в цареубийстве, а были бы среди городского крестьянского населения. Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т. д.».

Вместе с тем программа «Народной воли» по поводу применяемых средств политической борьбы указывала, что «террористическая деятельность, состоящая в уничтожении наиболее вредных лиц правительства, в защите партии от шпионства, в наказании наиболее выдающихся случаев насилия и произвола со стороны правительства, администрации и т. п., имеет своей целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказательство возможности борьбы против правительства, поднимать, таким образом, революционный дух народа и веру в успех дела…»[7]. Главная же цель «Народной воли» было свержение самодержавия и переход власти в руки народа.

Признавая терроризм как средство борьбы, народовольцы оговаривали условия его применения. В этой связи интересен протест Исполнительного комитета «Народной воли» против покушения анархистов на президента США Д. Гарфилда: «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, – в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей. Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против насилия»[8].

Касательно партии как общности народовольцев, то в материалах судебного дела, с учетом исследованных доказательств и показаний обвиняемых, партия «Народная воля» или, как ее еще называли, «Русская социально-революционная партия» квалифицируется как тайное общество, имеющее своей целью ниспровержение посредством насильственного переворота существующего в России государственного и общественного строя. Внутреннее устройство партии состояло из идеологического или руководящего органа – Исполнительного комитета, а также агитационной группы для пропаганды и руководства движением и боевой дружины, или террористического отдела. Подсудимые также указывали, что, занимаясь революционной деятельностью, средства к существованию получали из фонда партии.

Суд установил, что программа политической борьбы народовольцев была пересмотрена в 1879 году и цареубийство было признано единственно возможным методом достижения целей партии.

Помимо целей, преследуемых «Народной волей», подсудимый Рысаков указал также свои цели, которые он видел в удачном цареубийстве, а именно: 1) прекращение вообще террора, уже ненужного при новом строе; 2) свободное развитие мирной социалистической пропаганды; 3) устранение экономических причин, могущих вызвать кровавый деревенский, аграрный террор, направленный против ближних врагов крестьянства, – бесформенный народный бунт, недоступный для руководства партией и притом столь страшный по своим последствиям, что, по подлинным словам Рысакова, даже «мы, закоренелые злодеи, и те пугались его», и, наконец, 4) устранение непримиримо враждебного отношения верховной власти к социалистам.

В свете причин, побудивших подсудимых к терроризму, обращает на себя внимание фанатичная преданность Желябова, Кибальчича, Перовской, а также Гриневицкого (что следует из его «завещания») их идеям, их полное самопожертвование ради той высшей цели, которую они себе сами определили. Кроме того, в своих показаниях Желябов, Кибальчич, Перовская, признавая свою вину, всячески подчеркивали непричастность к цареубийству Гельфман и Михайлова, пытаясь тем самым спасти их от ответственности. В то же время эти обстоятельства не помешали народовольцам уносить жизни ни в чем не повинных людей и приносить страдания их семьям.

Кроме указанного выше, для понимания целей партии необходимо обратиться к событиям, которые имели место после цареубийства и не были отражены в материалах дела. Через несколько дней после трагедии 1 марта Исполнительный комитет «Народной воли» подготовил обращение к Александру III, в котором указывались условия замены революционного движения мирной работой. Такими условиями были общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, поскольку это были не преступления, но исполнение гражданского долга, и созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно народным желаниям. Народовольцы указывали, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, когда выборы будут произведены совершенно свободно, в обстановке, когда депутаты посылаются от всех классов и сословий пропорционально числу жителей и не будет никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов. Избирательная агитация и сами выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры впредь до решения Народного собрания допустить: а) полную свободу печати, б) полную свободу слова, в) полную свободу сходок, г) полную свободу избирательных программ. Народовольцы указывали, что при соблюдении этих условий безусловно подчинятся решению Народного собрания и не позволят себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному Народным собранием. Как известно, на это послание народовольцев Александр III ответил манифестом «О незыблемости самодержавия».

При сопоставлении указанных народовольцами целей их деятельности с фактическими обстоятельствами дела, а также с текстом обвинения, предъявленного подсудимым исполняющим обязанности прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената товарищем прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Николаем Валерьяновичем Муравьевым[9], может возникнуть вопрос, а насколько правильно были осуждены подсудимые? Конечно, Уложение о наказаниях уголовных и исправительных в редакции, действовавшей на момент совершения преступления, не содержало такого состава преступления, как терроризм. Правовая мысль и власти еще не осознали всей опасности данного явления и необходимости его законодательного запрещения. Как вид преступления, за которое предусмотрена уголовная ответственность, терроризм появился только в современной России в 1994 году, когда Уголовный кодекс был дополнен статьей 213-й, прим. 3 «Терроризм». Однако такие признаки, квалифицирующие деяние (в настоящее время) как терроризм или совершение террористического акта, безусловно, присутствовали в совершенном преступлении. К таким признакам можно отнести систему насильственных действий, представляющих угрозу общественной безопасности, планирование и осуществление которых отражает интересы определенной группы людей, а не всего общества.

Конечно же, и с точки зрения права, и с иных точек зрения, сегодняшняя проблема терроризма и терроризм XIX века – это не одно и то же. В отличие от своих предшественников, современные террористы выбирают все более ужасающие методы и способы террористической деятельности. Однако как социально-политико-правовое явление терроризм всегда был и будет одинаков, поскольку причины, его вызывающие, практически не меняются. В этой связи полагаю, что стоит полностью согласиться с В.В. Лунеевым, который указал, что главными детерминантами терроризма были и остаются социально-экономические причины, выраженные в социальной несправедливости, на которую потом наслаиваются многие другие обстоятельства[10].

Проблема разграничения терроризма как преступления от освободительной борьбы или, можно даже сказать, от права народа на восстание (упоминаемое во Всеобщей декларации прав человека), которая обнаруживается в исследуемом деле, не имеет однозначных критериев и простых ответов. В разные моменты времени подобные ситуации можно оценить также по-разному. И именно об этом свидетельствует история, в том числе и история подсудимых. Осужденные и казненные в 1881 году как государственные преступники, эти люди по прошествии нескольких десятков лет превратились в народных героев, и их именами стали называть улицы в Ленинграде и других городах страны. В 1975 году в Ленинграде заново отстроенный мост возле храма Воскресения Христова (Спас на Крови – храм, построенный на месте, где Александр II был смертельно ранен) был назван именем непосредственного цареубийцы – Игнатия Гриневицкого. Прошло еще несколько десятков лет, и улицам и мостам вернули прежние исторические названия.

История также показала, что цели, которую ставили перед собой народовольцы – свержение самодержавия и смена политического строя, им не удалось достичь. За убийством царя не последовало каких-либо восстаний рабочих и крестьян, на которые рассчитывали народовольцы. Власти же не только не сменили курс, но, как мы уже указывали, приняли меры для охраны и укрепления самодержавия, а проект конституции Лорис-Меликова был отклонен. Сотрудничество с властями некоторых задержанных народовольцев позволило задержать и предать суду многих активистов «Народной воли». В этой связи стоит отметить, что процесс 1 марта 1881 года не был единственным судебным процессом, по которому были осуждены участники «Народной воли», причастные к покушениям и убийству Александра II. Так, четвертый из метальщиков, Иван Пантелеймонович Емельянов, сын псаломщика, рабочий, был осужден в 1882 году по так называемому «процессу двадцати» и приговорен к смертной казни, замененной впоследствии по решению Александра III вечной каторгой. В своих показаниях Емельянов указывал, что, увидев после взрыва лежащего царя, он, имея под левой мышкой завернутый в газетную бумагу снаряд, «инстинктивно» бросился к императору, чтобы дать ему помощь[11]. Также по «процессу двадцати», рассмотренному 9—15 февраля 1882 года Особым присутствием Правительствующего сената, 20 народовольцев обвинялись в том числе в покушениях на Александра II (покушения 2 апреля и 18, 19 ноября 1879 года, 5 февраля 1880 года, подготовка к одесским покушениям 1879 и 1880 годов, покушение под Каменным мостом в Петербурге, убийство 1 марта 1881 года). Помимо метальщика Емельянова, это были лица, следившие за царем в ходе подготовки покушения 1 марта, и лица, работавшие в подкопе на Малой Садовой. Первоначально 10 обвиняемых были приговорены к смерти, девять – к различным срокам каторги, один человек был помилован. В последующем девяти преступникам смертная казнь была заменена вечной каторгой. Казнен был только один человек, как офицер, изменивший присяге.

25—30 октября 1880 года, еще до «процесса 1 марта» Петербургский военно-окружной суд рассмотрел «процесс шестнадцати», по которому часть подсудимых обвинялись в том числе в покушениях на императора (покушения 2 апреля и 19 ноября 1879 года и 5 февраля 1880 года). Суд приговорил к смертной казни двух человек, четырех – к вечной каторге, остальных – к срочной каторге или ссылке в Сибирь.

В 1883 году Особое присутствие Правительствующего сената рассмотрело «процесс семнадцати», по которому обвинялись в том числе в покушениях на императора 19 ноября 1879 года и в убийстве 1 марта 1881 года. Семерых подсудимых суд приговорил к вечной каторге, остальных – к срочной каторге или ссылке в Сибирь.

Всего в период с 1880 по 1894 год состоялось более 80 судебных процессов над членами «Народной воли», в результате которых партия практически прекратила свое существование[12].

Возвращаясь к вопросу о правильности предъявленных подсудимым обвинений в совершении преступлений, предусмотренных главами «О преступлениях против священной особы государя императора и членов императорского дома» и «О бунте против власти верховной и о государственной измене» Уложения о наказаниях, полагаю, что подобный вопрос имеет право на существование только в отношении подсудимых Т. Михайлова и Г. Гельфман, для чего предлагаю читателю самостоятельно оценить имеющиеся в материалах дела доказательства виновности указанных лиц.

Также обратим внимание на фактические обстоятельства гибели Александра II, которые показывают, что гибель царя не обошлась без вины его охраны и при попустительстве иных чиновников. Что касается охраны, то вместо того, чтобы с целью обеспечения безопасности максимально быстро вывезти Александра с места покушения после первого взрыва, охрана позволила ему выйти из кареты и осмотреть место происшествия, что и явилось трагической ошибкой. Также из материалов дела следует, что за два дня до цареубийства чиновники полиции заподозрили арендаторов дома по Малой Садовой в некой противоправной деятельности. С этой целью лавку Кобозевых было решено досмотреть с участием в том числе инженер-генерала Мровинского. Однако, осмотрев подвал, из которого преступники готовили подкоп, Мровинский не обнаружил каких-либо признаков подготовки злодеяния, за что и был впоследствии судим.

Что касается подсудимых по делу о цареубийстве, то по процессуальным нормам того времени перед вынесением приговора суд должен был прежде поставить вопросы в отношении каждого подсудимого о том, совершилось ли событие преступления, было ли оно деянием подсудимого и должно ли оно быть вменено ему в вину, соединенные в один совокупный вопрос о виновности подсудимого. После ответов составом суда на поставленные вопросы и в зависимости от ответов суд постанавливал приговор, который подлежал оглашению с указанием порядка его обжалования.

Практически на все вопросы о виновности подсудимых Особое присутствие Правительствующего сената ответило положительно, после чего все подсудимые были приговорены к лишению прав состояния и смертной казни через повешение. Как мы уже указывали, в отношении Гельфман приведение приговора в исполнение было отложено. Суд дал подсудимым суточный срок для обжалования приговора, однако никто из осужденных таким правом не воспользовался. Вместо этого Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, в удовлетворении которых им было отказано, несмотря на несовершеннолетний возраст Рысакова. Гельфман свое прошение о помиловании подала несколькими месяцами позднее.