Любовь со вкусом вишни

Ощущение странной, непонятной потери и безысходного отчаяния почти накрыло его с головой, и тогда он, прикрыв глаза и запрокинув голову, попросил шепотом:

– Не надо, Господи!

И в то же мгновение неизвестная сила понесла Нику назад так быстро, что она почувствовала, что вот-вот задохнется. Она все втягивала, втягивала в себя воздух, но вдох так и не получался, она закричала и наконец, хрипя, вдохнула-таки в самое последнее мгновение, за которым уже неизбежно начиналось небытие… и ощутила жуткую боль во всем теле.

Ника закашлялась и попыталась сесть, но чьи-то сильные руки ее удержали на месте. Издавая надсадные хрипы, она вдыхала и вдыхала, не понимая, где находится и что с ней происходит.

– Ну, слава богу! С возвращением! – радостно поприветствовал кто-то рядом.

Над ней склонился тот самый врач из «Скорой», которого она видела возле себя там, на переходе. И почему-то он оказался весь мокрый – мокрая прядь волос падала ему на лоб и рубашка на груди вся промокла, потемнев от пота.

– Почему вы мокрый?

Говорить было трудно, очень трудно. Звук получался еле слышным, хриплым, тяжелым.

– Так вас, красавица, с того света вытаскивал! Вспотел, знаете ли! – рассмеялся доктор.

Ника посмотрела вокруг и сообразила, что находится в машине «Скорой помощи», которая в данный момент куда-то едет.

Она улыбнулась доктору и попыталась что-то сказать, но звуки не получились.

– Что, милая? – Он стал озабоченным, видимо, решив, что она хочет пожаловаться на боль.

– Все будет хорошо! – с третьей попытки произнесла-таки Ника и улыбнулась.

– Обязательно! – разулыбался он в ответ и поделился удивлением: – В моей практике впервые только что вернувшийся с того света человек улыбается и меня же подбадривает! Фантастика! Вы, девушка, уникум – такой полет, сильнейший удар, клиническая смерть, а она улыбается! У вас ни одного перелома, сильное сотрясение, возможны и, скорее всего, внутренние повреждения, остановка сердца от шока и сильного удара. Вы в рубашке родились!

Ника улыбалась, почти не слушая его, она точно знала, что никаких внутренних повреждений у нее нет и быть не может. Знала тем самым знанием, которым была наделена на короткое время, еще несколько мгновений назад летая над Москвой.

Она пролежала в больнице пятьдесят дней. Пятьдесят!

Первые дни Ника почти не помнила, ей все время хотелось спать, но спать ей не давали и будили через короткие промежутки времени.

Потом ей объяснили, что так положено делать, когда у человека сильное сотрясение мозга. Ей постоянно что-то кололи, ставили капельницы, возили на каталке на всякие исследования: рентген, УЗИ, какие-то процедуры, доставляя этими транспортировками ужасную боль в избитом теле.

А потому что все ее многострадальное тельце оказалось одним сплошным синяком, смотреть на это без содрогания душевного было невозможно, она и не смотрела, потому что почти постоянно пребывала в странном сонно-бессознательном состоянии, а когда пришла немного в себя и смогла-таки рассмотреть, то рассмеялась – она вся была желто-зеленого цвета, какой приобретает синяк, когда уже начинает сходить.

Один раз ее даже возили – через длинный коридор на лифте на другой этаж и еще один длинный коридор – на томографию головы. Как в американском сериале «Скорая помощь», где постоянно кому-то делали ту самую томографию, теперь переставшую быть для Вероники загадочной.

За тридцать дней ее организм исследовали вдоль и поперек и еще раз вдоль, как какую-то археологическую раскопку, имеющую важное историческое и мировое значение. У нее скопилась целая охапка рентгеновских снимков, анализов, еще всяких снимков, еще анализов, заключений врачей к снимкам и анализам.

Через тридцать дней врачи махнули на пациентку Былинскую рукой с большим сожалением, как ей показалось, не обнаружив у нее никаких патологий или серьезных травм и заболеваний. Но из больницы так и не выписали, надеясь, наверное, что-то все-таки найти, и продержали еще двадцать дней.

Голова болела все время. Тяжело, тягуче, то тупой, ноющей болью, то какими-то взрывами. На тридцать пятые сутки боль стала проходить, постепенно затихая, и, наконец, затихла.

Находясь в больнице, Ника переживала: как там дедушка?

Просто ужасно переживала!

Он ее ждал в этот день, и сообщить ему о том, что с ней произошло, некому, и телефона у него нет, а чтобы позвонить – надо идти на станцию. Он, конечно, ходил, звонил ей, она точно знала, и сейчас, наверное, ужасно беспокоится и места себе не находит.

Милке о дедушке Вероника не стала рассказывать, ни к чему, раз это была всю жизнь его с бабулей тайна, пусть пока ею и останется, а там посмотрим. Но как ему передать, что она жива и, в общем-то, относительно здорова?

Как только Веронику доставили в больницу, ее спросили, кому надо сообщить, но не могла же она сказать про дедушку и назвала телефон Милки.

Милка, спасибо ей большое, прибежала сразу, потом навещала Нику, пока она тут отлеживалась, и домой к ней съездила за вещами и холодильник отключить.

Недели через две после знаменитого теперь на всю больницу полета по красивой дуге от капота машины на асфальт к Веронике пришел посетитель.

Богатый, что было видно по всему и сразу – ухоженные руки, покрытые бесцветным лаком ногти, дорогущие часы, под стать часам костюм и туфли; очень усталый, какой-то безнадежной, отупляющей усталостью, дядька лет в районе шестидесяти, благородная седина, уложенная в дорогую прическу – волосок к волоску, благородно-сытые черты лица, неторопливая речь, низкий голос. И никакого намека на высокомерие, то ли в силу той самой усталости, то ли в связи с обстоятельствами.

– Дорогая Вероника! – начал он свою речь, присев на стул возле ее кровати и поправляя съезжающий с плеча белый халат, наброшенный поверх пиджака. – С прискорбием должен представиться: я отец того самого идиота, который вас сбил. Меня зовут Евгений Александрович. Как вы понимаете, я с нижайшей просьбой, можно сказать, мольбой – не пишите на него заявление в милицию, очень прошу! Конечно, я все компенсирую: и лечение, и лекарства какие угодно, и моральный, и материальный ущерб. Любая клиника в любой стране.

Ника смотрела на него, слушала, и ей странным образом вдруг стало его ужасно жалко.

Такой вальяжный, такой благополучно-богатый, наверное, даже известный, судя по манере держаться, присущей людям публичным, а сын оболтус, видимо, поздний и безоглядно любимый, балуемый и изводящий этого старого льва дикими выходками.

– И часто вам приходится его выручать? – спросила она.

Он тяжело вздохнул, как-то расплылся на стуле, ссутулился, став сразу просто пожилым уставшим мужчиной, придавленным невзгодами.

– К сожалению, слишком часто. Он попадал во всякие истории, но такого, как в этот раз, еще не было. Я человек известный, у меня определенный вес в обществе, репутация, да вы наверняка слышали о моем предприятии.

Он вытащил из кармана пиджака специальную серебряную коробочку для визиток, щелкнул маленьким замочком, достав одну из карточек, и протянул Нике.

Да уж! Это предприятие было очень даже известным. Информация о нем частенько появлялась на первых полосах газет и на центральных каналах телевидения.

Далее последовал рассказ о любимом и непутевом чаде, «радующем» родителей полным поведенческим набором выкрутасов богатенького мальчика-«мажора» и прилагающимся к нему «боекомплектом» претензий и требований.

– Знаете, – помолчав, продолжил Евгений Александрович, – он не может спать после аварии, говорит, что видит ваше лицо, когда закрывает глаза. Он не выходит из дома, за руль вообще не садится, хотя пробовал несколько раз. Он не пьет, не глотает таблеток, не смотрит телевизор, только курит все время и молчит.

– Так, что ли, боится? – спросила Ника недоверчиво и прояснила для них обоих: – Вы же его по-любому отмажете, подпишу я заявление или не подпишу.

– Могу, – кивнув, не стал оспаривать очевидного мужчина и вздохнул: – Хоть это и будет очень сложно. Всегда проще договориться полюбовно. Но дело не в этом. По-моему, сын так до конца и не понял, что может попасть в тюрьму. – «Может» Евгений Александрович многозначительно подчеркнул голосом специально для Вероники. – Для него потрясение, что он убил человека, он ведь тогда подумал, что убил вас.

– Нет худа без добра, даст Бог, теперь ваш сын остепенится, – попыталась подбодрить его Ника.

– Даже если остепенится, ему это уже не поможет.

– Почему? – не поняла девушка.

– Потому что его посадят! – сильно заявил посетитель. – И не спасут никакие мои связи и деньги! Сейчас политика в стране другая, и именно потому, что он мой сын, его и посадят! У меня не самый простой период в делах, борьба за кресло, знаете ли. Слишком много врагов, которые всячески будут содействовать любым нашим неприятностям. Уже содействуют и зацепились всеми руками за такую прекрасную возможность, раскручивают ваше дело, стараются!

Он взял ее ладошку двумя руками, нагнулся пониже к ней и заглянул в глаза.

– Вероника, ему нельзя в тюрьму, его там просто убьют! Он сопляк, дешевка, балбес, у него никакого характера, он не сможет себя отстоять! Если его не убьют, то сломают точно!

– Может, он не совсем уж безнадежен, раз так переживает, что сбил человека? – предположила она.

– Может, но пока я не видел от него ни одного мужского поступка.

– Евгений Александрович, что вы от меня-то хотите? Ну, то, что не писать заявление, это я уже поняла, а что еще? Чтобы я пожалела его или вас?

– Да, пожалели не его, меня! – взорвался он. – Мой адвокат говорит, что если вы напишете заявление, что никаких претензий не имеете, то его не посадят, дадут условный срок, лишат прав, и все!

Она молчала, чувствуя, как дрожат его руки, державшие ее ладонь.

– Приведите его завтра ко мне. Я с ним поговорю и тогда отвечу, – решила девушка.

– Хорошо. – Он отпустил ее ладонь и тяжело вздохнул.

На следующий день они пришли вместе – отец и сын.

Она спала и не слышала, как они вошли, и проснулась, когда здоровенный детина, скорее всего охранник, ставил два стула возле ее койки. Он старался делать это тихо, чтобы не разбудить пациентку, но тихо при его габаритах не очень-то у него получалось.

– Здравствуйте, – поздоровался он, увидев, что все-таки разбудил девушку.

– Здравствуйте, Вероника, – из-за его плеча показался Евгений Александрович.

– Здравствуйте, – вежливо ответила она всем сразу.

Ника была вежливой барышней, ее так Сонечка учила.

– Это Алексей. – Евгений Александрович подтолкнул к ее кровати молодого человека.

Ника его не узнала, хотя запомнила это лицо в деталях в тот страшный момент столкновения. Но тогда лицо было сплошной белой маской, изменившей весь его облик. Она молчала и внимательно рассматривала визитера – обычный юноша с ничем не примечательной внешностью, с потухшими глазами и темными кругами вокруг них, скорее всего от бессонницы, о которой говорил его отец.

– Евгений Александрович, я бы хотела поговорить с Алексеем наедине.

– Конечно, конечно, – засуетился он и стал торопливо выталкивать охранника из палаты.

Ника лежала в одноместной палате, с комфортом, уж наверняка Евгений Александрович подсуетился, точно она не знала, а спрашивать не стала.

– Садись, – сказала она Алексею.

Вероника подтянула подушки повыше и села в кровати, устроившись поудобней.

Алексей сел на стул, упершись локтями в колени широко расставленных ног, сцепил пальцы рук замком и опустил голову. Он еще ни разу с того момента, как переступил порог палаты, не посмотрел ей в глаза.

– Придвинься поближе, – попросила девушка.

Он послушно передвинул стул к изголовью кровати.

– Посмотри мне в глаза.

Он поднял голову и посмотрел. Они молчали, молчали и смотрели друг другу в глаза. Долго.

Между ними происходил странный молчаливый диалог – он просил прощения, пытался что-то объяснить ей и самому себе, обвинял себя и рассказывал, что не может найти нечто важное внутри, то, что обязательно надо найти, раскопать, чтобы понять, для чего ты вообще есть на земле, и что все чаще думает, что в нем этого и нет вовсе. А Ника – что поможет ему и его отцу, что не за что их наказывать и винить, у них свое горе – вот этот мальчик, несущийся на всех парах к некоему краю, за которым, может, и найдет то, что ищет, но, как правило, эти дороги ведут только к гибели.

Да и за что винить-то?!

Ей благодарить его надо! Потому что на один краткий миг Ника почувствовала, увидела, приобщившись, и осознала, что во всей нашей жизни есть глубокий смысл, назначение некое, понять которое мало кому дано. Но оно есть!

И что существует на этой земле человек, который живет своей, совершенно неизвестной ей параллельной жизнью, и пусть они никогда не встретятся, но они оба проживают жизни в одном пространстве, и теперь она точно знает, что он существует.

Что мальчик, сидящий напротив, гораздо смелее, чем она, потому что он ищет этот смысл, ковыряется в себе, мучается, бунтует, а она давно разуверилась, что в ней есть это нечто важное, и, махнув на себя рукой, перестала даже думать об этом.

– Ты его наказываешь за то, что он сильнее, умнее, целостнее и никогда, как тебе кажется, ты не станешь таким же? – спросила Ника, продолжая вслух их молчаливый диалог.

– Да, отец настоящий мужик, и меня это бесит! Слушай, ты что, ясновидящая? Типа озарение такое или психолог? – усмехнулся парень.

– Нет, я потерпевшая, сбитая твоим красным монстром. Кстати, отделался бы ты от этой машины, у нее свой характер, и она уже попробовала калечить людей, подозреваю, что ей это понравилось.

– Точно, экстрасенс какой-то, – усмехнулся он и расслабился.

«Так-то лучше!» – подумала Ника.

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Шел бы ты в армию, Леша!

– Не-а. Не хочется, я в универе учусь, – махнул он рукой.

– Да наплевать! – уверила Ника. – Куда он от тебя денется! Иди, тебе полезно быть подальше от родителей, денег шалых и дурных мыслей.

– Может, ты и права. – Он как-то сразу стал с ней на «ты», еще когда молча рассказывал о себе.

– Он тебя любит таким обалдуем, какой ты есть, и можешь не стараться, никакие твои идиотства на его любовь не повлияют, она просто есть, и все! Это называется безусловная любовь, то есть без всяких условий.

– Я знаю! Теперь знаю!

Он отвернулся, посмотрел, задумавшись, в окно.

Ника не мешала – пора бы уже мальчику подумать! Леша повернулся и, взглянув ей в глаза, по-детски пожаловался:

– Я только не знаю, что мне теперь делать!

– Это решать только тебе, и выбор делать тебе, и разбираться со всем, что ты наворотил, тоже тебе.

– Ты не думай, я отвечу и в тюрьму сяду! – распетушился он.

– Ясно, – вздохнула Ника. – Папу позови.

Алексей подскочил так стремительно, что стул перевернулся и упал.

– Не надо! Не делай этого, не отмазывай меня! Я вообще был против, чтобы отец с тобой договаривался! Нечего меня жалеть!

– Ты пока сочувствия к себе не заслужил.

Она устала, в голову начала вгрызаться боль, с каждой минутой все больше и больше наливаясь свинцовой тяжестью.

– Все, Леша, хватит! Я не настолько старая и умная, чтобы тебе советы давать, сам разбирайся! Одно могу сказать: у тебя вполне есть перспектива стать настоящим мужиком, ибо ты не совсем полное дерьмо, как большинство богатеньких детишек. Даже удивительно. Все. Позови отца.

Он как-то весь потух, как лампочка, которую выключили. И вдруг, упершись руками в койку, наклонился, приблизив свое лицо к ней, и Ника рассмотрела у него на носу маленькие веснушки.

– Прости, – тихо попросил он.

– Не разочаруй меня, – ответила она.

– Спасибо! – шепотом поблагодарил парень и, поцеловав ее в щеку, распрямился и пошел к выходу, а взявшись за ручку двери, повернулся и спросил:

– Можно, я буду тебя навещать?

– Только если не примешься таскать бананы, я их терпеть не могу!

– Никаких бананов, клянусь! – разулыбался он и вышел.

В палату сразу же зашел Евгений Александрович, один, без охраны.

– Евгений Александрович, подозреваю, что ваш адвокат болтается где-то рядом? – спросила, слегка улыбнувшись, Вероника.

– Вы угадали. – Он еле заметно опешил от такого вопроса и, еще не зная чего ожидать, нервничал.

– Тогда давайте его сюда побыстрей, у меня очень болит голова, и я устала, – отдала приказание Ника и, не к месту вспомнив Сонечкино воспитание, добавила: – Извините.

– Что вы, я понимаю!

Он совсем несолидно, немного суетясь, достал мобильный, нажал кнопку, спохватился, вспомнив о статусе, взял себя в руки и властно приказал:

– Семен, поднимись, зайди в палату! – и убрал телефон во внутренний карман пиджака. – Вы что-то решили, Вероника?

– Да. Как говорят американцы: «Дайте ему еще один шанс», а лучше отправьте его в армию в какие-нибудь ВДВ или спецназы, туда, где посложнее.

Ника перевела дыхание, ее голова жила отдельной от хозяйки жизнью, сейчас, например, по расписанию у нее числилась боль, сильная, нарастающая. По-хорошему надо бы позвать медсестру и сделать укол, но девушка хотела побыстрее закончить с неприятным делом, не растягивая время на уколы.

– Спасибо вам, Вероника! Все мои обещания остаются в силе, и сумма, которую вы назовете, в разумных пределах, конечно, будет выплачена.

– Конечно, в разумных, – усмехнулась она тому, как быстро он оклемался. – Отдельная палата – это ваша заслуга?

– Моя, – признался он.

– А если бы я отказалась, меня бы перевели в общую?

– Ну что вы! – Он снова был царственным, а потому снисходительным львом. – Вы ведь пострадали из-за нас, я хоть как-то должен компенсировать.

– Бросьте, Евгений Александрович! Компенсировать! – Она усмехнулась, и они обменялись взглядами, как два все понимающих игрока в покер. – Я делаю это не для вашего сына, а для вас. Он не такая уж дешевка, как вы думаете, и еще неизвестно, кому бы больше не повезло: ему или зэкам, с которыми он оказался бы в одной камере.

Она помолчала, потерла виски, стараясь успокоить разгулявшуюся боль.

– Может, позвать медсестру? – заботливо предложил посетитель.

– Потом.

Ника прикрыла глаза и прилегла пониже.

В дверь негромко постучали, и, сразу открыв, вошел адвокат.

Маленький, пухленький, вальяжный мужчина – никакой суеты, резких движений и непродуманных слов – очень солидно, как и положено стряпчему человека такого уровня и масштаба.

Адвокат принялся подробно ей что-то объяснять, показывать какие-то бумаги, тыкать пухлым пальчиком, где надо поставить подпись. Ника прервала его:

– Стоп! Вы составили заявление, что я не имею претензий?

– Да! – на полном скаку своего красноречия остановился адвокат.

– Дайте!

Он протянул ей листок, вытащив его из дорогущего кожаного портфеля.

Лист пах кожей того самого портфеля и мелко дрожал у нее в руке. Ника заставила себя сосредоточиться и внимательно прочитать напечатанный текст.

– Хорошо, дайте ручку.

Он достал, конечно же, дорогой «Паркер» и протянул ей, предусмотрительно подложив портфель под лист, для удобства.

– Вот и чудненько! – обрадовался он и быстро выхватил лист из Никиных пальцев, как только она поставила подпись. – Формальность номер два. – Он достал еще один лист из портфеля и протянул Веронике. – Здесь расписка о том, что вы получили энную сумму, или вам лучше перевести деньги на счет, по безналичному расчету?

– Спасибо, не надо, – ответила Ника.

– Значит, наличными! Я так и думал. Назовите, пожалуйста, сумму, я внесу ее в документ, отдам вам, и все!

– Никаких не надо, ни наличных, ни безналичных, – скривилась она.

– Вероника! – возмутился Евгений Александрович, правда, в меру, и ухватил ее за руку. – Это несерьезно! Я богатый человек и могу и хочу оказать вам помощь. Неизвестно, сколько вы здесь пролежите, может, работу потеряете, а вам надо хорошо питаться, лечиться!

– Евгений Александрович, я вполне могу позаботиться о себе сама. Ну, потеряю работу, ну и бог с ней, другую найду, я очень хороший специалист. И закончим на этом.

Семен Львович, будучи, видимо, замечательным адвокатом, в первую очередь соблюдавшим интересы клиента, слушать их перепалки не стал, а, шустро затолкав бумаги в портфельчик, тихо отбыл, пока Ника не передумала.

– Адвокат что надо! – усмехнулась она, услышав стук затворившейся за ним двери.

– Да уж! Еще тот жук! Только таких и держим, – рассмеялся Евгений Александрович. – Ладно, я вижу, вам совсем плохо, утомили мы вас, но мы еще вернемся к вопросу о деньгах!

– Не вернемся.

– Это мы еще посмотрим! – пообещал он.

– Ничего мы смотреть не будем. И у меня к вам есть просьба.

– Конечно! – почувствовав себя в знакомой стихии, весьма далекой от проявлений альтруизма, выказал готовность Евгений Александрович.

– У вас есть лист бумаги?

– Минутку. – Он вышел из палаты и сразу вернулся с бумагой и ручкой.

– Я напишу вам адрес и как проехать. Человека, которому надо передать мое письмо, зовут Василий Корнеевич, он волнуется и не знает, куда я делась, а телефона у него нет. Вы попросите кого-нибудь отвезти как можно быстрее.

– Это ваш родственник?

– Дедушка, – ответила она и улыбнулась.

– Я сам отвезу, прямо сейчас. Пишите.

– Вы, наверное, очень заняты, зачем вам самому это делать?

– Занят, и очень, но это неважно.

Ника не стала больше задавать никаких вопросов.

Она писала письмо дедушке.

Почти на деревню.

Евгений Александрович деликатно отошел к окну.

– Все, Евгений Александрович, вот письмо, вот адрес. А сейчас извините, что-то мне совсем плохо. Позовите, пожалуйста, медсестру.

Все-таки Сонечка ее хорошо воспитывала! Излишне хорошо.

За ней следили! Нет, на самом деле следили!

Чтобы понять и заметить это, не требовалось быть таким уж специалистом. За ней следили нагло, не скрываясь, двое. Двое мужчин в темно-зеленом «Вольво», припарковавшемся прямо возле ее подъезда.

На следующее утро Вероника поехала на работу.

– Здравствуйте, – поприветствовала Ника Клавдию Ивановну, их консьержку.

Сколько Ника себя помнила, Клавдия Ивановна всегда была консьержкой в их подъезде. Из маленького стеклянного закуточка, в котором она сидела, доносились бодрые звуки радио, неизменно настроенного на «Маяк», и всегда в руках у нее были спицы с вязанием. Нике казалось, что за столько лет бесконечного вязания можно было обеспечить кофтами, шарфами и свитерами весь их дом, а еще парочку соседних.

– Здравствуй, Никочка! Как ты себя чувствуешь?

Как и положено всякой уважающей себя консьержке, Клавдия Ивановна абсолютно все про всех знала и была в курсе жизненных перипетий и проблем проживающих в подъезде, да и во всем доме людей.

– Спасибо, хорошо! – ответила Ника и поспешила выскочить на улицу, подальше от расспросов и сочувственных вздохов-взглядов.

На улице торжествовало солнце.

Все-таки неплохо, что она, проболтавшись в больнице, пропустила весь слякотно-весенний период. А сейчас радостно и тепло, конец апреля, никаких намеков на грязные сугробы и можно начинать верить обещаниям весны, что лето все-таки будет и жизнь – хорошая штука!

Прямо возле подъезда припарковался темно-зеленый «Вольво». За рулем сидел мужчина, второй, облокотившись бедром о капот, стоял рядом и курил. Он улыбнулся девушке и даже подмигнул ей.

«Идиот!» – подумала Ника.

Но он оказался не идиотом, а «заботливым» посланником Михаила Ивановича. И весь день он навязчиво и неотступно следовал за Никой.

Подмигивающий дядечка спустился за Вероникой в метро и проводил до самых дверей ее офиса, двигаясь позади метров на пять.

«Ну что ж, – подумала Ника, заходя в здание, где располагалась фирма, в которой она работала, и предъявляя пропуск охраннику на входе, – по крайней мере сюда не войдешь! Вот и постой на улице!»

На ее рабочем месте, за ее компьютером сидела незнакомая девушка и, весело щелкая по клавиатуре, набирала текст какого-то документа.

«Кто бы сомневался!» – почему-то все-таки расстроилась Вероника, хотя понимала, что так и будет. А как по-другому?

Ника развернулась и пошла к начальству. В приемной ее встретила секретарша Юля.

– О, Вероника Андреевна! С выздоровлением! – очень фальшиво обрадовалась она.

– Здравствуй, Юля. У себя?

– Да, сейчас доложу. – И девонька, торопясь избавиться от неловкой ситуации, поспешила оповестить начальство: – Владлен Николаевич, к вам Былинская.

– Пусть заходит.

Ника кивнула Юлечке и вошла в ультрасовременный кабинет начальника, выдержанный в модном стиле хай-тек.

– Здравствуйте, Владлен Николаевич.

– Здравствуй, здравствуй, Вероника!

Он поднялся с кресла, вышел из-за стола и двинулся навстречу, изображая радушного хозяина и доброго демократичного начальника.