Формула влияния

– Жаль, что мы теперь не узнаем, зачем Федор заходил в кабинет к Владимиру Тимофеевичу, – сказала Полина, не заметив, что размышляет вслух.

– Это-то как раз известно, – со вздохом сказала Мария Ильинична. – Каждый понедельник утром, в восемь пятнадцать Федор проводил полную диагностику его компьютера.

– Каждый понедельник? А зачем?

– О, Федор был очень ответственным человеком, у него был график диагностики школьных компьютеров – раз в неделю проверялся каждый. А понедельник был «директорским» днем. В восемь пятнадцать Федор приходил в кабинет к Володе… к Владимиру Тимофеевичу и ставил его компьютер на проверку.

– Ровно в восемь пятнадцать? – уточнила Полина. – Всегда именно в это время?

– Конечно. В отношении работы Федор был настоящим педантом.

– А кто об этом знал?

– Все, наверное, весь наш коллектив.

– В восемь пятнадцать Ривилис заходит в кабинет, – продолжала размышлять вслух Полина, – а в восемь семнадцать его убивают. Убийца либо вошел следом за ним, либо уже ждал в кабинете, зная, что в ближайшие пять минут Владимир Тимофеевич там не появится. Кстати, во сколько он обычно приходит на работу?

– В восемь. Владимир Тимофеевич тоже очень точный человек и никогда не опаздывает.

– Интересно, зачем он мог выйти из своего кабинета, если только пришел на работу?

– Не знаю.

– Все так точно сработано, прямо тютелька в тютельку. Минутой раньше или позже – и ничего бы не вышло. Убийце либо очень благоприятствовали обстоятельства, либо он до нюанса знал распорядок дня и привычки Федора и Владимира Тимофеевича. Пришел, трижды выстрелил, вышел… Просто удивительно! – Полина немного помолчала. – Ладно, попробуем зайти с другого конца. У Владимира Тимофеевича были враги? Простите за такой стандартный вопрос.

– Нет, врагов у него не было, – уверенно проговорила Мария Ильинична. – Я все утро думала об этом, перебирала всех его знакомых – не было среди них никого, кто мог бы пожелать ему зла.

– А у Федора враги были?

– У Федора? Ну, какие же у него враги! Он был таким мягким, таким добрым, таким хорошим человеком. Беззащитным, наивным во многом, неустроенным каким-то. В квартире у него был жуткий беспорядок. По тому, как он жил, трудно было предположить, что Федор может быть таким дисциплинированным работником. Но к нему все хорошо относились, а дети его просто обожали, хоть и немного подсмеивались. Но не зло, нет, не зло. Любимый учитель! Он ведь и сам был как ребенок. – Мария Ильинична грустно рассмеялась. – Большой ребенок, тридцати шести лет. Нет, у Федора не было и не могло быть никаких врагов.

– А с женщинами как у него складывались отношения? – продолжала Полина вынужденный допрос.

– Никак не складывались, если вы имеете в виду его личную жизнь. Давно, много лет назад, Федор пережил страшную трагедию. Он любил одну женщину, а она… – Мария Ильинична вздохнула. – С тех пор никаких женщин в его жизни не было. Федор страшно переживал, для него это стало концом всего. Личная жизнь у Федора так и не сложилась.

– Я просто пытаюсь понять, кто мог быть виноват в его смерти, найти хоть какую-нибудь зацепку, – объяснила Полина.

– Да, конечно, я понимаю, – тяжело вздохнув, сказала Мария Ильинична, – но если вы думаете, что здесь может быть замешана женщина, вы ошибаетесь. Не было в его жизни женщин. По существу Федор был очень одиноким человеком. Все к нему хорошо относились, но не было близких друзей. Разве что Володя… Владимир Тимофеевич. Но тот ведь намного старше Федора, он ему помогал, опекал, поддерживал, можно сказать, заменил отца, но был ли другом? Не знаю. Между друзьями должно быть равноправие.

– И все же Владимир Тимофеевич был самым близким ему человеком? – уточнила Полина. – Возможно, потому-то его и подставили. Будь Федор состоятельным человеком, подставили бы кого-нибудь из ближайших родственников…

– У него нет здесь никаких родственников. Отец умер, когда Федору было четырнадцать лет, мать вышла замуж и уехала в Германию. Ни братьев, ни сестер у него нет.

– Ну вот. И женщины нет, и друзей тоже. Кроме Владимира Тимофеевича. Получается, ваш муж – самая удобная фигура. Полиция в первую очередь подозревает близких, так проще найти мотив.

– Да нет у Владимира Тимофеевича никакого мотива!

– Конечно. Но ведь любую незначительную ссору, любые разногласия, о которых теперь, когда идет следствие, станет известно, можно превратить в мотив.

– Вы меня пугаете, Полина!

– Нет, я только хочу объяснить, почему подставили Владимира Тимофеевича. Вы ведь и сами, когда в полиции вам объяснили, что все улики против него, стали сомневаться в невиновности своего мужа. Тоже, наверное, вспомнили о чем-то, что в момент допроса превратилось для вас в возможный мотив.

– Ну… В общем, да.

– Вот и убийца на это рассчитывал. Видите ли, я никак не могла понять, кто здесь главная жертва – Федор Ривилис или ваш муж? Какова была главная цель преступника – избавиться от Ривилиса или подставить Владимира Тимофеевича? Или он преследовал обе цели одновременно? Но вы сказали, что врагов ни у того, ни у другого не было. Во всяком случае, явных, о которых бы знали вы. Значит, здесь есть какая-то тайна. И тайна эта – скорее всего, со стороны Федора, ведь жизнь Владимира Тимофеевича проходит на ваших глазах: и дома, и на работе вы вместе.

– Да, вместе, мы всегда, всю жизнь вместе, – рассеянно проговорила Мария Ильинична и надолго замолчала. – Так вы думаете, что Владимира Тимофеевича подставили? – снова заговорила она – голос ее звучал потерянно, кажется, она опять начала сомневаться. – Вы в этом уверены?

– Если опираться на факты, то… – Полина развела руками.

– На факты! Но факт ведь только один – слова Федора. Я сначала думала, что он – безусловное оправдание, а теперь… Можно ли до конца верить Федору? Он мог сказать так просто для того, чтобы меня утешить.

– Но ведь Федор говорил это не вам, а мне, – возразила Полина, но Мария Ильинична ее не услышала.

– Он понимал, как мне будет трудно, – продолжала она. – Мне действительно очень трудно. И так стыдно! Особенно перед учениками, настоящими и бывшими. Когда я узнала, что Виктор взялся за это дело, вы не представляете, что я почувствовала. Понимаю, что он из самых добрых, самых благородных побуждений… что по-другому и поступить не мог, и все же подумала, что лучше бы он не помогал. Потому-то я и хотела сначала поговорить с вами, без Виктора, наедине. И… мне нужно точно знать, виноват мой муж или нет.

– Владимир Тимофеевич сам скоро расскажет вам. Его-то словам вы поверите?

– Не знаю, расскажет ли. Может, он вообще больше никогда не заговорит, – совершенно отчаявшимся голосом сказала Мария Ильинична и поднялась – снова скрипнуло посетительское кресло. – Извините, Полина, что напрасно побеспокоила вас. До свидания. – И она так быстро вышла из офиса, что Полина не успела ее остановить.

Визит этой женщины плохо подействовал на Полину: она не смогла ей помочь, не смогла успокоить, точно так же, как не смогла помочь Федору Ривилису. Да и сама Мария Ильинична, откровенно говоря, ей не понравилась, остался какой-то неприятный осадок. И Виктор все не звонит и не приходит. Интересно, удалось ему хоть что-нибудь узнать, сделать хоть что-нибудь полезное за сегодняшний такой бессмысленный, бесполезный день? Или у него тоже ничего не получается, потому и не звонит, не хочет ее расстраивать?

Ей стало так непереносимо одиноко, что она решила позвонить ему сама. Потянулась за телефоном, но рука ее наткнулась на браслет, оставленный Марией Ильиничной. Она о нем совсем забыла. Осторожно, чтобы случайно не столкнуть со стола, Полина взяла браслет за цепочку и положила себе на ладонь. Цепочка была сделана из какого-то довольно легкого металла – может быть, серебра, а пять продолговатых, крупных камней ей показались, наоборот, слишком тяжелыми. Интересно, подумала Полина, как выглядит женщина, которая потеряла этот браслет, наверное, она… Но додумать мысль до конца не успела, потому что возникло новое видение.

* * *

Улица, на которой вдруг оказалась Полина, была ей совершенно незнакома. Она огляделась: чужой, неизвестный район где-то на краю города. Старые, покосившиеся, преимущественно деревянные дома, асфальт весь в выбоинах, и ни одного человека вокруг. В какую сторону двигаться, она не знала, поэтому просто пошла вперед, надеясь на то, что либо улица ее куда-нибудь приведет, либо видение закончится. Улица привела ее к полуразрушенному дому, мрачному, страшному – даже в этом странном, будто вымершем районе он выделялся своей необыкновенной запущенностью. Полина вошла в подъезд и стала подниматься по деревянной грязной лестнице со сломанными перилами. На третьем, последнем, этаже дверь одной из квартир оказалась приоткрыта. Немного подумав, Полина вошла в эту дверь.

В квартире было две комнаты – одна из другой. Первая оказалась пустой: грязные клочья обоев свисали с закопченных стен, а из второй слышался монотонный женский голос. Полина прислушалась, но слов разобрать не смогла. Женщина все говорила и говорила, но ей никто не отвечал, никто не прерывал ее бесконечного монолога.

Неожиданно Полина ощутила жуткий страх. Ей захотелось повернуться и убежать из этого дома, ей захотелось «выскочить» из своего видения, но вместо этого она решительно подошла к двери второй комнаты, толкнула ее, увидела женщину, раненую, лежащую на полу, и… замерла на пороге. Войти внутрь она не смогла – какая-то невидимая, но совершенно непреодолимая преграда не пускала ее в эту комнату.

Глаза женщины были закрыты, губы не шевелились, но ее бесконечный монолог продолжался. Впрочем, он оставался таким же неразборчивым, слова не выделялись из общего потока, словно женщина говорила на чужом языке.

– Послушайте, – сказала Полина, пытаясь привлечь к себе ее внимание – голос прозвучал так глухо, что она сама испугалась. Женщина никак не отреагировала. Кажется, она ее просто не услышала. – Послушайте! – предприняла Полина новую попытку. – Пожалуйста, откройте глаза, посмотрите на меня. – Никакого эффекта. Невидимая преграда, которая не пускала Полину в комнату, не давала женщине ее услышать. – Как вас зовут? – напрягая все силы, отчаянно закричала Полина. Тот же результат, а вернее, никакого результата: бормотание женщины не прекратилось, даже веки не дрогнули – она ее не слышала.

Полина снова попыталась вслушаться в этот неразборчивый речевой поток, и тут наконец поняла, в чем дело: поток не речевой, а мыслительный, где слова переплетаются с образами. Образы – «звучат», а слова обретают цвет, вкус и запах. Это бессвязное бормотание – мысли умирающей. Но ведь Полина и раньше могла проникать в воспоминания и сны людей, находящихся между жизнью и смертью – их мысли текли свободно, она просто вступала в этот поток, он подхватывал ее и нес, как лист по реке. Почему же теперь ей так трудно расшифровать то, о чем думает эта женщина?

Возможно, потому, что связь всегда была двусторонней, а теперь женщина ее не слышит, не обращает свои мысли к ней, не преобразует мыслительные символы в понятные другому человеку слова. Но что же ей делать? Как помочь этой женщине? Полина не сможет ее спасти, если не узнает, как ее зовут, где, в каком месте она находится, и что с ней произошло. Нужно во что бы то ни стало получить хоть какую-нибудь информацию.

Судорожным движением Полина сжала руку в кулак – что-то больно впилось в ладонь. Цепочка браслета, сообразила Полина. Перед тем как возникло видение, она взяла браслет со стола. Он так и остался у нее в руке. И тут она заметила, что у женщины на руке точно такой же браслет: серебряная цепочка, соединяющая несколько довольно крупных камней. Опалы. Точнее, благородные опалы. Нет, не точно такой же, а тот самый. Значит, этот браслет принадлежит этой женщине. Но как же тогда объяснить такое раздвоение? Если бы женщина его потеряла, то сейчас бы на ней браслета не было. Может ли это как-то помочь Полине понять мысли и образы…

Не понимая до конца, зачем это делает, а только чувствуя, что сделать это совершенно необходимо, Полина надела браслет на руку. Любое движение ей сейчас давалось с огромным трудом, но все же она справилась. И тут поток прояснился. Образы стали видимы и понятны, слова наконец обрели значение, но мысленная «речь» женщины звучала так быстро, что получить связную картину Полина все равно не могла. Это было похоже на мелькание кадров, когда перематываешь фильм, один кадр мгновенно сменялся другим: девочка лет шести, пожилая женщина, загородный дом, бушующая толпа, зал кинотеатра, огромный, бесконечный супермаркет, пустынное озеро, темная, страшная, какая-то нереальная в своей безлюдности улица, та самая, по которой Полина пришла сюда, лицо человека, смутно знакомого, другое человеческое лицо, пугающее своим абсолютным спокойствием… И все это усугублялось энергетикой отчаянья женщины, ее паникой: она умирает, вот-вот умрет и, значит, преступления продолжатся, ее никто не услышит, она не успеет предупредить, и потому погибнет огромное множество невинных людей.

Отчаянье женщины с каждым мгновеньем становилось все сильнее, все безнадежнее, все материальней, оно окутывало Полину, как едкий дым, не давало дышать. Усилием воли Полина оторвала взгляд от лица женщины, повернула голову – и тут увидела его, человека с абсолютно спокойным лицом, бесстрастного убийцу-аналитика. Он стоял в углу комнаты, он больше не был промелькнувшим кадром, случайной картинкой воспоминаний. Реальный человек в реальном пространстве. В правой руке он держал пистолет, в левой – толстую, довольно потрепанную тетрадь. На этой улице материализуются мысли, подумала Полина, сны и видения становятся явью. Человек посмотрел сквозь Полину и направил пистолет туда, где она стояла…

Глава 2

Школа, в которой учился Виктор, совсем не изменилась со времени его детства. Добротное, но несколько громоздкое здание, построенное в начале прошлого века, было окрашено в тот же мутно-розовый цвет, чугунные старинные ворота – гордость всех поколений директоров – содержались в безупречном порядке, небольшой двор в форме идеального прямоугольника, по всему периметру обсаженный деревьями, был аккуратным, тенистым, но по-военному строгим. Внутри здание тоже изменилось мало. Единственным несомненным нововведением был охранник в холле. К этому нововведению Виктор прежде всего и направился.

Следственная бригада уехала минут двадцать назад. Наверное, поэтому охранник выглядел таким обескураженно хмурым – он все еще не отошел от допросов. А тут на его голову свалилась новая напасть в лице частного детектива. Он окинул Виктора таким взглядом, что тому следовало бы тут же стушеваться, покинуть здание школы и больше никогда не переступать его порога. Но на Виктора такие вещи не действовали, он и сам мог… окинуть взглядом. Охранник это понял, обреченно вздохнул и голосом приговоренного к расстрелу представился:

– Василий Петрович Шевелев.

Подумал немного и протянул руку. Виктор удивился, но руку пожал, представившись в свою очередь по полной программе:

– Виктор Евгеньевич Соколов, частное детективное агентство «Шанс».

Разговора сначала совсем не получилось. Василий Петрович упорно стоял на своем: никаких посторонних в школе не было, выстрелы он слышал, но принял за взрывы петард – кто-то из детей действительно пускал их сегодня все утро, – время смерти записали с его слов, он случайно посмотрел на часы, когда прозвучал третий выстрел. Эту версию Виктор уже знал из «Новостей» местного канала, но принять ее категорически не мог. Охраннику он ну совершенно не верил. Да, рассказ его звучал гладко, но было что-то и в поведении охранника, и в самом этом рассказе не то. Что-то такое мелькнуло, но он не смог ухватить. Пообещав, что вернется позже и разговор этот они продолжат, Виктор отправился на поиски секретарши, второго подозрительного лица, снова и снова прокручивая в голове разговор с Шевелевым, пытаясь понять, что ему показалось странным, неправильным.

Секретарша Нина Зверева, как ни странно, оказалась на своем рабочем месте – в предбаннике директорского кабинета. Это неприятно подействовало на Виктора: сидит тут, как будто ничего не случилось. В отличие от охранника на контакт она пошла охотно. Даже чересчур, замучила Виктора своей непрерывной болтовней о том, какой выгодный телефонный тариф ей сегодня удалось приобрести, совала ему под нос чек – доказательство, что в момент убийства она была в салоне сотовой связи.

– Хотела положить деньги на телефон, – в третий раз начала она объяснять, почему опоздала на работу, – а тут оказалась невообразимая очередь. Никогда в нашем салоне такого не было. Я прохожу мимо каждый день, он как раз расположен между моим домом и остановкой, очень удобно. Всегда там пусто, а сегодня… прямо какое-то светопреставление. Очень выгодный тариф ввели, я его тоже оформила. Представляете: звонишь на любой номер больше десяти минут, второй в течение часа – бесплатно. Вы можете тоже себе такой взять, очень рекомендую. Такая экономия! Но из-за этого и возникла очередь. Меня там чуть не затоптали. И вот, на работу я опоздала, пришла в половине девятого. Вхожу в кабинет Владимира Тимофеевича, думаю, он меня убьет, а тут… – На этом месте рассказа Нина слегка побледнела, закатила глаза и прикрыла ладонью рот, будто ей сделалось дурно. Такое бурное выражение чувств она продемонстрировала уже в третий раз. Все это делало ее искренность сомнительной. Виктор и ей не поверил. Несмотря на то, что чек выглядел настоящим и, по идее, действительно должен был являться безупречным алиби.

– Где находится этот салон сотовой связи? – напрямую, нисколько не скрывая своей подозрительности, спросил Виктор. Нина не обиделась, даже, наоборот, как будто обрадовалась. И, честно глядя ему в глаза: мол, сами увидите, что я не лгу, – объяснила, как туда добраться.

– Только там с часу до двух перерыв, – предупредила Нина.

Виктор посмотрел на часы, прикидывая, успеет ли попасть до обеда, шагнул к двери и тут наконец понял, что кольнуло его в разговоре с охранником. Часы! Охранник утверждал, что посмотрел на часы, а между тем никаких часов на руке у него не было. Но дело даже не в том. Рассказывая об этом, Вадим машинально взглянул на стену напротив, Виктор, вслед за ним, тоже машинально, перевел туда взгляд – там не было никаких часов. Вообще, насколько он помнил, в холле на первом этаже, где сидел охранник, никогда никаких часов не было. Часы висели на втором и… в кабинете директора. Над его столом.

– Нина, – он повернулся к секретарше – та посмотрела на него чуть ли не влюбленным взглядом, демонстрируя полную готовность к сотрудничеству, – скажите, в кабинете Владимира Тимофеевича все еще висят часы?

– Часы? – Она удивилась, пожала плечами и почему-то надолго задумалась. – Вы имеете в виду какие часы?

– На стене, – не очень понятно пояснил Виктор.

– Ах, эти! Ну да, висят.

– Над столом?

– Над столом. Всем, кто заходит в кабинет, сразу видно время.

– Вот-вот. До свидания.

Виктор быстро вышел из «предбанника» секретарши, боясь, что Нина опомнится, начнет задавать вопросы и своей болтовней спугнет картинку, которая выстраивалась в его голове, он пропустит какую-нибудь деталь и тогда придется начинать сначала.

Итак. Охранник сидит в холле, его позиция самая удобная: он может следить за всеми, не вызывая ничьих подозрений. С его места прекрасно виден вход и дверь кабинета Хавронина. Он может подняться, пройтись по коридору и снова вернуться на свой пост – никто не подумает, что тут что-то не так. Шевелев видит, как директор выходит из своего кабинета. Через несколько минут туда заходит Ривилис. Он идет следом за ним, производит три выстрела и, имея в виду дальнейшую цель, смотрит на часы, висящие над столом, запоминает время. А потом, рассказывая свою лживую историю, непроизвольно воспроизводит это движение: поднимает голову на уровень циферблата. Но в холле, где происходит их разговор, никаких часов нет. На таких вот мелочах обычно и прокалываются.

Виктор зло усмехнулся и решительно направился к охраннику. В его виновности он больше не сомневался, а раз так, признания он у него добьется. Чего бы это ни стоило.

Признания Виктор действительно добился. Причем довольно легко. Правда, признание это было совсем не то, какого он ожидал.

– Да, Виктор, подловил ты меня на часах! – добродушно рассмеялся Василий, когда детектив изложил ему свою версию с последующими выводами. Охранник вдруг совершенно изменил тон, стал обращаться к Виктору просто по имени и на «ты», проникнувшись к нему дружеским расположением. – Но, видишь ли, какое дело, убить Ривилиса я просто физически не мог, потому что… ну да, тут я малость ввел и тебя, и тех, – он кивнул почему-то на дверь, имея в виду полицию, – в заблуждение. В момент убийства меня в школе не было.

– А где же вы были? – не желая принимать дружбы главного своего подозреваемого, официальным тоном спросил Виктор.

– В кафе. Тут, напротив школы, кафе «Карамель». Вот там я в тот момент и сидел. Хотел утаить сей факт, думал, с работы попрут за то, что покинул, так сказать, боевой пост. Да еще в такой момент. Но ведь про момент-то я тогда не знал.

– И часто вы так… покидаете пост? – Виктор упорно не желал перенимать шевелевское «ты».

– Да первый раз в жизни, честное слово. Понимаешь, мне вдруг захотелось… Ну, не знаю, как объяснить. – Василий замолчал и как-то жалобно, смущенно посмотрел на Виктора. – Не поверишь, – снова заговорил он, понизив голос, словно собирался рассказать какой-то постыдный о себе факт, – мне вдруг до смерти захотелось апельсинового сока.

– То есть жажда одолела, – усмехнулся Виктор, – ну понятно, понедельник. Сушит после вчерашнего?

– Да нет, я не пью. То есть вообще непьющий. Тут другое. Мне не пить захотелось, а именно апельсинового сока. И до того, что, кажется, умер бы, если бы не выпил.

– Апельсинового сока? – переспросил Виктор. – Ну, знаете ли, в это действительно трудно поверить. Могу понять, когда пьющему человеку нестерпимо захочется водки, или курящему – покурить, или там наркоману – уколоться. А апельсинового сока – нет, в это я поверить не могу.

– Ну и ладно, не верь, – беззаботно махнув рукой, легко согласился Шевелев, – но проверить, что я был в той кафешке, легко. Можешь спросить бармена, он меня должен помнить. Да у них там камера есть, можно по записи проверить.

– Да, кстати, о камере. В школе ведь тоже видеонаблюдение имеется.

– Имеется, но на лето мы камеры отключаем.

– Как все у вас гладко получается! – Виктор насмешливо посмотрел на охранника. – Ладно, вы хотите сказать, что у вас алиби на момент убийства? – уточнил он. – Я смотрю, с чем-чем, а с алиби в вашем коллективе полный порядок. Но вот по поводу часов вы мне так и не объяснили…

– Объясню. Я к тому и веду. Часы эти на стене – в той кафешке. Я на них посмотрел, когда грохнула петарда. Не знаю, как объяснить. С соком что-то вроде затмения на меня нашло, ничего подобного раньше не было. А тут, как петарда грохнула, я будто очнулся. Посмотрел на часы, понял, что свалял дурака, и поспешил в школу.

– Ну, то есть и в этом пункте вы ввели следствие в заблуждение.

– В каком пункте? – не понял Василий.

– Время смерти записали с ваших слов. А теперь получается, что вы посмотрели на часы, когда и в самом деле всего лишь взорвалась петарда.

– Да нет, время примерно точное, так и выходит.

– Примерно точное, – передразнил его Виктор. – О том, о чем вы мне рассказали, вам придется рассказать в полиции.

– Да знаю, – Шевелев вздохнул, – теперь уж придется. И про апельсиновый сок, и про всю эту лабудень. Стыда не оберешься. И неприятностей. Черт возьми! Да я и так бы, наверное, рассказал. Хавронина, честно говоря, я не очень люблю, но все же… Нужно, чтобы и у него был шанс.

– Не очень любите? – подхватил Виктор. – Интересно, за что?

– Да так. Не всех же любить, – уклончиво ответил Василий. – Нет, не подумай чего. Просто.

Новое объяснение Шевелева не только не убедило Виктора в его невиновности, но, наоборот, вызвало еще больше сомнений. Но понимая, что настоящего признания от него сейчас не добиться, он оставил охраннику свою визитку, попрощался, вышел из школы и направился к «Карамели». Виктор не сомневался в причастности Шевелева к убийству, но его алиби все же стоило проверить.

* * *

Алиби охранника подтвердилось. Но доказывало это лишь то, что сам Шевелев выстрелить в Хавронина не мог. А вот его невиновность все еще вызывала серьезные сомнения. Очень вовремя он покинул свой пост, создав тем самым убийце свободный проход в кабинет директора. И при этом хорошо подстраховался, словно точно знал, в какой момент произойдет убийство.

Виктор машинально посмотрел на часы – они висели на стене как раз напротив того столика, где он сидел. Возможно, и Василий сидел на этом месте. Отсюда хорошо просматриваются школьный двор и главный вход в здание, да и часы напротив… Вот для чего Шевелев посмотрел на часы – чтобы знать, что можно уже возвращаться, убийство свершилось, преступник успел уйти, и он с ним не столкнется.