Одинокая волчица. Том первый. Еще не вечер

Остаток дня прошел в хозяйственных хлопотах, по телефону никто меня не беспокоил, только Алешка дисциплинированно доложил, что прибыл к месту назначения. Уже в первом часу ночи я, наконец, собралась спать и только вытянувшись в постели, почувствовала, как я вымоталась за сегодняшний день. И тут же провалилась в глубокий сон.

Проснулась я от того, что где-то совсем рядом дурным голосом вопила какая-то кошка. То есть совсем рядом – буквально в самой квартире. Я зажгла свет, спустила ноги с кровати, нашарила шлепанцы. Вопли тут же прекратились.

Тем не менее, я обошла всю квартиру, убедилась, что кошка мне приснилась на фоне сегодняшних событий, попила на кухне воды, покурила. На часах было четыре часа утра, за окном – еще совсем темно. Я пожалела о том, что Ивану приспичило видеть Алешку именно сегодня, когда меня посетил кошмар, и снова отправилась спать.

На сей раз сон не шел довольно долго, но все-таки я заснула. И проснулась от того, что солнце било мне прямо в лицо: оказывается, вчера вечером я забыла задернуть шторы, хотя обычно делаю это чисто автоматически.

При свете дня ситуация представилась менее загадочной, чем ночью. Ну мало ли где и какая кошка раскричалась, а мне со сна показалось, что она вопит непосредственно в квартире. Нервы, нервы… Хорошо, что Алешка сегодня будет ночевать дома. Хотя надо привыкать к самостоятельности: скоро мне придется все время быть в этой квартире одной, днем и ночью. Так что нервы нужно лечить, иначе путевка в Кащенко мне обеспечена.

Алька вернулся домой часа в четыре дня: мрачный и не очень разговорчивый. Я знала, что нужно дать ему отойти: сам все расскажет, если захочет, конечно. Хотя, конечно, беспокоилась: что там такое могло произойти? Неужели он столкнулся с Маринеллой и та его чем-то обидела? Или Иван отчудил что-нибудь эдакое: например, жаловался на меня по какого-нибудь надуманному предлогу. Хотя… к этому-то Алешка давно уже привык, это его огорчить не могло.

Сын слегка оттаял только за ужином и сам начал разговор о какой-то ерунде. Я отвечала в том же духе, размышляя, как он подберется к главному. Но нынешнее поколение на вещи смотрит проще, Алешка через какое-то время просто назвал вещи своими именами.

– Ма, ты могла бы собираться замуж за одного мужчину, а встречаться при этом с другим? – спросил он меня.

– Почему бы и нет? – спокойно ответила я. – Я собиралась замуж за твоего отца, а иногда встречалась, например, с дядей Володей.

– Нет, не так встречалась. А… Ну, целовалась и все такое…

– В наше время нравы были строже, – осторожно сказала я. – Такие поступки не приветствовались.

– Но ты могла бы?

– Не знаю, сыночек, не пробовала. Скорее всего, нет. Впрочем, у меня не было повода проверить: я к свадьбе готовилась. И потом, понимаешь ли, твой отец и так меня всю жизнь пилил, что он у меня – не первый мужчина.

Алька вытаращил на меня глаза в неподдельном изумлении.

– А сколько тебе было лет, когда ты замуж выходила?

– Двадцать.

– Он что, думал, что ты – старая дева?

Я покатилась со смеху. Да, времена и нравы меняются стремительно. Кому во времена моей молодости могло прийти в голову назвать двадцатилетнюю особу старой девой?

– Почему это тебя так взволновало? – спросила я, отсмеявшись. – И к чему эти вопросы о моей нравственности?

Алька помялся, покранел и, наконец, сказал:

– Отец видел Маринеллу с другим мужчиной. Они целовались прямо на улице.

– А обознаться он не мог? Я так полагаю, он проезжал мимо, а не стоял в двух метрах от них.

– Наверное… Но он мне жаловался, что Маринелла никак не может назначить день свадьбы и стала отменять свидания.

Я не совсем понимала, зачем Ивану понадобилось жаловаться мальчишке на свои, сугубо личные мужские проблемы, но что сделано, то сделано. Судя по всему, его красотка нашла жениха повыгоднее. Что при ее внешности не проблема, да и разница в возрасте у них больше двадцати лет, а это тоже не облегчает ситуацию.

– А что в квартире? Чисто? Кто-нибудь там убирается?

– Непохоже, – покачал головой Алька. – То есть папа, конечно, что-то делает, но присутствие женщины там как-то не ощущается. Они и едят не дома, а в кафе или ресторанах.

– Красиво жить не запретишь, – философски заметила я. – Ты же со своей подружкой в Англии тоже во всякие пабы, небось, ходишь.

– Но это же совсем другое дело! Мы не собираемся создавать семью!

– Пока или вообще?

– Ма, не бери в голову. Там не женятся и не выходят замуж, пока не начинают прилично зарабатывать. Так что лет пять можешь жить спокойно: внуков у тебя не будет и невестки тоже.

– Гора с плеч! – саркастически заметила я. – Я так мечтала понянчить маленького!

Алька прыснул и окончательно развеселился. Я не задавала лишних вопросов, но чувствовала, что к отцу он вряд ли еще поедет перед отъездом. Найдет себе занятие поинтереснее. Про свои кошмары я ему расказывать не стала, элементарно постеснялась. Дп и психику ребенка пожалела, хватит того, что родимый папенька вывалил на него всю гору своих проблем.

Ночь прошла совершенно спокойно: никаких воплей и мяуканья, никто меня не будил. Но утром обнаружилось, что привычные предметы на кухне находились совсем не там, где им положено быть. Чайник с плиты переместился на подоконник, пепельница оказалась на буфете, а не на столе, а вот сахарница – не на буфете, а в холодильнике. Мне стало не по себе, но Альку я опять впутывать в это дело не стала: просто вернула все на место и постаралась забыть об этом странном происшествии.

Но он сам утром обнаружил, что в доме нет ни хлеба, ни молока, хотя хлеб, например, лично покупал только позавчера. Он слегка удивился, но «усугублять», как мы между собой называем такие вещи, не стал, а просто быстренько смотался в магазин за необходимым для завтрака.

Я была потрясена этим куда больше: лично мне казалось, что все необходимые продукты в доме имеются. Не могла же я за сутки съесть буханку хлеба, даже в состоянии прострации после ночного кошмара. Единственное, что не оставалось, это постараться выкинуть эпизод из головы. Мне это удалось, не сразу, но удалось, после того, как мы с Алькой несколько часов подряд наводили порядок в квартире. В основном, размещали в кладовке и на балконе заготовки, подаренные Софьей Михайловной.

Но вот сигаретный пепел, который на следующий день я увидела и на плите, и на рабочем столе, и еще в разных совершенно неподходящих местах, меня уже испугал, а Альку озадачил. Значит, решила, я настолько не в себе, что курю уже где попало, причем не помню об этом. Если учесть, что процесс курения у меня всегда происходит в одном и том же строго отведенном месте и пепел никуда, кроме пепельницы, попасть просто не может, это настораживало. К тому же в пепельнице-то я обнаружила окурок, которого не могло существовать в принципе: такие всегда оставлял Валерий, а он… Похоже было, что пора обращаться к психиатру.

А потом начались стуки, звуки, самопроизвольное передвижение мебели и всякие прочие «прелести». Несколько раз у меня возникало четкое ощущение того, что кто-то заглядывает ко мне в окно. Если учесть, что окно это находится примерно в десяти метрах от поверхности земли, то мысль была безусловно интересной. Предметы, правда, по квартире не летали – врать не буду. Но зато возникло впечатление, что квартира прямо-таки выталкивает меня из себя. Во всяком случае нормально жить в ней было невозможно, а уж спать – тем более. Даже Алька, у которого отродясь не было проблем со сном, стал просыпаться от этих непонятных шумов, и предположил, что в доме появился классический барабашка.

– Давай поищем специалиста по аномальным явлениям, – предложил он.

В этот момент внезапно вспыхнул доселе мирно стоявший возле дивана торшер. То есть не лампочки зажег, а заполыхал самым неподдельным огнем торшер. Счастье, что в этот момент мы оказалась дома и рядом, а то и до беды было недалеко. Когда мы с Алькой погасили огонь, я решительно оделась и сказала, что иду к специалисту. К психиатру.

– Позвони сначала в организацию по аномальным явлениям, – удрученно сказал Алька. – Надо где-нибудь раздобыть телефон.

– Вот и займись этим, – сказала я, остывая, – а я пока схожу по делам.

По делам: это было сильно сказано. Просто я решила пойти в церковь, куда иногда захаживала по настроению. Почему – не знаю, захотела и все.

Надо сказать, что особого понимания я со стороны местного священника не встретила. Он посоветовал выбросить из дома «греховные изображения», помолиться, покаяться, исповедаться и причаститься. Совет вполне разумный, но беда заключалась в том, что я никак не могла заставить себя прикоснуться к этим самым изображениям. Не поднималась рука – и все тут.

Я вернулась домой, отогнала Альку от телефона, который уже раскалился от бесплодных попыток найти нужные координаты, позвонила своей приятельнице-гадалке Алине, признанной специалистке по магии и прочим штучкам, и постаралась внятно изложить ситуацию. Особо я напирала на то, что не могу выбросить коллекцию сама, а сейчас как раз Алька в Москве, было бы удобно… Услышав об этом, Алина пришла в ужас:

– Нельзя это делать самой, ты с ума сошла! А уж ребенка привлекать… И думать об этом не смей! Вот телефон моего батюшки, звони ему, советуйся и делай все, как он скажет.

Батюшка оказался человеком в высшей степени тактичным и понимающим. Он подтвердил, что самодеятельность в этом случае недопустима, и взялся помочь. На следующий же день он приехал и прежде всего отслужил молебен, а потом сам сложил всю окаянную коллекцию в несколько больших картонных ящиков и куда-то унес. Вернувшись же, по всем правилам освятил квартиру, исповедовал меня, причастил и…

И наступила тишина. Ни пугающих ночных звуков, ни самопроизвольно меняющих свои места предметов – ни-че-го! Не испытай я весь предыдущий кошмар на собственной шкуре, я бы посчитала такой рассказ плодом чьей-то безудержной фантазии. Были у меня сомнения относительно собственной психической адекватности, и окрепнуть им не дало только то, что Алька при всем этом присутствовал, а у него с психикой все в порядке.

Самое интересное заключалось в том, что во время моих злоключений в квартире мне ни на минуту не пришло в голову самое простое средство хотя бы временно облегчить свое положение: перекреститься. Причем не только самое простое, но и самое в такой ситуации естественное.

Но на меня как будто затмение нашло – не вспомнила ни о том, что в прикроватной тумбочке лежит молитвенник, ни о том, что святая вода и у меня самой в доме была. Впрочем, батюшка меня утешил, сказав, что все к лучшему, потому что самостоятельно изгонять бесов могут только святые. Пояснять свою мысль ему нужды не было.

Должна сказать, что отношение окружающих к этому происшествию было, мягко говоря, неоднозначным. Большинство, правда, считало, что все было сделано правильно, что не стоило моему мужу увлекаться таким опасным коллекционированием и что все наши беды – от неверия.

Но вот Иван, например, сурово осудил меня за то, что я так «варварски» расправилась с дорогой коллекцией, поддавшись панике, истеричному состоянию и вообще – бабьей дури. Можно было продать и получить очень и очень приличные деньги. Я отчетливо вспомнила эту самую панику и истеричное состояние, и чувство вины меня не посетило. Но и Ивана я винить не могла: случись такое не со мной лично – тоже с трудом бы поверила. Если бы поверила вообще.

Сейчас, по прошествии довольно длительного времени, можно, конечно, спокойно рассуждать о том, что такое вера и что такое суеверие, были ли эксцессы в моей квартире плодом воспаленного воображения или чем-то куда более серьезным. Сейчас можно, но… не хочется. Потому что сразу вспоминается тот ужас, который я пережила.

Добавлю еще, что муж был некрещеным. В конце тридцатых годов его родителям-коммунистам ничего подобного в голову не приходило и прийти не могло. Кто постарше, помнит, чем подобные поступки грозили людям и сколько священников, монахов и монахинь, да и просто верующих людей было среди лагерников.

Конечно, можно было креститься и в сознательном возрасте, но есть люди, которые не меняют своих убеждений в зависимости от ситуации. Меня же крестила прабабка (кстати, тайком от моих родителей), потому что и помыслить не могла поступить иначе. Наверное, мне крупно повезло, иначе «веселые ребята» и за меня бы взялись основательно, равно как и за Альку.

Так что с хобби нужно быть очень и очень осторожными. Начавшись с безобидной, казалось бы, пепельницы, чертова коллекция отобрала у своего хозяина жизнь, в чем я была теперь стопроцентно уверена, а меня чуть не лишила рассудка. Бог, как говорится, миловал, советы и помощь добрых людей помогли избавиться от дьявольских штучек. И радиация тут совершенно не при чем, это все шуточки нечистой силы. Не было бы этой коллекции в доме, глядишь, и Валерий по сей день был бы жив и здоров.

Для меня во всяком случае контакт – пусть и скоротечный – с нечистой силой был более чем убедительным. Один торшер чего стоил! Но Алька склонен был смотреть на вещи менее мистически и объяснил мне, что торшер – старый, внутри него элементарно могли загореться перетершиеся провода, и вообще вот в этом как раз ничего мистического нет.

Но то, что я освятила квартиру и выбросила коллекцию, он считал правильным. Во всяком случае сказал, что теперь он уедет в Англию относительно спокойным за мое психическое здоровье. А мне лучше заняться конкретным делом: своими переводами и разборкой оставшихся вещей Валерия. Что-то можно отнести в Красный Крест, что-то просто выбросить, что-то – продать, например, массивный серебряный портсигар и большую часть библиотеки.

– Зачем тебе книги по истории философии? – здраво спросил он. – И мебель кое-какую тоже можно антикварам продать. Приеду на каникулы, мы с тобой конфетку из квартиры сделаем!

Мой сын как всегда был практиком и оптимистом. Откуда у него эти черты, я не знаю, практицизм уж точно не от меня, а оптимизм – не от Ивана. Но гены иногда дают такое странное сочетание… Не говоря уже про то, что на склад характера, как выяснилось, влияет многое.

Порой даже слишком многое.

***

Нет, нервы девушке определенно надо лечить. Придумать такое – это же уму непостижимо! Нечистая сила в ее доме, черные кошки, барабашки… Хорошо, что он вовремя с ней развязался, только сумасшедшей женщины рядом ему и не хватало. К счастью, сын пошел не в нее, с психикой там все в порядке.

Но в принципе надо взять на вооружение. Организовать такое шоу технически довольно просто, и если кое-кто из его знакомых дам с не слишком крепкими нервами начнет ему докучать или вмешиваться в его жизнь, он им устроит встречу с дьяволом.

Такую, что долго не забудут.

Глава шестая. Охотоведение с далеко идущими последствиями

Этот сентябрьский день мог смело поспорить с любым летним: ярко-голубое небо не омрачало ни единого облачка, ветра не было как такового, поэтому солнце грело, как последний раз в жизни, а вчерашний дождь смыл с мостовых и тротуаров чуть ли не весь мусор.

Раскрашенный в яркие краски центр Москвы манил витринами и столиками уличных кафе, а я шагала через это великолепие и глотала слезы. Нет, меня никто не обижал, просто самоуверенность сыграла со мной очередную злую шутку и теперь я пожинала ее плоды. И надо сказать, жатва была обильной.

Когда я провожала Алешку за границу в первый раз, я оставалась в Москве не одна, со мной был Валерий. Равно как и все остальные разы. На сей раз провожать сыночка вместе со мной поехал мой бывший муж, и я почему-то была твердо уверена, что и встречу со своим экс-благоверным, и очередную разлуку с любимым ребенком перенесу нормально. Увы…

«Дураков не сеют и не жнут, они сами рождаются», – могла бы я сказать в свое оправдание, и не слишком бы погрешила против истины. Совершенно необязательно было после того, как лайнер взмыл в воздух, принимать приглашение Ивана «где-нибудь посидеть и поговорить». Я могла бы сообразить, что разговаривать нам сейчас уже просто не о чем, но, как говорят в таких случаях в Одессе, «чтоб я был таким умным, как моя жена потом». В любом случае, тот разговор, который все-таки состоялся у нас с Иваном прекрасно можно было отложить на следующий месяц. Или даже год.

Поскольку Иван был на машине, мы доехали от Шереметьева до Ленинградского проспекта и устроились в каком-то небольшом кафе в переулке, где было тихо и прохладно. И тут я совершила вторую за этот день ошибку: согласилась что-нибудь выпить, кроме кофе. Пить в небольших дозах не только вредно, но иногда даже и полезно… только не тогда, когда нервы на пределе, а ты находишься в обществе человека, который не преминет этим воспользоваться. Он и воспользовался, поскольку знал меня очень даже хорошо.

– Ну, и о чем мы с тобой будем говорить? – поинтересовалась я, пока официант, приняв заказ, отошел его исполнять. – О себе, о семье, о любимой книге? Или еще о чем-нибудь эпохальном? Приличные разведенные люди в таких случаях говорят об алиментах, но к счастью для тебя, Алешка в них не нуждается. А через несколько месяцев вообще станет совершеннолетним.

– У тебя только деньги на уме, – поморщился Иван. – Мне казалось, ты сама отказалась от алиментов при разводе.

– Где логика, солнце мое? – невинно поинтересовалась я. – Если отказалась, значит, счастье для меня все-таки не в деньгах.

– Хотел бы сделать тебе комплимент, но выглядишь ты неважно. Хотя два месяца на свежем воздухе, конечно, привели тебя в чувство.

– Кажется, у меня было ртутное отравление, – сообщила я, отпивая принесенный официантом глоток ледяного джина с тоником. – Во всяком случае, так считает Софья Михайловна.

– Но это лечится? – внезапно обеспокоился Иван.

– Все мы там будем, – пожала я плечами. – Вопрос только во времени.

– Вот именно. Но поговорить я с тобой хотел об Алешке.

– То есть?!

Следующий приезд сына Москву намечался только на рождественские каникулы, и то – не обязательно. Он вполне освоился в туманном Альбионе, завел там друзей-приятелей и на Рождество они планировали съездить в Шотландию. Что тут обсуждать, если ребенок-то уже – почти взрослый?

– Что ты собираешься делать со своей квартирой?

– С квартирой? Не знаю… А при чем тут Алешка?

– А при том, что я хотел попросить тебя прописать его у себя. Твои теперешние хоромы размениваются мгновенно на две прекрасные квартиры – тебе и сыну, а моя…

Я невесело усмехнулась.

– Алешка рассказывал, какой ты там евроремонт отгрохал. Даже любопытно посмотреть.

– Доделаю мелочи, обязательно приглашу, – небрежно, как само собой разумеющееся, пробросил Иван.

И я поняла, что визит в мою бывшую квартиру мне не грозит ни при какой погоде. Что означает этот подчеркнуто небрежный тон было мне слишком хорошо известно.

– Так как насчет прописки? – продолжал гнуть свою линию Иван. – При любом раскладе у Алексея должна быть своя жилплощадь в столице.

Никто с этим и не спорил, я сама об этом размышляла много раз, но при паталогической ревности Валерия просто боялась заговаривать с ним о прописке своего чада. Валерий считал, что материально о ребенке должен заботиться отец, который, по слухам, зарабатывал вполне достаточно, чтобы просто купить Алексею скромную «однушку» даже в пределах Третьего кольца.

– Я не возражаю, – сказала я, принимаясь за какой-то салат. – Но дело в том, что еще несколько месяцев я ничего не могу сделать с квартирой: ни продать, ни разменять, ни прописать там кого-нибудь.

– Это еще почему?

– Потому, что в права наследства я могу вступить только через полгода поле смерти Валерия.

– Он завещал тебе эту квартиру?

– Нет. Но я же в ней прописана. Через полгода переприватизирую на себя, вот все. Так мне, во всяком случае, сказали в ДЭЗе. А вот после этого тут же пропишу к себе Алешку и буду, не торопясь, искать вариант обмена. Мне бы хотелось, чтобы наши квартиры были недалеко друг от друга. Я не молодею…

Мысль о том, что я не возражаю против его плана и не посягаю на кошелек, как всегда, привела Ивана в почти хорошее расположение духа. В юридические тонкости процесса он, естественно, вдаваться не стал, поскольку, физик-ядерщик, был так же далек от них, как и я. Но вот в бытовых вопросах, точнее, в бытовой сметке всегда давал мне сто очков вперед.

– А если ты умрешь до того, как вступишь в права наследства? – тактично поинтересовался он. – Квартира отойдет государству?

Я даже не рассердилась: Иван есть Иван. Он всегда должен точно знать, на какую подлянку от близких и не очень близких людей может рассчитывать.

– Думаю, Алешка получит ее всю, но через суд. Между прочим, я умирать не собираюсь, ты это в своих планах учти.

– Каких планах? – ошарашено спросил Иван.

– Откуда я знаю. Может, ты хочешь, чтобы я прописала у себя сына, а потом мне на голову упадет кирпич. Или собьет машина.

– И как тебе такое в голову могло прийти? – изумился Иван. – Неужели ты думаешь, что я способен кого-нибудь убить?

– Не кого-нибудь, а меня, – спокойно внесла я поправку. – Перед нашим разводом были и такие высказывания.

– Ну, мало ли чего в запале бывает, – примирительно сказал Иван.

Но я уже начинала злиться. Разговор мне не нравился совершенно, а спиртное потихонечку делало свое дело. А не надо было приходить на пепелище и искать в пустой золе то, чего там не могло сохраниться по определению. Бывшие муж и жена никогда друзьями не станут, даже хорошие приятели из них не получатся. Максимум возможного – корректно-светские отношения. Бывают, конечно, исключения, но они только подтверждают общее правило.

– В запале много чего бывает, – охотно подтвердила я. – Но теперь ты не в запале, так что ответь мне на один вопрос, пожалуйста. Ты всегда давал мне весьма ограниченную сумму на хозяйство, из чего я сделала вывод, что доходы у тебе весьма умеренные и жить мы должны по средствам. А после развода ты делаешь ремонт, стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. На какие, позволь спросить, шиши?

– На те самые, – хитренько усмехнулся Иван. – Я никогда не верил в прочность нашего брака и хотел накопить денег на черный день. Хотел быть материально независимым.

У меня даже дыхание перехватило от негодования.

– Значит, все эти годы, которые я бесконечно подрабатывала и на всем экономила, ты складывал деньги в кубышку? И не ври, что не верил в прочность нашего брака, тебя он вполне устраивал. Просто деньги ты любишь больше, чем все остальное.

– Не столько деньги, – спокойно поправил меня Иван, – сколько то, что на них можно купить. Когда я начинал копить, я просто хотел со временем приобрести машину. А потом ты помнишь, какая свистопляска была в стране десять лет назад? Дураки нищали, умные… Лично меня все реформы нашего обожаемого правительства только обогащали. Да и родительское наследство оказалось вполне существенным.

Отец и мать Ивана погибли страшной смертью: стали жертвой бандитов, которые прилично почистили их дом – один из самых богатых в поселке. Какое-то наследство он, конечно, получил, но вот существенное… Это для меня было новостью. Значит, знал про какие-то тайники, до которых не добрались бандиты, да и дом продал не без выгоды. Обыкновенный, скромный инженер, работник полумертвого «почтового ящика», который только-только начал оживать. Интересные вещи я узнаю, жаль, что с таким опозданием…

– Что ты надулась? – как ни в чем ни бывало спросил Иван.

– Надулась? Я? Не ты ли меня попрекал меркантильностью, когда я обралась замуж за Валерия? Кричал, что эта квартира не принесет мне счастья, что я корыстная и расчетливая эгоистка.

– А что – принесла? – издевательски прищурясь, спросил Иван. – Теперь будешь искать очередного богатенького Буратино? Или в религию ударишься?

– Какая же ты все-таки свинья, Ванька, – сказала я, поднимаясь из-за стола. – Надеюсь, что я тебя больше не увижу, разве что на Алешкиной свадьбе придется общаться. Будь здоров, расти большой. Жилищные проблемы сына я решу без тебя.

Он хотел что-то сказать, но я не стала слушать, повернулась и пошла на улицу, а точнее, куда глаза глядят. Спускаться в метро или даже садиться в троллейбус, чтобы с Ленинградки попасть на Пречистенку мне не хотелось. Хотелось напиться и устроить роскошную истерику, но я пока еще соображала, что ни того, ни другого не имею морального права делать. Я одна и заботиться о себе должна самостоятельно.

К тому же у меня начала болеть голова, чего давно не случалось, и я решила пройти пешком. Не бог весть какое расстояние, а никаких неотложных дел у меня в тот день не было. Разве что найти какой-нибудь букинистический магазин и поговорить насчет того, чтобы кто-нибудь оценил библиотеку Валерия. Деньги бы мне не помешали, а к старинным философским книгам вряд ли кто-нибудь еще когда-нибудь притронется. Если же не удастся продать – попрошу коллег из бывшего валериного института пристроить их в какую-нибудь библиотеку на общественных началах.