Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты (сборник)

Но ты мечтал не об одном только городе, напомнил он себе. Ты мечтал о крае. И даже – о стране. Город – оно, конечно, хорошо, да надо расти. Как там у Маяковского?.. «Стремиться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу!»

Вот и шагнем. Все затрещит! Какие наши годы. Ему всего пятьдесят с небольшим, а «полтинник» для политика – не возраст. В этом году его точно выберут в Госдуму. В партийный список он уже включен. Партия такая, что осечки не будет. А там, в Думе, осмотримся и решим, куда дальше шагать… Устремимся в завтра…

Приехали.

Процессия джипов – а иным транспортом сюда не доберешься – остановилась на каменистом берегу.

Первым – по чину и на правах радушного хозяина – на камни выпрыгнул мэр Южнороссийска Павел Ильич Ильинский.

Разминая ноги, стала высаживаться депутация из Москвы.

Скоро здесь, в пятнадцати километрах от города и пяти километрах (если ехать по берегу) от пригородного курортного местечка Косая Щель, будет построен крупнейший в России нефтяной терминал.

Комиссия приехала лично осматривать место, где далеко в море уйдут трубы нефтепровода. К ним потечет через полстраны каспийская нефть, а уже отсюда супертанкеры развезут «черное золото» по всему свету.

Надо срочно продавать особняк в Щели, подумал он. И своим всем посоветовать. Скоро здесь от нефтяной пленки деваться будет некуда. Ну да это потеря небольшая… Зато какие перспективы! Правильно, правильно нефть хоть черным, да золотом называют…

А сколько боев будет! Черные снова, как о трубе прознали, сюда лезут… Будет у Шляги работы…

Одним из последних из джипа, тушуясь на фоне многочисленных официальных лиц, вылез скромный советник южнороссийской мэрии по инвестициям Михаил Ефремович Шлягун, известный всему городу, краю и (благодаря публикациям в центральных газетах и репортажам по телевидению) даже всей стране по кличке Шляга.

* * *

Когда ты за рулем уже семь лет, то машину можешь вести как бы на автопилоте. Думать о чем-то своем, радоваться или огорчаться, а дорога ведет тебя сама.

Таня – вся в эйфории от своей находки – не замечала, как она переключает передачи, подтормаживает перед поворотами, прибавляет газку на прямых участках… Краем сознания она видела яркий солнечный день за окнами машины, по-летнему сочную зелень лесов на склонах гор и огромное, блистающее море вдалеке. В распахнутые окна и люк машины врывался теплый воздух, баловался Таниной прической… Ее душа пела, а верный «пежик» словно бы подпевал и весело катил в сторону гостиницы. Мелькнул дорожный знак «Южнороссийск». Они триумфально въехали в город и начали спускаться с горы к его центру. Улица была крутой и извилистой. Мелькали одноэтажные, типично южнорусские дома – беленые, мазаные. За заборами угадывались сады. Весело краснела и желтела черешня.

Таня уже прикидывала, как ей лучше добираться до Москвы – опять на машине? А гаишники? Придорожные бандиты? Или, может, чтоб не рисковать понапрасну, лучше сесть на поезд или на самолет? А за «пежиком» потом вернуться?

Нет, самолет отменяется – там досмотр. А поезд? Может, это безопасней, чем катить через полстраны с сокровищами в багажнике?.. Да подожди, одергивала она себя сама, ты ведь даже не открывала чемодан. Может, никакого клада там и нет! Может, там старые фотографии? Или комплекты «Сатирикона» за 1912 год?.. Но сердце ей подсказывало: есть, есть – обязательно что-то есть!..

Проблему она заметила, почти подъехав к гостинице.

Исправно бросая взгляд в зеркало заднего вида на всем протяжении дороги, Татьяна только сейчас обратила внимание на то, что ее ведут. Уже очень давно за ней едут и останавливаются на светофорах одни и те же две машины. Синяя «девятка» и светлая «Ауди-100».

…Однажды она спросила отчима:

– Валерочка, вот ты все знаешь… Вчера за мной все время какая-то машина ехала… Неужели следили?

Валера деловито уточнил:

– Машина одна была?

– Одна. И мужик в ней – один.

Отчим усмехнулся:

– Понравилась, значит, ты ему. Вот и ехал за тобой, думал, может, ты колесо проткнешь, а он тебе поможет… Или просто через форточку визитку хотел протянуть… Да не случилось… Ездишь, наверно, быстро… А следят, Танюша, как минимум на двух машинах. И если ты эти машины вычисляешь – значит, работают грубо. Значит, непрофессионалы. Или хотят, чтоб ты заметила.

* * *

– Хрен ли ты, Куцый, так притираешься? Ведь срисует!

– Кто срисует? Девка срисует? Меня? Да она со страху, что сама за рулем, уже описалась! Едет – только асфальт и видит!

«Пежо» притормозил на красный свет пешеходного светофора. Куцый на «девятке» встал сзади. В соседнем ряду пристроилась «Ауди». Удостоверившись в том, что машины стоят, с противоположной стороны улицы на проезжую часть хлынули пешеходы.

Не дожидаясь, пока они дойдут до середины улицы, «Пежо», как укушенный, рванулся вперед.

Куцый, поспешно трогаясь вслед за ним, зацепил боковым зеркалом бабулю. Проклятия бабки достались пассажирам «Ауди», которое тоже резко дернулось с места…

* * *

– Валерочка, милый, что делать? – Танин голос дрожал от слез. – За мной следят! Я пыталась, пыталась их сбросить!.. Не получается!..

Ходасевич автоматически взглянул на часы: 19.42. Она еще успевает. Не зря он предусмотрел такую возможность и уже успел сделать несколько междугородных звонков. Он спокойно уточнил:

– Ты звонишь по мобильному?

– Да, да! Я в машине! А они даже не прячутся, стоят вон рядом!..

– Но тебя не слышат?

Валера разговаривал абсолютно спокойно – как будто они просто обсуждали очередной детективный роман. И Тане стало немного стыдно от того, что она чуть ли не ревет, как последняя трусиха. Взяв себя в руки, Татьяна ответила:

– Не слышат! Я окна закрыла! Но почему? Валера, почему?

– Спокойней, миленькая… Тебя никто не собирается убивать… И грабить не собираются… Хотели б – уже ограбили… Чемодан при тебе?

– Да! Но я его еще даже не открывала!

– И не открывай. Пока не открывай…

Боже, какой же я осел! Какой же остолоп!

Разговаривая с Таней, Валерий Петрович ругал сам себя последними словами: «Как же я отпустил ее одну! Я-то думал: пустяки, шуточки, пусть ребенок развеется. Пускай в «Остров сокровищ» поиграет. Все равно в отпуске. Никакой бабули скорей всего нет – да ведь и клада тогда никакого нет! Ну, сидит студент-славист, скучает в своей Сорбонне, развлекается, в русском тренируется… А оно вот ведь как обернулось! Нет, такого предусмотреть не мог никто…»

* * *

Этот банкет, казалось, не кончится никогда. «Неужели московские гости так оголодали?» – брезгливо думал Шлягун, наблюдая, с какой жадностью уничтожаются тарталетки с икрой и семужка, как набрасываются москвичи на осетринку, как пожирают копченого угря. На столе теснились бутылки с джином «Бифитер», виски «Джонни Уокер», мартини и кампари. Но чиновники по привычке налегали на водку и коньяк. Водка, впрочем, тоже была не простой, а от Смирноффа (с двумя «фф»). А коньячок – ни много ни мало – «Мартель»… Халява!

Уже были расслаблены галстуки, уже и рубашки не выглядели по-утреннему свежими… Важные господа превратились в обжирающихся халявщиков. Жрали их кормежку, хлебали их водочку, щупали их цыпочек… Девочек предусмотрительно посадили рядом с высокими гостями – каждой твари по паре. Потом, когда знакомство состоится, последует приглашение – для тех, кто не уснет тут же, уткнувшись лицом в салат из морепродуктов, – посетить сауну. Там уж москвичи разгуляются вовсю… А мы их – на видео. На всякий случай.

Смыться бы сейчас отсюда. Куда подальше. Хоть на работу, в уютную тишину кондиционированного кабинета…

Но Шлягун понимал, что никуда он не смоется. «Ты сам выбрал эту игру – так доигрывай», – сказал он себе. Слишком велики ставки. И его задача: сделать так, чтоб все было тип-топ.

Он встал и подошел к руководителю московской делегации:

– У вас все в порядке? Не пора подавать горячее?

* * *

– Понтярщик ты, Куцый, – злобно шипел Мрамор. – Дешевый понтярщик!

Мрамор только что позвонил Рустаму и доложил, что девица под прицелом. Еще раз спросил – брать ли ее?

Что-то в его тоне насторожило хозяина, потому что тот злобно рявкнул:

– Баба вас вычислила!

Мрамор держал паузу чуть больше, чем надо бы…

– Суки! – рявкнул Рустам и бросил трубку.

* * *

Его Леночка смотрелась на фоне этого бардака ясным солнышком. Москвичи просто пожирали ее своими масляными пьяными глазками. Кто-то потянулся пощупать… Не понимают, козлы, где куплено, а где – чужое… Леночка ловко увернулась от загребущей ручищи, извинилась своим бархатным голосочком и пробралась к шефу.

– Михаил Ефремович, – официально, как всегда на людях, обратилась к нему она, наклонившись и чуть касаясь грудью плеча, – извольте получить срочное послание!

Шлягун взглянул на белый, без всяких надписей, конверт и решил шуткануть:

– Взяточку мне суешь, Ленок? Или свидание назначаешь?

Леночка кокетливо хлопнула ресницами и огляделась, чтобы их никто не услышал:

– Нет, Мишенька, официально уведомляю, что у нас с тобой будет ребенок!

И удалилась, так же ловко уворачиваясь от похлопываний пьяных москвичей.

Шлягун любовно посмотрел вслед удаляющейся Леночке. Ну и шутница она, его сладость… А может, не шутит? Если и правда ребенок? Будет – так будет! Что, еще одного не прокормлю? Уж лучше прокормлю, чем какой-нибудь инженеришка!..

Но это она все равно учудила: послания ему писать… Эх, бабы, бабы, понятия моего на вас нет…

Он разорвал конверт и внимательно прочитал текст. Перечитал еще раз. На клочке бумаги впопыхах было накорябано:

Дикий пляж. Точно – неизвестно.

«Пежо-106», гос. номер X 643 ХЕ 77 RUS.

Женщина.

Одна.

Около 25 лет. Рост – примерно 175. Тип – славянский. Волосы – светлые. Глаза голубые.

Личность уточняю.

Так… Вот это фортель!.. Кто бы мог подумать!..

Он поискал глазами Хозяина. Тот пил на брудершафт с главой московской комиссии.

* * *

Таня тормознула у городского рынка. Он уже был закрыт, но у входа толпились торговцы всякой всячиной. «Хорошо, что я утром поменяла доллары на рубли», – мелькнула мысль.

На импровизированных лотках – перевернутых на попа ящиках – продавалось все, что угодно.

Первым делом Таня купила две «челночные» сумки – вместительные, одна в красную клетку, другая – в синюю.

Краем глаза она все время видела «пежик», припаркованный близ входа на базар в неположенном месте. «Хвостов» не было видно. Ну и черт с ними! После разговора с Валерой, после его умного, спокойного, рассудительного голоса она чувствовала себя совсем иначе. В самом деле: хотели бы убить – уже убили. Там же, на пляже. Хотели бы отобрать чемодан – давно бы отобрали. А она жива, здорова… И чемодан лежит в багажнике «пежика»… Может, просто прикалываются так? Познакомиться хотят?.. Она изо всех сил пыталась шутить сама с собой. Но шутка вышла невеселой. В глубине души Татьяна отчаянно трусила.

Она шла по импровизированным рядам и скупала все подряд. Первым делом – фонарик, как сказал Валера. Затем – зубная щетка, зубная паста.

Две бутылки гадкой водки – наверняка разлиты где-то в Осетии. Бутылка шампанского «Абрау-Дюрсо».

Кофе. Кипятильник.

Это что? Маринованные огурчики? Давайте сюда и огурчики… Так… Ночная сорочка из фланели. Ох какая уродливая!.. Давайте сорочку…

Продавцы, завидев девушку, скупающую все подряд, наперебой стали протягивать к ней свой товар. Таня покупала, не примеряя и не торгуясь. Спортивный костюм – «левый», с кривыми швами «адидас»… Беру!.. Мохеровая кофта… Упаковка трусиков… Две пары колготок… Что еще?.. Так, давайте вот этот кухонный нож…

Через десять минут, пролетев ураганом по торговым рядам, Татьяна с нагруженными сумками уже подходила к «пежику».

Швырнула сумки поверх злосчастного чемодана, села за руль и выжала сцепление.

* * *

Южнороссийск – маленький город. Особенно в сравнении с Москвой. И темный.

Когда Таня совершала покупки, уже смеркалось. Когда спустя десять минут подъезжала к молу, стало совсем темно.

В двух шагах отсюда был морвокзал. Там горели фонари, гуляла толпа, подъезжали машины.

Совсем рядом начиналась Набережная. Там тоже прохаживались люди.

На Набережной вдалеке была видна ее гостиница. Туда Таня скорей всего не вернется.

Здесь же, у волнолома, было совсем темно.

Таня потушила габариты, выключила зажигание.

Слежки она не замечала.

Отстали? А может, наблюдают издали?

Таня вытащила из багажника чемодан и обе сумки. Было совсем не тяжело. Или страх удваивает силы?

Таня подошла к молу. Не было видно ни зги. Тихо дышало море.

Кто-то прошуршал галькой. Она вздрогнула, присмотрелась. Глаза постепенно привыкали к темноте, и она различила сидящую на пустынном пляже парочку. Они целовались.

Таня ступила на волнолом. Камни были неровными, выщербленными бесконечным прибоем. В небольших лужицах стояла грустная вода.

Море светилось по обе стороны мола, словно указывая ей путь. Таня зашагала по молу дальше от берега.

За ней никто не шел. Никого не было и на волноломе.

Она отошла метров на пятьдесят. Отсюда были видны редкие огни Набережной и ярко светящийся морвокзал. «Но я-то в темноте, – подумала Таня. – Они-то меня не видят. Пожалуй, можно».

Она опустила чемодан и сумки на мол. Сердце колотилось – не столько от тяжести, сколько от волнения.

Таня открыла сумку и достала нож и фонарик. Ей казалось, что делает она все рассудительно и не спеша. Но сторонний наблюдатель отметил бы лихорадочную стремительность ее движений. Но не было стороннего наблюдателя. Таня еще раз осмотрелась. Никого не было.

Она разрезала гнилые веревки на чемодане. Ну?..

Замочки легко подались.

Таня распахнула крышку и посветила внутрь фонариком.

* * *

– Чего она там делает?

– Топиться будет.

– Не уйдет?

– Ты тупой, что ли, Мрамор? Куда она с мола уйдет?

– А я знаю?..

– Не, ну ты совсем дурак! Че, у нее там акваланг в сумке?.. Или к ней подлодку пошлют?

– А кто ее знает, на кого она работает…

– На ЦРУ!.. На Моссад!.. На этот, как его, Интеллиджент сервис!.. Никита-два, блин!.. – Куцего бесила тупость напарника. – Ты че, не сечешь: она же «лох»!..

– Какая же она «лох»? Она же баба.

Куцый еще пуще разозлился, когда соратник проявил неожиданное остроумие. Он на мгновение задумался: а как будет «лох» в женском роде?

– Она не «лох». Она – «лахудра»! – И он зашелся в хохоте, довольный собственным остроумием.

* * *

Таня достала из старинного чемодана большой, тугой, завернутый в бумагу и завязанный веревками рулон. Тяжелый. Что это – картины? Тогда это – потом… Она отложила рулон и взяла объемистый пакет, также обвернутый бумагой и перепоясанный бечевками. Приподняла его. Он был тяжел.

С него и начнем. Таня взрезала веревки. Потом, не жалея, разорвала бумагу. Посветила фонариком.

Значит, действительно правда…

В луче фонаря матово переливалось золото. Вспыхивали острые лучи драгоценных камней. Блистало изумительной красоты драгоценное яйцо.

* * *

Позвонил Рустам. Куцый схватил трубку как ошпаренный, не успев отключить громкую связь.

– Ну?

– Она на молу.

– Что делает?

– А я знаю?! Не видно же…

– Мудак! – вздохнул Рустам и швырнул трубку.

Мрамор с тайным злорадством слушал, как его напарника унижает по телефону более сильный господин.

* * *

Валера положил трубку, только когда у Таниного телефона окончательно сели батарейки. Он сумел дать ей все – кажется, все? – инструкции. Напоследок сказал, что все будет хорошо, чтобы она не волновалась, что он ее очень-очень любит… Сказал… Да что слова! Ему надо было быть с ней!

Ох, старый я, толстый дурак!..

Ходасевич сразу же набрал другой номер.

Полковника Козьмина дома не оказалось. Жена с видимым неудовольствием сказала, чтобы ему звонили на работу, и бросила трубку.

Отдуваясь и прикуривая пятидесятую за день сигарету, Валерий Петрович позвонил Козьмину на службу.

Телефон Козьмина не отвечал.

* * *

«Приглашаем южнороссийцев и гостей нашего города совершить увлекательную морскую прогулку, полюбоваться ночным морем, удивительными видами города…» – доносилось от морвокзала.

Таня сидела на холодном камне волнолома и тупо смотрела на содержимое пакета.

Значит, все правда? Она богата?

И что дальше?

Таня взрезала длинный, туго свернутый рулон. Развернула оберточную бумагу.

Там были переложенные плотной бумагой холсты. Подсвечивая фонариком, Таня просмотрела их.

Какие-то разноцветные прямоугольники, треугольники, круги…

Таня не была знатоком живописи. Да и фонарик светил тускло. Но хаживала она в картинные галереи, хаживала, да и было у нее обостренное чутье настоящего – в жизни ли, в искусстве ли… Поэтому даже ее скромных искусствоведческих знаний и блеклого света карманного фонаря было довольно, чтобы понять – нет, не понять, скорее почувствовать: это настоящие шедевры. Вот Малевич. Еще Малевич. Это, похоже, Кандинский. Это – Ларионов, что ли? Или Кончаловский? А вот, по-моему, Пастернак… Холстов было не меньше пятнадцати. Неужто в самом деле подлинники? Это же целое состояние!

Таня, уже в азарте, взрезала следующий пакет. Книги. Отпечатаны на плохой бумаге со щепками. Сверху лежал «Садок судей». На обложке – футуристический рисунок. Тоже недешевые вещицы… Дальше!

Таня вскрыла следующий пакет.

Перевязанные ниткой, лежали несколько пачек долларов. Зеленые, довольно ветхие стодолларовые купюры…

Доллары?

Обмирая от странного предчувствия, не понимая, что происходит, Татьяна открыла последний, самый объемистый сверток.

Там опять были деньги. Пачки денег. Они были большие, аккуратно перехваченные резинками. В свете фонарика желтела бумага. Вычурные цифры гласили: «сто рублей». А на каждой банкноте замер мраморный Ленин.

* * *

На таможне сегодня опять дежурил рыжий Илюха. «Убила бы гада!» – злобно подумала Зойка. Илюха со своими отвратительными веснушками и повадками деревенского мента вызывал у нее дикое отвращение. Гнида, заморыш, потаскун несчастный! Взять бы твое это… естество да и скормить моему Анхелю! (Анхелем звали Зоиного ротвейлера.)

Илюха давно уже прикапывался к ней. Каждый рейс жарко дышал в ухо: «А несогласных – можем того… и обшмонать…»

Знает же, гад, что у нее, как и у многих других, куча долларов без декларации. Только стоит у него не на всех – ее выбрал, Зою…

– Вот говно! – пробормотала она вполголоса.

– Простите, это вы не мне? – поинтересовалась стоявшая рядом девушка.

Зоя мельком взглянула на незнакомое лицо и испуганные глаза – похоже, с ними едет новенькая.

– Не тебе, не тебе… Тому вон, гаду, – она кивнула на Илюху.

Илюха, лоснящийся и рыжий, в своей идиотской форме, тоже заметил Зою, взглянул на часы и похотливо ей подмигнул: времени, мол, до отхода хватит.

* * *

Таня чувствовала себя абсолютно чужой в этой толпе «челноков». Казалось, здесь все друг друга знают. Весело перекликаются, предвкушая веселую и пьяную дорогу. Да и таможня у них, видно, своя, купленая – вон как каждый проходящий шутит с этим рыжим парнем в синей форме. Да, здесь все свои. А ее, новичка, тут-то сразу прищучат! С ее картинами супрематистов, бриллиантами, яйцом Фаберже и пачками долларов… Ну и авантюра!..

Таня изо всех сил старалась казаться естественной. Делано улыбалась. Пыталась вслушиваться в то, что быстро говорила ей соседка по очереди. У нее плохо получалось. До сознания доходили только обрывки слов.

Вот и ее очередь.

– Гражданка, пройдемте, – едва взглянув на нее острым глазом, сказал рыжий таможенник.

* * *

– Ух ты, подфартило! – радовалась Зойка.

Кажется, пронесло – Илюха запал на новенькую! Взял ее за локоток и повел в комнату для досмотра.

Знаем мы эти досмотры. Знаем, как там шмонают.

Илюху сменила толстуха Верка. Ну, это баба своя в доску, к тому же хорошо прикормленная.

– Опять едешь? – сочувственно спросила Верка.

– Опять-опять, Верочка, – на всякий случай подобострастно закивала Зойка.

Верка только головой мотнула: проходи, мол.

Паспортный контроль на турецких рейсах был простой формальностью. Виза не нужна, достаточно иметь загранпаспорт. Турки в Стамбуле сами (за десять долларов) наклеят тебе в паспорт марочку-визу. У Зойки ксива опухла уже от этих марочек.

Она мухой проскочила на теплоход и закрылась в своей каюте – до отплытия оставалось еще полчаса. Вдруг ненасытный Илюха решит еще и ее попользовать – после новенькой? Ну уж нет – она ему не откроет. Все, приятель, таможня позади, вот он, заветный штампик в декларации, где написано, что она вывозит всего пятьсот баксов. В этот раз тебе не обломится!

* * *

В девять часов вечера Куцый позвонил Рустаму сам:

– Она купила билет на «Катьку»!

– Твою мать!

Пауза. Куцый весь сжался. И – без перехода – Рустам продолжил:

– У тебя загранпаспорт с собой?

– Чего?

– Ясно. А у Мрамора?

– Так он же судимый! У него и нашего-то паспорта нет!

Рустам не дослушал. Он лихорадочно вспоминал, у кого из его людей может быть наготове загранпаспорт. Стоп! Но «Катька»-то уже через тридцать пять минут отчалит! Они не успевают! Завалить такое дело – хуже не бывает! Рустам поглубже вдохнул и снова потянулся к телефону.

* * *

Она попалась! Все. Привет семье. Ее – взяли.

Таня лихорадочно вспоминала содержимое чемодана. Все то, что она в беспорядке, кое-как, вперемешку с купленными на рынке вещами, побросала в челночные сумки.

Картины? Про них можно сказать, что покупала как копии, ничего, мол, не знаю. Задержат для искусствоведческой экспертизы. Но это, кажется, еще не статья…

Советские деньги?.. Большую их часть она сбросила с мола. Осталась одна пачка. С ними-то проще всего, они все равно уже не ходят, везу в подарок – хозяин магазинчика в Стамбуле туалет ими хочет обклеить…

Хорошо, а баксы? Штук десять там как минимум. Но баксы – это еще не уголовное дело, а административный кодекс. Или уже уголовное – из-за особо крупных размеров? Откуда ей знать, она сроду ни с каким криминалом дела не имела…

От денег и картин еще можно отмазаться… Но – как она объяснит яйцо Фаберже? Бриллиантовые подвески? Платиновые часики? Тоже скажет, что покупала как копии?!!

* * *

Илюха плотоядно осматривал новенькую. Чудо как хороша будет, если все шмотки поскидать… Что ж они, эти дуры-«челночницы», так себя уродуют, носят эти дурацкие леггинсы да мохеровые кофты? Униформа, что ли, у них такая?

Но это – не обычная «челночница». И вид у нее не наш, не южнороссийский. Столичный какой-то у нее вид. Так что ж она маскируется, под «челнока» простого косит?

И нервничает девка. Ох как нервничает. Пытается скрыть – да все равно наметанному глазу это видно.

Значит, что-то везет. Наркоту? Из России – в Стамбул? Маршрут странный. Хотя чего не бывает… А может, что вернее, – баксы? Или золотишко?

Илюха приступил к обычной процедуре:

– Гражданочка, что везем?

* * *

Уже половина одиннадцатого. Мы должны были отчалить час назад.

Что, черт возьми, происходит?

Зоя курила сигарету за сигаретой. Выйти бы, спросить… А вдруг там Илюха шляется? И на нее навалится? Нет, придется здесь сидеть до последнего. Можно пока клюкнуть пивка – как, говорится, для рывка… Нет, с этой челночной работой она точно когда-нибудь спятит! Вдруг по «Катьке» сейчас идет тотальный шмон? Ведь было такое, тетки рассказывали, – когда проверяльщики из Москвы понаехали… Тогда у всех отобрали все до последнего центика. Хорошо, хоть уголовку не завели… Неужели и сегодня такая же фигня? Неужели до нее доберутся? Тогда она полный банкрот. Из ее двадцати штук баксов семнадцать были взяты в долг под десять процентов в месяц.

Зойка была «челноком» со стажем. Последним, можно сказать, из могикан. Мало их таких сейчас осталось. Вон и пароход идет полупустым. В каюте на четверых она одна.

За восемь лет чего только с ней не творили – казалось, ко всему могла привыкнуть. А до сих пор, как «лох», нервничает, когда проходит таможню, пасс-контроль – с той ли стороны, с этой. Нервничает, когда судно – вот как сейчас – все собирается отвалить, да никак не отвалит от причальной стенки.

К половине двенадцатого Зоя уже принялась за мартини. Стоят, стоят, они все еще стоят! Или уже нет? По теплоходу прошла дрожь. Зойка выглянула в иллюминатор. Между пирсом и бортом протянулась пятиметровая полоса черной воды. Ура – поехали! За это стоит выпить.

Зойка налила себе еще мартини.

В дверь робко постучали. Теперь можно открыть, Илюха точно остался на земле. Зоя рывком распахнула дверь. На пороге стояла новенькая. Бледная как смерть, но с сияющими глазами.