Стихотворения

Эмиль Верхарн

Стихотворения

Ужас

В равнинах Ужаса, на север обращенных,Седой Пастух дождливых ноябрейТрубит несчастие у сломанных дверей –Свой клич к стадам давно похороненных.Кошара из камней тоски моей былойВ полях моей страны, унылой и проклятой,Где вьется ручеек, поросший бледной мятой,Усталой, скучною, беззвучною струей.И овцы черные с пурпурными крестамиИдут, послушные, и огненный баран,Как скучные грехи, тоскливыми рядами.Седой Пастух скликает ураган.Какие молнии сплела мне нынче пряха?Мне жизнь глядит в глаза и пятится от страха.1904

На север

С темными бурями споряВозле утесистых стен.Два моряка возвращались на северИз Средиземного моряС семьею сирен.Меркнул закат бледно-алый.Плыли они, вдохновенны и горды…Ветер попутный, сырой и усталый,Гнал их в родные фиорды.Там уж толпа в ожиданьеС берега молча глядела…В море сквозь сумерки синиеЧто-то горело, алело,Сыпались белые розыИ извивались, как лозы,ЛинииЖенского тела.В бледном мерцанье туманаШел к ним корабль, как рог изобилья,Вставший со дна океана.Золото, пурпур и тело…Море шумело…Ширились белые крыльяЦарственной пены…И пели сирены,Запутаны в снасти,Об юге, о страсти…Мерцали их лиры.А сумерки были и тусклы и сыры.Синели зубчатые стены.Вкруг мачт обвивались сирены.Как пламя, дрожалиВысокие груди…Но в море глядевшие людиИх не видали…И мимо прошел торжествующий сонКорабли, подобные лилиям, –Потому что он не был похожНа старую ложь,Которую с детства твердили им.1904

Ноябрь

Большие дороги лучатся крестамиВ бесконечность между лесами.Большие дороги лучатся крестами длиннымиВ бесконечность между равнинами.Большие дороги скрестились в излучиныВ дали холодной, где ветер измученный,Сыростью вея,Ходит и плачет по голым аллеям.Деревья, шатаясь, идут по равнинам,В ветвях облетевших повис ураган.Певучая вьюга гудит, как орган.Деревья сплетаются в шествиях длинных,На север уходят процессии их.О, эти дни «Всех Святых»…«Всех Мертвых»…Вот он – Ноябрь – сидит у огня,Грея худые и синие пальцы.О, эти души, так ждавшие дня!О, эти ветры-скитальцы!Бьются о стены, кружат у огня,С веток срывают убранство,И улетают, звеня и стеня,В мглу, в бесконечность, в пространство.Деревья, мертвые, все в памяти слились.Как звенья, в пенье, в вечном повтореньеРяды имен жужжат в богослуженье.Деревья в цепи длинные сплелись,Кружатся, кружатся, верны заклятью.Руки с мольбою во тьме поднялись.О, эти ветви, простертые ввысь,Бог весть к какому Распятью!Вот он – Ноябрь – в дождливой одежде,В страхе забился в углу у огня.Робко глядит он, а в поле, как прежде,Ветры, деревья, звеня и стеня,В сумраке тусклом, сыром и дождливомКружатся, вьются, несутся по нивам.Ветры и деревья, мертвые, святые,Кружатся и кружатся цепью безнадежноюВ вечерах, подернутых серой мглою снежною.Ветры и деревья… мертвые… святые…И Ноябрь дрожащими рукамиЗажигает лампу зимних вечеров.И смягчить пытается слезамиРовный ход безжалостных часов.А в полях всё то же. Мгла все тяжелее…Мертвые… деревья… ветер и туман.И идут на север длинные аллеи,И в ветвях безумных виснет ураган.Серые дороги вдаль ушли крестамиВ бесконечность тусклых, дремлющих полей.Серые дороги и лучи аллей –По полям… по скатам… вдаль… между лесами…1904

Декабрь

(Гости)

«Откройте, люди, откройте двери,Я бьюсь о крышу, стучусь в окно,Откройте, люди, я ветер, ветер,Одетый в платье сухих листов».«Входите, сударь, входите, ветер,Для вас готовый всегда очаг;Труба дымится, камин побелен,Входите, ветер, входите к нам».«Откройте, люди, я непогода,Во вдовьем платье, в фате дождя.Она сочится, она струитсяСквозь тускло-серый ночной туман».«Входите смело, вдова, входите,Ваш сине-бледный мы знаем лик.Сырые стены и норы трещинВсегда готовый для вас приют».«Откройте, люди, замки, засовы,Я вьюга, люди, откройте мне,Мой плащ клубится и платье рветсяВдоль по дорогам седой зимы».«Входите, вьюга, царица снега,Просыпьте лилий своих цветыПо всей лачуге, вплоть до камина,Где в красном пепле живет огонь».Мы беспокойны, мы любим север,Мы люди диких, пустынных стран,Входите, ветры и непогоды,За все невзгоды мы любим вас.1905

Человечество

О, вечера, распятые на склонах небосклона,Над алым зеркалом дымящихся болот…Их язв страстная кровь среди стоячих водСочится каплями во тьму земного лона.О, вечера, распятые над зеркалом болот…О пастыри равнин! Зачем во мгле вечернейВы кличете стада на светлый водопой?Уж в небо смерть взошла тяжелою стопой…Вот… в свитках пламени… в венце багряных тернийГолгофы – черные над черною землей!..Вот вечера, распятые над черными крестами,Туда несите месть, отчаянье и гнет…Прошла пора надежд… Источник чистых водУже кровавится червонными струями…Уж вечера распятые закрыли небосвод…1905

Дерево

Одинокое, –Лето ль баюкает, треплют ли зимы,Иней ли ствол серебрит, иль зеленеет листва,Вечно – сквозь долгие дни гнева и нежности –Оно налагает свое бытие на равнины.Сотни и сотни лет видеть всё те же поля,Те же пашни и те же посевы.Ныне умершие очи –Очи отдаленнейших предковВидели,Как петля за петлей заплеталась кольчугаКрепкой коры и сильные ветви,Мирно и мощно царило оно над работами дня,Ложе из мха в косматых ногах раскрываяВ полдень усталым жнецам,И сладок был сумрак егоДетям, любившимся здесь –Некогда.Ранним утром по нем в деревняхОпределяют погоду:Оно причастно тайнам клубящихся тучИ солнц, на заре замутненных.Оно – образ былого на страже осиротелых полей,Но как бы глубоко проедена плоть ни была егоПамятью, –Только январь склоняться начнетИ соки в старом стволе забурлят, –Всеми ветвями своими и завязью почек –Руки и губы его! –Оно, напрягаясь в едином порыве, кидает свой крикВ будущее…Нитями вешних лучей и дождей закрепляетНежные ткани листов, напрягает узлы,Ветви свои расправляет,Выше к небу подымает чело,Так далеко простирает жадные корни,Что истощает болото и пашни соседние,И поройВдруг остановится-само пораженноеЯростью этой работы немой и глубокой.Но чтоб расцвесть и царить во всей полнотесвоей силы,Выдержать сколько борьбы приходилось зимою:Ветра ножи, проникавшие в тело,Толчки ураганов и бешенство бури,Иней, как острый напильник,Ненависть дробного града и снежной метели,Мертвый мороз, проникавшийБелым зубом до самых глубинных волокон, –Всё было вязким страданьем и болью звенящей.Но оно никогда и ни разуНе отказалось от воли к расцвету,Более полному, более пышномуКаждой новой весною.В октябре, когда золото блещет в листве его,Часто шаги мои, тяжко-усталые,Но всё же широкие, я направлял в богомольеК этому дереву, пронзенному ветром и осенью.Как исполинский костер листьев и пламени,Оно подымалось спокойно в синее небо –Всё напоенное миллионами душ,Певших в дуплистых ветвях.Шел я к нему с глазами, повитыми светом,Трогал руками его и чувствовал ясно,Как движутся корни его под землей –Нечеловечески мощным движеньем.Я грубою грудью своей к стволу приникалС такою любовью и страстью,Что строем глубоким его и целостной мощьюСам проникался до самого сердца.Смешан и слит с глубокой и полною жизнью,Я прилеплялся к нему, как ветвь средь ветвей,Глубже любя эту землю, леса и ручьи –Это великое голое поле с клубящимся небом.Жребий не страшен, и рукиЖаждут пространство обнять,Мускулы тело легчат,И кричал я: «Сила – свята!Надо, чтоб сам человек метил печатью ееДерзкие планы свои – грубо и страстно.Рая ключарница – ей право выламывать двери».Ствол узлистый без памяти я целовал…Когда же вечер спускался с небес,Я терялся в мертвых полях,Шел неизвестно куда, прямо вперед, пред собой,С криком, бьющим со дна сумасшедшего сердца.23 ноября 1916

Город

Все пути в город ведут…ТамИз тумана и дыма,Громоздя над ярусом ярус,Точно со дна сновидений,Город встает.ТамМосты, из стали сплетенные, кинутыПрыжками сквозь воздух.Глыбы камня, пилястры, колонныВозносят лики Горгоны;Предместья дыбятся башнями,Трубы, и вышки, и шпили –В ломаных взлетах над крышами…Это Город-спрутДыбом взметнулсяВ глубине равнины над пашнями.ТамКрасные цветыВздетыНа столбы и высокие мачты, –Светятся даже в полдень,Подобно чудовищным яйцам.Солнца не видно –Света исток затянутУглем и дымом.ТамРеки из нефти и оловаБьют о камни и сваи.Резкие свисты проходящих судовОт страха воют в тумане;Зеленый сигнал – их взглядВ океан, в пространство.ТамНа набережных гулко звенят, сталкиваясь, вагоны,Лязгают цепи, краны скрипят, дребезжат фургоны,Тяжко весы роняют темные кубы,Тюки по трапам скользят в огненные подполья,Спины мостов разверзаются посередине,В чаще снастей подымаясь, подобноВиселицам; а медные буквыВдоль по крышам, карнизам и стенамСтремятся изназвать вселенную.Сверху вертятся колеса, проносятся кебы,Летят поезда, устремляя усильяК станциям, версты и верстыТянущим нити огней золотого фронтона.Рельсы ползут, разветвляясь, под землю,Вдоль по тоннелям, по кратерам,Чтобы вновь появиться и, сталью сверкая,мчаться мимоВ облаке пара и дыма.Все пути в город ведут.Это Город-спрут.Улица – петли ее, как узлы,Вкруг монументов захлестнуты –Уходит и снова приходит обходами.Неразрешимые толпы ее,С руками безумными, лихорадочным шагом,С завистью злобной в глазах,Жадно хотят ухватить уходящее время.Ночью, вечером, утром,В шуме, в спорах, в тоске,Наобум кидают ониСтрастное семя своей работы,Уносимое временем.И в порывистом ветре безумия ихХлопают двери темных и скучных контор,Двери банков и мрачных притонов.На улицах пятна ватного света,Разодранно-красного, точно горящее вретище,Отступают от фонаря к фонарю.Жизнь алкоголем заквашена,Бары разверзают на тротуарыЗеркальные скинии,В которых дробятся опьяненье и буйство.Слепая свет продает у стены –По копейке коробку.Голод и блуд обнимаются в дальних углах.И черный порыв ярости плотскойПляшет танец смерти в глухих переулках.Вожделенье растет и растет,Ярость становится бурей,Давят друг друга, не видя, жаждутУпиться золотом, пурпуром, телом.Женщины – бледные идолы – бродятСо знаками пола в своих волосах.Воздух, воспаленный и рыжий,Иногда от солнца отхлынет, день обнажая, –И тогда – это точно великий крик,Кинутый хаосом к светуПлощади, рынки, дома и дворцыРевут, распаляясь, с такою яростью,Что умирающий ищет напрасно минуты молчанья,Которое нужно глазам, чтоб закрыться навеки.Днем он таков.Меж тем, когда вечераВаяют небесные своды ударами черного молота,Город вечерний вдали царит над равниной,Как образ безмерных ночных упований.Он воззывает желанья, великолепья и чары,Зарево меди кидает до самого неба.Газ мириадный мерцает золотой купиною.Рельсы становятся дерзкой тропою, ведущейК лживому счастью в сопровожденье удачи и силы.Стены его представляются издали крепостью,И всё, что идет от него – и туманы, и дымы, –Светлым призывом доходит к далеким селеньям.Это Город-спрут –Осьминог пламенеющий,Гордый скелет на распутье.И все дороги отсюдаВедут в бесконечность –К Городу.29 ноября 1916

Завоевание

Земля дрожит раскатом поездов,Кипят моря под носом пароходов;На запад, на восток, на север и на югОни бегут,Пронзительны и яростны,Зарю, и ночь, и вечер разрываяСвистками и сигналами.Их дымы стелются клубами средь тумановБезмерных городов;Пустыни, отмели и воды океановГрохочут гулами осей и ободов;Глухое, жаркое, прерывное дыханьеМоторов взмыленных и паровых котловДо самых недр глубинных потрясает Землю.Усилья мускулов и фейерверк ума,Работа рук и взлеты мыслей дерзкихЗапутались в петлях огромной паутины,Сплетенной огненным стремленьем поездовИ кораблей сквозь пенное пространство.Здесь станции из стали и стекла,Там города из пламени и теней,Здесь гавани борьбы и сновидений,Мосты и молы, уголь, дымы, мгла;Там маяки, вертясь над морем бурным,Пронзают ночь, указывая мель;Здесь Гамбург, Киль, Антверпен и Марсель,А там Нью-Йорк с Калькуттой и Мельбурном.О, этих кораблей в путях заросший киль!О, груз плодов и кож, для неизвестных целейИдущий сквозь моря самумов и метелей,Сквозь ярость бурь и раскаленный штиль!Леса, лежащие на дне глубоких трюмов,И недра гор на спинах поездов;И мраморы всех пятен и цветов,Как яды темные, запекшиеся руды,Бочонки и тюки, товаров пестрых груды,И надписи: Кап, Сахалин, Цейлон.А возле них, кипя со всех сторон,Взмывает, и бурлит, и бьется в исступленьеВся ярость золота… Палящее виденье!О, золото! кровь беспощадной вседвижущей силы,Дивное, злое, преступное, жуткое золото!Золото тронов и гетто, золото скиний,Золото банков-пещер, подземное золото,Там оно грезит во тьме, прежде чем кинутьсяВдоль по водам океанов, изрыскать все земли,Жечь, питать, разорять, возносить и мятежитьСердце толпы – неисчетное, страстное, красное.Некогда золото было богам посвященнымПламенным духом, рождавшим их молнии.Храмы их подымались из праха, нагие и белые,Золото крыш отражало собою их небо.Золото сказкою стало в эпоху русых героев:Зигфрид подходит к нему сквозь морские закаты,Видит во тьме ореолы мерцающей глыбы,Солнцем лежащей на дне зеленого Рейна.Ныне же золото дышит в самом человеке,В цепкой вере его и в жестоком законе,Бродит отсветом бледным в страстях его и безумье,Сердце его разъедает, гноит его душу,Тусклым бельмом застилает божественный взор…Если же вдруг разражается паника – золотоЖжет, пепелит и кровавит, как войны, как мор,Рушит безмерные грезы ударами молота.Всё жеЗолото раз навсегда в человеке вздыбилоВолю – к завоеванью безмерного.О, ослепительный блеск победителя – духа!Нити металла – носители быстрого слова –Сквозь сумасшедшие ветры, сквозь сумасшедшее мореТянут звенящие нервы одного огромного мозга.Всё повинуется некому новому строю.Кузня, в которой чеканят идеи, – Европа.Расы древних культур, – расчлененные силы,Общие судьбы свои вы вяжете вместе с тех пор,Как золото жалит ваш мозг общим желаньем!Гавани, липкие воды от дегтя и вара,Черные склады, кипящие штольни, гудящие домны,Ваша работа вяжет всё уже узлы паутиныС тех пор, как золото здесь, на земле,Победило золото неба!Золото жизни, иль золото смерти, – страстное золотоАзию тянет петлей, проливается в Африку;Золото – скиптр океанов, бродячее золото,С полюсов белых срывается к рыжим экваторам.Золото блещет в победах, в разгромах мерцает,Золото кружится в звездных орбитах веков,Золото властно ведет в державно намеченных планахМачты своих кораблей, рельсы своих поездовВдоль по пустыням земли, вдоль по водам океанов…30 ноября 1916Коктебель

Города

О, эти города, напитанные ядом гнилого золота!О, каменные вопли, взлеты и жесты дыма,И купола, и башни, и колонныВ звенящем воздухе, средь кипени труда…Ты возлюбил ли ужас и тоску их,Странник,Печальный и задумчивый,На огненных вокзалах, что опоясали вселенную?О, вихрь колес сквозь горы и пространство…Набат глухой и тайный, что лихорадил душу твою,Он в городах гудел по вечерам; их пламя,Неисчислимое и красное, твой озаряло лоб,Их черный лай, и мстительные крики, и улюлюканье охотыБыли лаем, криком и травлей твоей души;Всё существо твое глубоко искажалось их богохульствами,И воля твоя была добычей их потока:Вы ненавидели друг друга, обожая.О, взлеты их, кощунства, преступленья,Вонзенные, как в спину нож, закону!Сердца колоколов и лоб их колоколенЗабыли их жертв число;Чудовищные их нагроможденья заслоняют небо,Ужас века сосредоточен в них;Но их душа таит тот вечный миг,Что в неисчетных днях собою метит время.История была плодотворимаИз века в век приливом их идей;Их мозг и кость питались новой кровью,Что в старый мир вливается надеждойИ гением.Они калят дерзанья, причащаютПространствам и колдуют горизонты,Их притяжения вникают в дух, как яд;И каждый, вознесенный над другими, –Ученый ли, апостол иль поэт –Несет свой пламенник в пыланье их пожаров.Они в неведомое строят лестницыДля восхожденья дерзостных исканий.Светлыми ногами топчут ложь, что заковала цепьюМир с человеком, человека с богом.Видали ль ночью вы короны их огнейИ храмы из стекла и золота, откудаЧудовищные взгляды одетых медью стеколУстремлены к созвездьям сивиллинским?В кварталах молчаливых посещали льЛаборатории, в которых неотступноОт вывода до вывода, от связи и до связиСквозь бесконечности преследует ученыйМельчайший трепет жизни?Тот человек, что судит, мыслит, водит,Ими весит и мерит сам себя.Все тайны, все загадки мираИм служат ставкой уже целый векВ борьбе великой с судьбами.О, ярость знания и осторожность схваток!Загадка здесь – ее следят и травят,И настигают, как зверя свирепого,Чтоб уловить мгновение, когдаЕе глаза, раскрытые внезапно, разорвутПокровы тьмы и истину откроют.Тогда пусть ветры, волны, и небеса, и звезды,И тяжкие мосты, что давят глыбы устоев каменных,Базальты порта и градские стеныТрепещут на четыре стороны пространства, –Они не потрясутся столь полной радостью,Как страстный дух искателяНад новою победой.Нечто в мире внезапно изменилосьЭтим взрывом света из темноты;И всё равно, прославит иль ославят гений того,Кто выломал враждебные ворота,Что защищали тайну, –Сила его поглощена великой силой городов:Их бытие еще полнее ею.Так те, что мыслят, будущему мираОт времени до времени несут ярь мозга своего;А между тем встают еще иные,Те, что горят с толпой и для толпы.Огни болотные и мученики грезы,Они провидят ее идущей по садам мученийИ крови – к светлому свершению времен,Когда дух справедливости проникнет человека.Ложь издала законы – тексты черных истин:Их надо грызть всечасно,Ожидая, пока не сломят их тараны мятежа;А если надо кровавых удобрений для светлыхвсходов,Если нужен великий гнев для полноты любви,Если надо исступленье для сердца рабьего, –То гулы набатов черных взмоют городаРыкающим приливом вкруг новых прав.Там, наверху, в кварталах старых, в тусклых залах,Где светы газа безграничат жесты,А голоса, и кулаки, и крики трибунов светлыхУтверждают потребность всех нормальным кругом права;Таблицы, тексты, правила, системы и библииДаются в передержках торжественных речей:Для человека в мире нет господина иного, чем он сам,И в нем самом владычествует – мир;Оратор говорит и сильно, и высоко; слово его сверкает,Косматое и истребительное, как полет кометы,Как знамя безумное, простертое к победе;А если он берет толпу трамплином –Что до того? Он тот, чья воля полна чрез крайВскипающими токами расцветов;Отчаянья, и ярости, и гневы,И грозовое молчание горят в его руках:Как некий тайный властелин, он видитПодземное глухое набуханье внезапных сил.Когда ж в согласии простом и неизбежном сопрягутсяПолет искателя с порывами трибуна,То нет у неба такой грозы,Таких громов у власти, у порядка такого произвола,Чтоб раздавить собой победу мировую.1916

Толпа

В городах из сумрака и черни,Где цветут безумные огни;В городах, где мечутся, беснуясь,С пеньем, с криками, с проклятьями, кипя,Как в котле, – трагические толпы;В городах, внезапно потрясенныхМятежом иль паникой, – во мне,Вдруг прорвавшись, блещет и ликуетУтысячеренная душа.Лихорадка с зыбкими руками,Лихорадка в буйный свой поток меняУвлекает и несет, как камень, по дорогам.Разум меркнет,Сердце рвется к славе или преступленью,И на дикий зов единокупной силыЯ бегу из самого себя.Ярость ли, безумие, любовь ли –Всё пронзает молнией сердца;Всё известно прежде, чем сознаньеВерной цели в мозг впилось, как гвоздь.Факелами потрясают руки,Рокот волн на папертях церквей,Стены, башни, вывески, вокзалы –Пляшет всё в безумье вечеров.Простирают мачты золотые светыИ отчаянные огни,Циферблаты отливают кровью;И когда трибун на перекресткеГоворит, то ловишь не слова –Только жест, которым исступленноОн клеймит венчанное челоИмператора и рушит алтари.Ночь кипит и плещет грозным шумом,Электричеством напитан воздух,Все сердца готовы отдаться,Душа сжимается безмерною тревогой, разрешаясьКриками… и чувствуешь, что каждое мгновеньеМожет вспыхнуть иль раздавить рождающийся мир.Народ – тот, кому судьба судилаРуки, владеющие молнией и громом,И власть открыть средь стольких смутных световТу новую звезду, которая пребудетМагнитом новой всемирной жизни,Чувствуешь ты, как прекрасно и полноСердце моеВ этот час,В сердце мира поющий и бьющий?Что нам до ветхих мудростей, до солнцЗакатных отпылавших истин?Вот час, кипящий юностью и кровью,Вот ярый хмель столь крепкого вина,Что всякая в нем гаснет горечь,Надежда широкая смещает равновесья,Что утомили души:Природа ваяет новый ликБессмертья своего;Всё движется, – и сами горизонты идут на нас.Мосты, аркады, башниПотрясены до самых оснований.Внезапные порывы множествВзрывают города,Настало время крушений и свершений,И жестов молнийных, и золотых чудесНа высотах Фаворов осиянных.Как волна, потерянная в реках,Как крыло, исчезшее в пространство,Утони, душа моя, в толпе,Бьющей город торжествующею яростью и гневом.Посмотри, как каждое безумье,Каждый ужас, каждый клич калятся,Расправляются и прыщут в небо;Собери в единый узел миллионыНапряженных мускулов и нервов;Намагниться всеми токами,ОтдайсяВсем внезапным превращеньямЧеловека и вещей,Чтоб ощутить внезапно, как прозренье,Грозный и жестокий закон, что правит ими, –Написанным в тебе.Жизнь согласи с судьбою, что толпа,Сама того не зная, возглашаетЭтой ночью, озаренной томленьем духа.Она одна глубинным чувством знаетИ долг, и право завтрашнего дня.Весь мир и тысячи неведомых причинПоддерживают каждый ее порывК трагическим и красным горизонтам,Творимым ею.Грядущее! Я слышу, как оноРвет землю и ломает своды в этихГородах из золота и черни, где пожарыРыщут, как лев с пылающею гривой.Единая минута, в которой потрясены века,Узлы, которые победы развязывают в битвах.Великий час, когда обличья мира меняются,Когда всё то, что было святым и правым, –Кажется неверным,Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры,Когда толпа – носительница гнева, –Сочтя и перечтя века своих обид,На глыбе силы воздвигает право.О, в городах, внезапно потрясенныхКровавым празднеством и ужасом ночным,Чтоб вознести и возвеликолепить себя,Душа моя, замкнись!Июнь 1917

Микельанджело

Когда Буонаротти вошел в Сикстинскую капеллу,Он насторожился,Как бы прислушиваясь,Потом измерил взглядом высоту, –Шагами расстояние до алтаря,Обдумал свет, сочащийся сквозь окна,И то, как надо взнуздать и укротитьКрылатых и ретивых коней своей работы…Затем ушел до вечера в Кампанью.И линии холмов и массы горВ его мозгу теснились могучими изгибами,В узлистых и разлатых деревьях,Изогнутых и скрюченных от ветра,Он видел напряженье спины, изгибы торсов,И порывы простертых к небу рук…В эти минуты в глазах его всё человечество –Движенья, жесты, позы – принималоРасширенный и полный облик всех вещей.Он возвратился в город ночью,То торжествующий, то недовольный собою,Потому что ни одно из прожитых виденийВ душе его не умиротворилось в статую.На следующий день пред вечеромНедовольство в нем прорвалось, подобно гроздиЧерных виноградин,И к папе пошел он ссориться:«Зачем он – Микельанджело – ваятельВыбран, чтобы писать по влажной штукатуркеСвятую легенду на потолке часовни?Сикстинская капелла темна и плохо построена:И самый яркий день в ней не разгонит ночи!И что за толк трудиться над темным потолком,Чтоб мрак расцвечивать и сумрак золотить?И наконец, откуда и кто ему доставит балкиДля подмостков такой величины?»Папа, не меняя выраженья лица, ответил:«Я прикажу срубить мой самый крупный лес».И Микельанджело ушел обратно в город,Враждебный папе, миру, людям, и ему казалось,Что в закоулках дворца, скрываясь в тени,За ним следят враги, заране осуждаяНеистовство, и мрачность, и величьеНового творенья, что зрело в его душе.Стал сон его одним огромным взмывомТрагических телодвижений, вздымавшихся в мозгу.Он с вечера ложился на спину на ложе,И нервы продолжали гореть во время отдыха;Он весь звенел, дрожащий, как стрела,Вонзившаяся в стену.Чтоб растравить еще свои обиды ежедневные,Он распалялся страданьями и просьбами своих.И грозный мозг его, казалось, был пожаромОгней снедающих и пламеней грозящих.Но чем сильней его страдало сердце,Чем глубже проникали горечь и обида,Чем больше ставил он препятствий самому себе,Чтоб задержать миг молнии и чуда,Внезапно преображающий работу,Тем полнее зрело в душеТворенье пламенеющее и мрачное,Чье торжество и страх он нес в себе.То было в мае; звонили к утрене;Он, наконец, вернулся в Сикстинскую капеллу.Силой мыслиОн собрал свои идеи в связни:Группы резкие и четкие, и линии широкие и ясныеПред оком зыбились в спокойном ровном свете.Подмостки были построены так крепко,Что могли вести на небо,Широкий, ясный свет сиял под сводами,Лаская выгибы и зажигая стены;Микельанджело взбежал по сходням,Легкий, шагая через три ступеньки.Новый пламень разгорался под веками,Пальцы с лаской ощупывали камень,Который должен был одеться славой и красотой.Затем он торопливо спустилсяИ твердою рукою двериЗамкнул на ключ.Он затворился на дни, на месяцы, на годы,Свирепо охраняя неприступность и тайнуСвоей работы – одинокой и неисчетной;Каждый день с рассветом, той же тяжелой поступью,Он переступал порог часовни,И между тем как солнце вдоль стен описывало круг,Он, как поденщик, – молчаливый и яростный,Трудился над бессмертным созданием.УжеДвенадцать вспарушенных сводов замыкалиСемь пророков и пять сивилл,Упорно проникавших в текст вещих книг,Незыблемо сковавшийЖивую зыбь грядущего.Вдоль по карнизу пронизанные светом телаЛепились дерзко, торсы их и спины населяли архитравЦветущей зрелостью и осмугленной плотью.Пары нагих детей фронтоны подпирали;Гирлянды здесь и там тянулись фестонами,Змий медный выступал из глубины угла;Юдифь кичилась кровью Олоферна;Как зданье, рушился огромный Голиаф;И к небесам вздымалась казнь Амана.День ото дня, без отдыха, без срока,Без ошибок и без поправок, росло и утверждалосьТворенье в стройной полноте;ВскореПосередине свода развернулась книга Бытия:Бог, как атлет, боролся с предвечным хаосом,С водами и с землей;Солнце и луна двойной печатью отметилиНа пламенном и новом небе свои места;Иегова устремлялся в пространства,Повитый светами и бурями несомый;Небо, море и горы жили мощной жизнью –Широкой, медленной и строго размеренной;Ева в изумленьи перед своим творцом,Сложивши руки, колена преклоняла;Адам же чувствовал перст Бога ревнивого,Касающийся пальцев, – призыв к деяниям;Каин и Авель готовили дары;А Искуситель, став женщиной, тяжелой грудьюУкрашал властительное древо;Под золотыми лозами заветного точилаНой опьяненный преклонялся к земле;И черный Потоп распростирал в полетеКрыло воды над лесом и землею.В работе титанической, что он вершил один,Иеговы пламенем горел Буонаротти;Он создавал искусство сверхчеловечное;он населил плафон свой новой расойСуществ великих, неистовых и мыслящих.Гений его сверкал суровый и судорожный,Подобный духу Данта и Саванароллы;Уста, что он отверз, вещали слова иные,И очи, им разверстые, провидели иные судьбы;Под лбами вознесенными и в гордых торсах билсяИ рокотал его глубокий, его великий дух;Он пересоздал по-своему и мир, и человека.В холодный осенний деньУзнали, наконец,Что работа в Сикстинской капелле оконченаИ удалась.И стала хвала расти, подобная приливу,Волнами страстными и рокотом широким.Но папа Юлий Второй молчал.Его молчанье было как ожог.И мастер снова ушел в свое уединенье.Он с радостью вернулся к старым своим мученьям,И гнев, и гордость, и непонятная тоска,Обиды, подозреньяУстремили сноваСвой ураган трагический сквозь душуМикельанджело.