Святой трилиственник

В сердце Гертруды, оскорбленной и мстительной, кипела ярость; она дала знать Бригитте, что ее обидели. Патер Феликс, который всякий день, отслужив заутреню, её исповедовал, сам явился минут через десять после Виллибальдова отъезда. Начался кровавый суд над Фельзеком. Гертруда самыми черными красками описала его любовь, его дерзкие и обидные слова насчет монахов, его неуважение к Святому трилиственнику; старалась внушить Бригитте, что слава их набожности погибла, если которая-нибудь из сестер предпочтет удовольствия брака великому имени святой угодницы, а патеру, что монастырь их лишится богатого наследства, если Виллибальд, сделавшись супругом Аделины, захочет требовать её имения.

– Видите ли, преподобный отец, – заключила она, – польза небес и собственная ваша польза непременно требуют, чтобы вы предали проклятию и отлучили от церкви этого дерзкого нечестивца, богоотступника, врага священных служителей веры.

Патер Феликс. Трудно, святая Гертруда, написать приговор отрешения или предать проклятию Виллибальда, но я не предвижу никакой от этого пользы. Времена переменились, и благочестие рыцарей уж не видать; теперь ни один не вздумает поддержать стремена преподобному отцу игумену, когда он хочет поехать на соколиную охоту, сойти перед ним с коня, просить на коленях его благословения, целовать полу его рясы. Смирные овечки сделались страшными волками в Палестине; счастие и слава их возгордили; они смеются над нашим проклятием, хотя очень часто слышат у обедни: «Божий гнев на того, кто защитит или укроет отверженного церковью».

Гертруда. На что же решиться, патер?

Патер (вполголоса). Разве забыла святая Гертруда, что есть кинжалы и тайные убийцы. Виллибальд и Герман – давние враги монастыря святой Урзулы: еще тогда клялись они его разорить, когда преподобные монахи на пользу Церкви Божией удержали залог, оставленный им рыцарями перед отшествием в Палестину. Господь Бог покарал Виллибальда безумством, а Герман без помощи его не смеет вооружиться. Крови, святая Гертруда!

Гертруда. Крови, патер! Во имя Божие!

Бригитта. Убийство? Нет, преподобный отец, ради Бога, пощадите его! Разве темницы монастырские все развалились.

Гертруда. Крови, говорю, Бригитта, (вполголоса) или – берегись, одно слово, и Святой трилиственник разом двух листов лишится. Чью перевязь нашла я вчера на твоей постели.

Бригитта. Крови, крови, Гертруда.

Патер. В какое время?

Гертруда (поспешно). Завтра ввечеру.

Бригитта. Холодно. (С принуждением.) Так, патер, завтра ввечеру.

Патер. Кончено дело. Он погиб! Завтра ввечеру увидите у ног своих его череп. Теперь исповедайтесь, святая Гертруда.

Бригитта вышла, Гертруда упала на колени, и патер Феликс дал ей свое отеческое разрешение.

Между тем Аделина грустила и плакала, рыцарь Виллибальд проскакал назад и прямо в замок Фельзек. Что помешало ему заехать, для чего вооруженные оставлены у кельи? Сердце предсказывало ей горести, Гертруда противится, Виллибальду отказано. Время казалось ей несносно долгим; она ждала с нетерпением, чего и сама не знала; во всю ночь не сомкнула глаз, вздыхала, молилась, вставала с постели, смотрела, не светит ли солнце на отдаленных зубцах башен, ложилась опять и не могла заснуть. Заря занялась, окрестности открылись, но все было пусто, никто не ехал по дороге, звонкий Виллибальдов рог молчал, служители, оставленные им у кельи, были погружены в глубокий отдых; один, равнодушно опершись на копье, насвистывал песнь, всё казалось спокойным, и сия всеобщая тишина ещё более пугала Аделину. Вышед в цветник, она увидела своих голубков, печальных и опустивших крылья: бедные целый день не имели пищи, Аделина забыла их покормить! Она возвратилась в келью, вынесла им пшеницы и залилась слезами. «Ах! что со мной будет, – подумала она, – всё предвещает несчастие!» Около вечера пришла к ней Гертруда; бледное лицо и горестное молчание Аделины обнаруживали внутренность её сердца; Гертруда, не входя ни в какое объяснение, твердила, что нет ничего дороже свободы и тягостнее супружеского ига. Между тем патер Феликс готовил исполнить гибельный план убийства.

Не в дальнем расстоянии от замка Фельзек в узкой долине у быстрого водопада находилась мельница, опаснейшая для путника, принужденного в ночное время искать в ней убежища. Неприступной крутизны, покрытые сосновым бором, пустынные, темные и дикие утесы грозно возвышались с обеих сторон, и солнечный свет только в полдень, на одну минуту рассеивал мрачный сумрак в окрестностях их разлитый. Воды, приводившие в движение мельницу, бежали с высокой скалы, гремя и ломая деревья, и, слившись в мутную реку, текли из долины через расселину утесов, страшно высоких, с обеих сторон наклоненных и образующих над рекою свод. Одна узкая опасная тропинка оставалась между водою и скалами. Обитатель такого места не мог быть другом людей. Слухи носились, что ни один путешественник, случайно зашедший в долину, из нее не возвратился, что все достались в жертву хищному содержателю мельницы, который грабил и резал, не опасаясь нападения: с одной стороны быстрая река заграждала вход в долину; спустивши воду, он мог на несколько часов совершенно затопить тропинку; с другой – на высоте у леса над самым входом, столь же узким, как и первый, была высокая башня с железными опускающимися решетками, неприступными для того, кто хотел войти в долину или из неё выйти. Напротив башни, в диком кустарнике виден был развалившийся терем древнего разбойничьего замка, страшный, пустой, уединенный. Там, говорило суеверие, живет мертвец; в глухую полночь скитается он среди развалин, воет, зовет проезжих и душит всех, осмелившихся приблизиться к терему. Долина была известна под именем Чёрной долины, а терем называли Теремом смерти.

Мельнику Чёрной долины, тайному палачу монахов урзулинских, которому вперед на пятьдесят пять лет дано было разрешение грехов, поручил патер Феликс убийство рыцаря Виллибальда. В замок Фельзек является незнакомец, кланяется Виллибальду от рыцаря Бернарда Вальдека, его сродника и товарища в походе против неверных, сказывает, что рыцарь Бернард хотел посетить его сам, но вдруг занемог и принужден был остановиться на мельнице Чёрной долины, где ожидает Виллибальда, надеясь, что он не откажется навестить старинного своего приятеля в болезни. Виллибальд, не подозревая обмана, сказал, что будет очень скоро, отправил посланника вперёд, велел оседлать себе коня и, не дождавшись возвращения Германа, которого в то время не случилось в замке, поехал один на мельницу.

Время приближалось к сумеркам; воздух был душен; на краю горизонта бродили тучи, гремел отдаленный гром и молнии временами сверкали. Виллибальд надеялся до грозы поспеть в долину; колол шпорами коня, скакал во весь опор и скоро увидел себя у башни с тяжелыми опускными решетками; но буря свирепствовала уже во всей своей силе, дождик лил ливмя, ветер ревел, громовые удары один за другим падали на утесы, все небо было затянуто черными тучами, повсюду царствовала тьма, которую молнии, сверкающие поминутно, страшным образом рассекали. Виллибальд укрылся под сводом башни; вдруг слышатся ему голоса, мешающиеся со стуком мельничных колес, скрипом нагибаемых сосен, с шумом дождя и ветра. Буря их заглушает, но следующие слова доходят до ушей рыцаря:

– Виден ли Фельзек? – спрашивает один голос.

– Темно! – восклицает другой.

– Он будет наш, – говорит третий, – молнии светят ярко.

Виллибальд содрогнулся, остановил коня, но что делать? Ехать вперед или скакать назад, остаться, но мысль об Аделине понудила его искать спасения в бегстве; поспешно поворотив, приближался он к выходу, вдруг страшная молния растворила небо, и прежде, нежели гром успел ударить, на башне послышалось восклицание: «Он здесь! Он здесь! Опускаю решетку». Она загремела, и рыцарь остался заключенным. Ударил он коня и поскакал под проливным дождем, зная, что был ещё узкий выход на другом конце долины в Расселине ужасов, но вздутая вода затопила уже тропинку, река струилась в расселине, и волны с ревом и пеною в неё стремились. Тут Виллибальд почувствовал весь ужас своего положения: он был во власти убийц, без панциря, вооруженный одним мечом; спасение казалось невозможным. Но сколь прискорбно было расстаться с жизнью, к которой любовь Аделины привязала его такими сладкими узами. Под громы и молнии в ужасном мраке скитался он по долине; искал и не находил выхода; буря свирепствовала, дождем промочило его до костей, ветром сорвало с него шлем; наконец мало-помалу все утихло, но мрачная ночь уже покрывала долину. Рыцарь ехал, не зная сам куда. Вдруг блеснула отдаленная молния. Он увидел, что находился в двух шагах от древнего развалившегося терема. Рыцарь соскочил с коня, которого прогнал в долину, и, обнажив меч, побежал в развалины. Он затрепетал, почувствовав под ногою что-то круглое и ощупав человеческий череп. Раздались голоса: «Смотри, смотри, – воскликнул кто-то, – не он ли плывет через реку! Стреляй в него, Беппо!». Голос умолк, и через минуту послышалось рыцарю, что натянули лук и засвистела стрела. Взошел месяц, долина покрылась бледным светом. Виллибальд выглянул в окно, у самой реки стояло несколько мельничных служителей с длинными шестами, они старались вытащить на берег его коня, который в темноте оборвался в воду. «Рыцарь ушел», – сказал один. «Не может быть, – отвечал другой, – все выходы заперты. Он, верно, в долине; ищите». Служители разделились, некоторые побежали к мельнице, два приближались к терему. Виллибальд нагнулся, и кости под ним затрещали. «Слышишь, – воскликнул один, – в тереме опять не смирно; стучат костями; опять начинает мертвец играть черепами. У меня волосы становятся дыбом, когда взгляну на этот терем». «Страшно, – отвечал другой. – Этот стук не предвещает ничего доброго. Ищи, кто хочет, Фельзека, а я боюсь». Рыцарь, услышав последние слова, сильнее застучал костями и выставил из-за стены один череп. Служители, оглянувшись, оцепенели, крестились, начали кричать и, наконец, опрометью побежали назад к мельнице. Рыцарь, дождавшись глухой полночи и видя, что на мельнице огонь потух, решил выйти из терема; привязал к голове череп, лицо укутал перевязью, оставя небольшие отверстия для глаз, в одну руку взял несколько костей, а в другую меч и, так преобразившись в ужасного обитателя развалин, пошел прямо к решетке; но она была опущена, и сильная рука исполина не могла бы её подвинуть; он побежал к расселине утесов, но бурный поток все еще с прежней силою в нее низвергался, и узкая тропинка была сокрыта под пенистыми волнами. Нигде не представлялось спасения. Опять Виллибальд принужден был возвратиться в терем; лег на груду человеческих костей и поручил себя Богу и Аделине, но сон не смыкал ему глаз на сем ужасном ложе, воздвигнутом смертью.

Занялась заря; несколько служителей прошли от мельницы к башне. Рыцарь Виллибальд, мучимый голодом и жаждой, смотрел сквозь трещины древних стен; в долине показался пилигрим; подходит к страшной решетке, вдруг падает, стрела пронзила ему грудь; как волки, бросились на него убийцы, отрубили ему голову, обезобразили черты лица. «Теперь, – сказал один, – кто хочет, доказывай, что это голова не Фельзекова». Другой бросил туловище в терем. Рыцарь терзался, видя перед собою несчастную жертву, плакал без стеснения, и слезы его мешались с кровью, которая дымилась и орошала труп, ещё трепещущий и не охладевший. Он клялся отомстить убийцам, если только Провидение определило спасти его от их железа. Солнце взошло высоко; долина кое-где покрыта была полосами света; рыцарь чувствовал голод, язык его прилип к горлу; он решил обыскать карманы убитого пилигрима; нашел в них хлеб, который съел с жадностью, и никогда пища не казалась ему такой вкусною. Наконец ужасный день приближался к вечеру; Фельзек решил испытать последнее средство спасения и, в случае неудачи, возвратиться в мельницу, заколоть мельника и самому погибнуть. На башне у входа видел он только одного служителя, которого не боялся, потому что решетка была поднята; надел на себя власяницу убитого пилигрима, закутал опять голову в перевязь, подмышку взял череп, вооружился мечом и вышел из развалин. Месяц был еще на восходе и бледно озарял дорогу рыцаря, проглядывая сквозь рощу. «Смотри, – закричал на мельнице голос, – вчерашний пилигрим ожил чудесным образом и несет подмышкой голову». «Скорее, лук и стрелу!» – воскликнул другой. Виллибальд прижался к утесу; стрела просвистела над его головой, и он продолжал приближаться тихим шагом к башне. Сторож, увидев страшного мертвеца, начал творить молитву и зажал глаза; рыцарь невредимо прошел под свод и миновал решетку. Увидя себя на свободе, он пустился бежать во всю прыть, благодаря Бога за свое избавление, но в темноте ночной потерял дорогу; на рассвете дня увидел себя в незнакомом месте; он видит рощу, из-за которой выглядывали шпицы замка. Он шёл, задумавшись, вдруг окружила его толпа вооруженных: «Это он!» – воскликнули все в один голос, схватили его, перекинули через седло и поскакали с ним во весь опор к роще.

Ввечеру того самого дня, который назначен был для убийства, патер Феликс и добрая сестра Бригитта сошлись в Гертрудиной келье и с нетерпением ожидали известия о том, что дерзкий хулитель Святого трилиственника уже не существует на свете. Они сидели в глубоком молчании; мрачность изображалась в их смутных взорах. Отворяется дверь кельи, входит Аделина, унылая и бледная. Целый день, как и накануне, ожидала она своего рыцаря; но рыцарь не приходил, и сердце ее мучилось; она вздыхала, плакала, переходила с места на место, из кельи в сад, из сада опять в келью, нигде не находила спокойствия, боялась уединения, страшные предчувствия наполняли ее душу, и в горестной тоске сердца она решилась искать убежища в объятиях Гертруды: милая безмятежная невинность с любовью прижималась к своему губителю. Гертруда встретила ее с суровою важностию; говорила о святости обетов, Аделина слушала в молчании и вздыхала: увы! Перед глазами её в ту минуту носился прелестный, навеки незабвенный образ Виллибальда, и слезы тихо выкатывались из длинных, опущенных ресниц её, орошали грудь, полную любви и скорби. Вдруг застучали сильно в дверь. Аделина побледнела, боялась встать и с робким ожиданием смотрела вслед за патером и Гертрудою, которые поспешно вышли. Душа ее предчувствовала нечто ужасное. Патер и Гертруда возвратились; за ними следовал человек сурового вида, в руках имел окровавленный платок; коварное удовольствие оживляло глаза Гертруды и патера.

– Милый друг Аделина, – сказала Гертуда, – имеешь ли мужество мученицы? Готова ли принести жизнь свою на жертву Господу Богу?

Аделина (робко). Сестрица, разве это нужно? Угодна ли ему кровь моя?

Патер. Не кровь, святая Аделина, он требует покорности!

Аделина. Ах! Когда противилось ли мое сердце? Но, патер, в чем состоит его святая воля? Чего он требует?

Патер. Он требует, чтобы ты спокойно выслушала этого человека.

Аделина. Готова слушать. Но что может сказать мне этот человек, обрызганный кровью, противный моей душе своим ужасным видом?

Незнакомый. Рыцарь Виллибальд…

Аделина. Ах, говори! Я с удовольствием буду слушать! Где видел тебя рыцарь? Где он?

Незнакомый. Ах, святая Аделина, его умертвили.

Аделина побледнела.

– Обманщик, – воскликнула она, – ты лжешь! Ты хочешь моей смерти!

– Вот мое доказательство, – отвечал незнакомец, развив платок и бросив к ногам Аделины мертвую голову и Виллибальдов шлем. Ужас лишил её чувств. Гертруда с любопытством рассматривала окровавленные черты, патер смотрел на Гертруду, а Бригитта невольно трепетала. Несколько минут продолжалось ужасное молчание. Гертруда велела накрыть платком окровавленную голову. Аделина пришла в себя. Долго старалась вспомнить, что с ней произошло, взглянула на патера, затрепетала, закрыла обеими руками лицо, слезы покатились ручьем из глаз её.

– О Боже! – повторяла она. – Его нет! Любовь, надежда, счастие исчезли, исчезли! Все погибло!

Незнакомец. Рыцарь и друг – убийца Виллибальдов. Я нашел его окровавленный, обезображенный труп и голову близ самого входа в Чёрную долину: по одному только шлему я мог догадаться, что вижу перед собою рыцаря Фельзека; за час перед тем повстречалось со мною в густоте леса множество вооруженных и рыцарь, если не ошибаюсь, Герман Герсбрук. Кто знает, может быть, он!

Патер Феликс подал знак незнакомцу, он замолчал и вышел. Аделина была безмолвна, глаза её, устремленные на Виллибальдов шлем, выражали отчаянное уныние; через минуту она встала, вздохнула из глубины груди и, не простясь ни с кем, вышла из кельи. За нею последовала Бригитта.

Между тем похитители Виллибальда скакали с ним прямо в замок, находившийся позади рощи. Рыцарь не мог ни говорить, ни двигаться; ему завязали рот, скрутили руки и ноги; он ожидал с беспокойством конца этого несчастного приключения. Приблизившись к замку, один из вооруженных крикнул: «Нашли! поймали!» На тереме замка явилось знамя багрового цвету, а в одном из боковых окон белое полотно; вороты отворились, выходят несколько служителей; рыцаря окутывают в гробовый покров, несут при звуке труб и бубнов, кладут, развязывают, он хочет говорить, спрашивать, но уже ни одного человека не осталось перед его глазами, он один под мрачным сводом, во гробе, окруженный древними гробницами, и перед ним кусок хлеба с кружкой воды. Сияние дня сквозь узкое окно слабо освещало его темницу; рыцарь встает, хочет приблизиться к одной из гробниц, чтобы рассмотреть герб и узнать, кому принадлежит замок, но крепкая решетка его окружает. Он заперт. Не в силах будучи ее изломать, решил он покориться необходимости, ожидать терпеливо развязки. Сидел, задумавшись, уныло наклонив голову на руки, молчание царствовало в темнице; вдруг отдаленная тихая гармония проникла в его душу: искусная рука играла на арфе и приятный женский голос пел.

Сильный шум заглушил приятное пение: раздался гром бубнов и труб и радостные, торжественные восклицания. Виллибальд не знал, что думать. Пение, восклицания, гробницы – всё казалось ему волшебством. Он бросился на помост и скоро заснул глубоким сном. Настала ночь; незапный стук и яркое блистание разбудили его; подымает голову и видит: решетка отперта, перед ним скатерть, прекрасное кушанье и вино в серебряной чарке; далее, у самой решетки безобразный, горбатый карло с факелом в руке, подающий знак, чтобы рыцарь утолил свой голод. «Где я?» – спросил Виллибальд. Карло тряс головой и не отвечал ни слова. «Где я?» – воскликнул Виллибальд с сердцем. Карло потряс головой, открыл рот, показал, что не имеет языка, и поклонился, прося Виллибальда отведать кушаний, нарочно для него приготовленных. Рыцарь, будучи голодным, начал есть и пить вино, карло, как вкопанный, стоял у решетки и вместо ответа на все вопросы Виллибальда делал знаки или вздыхал. Вдруг содрогнулся, начал вслушиваться, закричал петух, он выскочил в дверь, захлопнул за собой решетку, затушил факел и исчез. Рыцарь остался в темноте, кричал, кликал карлу, но один глухой отголосок раздавался под сводами. Ночь прошла, заря ударила в узкое окно темницы. Поутру подали сквозь решетку хлеб и воду, в полночь она опять отворилась, карло предстал с прекрасным кушаньем и факелом, рыцарь насытился, и карло при первом крике петуха исчез, по-прежнему захлопнув за собой дверь и потушив факел. То же самое продолжалось и в следующие три ночи. На четвертую ночь карло явился в обычный час, но не отворил решетки, боясь, чтобы рыцарь не вырвался, и подал ему пергаментный свиток, на котором были написаны слова.

– Я не умею читать! – воскликнул Виллибальд, не принимая свитка. Слезы показались на глазах карлы, он потупил голову, через несколько минут скрылся и на другую ночь подал рыцарю такой же свиток, на котором были нарисованы два сражающихся рыцаря, перед ними гроб и вокруг них за оградой бесчисленное множество зрителей.

– Кажется, хотят, чтобы я приготовился к сражению? – спросил Вил-либальд. Карло кивнул головой в знак согласия.

Виллибальд. С владельцем замка?

Такой же ответ со стороны карлы.

Виллибальд. За что?

Карло пожал плечами, ударил себя кулаком в сердце и упал на землю, представляя мертвого. Виллибальд его не понял.

Виллибальд. Сам ли владелец замка присылает ко мне с тобою кушанье?

Карло отвечал знаком, что нет.

Виллибальд. А хлеб и воду?

Карло кивнул головой.

Виллибальд. Кто же мой благодетель?

Карло посмотрел ему с удивлением в лицо, но закричал петух… он исчез. Недоумение рыцаря час от часу усиливалось; происходившее с ним казалось ему мечтою; он полагал его обманом воображения и боялся верить чувствам.

На следующую ночь карло пришел ранее обыкновенного; кушанье, принесенное им, было питательнее и в большем количестве, вино крепче и лучше. В минуту выхода упал он на колена, взял правую руку рыцаря, поднял ее к небу, поцеловал, заплакал и скрылся. Но не успел умолкнуть отзвук загремевшей решетки, как снова тихие, сладостные звуки послышались в отдалении, подобно легкому журчанию источника.

Играла прежняя арфа. Сначала трогательные меланхолические тоны; казалось, они изображали жалобы страстного сердца, его желания, потери, уныние. Душа Виллибальдова погрузилась в задумчивость. Вдруг магические струны величественно зазвучали; послышались быстрые, сильные аккорды; казалось, гремели бранные трубы, мечи об мечи ударялись, панцири звенели, и песни торжественные потрясли воздух. Сердце Виллибальдово кипело; руки его невольно искали меча, но через минуту приятная гармония опять заступила место величественной и торжественной, как будто нежная мать усыпляла с песнею своего младенца; струны играли час от часу тише, казалось, сладкие звуки их умирали; наконец едва настороженное ухо могло отделить их от безмолвия, все умолкло; рыцарь, смятенный, растроганный и унылый мало-помалу утихал, погружаясь в забвение, и, наконец, заснул глубоким сном.

Между тем Аделина уединенно тосковала в своей келье. Сердце её казалось увядшим, душа ко всему охладевшей, бремя жизни её утомило. «Счастие мое навеки погибло», – повторяла она и приходила в отчаяние, воображая, сколько времени еще осталось ей мучиться, скитаясь на земле, в которой уже ничто драгоценное сердцу её не существовало. Она хотела молиться; но взоры её с некоторым ужасом отвращались от распятия, перед которым она так недавно простиралась с надеждою, любовью и сладкою благодарностию. Увы! Сама вера в душе её умолкла. Прошел день, наступил вечер, луна сияла ярко; Аделина без всякого намерения оставила келью, приблизилась к саду Гертруды и видит сестру свою с заступом в руке под тенью развесившейся липы. Она пела погребальную песню и рыла могилу; у ног её лежала мнимая Виллибальдова голова и шлем. Лунный свет прямо на них падал. Аделина затрепетала, бросилась к сестре: «О, Гертруда, – воскликнула она горестно, – не отнимайте у меня последнего сокровища!» И прежде, нежели изумленная Гертруда успела опомниться, схватила окровавленный платок, в котором завязана была голова, и побежала назад в келью; там, в уединенном месте, сидя под розовым кустом, вырыла она своими руками могилу и скрыла в ней милые останки того человека, которого почитала погибшим и которого воспоминание казалось единственным благом, оставшимся для неё в жизни. Целую ночь провела она в слезах над могилою; безмолвие полуночи возмутилось её жалобами! Вся природа вокруг неё спала; одно журчание источника, один шорох деревьев сливались с её вздохами, в пустоте рощи слышались отрывистые песни Филомелы; месяц спокойно катился над головой её. Светлый, полупрозрачный сумрак скрывал окрестные горы и рощи; длинные тени простирались по долине. Увы! Горестная душа была нечувствительна к очарованию природы. «Все умерло», – говорила несчастная, окруженная жизнью и красотой.

Взошло солнце и озарило замок Фельзек. Аделина залилась слезами. Ах! Она вспомнила, с каким восхищением за несколько дней она стояла на самом том месте, ждала зари, смотрела на замок; с какой радостью заметила первые лучи, ударившие в угол и в кровлю высокого терема. Вдруг слышится ей лошадиный топот, и она бежит к окну. Рыцарь Герман скакал с толпой вооруженных по долине. Он несколько дней напрасно искал Виллибальда, и, услышав, что рыцарь Отто фон Вульфинген, готовясь иметь поединок, приглашает соседних рыцарей в свой замок, решил ехать к нему в надежде получить какое-нибудь известие о Фельзеке. Он быстро промчался мимо Аделининой кельи.

Тут вспомнила она слова незнакомого, и волосы на голове её стали дыбом. «Я видела Виллибальдова убийцу, – сказала она, – и этот убийца – Герсбрук». Она побежала к Гертруде; Гертруда подтвердила сказанное незнакомцем, которого сама вместе с патером научила обвинить Германа, вечного неприятеля урзулинских монахов.

Новое чувство пробудилось в невинной душе Аделины, чувство ненависти и мщения; в мрачной задумчивости пошла она в келью; навстречу ей попались рыцари и на вопрос, куда они едут, отвечали: