О вырождении рода человеческого

И колесо семейной, а вместе и общественной жизни вертится, создавая новые поколения, на этот раз рахитические. У второго ребенка, дочки, ноги кривые: «Ничего, в 16 лет из-под длинного платья их не будет видно, а до того времени мы спрячем ее в деревне, а потом в пансионе». У сына-фистула под левою челюстью: «Большая беда! он, все-таки, будет в 25 лет секретарем посольства и женится на княгине».-Будут ли у него дети? – «А! этого мы не знаем; да не все ли для нас равно? Après nous le déluge»….. И только там, где то, в самой глубине сердца, родители ощущают небольшой укор… не совести, впрочем, а фамильного самолюбия, что произвели на свет дитя, вероятно, последнее в знатном роде, имя которого некогда было так славно. «Впрочем, – тут же прибавляют они, – это, ведь, общая участь людей белой кости, от Меровингов до Вительсбахов. Лично нам оно еще лучше: нестесняемые обязанностью готовить наследство потомкам, мы можем тем шире пожить в свое удовольствие», то есть пускать пыль в глаза публике парижских салонов, держать пари на эпсомских скачках и ставить на зеленое поле, в Монте-Карло, кучки золотых, не морщась от проигрыша.

Это один конец общества, кичащегося своим образованием и социальным устройством, конец блестящий, показной, верхний, Действительно, история учит, что не одни Меровинги и Монморанси выродились и вырождаются по очерченной нами системе, но что ее жертвою становятся мало-помалу все почти роды, записанные в Almanach de Gotha и в Peerage of England. Посмотрим теперь на другой конец того же общества, низший, хотя, собственно говоря, в современной Европе и Америке нет высших и низших, а «все равны перед законом». Вот кучка людей, только что вылезших из каменноугольной копи, а потому имеющих вид трубочистов. Они горячо рассуждают о грозящей им сбавке платы за труд, которую решили директоры. Последние только что получили от общего собрания акционеров, в благодарность за крупные барыши, ровно такую сумму, что можно бы содержать месяц всех наличных работников, вовсе не извлекая угля; но прошел слух, что цена на последний должна будет упасть на один процент от конкуренции иностранного продукта, и заботливые хозяева спешат предупредить рабочих, что через две недели будет сбавка поденной платы на десять процентов. «Что тут делать? Приближается зима: чем мы будем отапливать жилища, одевать жен и детей? Чем будем кормиться сами?» Составляется стачка, сначала вполне мирная, способная выслушивать доводы и разумно ценить их, но потом постепенно разгорячающаяся и превращающаяся в бунт. В конце-концов, несколько десятков человек погибает. Что будет с их женами и потомством? У них были дети: кто их накормит, оденет, согреет? Матери? Да они едва в состоянии сами кормиться своим личным трудом…

Оставим, однако, эту форму изложения и вернемся к объективному исследованию социальных причин вырождения человечества. Мы поименовали их несколько; из них первая есть обременение организма непосильными физическими и умственными трудами. Двенадцать, даже пятнадцать часов ежедневной, однообразной и часто тяжелой работы, в странах, причисляющих себя к цивилизованным, и не менее десяти в действительно цивилизованных, наприм., в Швейцарии, есть насилие над человеческим организмом, медленно, но верно истощающее его и укорачивающее жизнь. Английские рабочие ныне начинают формулировать свой протест на такое насилие, а, вместе с тем, высказывать и свой идеал словами: «восемь часов на хозяйскую работу, восемь на свою, на обед, на отдых после него и на исполнение общественных обязанностей, восемь – на сон», и гигиена оправдывает их домогательства, потому что, собственно говоря, восьми часов прилежной работы, исполненной в два приема, всякий раз со свежими силами, совершенно достаточно, чтобы выполнить то же, что истощенный человек делает в 10, даже в 12 часов. Восьмичасовой сон предписывается даже Гуфландом, а на завтрак, обед и ужин, с последующими отдыхами для пищеварения и с занятиями по семейным и общественным делам, нужно тоже не меньше восьми часов. Мы, люди свободные и достаточные, так, ведь, и делаем, с тою только разницей, что часто в нашем расписании занятий на сон отделяем 10 часов, а на работу назначаем два или три. Массы, «чернь», лишены таких удобств, и вот численные результаты этой бытовой разницы. Взяв поровну лиц разных сословий, Невель нашел, что из них половина достигает следующих лет:

Духовные – 68 л. 7 м.

Судьи и прокуроры – 63 л. 3 м.

Наборщики в типографиях – 39 л. 2 м.

Граверы и литографы – лишь…. 35 л. 10 м.

Четвертая часть граверов и литографов (25 %!) умирает даже на 25-м году от рождения (точнее, 24 лет 8 месяцев). И это еще городские ремесленники, а какова смертность среди рабочих фабричных, заводских, рудокопов и пр., которые дышат постоянно спертым и зараженным воздухом, работают иногда в воде, иногда в жарко нагретых пространствах, около печей, паровых котлов, горнов и проч.?

Под влиянием ложных понятий о производительности долговременного труда, господа педагоги морят детей, заставляя их сидеть по шести часов в школе, да часа по три дома, для приготовления уроков.

Это значит просто убивать молодые организмы, останавливать в них развитие мышц, костей и всех других частей тела, затруднять пищеварение и обмен веществ. Кроме того, это значит еще приготовлять людей отупелых от непосильного напряжения мозга и нервной системы. Ныне, правда, начинают раздаваться голоса против такого педагогического тиранства; но когда это требование разума и человеколюбия осуществится – вопрос. А пока мы воспитываем молодежь так, как будто цель наша укорачивать ее жизнь, производить людей хилых и способствовать вырождению человечества.

Второю социальною причиной, ведущею к ослаблению потомства людей и, следовательно, к их вымиранию, мы назвали родственные браки. Факт, что браки между единокровными производят детей слабых, глупых и неспособных давать потомства, известен с глубокой древности и везде служил основанием довольно строгих законов против таких браков. Но между современными физиологами он возбуждает немало сомнений и споров. Приводят, например, факт постоянно кровных браков между Ротшильдами и, в виду того, что последние все плодятся и множатся, замечают, что опасность от таких браков не столь велика, как думали. Профессор Флоринский значительную часть своей книги Об усовершенствовании и вырождении человечества посвятил именно этому вопросу о браках между родными; отсылаем к нему читателей и прибавим, что один из современных антропологов, медицинский статистик и географ, доктор Бордье, склонен не придавать бракам между родственниками особой важности, если только участвующие в нем лица не родные брат и сестра. Впрочем, все физиологи и антропологи единогласно утверждают, что супружеские союзы между неродственниками гораздо производительнее. Если, притом, они заключаются постоянно между людьми одного племени, то служат основною причиной объединения этого племени, создания этнографического типа: евреи представляют наиболее совершенный пример такой обособленности расы, и всякому известно, что они размножаются быстрее всех других народов Европы, а, быть может, и целого света.

О браках между представителями очень отдаленных племен, например, белых и негров, известно следующее. Дети от подобных браков, соединяясь между собою, редко производят потомство. Чтобы метисы могли существовать несколько генераций, нужно, чтоб они смешивались с одною из коренных рас, их произведших, и тогда получается то пестрое население, которого образец мы видим в тропических частях Нового Света. Только мало-помалу метисы, скрещиваясь взаимно или с европейцами, становятся чем то вроде племени, т. е. группою людей, способною продолжаться самостоятельно. На самых местах происхождения они уступают в физиологической крепости, с одной стороны, креолам, т. е. европейцам, рожденным в данной местности, а с другой – коренным туземцам, покоренным европейцами, и даже привозным неграм, остающимся во всей чистоте своей расы. Можно бы думать после этого, что браки между лицами разноплеменного происхождения еще непроизводительнее, чем однокровные, но это далеко не так. Русские, женясь на немках или французы на испанках, производят многих детей здоровых и плодородных. Дело в том, что европейские народы почти все составляют одну этнографическую труппу, получают сходное воспитание физическое и нравственное, ведут одинаковый образ жизни. Напротив, браки между лучшими, отборными представителями двух европейских национальностей производят прекраснейшее потомство. Живой пример тому представляет английская аристократия, среди которой много детей от природных англичан и бельгиек, итальянок, испанок и проч.: это цвет современного человечества.

В деле брачных союзов, что важнее всего для определения судьбы грядущего потомства, это именно подбор самых брачущихся лиц, их здоровье и пригодность для брачной жизни. Как известно, у высших сословий большинства образованных наций этот вопрос, однако, находится в полном пренебрежении. Богатая, знатная невеста, будь она физиологически урод, всегда находит жениха, также как эпилептик или сифилитик – миллионер всегда находит невесту. Физические недостатки брачущихся совсем не принимаются в счет, обыкновенно даже остаются неизвестными готовящимся к бракосочетанию молодым людям, как нечто такое, что и неприлично им знать. От того знатные роды, которые могут насчитать двести лет существования, редкость, а триста – почти феномен. В простом народе стремление к надежному физиологическому подбору «молодых» сильнее; но и тут бывают нередкие исключения, кроме тех сект, где жениху и невесте личности их вполне известны до брака. Должно надеяться, что со временем гигиенисты добьются роли законных посредников в брачных делах и что, для блага всего человечества, врачебные свидетельства о здоровье будут также требоваться перед свадьбою, как их требуют теперь перед поступлением в какое-нибудь учебное заведение. Увеличение числа женщин – врачей может особенно помочь успеху этого дела, желательному в антропологическом смысле.

Большие города, с их миллионными толпами народа, большею частью пришлого (в Париже на 65 %, в Петербурге даже более), служат очагами смерти, преддвериями могил, раскрывающихся задолго до нормального срока. Тщетно голые статистические таблицы удостоверяют, что, например, в Париже смертность не сильнее, даже слабее, чем в целой Франции (24 человека на 1,000 в год), самое поверхностное исследование показывает, что такое явление есть лишь кажущееся и зависит от того, что из Парижа высылают постоянно в провинцию стариков и детей, а оттуда получают людей в зрелом возрасте и в полной физической крепости. Особенно гибельно действуют среди таких больших центров населения повальные и прилипчивые болезни: оспа, холера, тиф и т. п. Чахотка также берет множество жертв в населении больших городов, особливо фабричных, и во всех этих случаях истребляется население, которое в лучшей гигиенической среде, конечно, было бы здоровым, крепким и плодородным. К несчастию для человечества, политические, экономические и социальные условия современного быта таковы, что массы населения притягиваются в города, в ущерб деревням. Во Франции городское население составляет ⅖ общей цифры населения страны, в Англии более половины. И так как оставляют деревню в пользу города люди наиболее способные и сильные, надеющиеся на составление карьеры, на выход в лучшую, чем родная, среду, то понятно, в какой степени усиленная смертность между ними вредна для целой народности, можно сказать – для человечества.

Что наиболее разрушительно действует в городах на здоровье людей, это – теснота помещений и дурной воздух, особенно в жилищах бедняков. Самая бедность в городах ужаснее и материально, и нравственно. Восточные кварталы Лондона в этом случае представляют такую мрачную картину, что видавшие их не могут вспоминать о них без ужаса.

Все исчисленные виды болезненности, смертности и вымирания людей, – следовательно, и палеонтологического вырождения антропоида homo, – можно назвать гражданскими, мирными. Они верны в достижении роковой цели, но медленны и обнаруживают свои результаты десятилетиями, веками, тысячелетиями. Иногда, конечно, разрушительное влияние их на людей поражает своею резкостью, наприм., во время холеры, чумы; но вообще его нужно бывает отыскивать посредством пристального разбора явлений текущей жизни. Совсем не то приходится сказать о систематическом и прямо кровавом способе истребления людей посредством войны и приготовительной к ней военной службе в мирное время. Во-первых, этою службой отвлекаются от здорового, производительного бытия миллионы людей[4], причем, вместо вступления в брак в лучшую для этого пору жизни, они дышат испорченным воздухом казарм и предаются разврату. Во-вторых, эти отборные, по физическим качествам представители мужской половины человечества, во время походов и битв, приносятся в жертву сотнями тысяч и, следовательно, не только гибнут сами, но и закрывают возможность возникновения от них потомства, так что производителями последнего являются уже неделимые, менее совершенные. В одной Франции войны 1792–1815 годов поглотили 1.350,000 жертв; с половины XIX столетия по 1878 год только в шесть больших войн: восточную, итальянскую, северо-американскую, франко-германскую и русско-турецкую народы белого племени потеряли не менее полутора миллиона людей самого цветущего возраста. А сколько было разорения тем, которые в войнах непосредственного участия не принимали, но несли расходы на них? Сколько вдов и сирот осталось после убитых, сколько калек вернулось в общество производителями будущих поколений или паразитами? В наше время, конечно, военные ужасы не простираются до полного истребления населений, но история сохранила память и о таких примерах. Аттила был «Божий бич» – истребитель, Чингиз-хан и Тамерлан нередко истребляли миллионы людей и обращали густонаселенные страны в пустыни. Они любили ставить на полях битв пирамиды из человеческих голов, часть которых, занесенная песками, быть может, откроется со временем для палеонтологов. Не далее второй половины XVIII столетия китайцы сразу истребили до миллиона джунгар на Или.

Теперь можно вернуться назад и снова стать на палеонтологическую почву, именно припомнить закон возникновения и угасания пород. Вымершие доныне животные обыкновенно появлялись в малом числе, потом размножались и крепли, достигали maximum'а развития и, наконец, уже начинали мельчать, редеть и вымирать постепенно до окончательного исчезновения. Нет причин полагать, что этот закон неприменим к антропоидам и, стало быть, к человеку, а потому естественно спросить себя после всего прочитанного: вырождение вида homo sapiens началось ли уже в настоящую пору, или он еще не достиг maximum'а развития? Заметим, что человек появился на земле по окончании третичного геологического периода, быть может, даже до этого окончания, как думают некоторые антропо-археологи (наприм., аб. Буржуа) на основании разбора кремневых орудий: стало быть, он существует многие десятки, быть может, даже сотни тысяч лет, из которых до 6,500 описаны на страницах истории. Не было ли этого времени довольно, чтоб истощить запас сил, нужный для борьбы за существование и для сопротивления роковому закону вымирания? Всякого рода категорический, т. е. прямо положительный или отрицательный, ответ нам кажется пока ненаучным, потому что в нем слишком много было бы места гипотезам, догадкам, которых доказать невозможно. Однако, имеются несомненные факты, убеждающие, что, по крайней мере, для некоторых человеческих пород вырождение и вымирание началось и даже окончилось. Не говоря уже о современниках «неандертальского человека», мы видим, что на близкой памяти людей совершилось или совершается исчезновение австралийцев, американских индейцев и многих пород в Азии, Африке и Океании.

Сноски

1

См. Morel «Traité des dégénérescences physiques, intellectuelless et morales de l'espèce humaine».

2

См. Dictionnaire des sciences médicales, статья Dégénérescence.

3

Следующие цифры смертности английских солдат в Индии, сравнительно с смертностью сипаев, показывают, как трудно бороться с климатическими влияниями. На 1 000 человек умирает в год:

4

В текущем 1887 г. в одной Европе до 3.200,000 «по мирному положению».