Бунт Стеньки Разина

– По данной нам от Бога благодати, не терпя святой Божией церкви, в поругании и православных христиан в погублении, мы, смиренные пастыри словесного Христова стада и блюстители Его закона, того вора Стеньку от стада Христова и от святой церкви, как гнилой уд от тела, отсекаем и проклинаем!

Все святители повторили то же, и в тот же день, установленный церковью на поклонение святым иконам, на воспоминание прежде бывших благочестивых царей и князей и всех православных христиан, а еретикам и богоотступникам, и поругателям святой Божией церкви, и мучителям христиан на вечное проклятие, после литургии, Священный собор возгласил анафема вору и богоотступнику, и обругателю святой церкви Стеньке Разину со всеми его единомышленниками.

Немедленно послали на Дон Корнилу Яковлеву приказание чинить промысел над Стенькою Разиным и доставить его в Москву на расправу, а белгородскому воеводе, князю Ромодановскому, велено отправить на Дон стольника Косогова с тысячью человек выборных рейтар и драгун.

XVI

Выше сказано, что, когда Стенька отправился под Симбирск, в Астрахани остался начальствовать атаманом Васька Ус, или Чертоус, и с ним двое старшин, Иван Терский и Федор Шелудяк. Васька Ус был главный атаман донских козаков, овладевших Астраханью, наместник батюшки Степана Тимофеевича, и представлял собою верховную власть, а последние были старшины над астраханцами, которые сверх этих старшин имели еще подначальных последним: есаулов, сотских, пятидесятских и десятских, как водилось на Дону, в козачестве. Терский пристал к мятежникам под начальством Васьки Кабана, присланного с шайкою из Астрахани.

Чрез несколько времени городовое начальство в Астрахани переменилось. Астраханцы, по сознанию Федьки Шелудяка, впоследствии поссорились с ним за ограбленные животы и хотели было его убить. Он убежал в Царицын. Иван Терский ушел на Дон. Старшинами были выбраны Иван Красулин, бывший стрелецким головою, и Обаимко Андреев.

Вскоре после отхода Стеньки, 3 августа, произошло в Астрахани кровопролитие: покончили еще нескольких уцелевших в первые дни резни и отмеченных народною ненавистью. В числе их был государев дворцовый промышленник Иван Турчанинов. Спасаясь от гибели, он спрятался в палатах митрополита. Мятежники искали его там и не нашли и, разъяренные на архипастыря за то, что скрывает осужденных злобою толпы, ворвались к нему с неистовством и кричали:

– Ты угождаешь боярам, а не нам; коли так, так и тебе не уцелеть и людей твоих домовых всех перебьем.

Вдоволь набуянивши, они ушли, а приказные и домовые люди митрополита сошлись около своего владыки.

– Ныне ночью, – сказал он, – было мне видение; вижу: стоит палата вельми чудна и украшена; в той палате сидит предоблий боярин Иоанн Семенович и с ним сын его Борис Иванович и брат Михайло Семенович; и сидят они все трое вместе и пьют питие, сладкое паче меда, а над главами их сияют златые венцы, украшенные камением многоценным. Велели они и мне сесть в той же палате, только не с ними вместе, а поодаль, а питья мне не дали; говорят промеж себя: он еще к нам не поспел.

Рассказав это, архипастырь вздохнул и произнес: «Еще не пришел час мой!» И долго он плакал, тряся головой. У него постоянно тряслась голова. Когда он был еще восьми лет и жил в Астрахани, месте своей родины, тогда Астрахань была в руках Марины и Заруцкого; козаки ударили восьмилетнего мальчика по голове, и оттого тряслась у него голова до настоящего времени.

Время проходило. Стенька был разбит и бежал. Его сообщники, одни за другими, бросали непривычное оружие и расплачивались за свое увлечение виселицами, кнутами и присягами. Царские милостивые грамоты повсюду приглашали мятежников к повиновению и обнадеживали их прощением.

2 ноября к митрополиту явился татарин Енмамет Мурза Енаев с табунными головами и с татарскими сотниками и вручил царскую грамоту. Ее тайно привез уздень черкесского князя Каспулата Муцаловича, постоянно верного слуги России. 3 ноября после заутрени, еще за два с половиною часа до света, митрополит призвал к себе своего сына боярского, Петра Золотарева, прочитал ему грамоту и со слезами сказал:

– Велик и милостив государь, долготерпелив и ждет обращения изменников. Возьми эту грамоту и спиши с нее три списка; если воры отымут у меня подлинную грамоту, то останутся списки; один список положу в соборной церкви в алтаре, другой – в домовой церкви, а третий у себя оставлю.

Петр Золотарев списал один список и стал с него списывать еще два, а митрополит позвал своего ключаря, Федора Негодяева, показал ему грамоту и сказал:

– Спиши список с этой грамоты и ступай с ним к Вознесенскому игумену Сильвестру, возьми его с собою и иди с ним к есаулу Андрею Лебедеву с товарищами его; уговаривайте его, чтоб он также свою братью воров уговаривал; а как настанет день, я прикажу заблаговестить и созову всех астраханских людей, чтоб уведали они милость государскую.

Ключарь отправился к Вознесенскому игумену Сильвестру, взял его с собою, и оба пошли к есаулу. Между тем рассветало, и благовест в соборе оглашал народу что-то важное, необыкновенное. Но только немногие шли в церковь по этому зову: все тогда находились под страхом произвола атамана и старшин. Поняв, что благовест призывает не к обычному богослужению, одни вовсе не выходили из домов, другие же спешили не в церковь, а на атаманский двор принять от атамана приказ, как поступать в предстоящем случае; а двор атаманский в Астрахани тогда был местом народного собрания.

Есаул Лебедев, вместо того чтоб объявить своей братии так, как наказывал митрополит, пришел также во двор и сказал козакам:

– Митрополит по наущению бояр, с своими попами да с дворовыми людьми да с детьми боярскими, складывает какие-то грамоты и хочет нас всех руками отдать боярам.

Васька Ус не пошел в церковь, а послал туда других.

По приказанию митрополита ключарь облачился в священническую одежду и стал на амвоне. Митрополит стоял подле него и всенародно вручил ему грамоту.

Ключарь начал читать ее. Грамота была невелика: всего на одном столбце написана мелким письмом и отправлена из Казанского дворца. В ней государь велел уговаривать мятежников, чтоб воры и клятвопреступники астраханские жители принесли вины свои Богу и великому государю и добили ему челом, и чтоб также донские козаки принесли вины свои государю.

Прочитав грамоту, священник отдал ее в руки архипастыря, а митрополит стал было, сообразно грамоте, уговаривать мятежников, но они, с мрачным лицом выслушав грамоту, не дали митрополиту проповедовать и бросились на него с криком:

– Подай, подай сюда грамоту! – И вырвали ее у него из рук.

– Еретики! клятвопреступники! изменники! – загремел митрополит.

– Чернец ты этакой! – кричали мятежники. – Знал бы ты свою келью! А тебе что за дело до нас?

– Знаешь ли ты раскат? – спрашивали другие.

– Посадить его в воду! – кричали третьи.

– Нет, в заточенье его! – говорили четвертые. Они отправились с грамотою к атаману.

На другой день мятежники пришли на митрополичий двор и увели с собою ключаря. Ему связали назад руки, поставили в кругу и начали бить палкою, приговаривая:

– Говори, кто грамоту писал! Сознавайся, что вы, попы, с митрополитом да с домовыми детьми боярскими сами ее сложили.

– Нет, – говорил ключарь: – грамота прямая, государева грамота, из Москвы прислана.

– А есть у митрополита с этой грамоты списки?

Ключарь не вытерпел побоев и сознался, что митрополит оставил у себя три списка с этой грамоты.

– Побрать у него все списки, чтоб не смущал народа! – решили в круге и на другой день послали к митрополиту есаула. Упорствовать было невозможно: есаул требовал списки нечестью, и митрополит отдал все.

Прошла зима. Восстание, произведенное Стенькою в украинных городах, улеглось. Астрахань продолжала управляться его сообщниками. Они не унывали. Федька Шелудяк помирился с астраханцами и из Царицына собирался отправляться по Волге вновь раздувать потухший огонь бунта. Исходил Великий пост. В день Великой пятницы, 21 апреля, явился к митрополиту астраханский стрелец Ганка Ларионов Шелудяк с татарами и сказал:

– Юртовские татары привезли из Москвы государеву грамоту и стоят за Волгою; не смеют они в город войти.

Митрополит очень обрадовался. Он знал, что рано или поздно законная власть возвратит себе Астрахань, но желал достичь этого путем мирным и счастливым для астраханцев. Он любил свою родину и хотел, чтоб земляки его не пострадали и избавились от убийств и разорений – неминуемых следствий насильственного взятия города. Он призвал к себе соборного священника Иоанна и сказал:

– Еще не истощилось милосердие великого государя. Иди вместе с человеком, известившим нас о царской грамоте, к воровским астраханским старшинам, Ивану Красулину и Обаиму Андрееву, и скажи им, что государь опять прислал милостивую грамоту; пусть они обратятся к истине и придут ко мне для совета.

Священник пошел и, чрез несколько времени воротившись снова к митрополиту, сказал:

– Старшины стоят на базаре; там много народа; я звал их, но они не пошли.

– Так я сам к ним пойду, – сказал митрополит и, опираясь на свой пастырский посох, пошел пешком из кремля, через Пречистенские ворота, в Белый-Город, где собирался базар. Тогда была большая торговля на рынке, как обыкновенно бывает перед большими праздниками.

Увидя владыку, народ, естественно, столпился около него. Он говорил:

– Православные христиане! Мне учинилось ведомо, что есть к вам милость великого государя, его государева призывная грамота; татары привезли ее и стоят за Волгою, а я не смею принять от них государеву грамоту, потому что вы меня первою государевою грамотою поклепали, будто я сам с властями да с попами ее сложил и писал у себя дома. Поезжайте сами, возьмите и привезите мне. А великий государь многомилостив: вины вам отдаст.

Тут подошли старшины и закричали на народ:

– Не смейте без атамана!

– Мы не смеем без атамана, – с робостью повторили те, которые внутренне готовы были исполнить поручение митрополита.

Митрополит отправился назад, и при дверях собора встретили его атаман Васька Ус и есаул Топорок. Вероятно, услышав, в чем дело, они шли к нему. Между ними завязалась перебранка. Дерзок был на речи и Васька Ус, но Топорок еще задористее. Он так раздражил митрополита, что тот замахнулся на него посохом и крикнул:

– Вор ты, враг окаянный, еретик беззаконный!

Козаки подняли шум и крик, наконец, обругав митрополита, ушли от него.

На другой день, в Великую субботу, утром явился к митрополиту есаул.

– Подай грамоту! – сказал он.

– У меня нет грамоты; она за Волгой у татар, – отвечал митрополит.

Другой раз пришли к нему и сказали:

– Если ты не отдашь грамот, так мы всех людей твоих побьем и самому тебе от нас достанется.

– Государевы грамоты, – отвечал архипастырь, – у татар за Волгой. Пошлите за ними сами, кого знаете, и возьмите.

Козаки составили круг и решили послать за грамотами. Ездил за ними Иван Овчинников и привез в двенадцать часов в соборную церковь. За ним приехал туда и Васька Ус со старшинами.

– Видите, – сказал митрополит, – я не составлял сам. При вас распечатаю.

Он распечатал грамоты при атаманах. Они глядели пристально. Потом митрополит приказал читать вслух. Но атаман и старшины перебили его и сказали:

– Нам здесь нечего делать. На то есть у нас круг. Мы пойдем в круг.

И вышли из собора.

Митрополит взял с собою священников, детей боярских и дворовых людей и отправился за ними в круг, держа в руках две грамоты.

Он велел читать их соборному протопопу Иоанну. Сначала прочитана была грамота к астраханцам и отдана Ивану Красулину, как городовому старшине; потом прочитана другая, к митрополиту. Обе были слово в слово сходны.

По прочтении грамот голоса закричали:

– Вольно им писать – боярам самим! Коли б эта грамота была прямая государева, она была бы за красною печатью. А вося он, митрополит, сам сложил ее с властями да с попами.

– Эх, тужит по нем раскат! – говорили другие.

– Да еще осталось до того раската! – подхватили третьи. – Не те дни теперь захватили, а то б он узнал у нас, как атаманы молодцы смуту чинят! Вся беда и смута от него: он переписывается и с Тереком, и с Доном; по его письмам и Терек, и Дон от нас отложились!

Как ни зловещи были эти угрозы, но митрополит не испугался и, обратившись к астраханцам, говорил:

– Астраханские жители! Велено по грамоте великого государя перехватать донских воров и посадить в тюрьму до указа великого государя, а вам принести свою вину великому государю. Он, государь, многомилостив, вины вам отдаст, а вы положитесь на меня; я стою за тем, что государь вас, окаянных, ничем не велит тронуть.

Козаки с бешенством подошли к нему и кричали:

– Как, воров донских? Кого нам хватать? Кого нам сажать в тюрьму? Мы все ведь воры. Возьмите-ка, – кричали они потом, – возьмите-ка самого митрополита да посадите в каменную будку.

– Полно, полно, – останавливали другие толпу, – теперь пристигла Святая неделя – не годится! Ох, мы б тебе дали память!

– Отдай мне грамоту! – сказал митрополиту Иван Красулин.

– Хоть бы пришлось мне здесь и помереть, не отдам! – сказал митрополит. – У тебя есть такая ж государева грамота.

Уважение к Святой неделе в народе помешало начальникам наложить в то время руки на митрополита.

Прошла Пасха. Как видно, нетерпеливо ожидали ее конца враги митрополита, чтоб приняться за него. В Фомино воскресенье, после обедни, составился круг. Атаман послал за ключарем. Он в тот день только что отслужил обедню.

– Кто складывал эти грамоты и кто писал их? Признавайся! – говорили козаки.

– Складывать их было невозможно, – сказал отец Федор, – вы сами знаете, что они не составные, когда сами же взяли у татар, которые сюда их привезли.

Он прибавил несколько укорительных выражений. Козаки заволновались, и атаман приказал козаку Чеусу повести священника за город и изрубить.

Приговор был исполнен.

Круг не расходился. Потребовали еще двух митрополитовых детей боярских, Семена Трофимова и Феодора Владыкина. Их взяли очень неуважительно, притащили в круг и начали допрашивать:

– Кто у вас с митрополитом складывает грамоты? Кто с московскими боярами списывается?

Дети боярские стали было отрицать обвинения, но козаки закричали:

– На вас есть извет. Извещал нам в круге козак Оська Серебренников. Подайте сюда Оську!

Оську Серебренникова поставили в круг. Оська Серебренников закричал громким голосом:

– Вы с вашим митрополитом, у него в келье, составляете ложные воровские письма, а митрополичьи люди ведают про всякие письма, что митрополиту пишут, и откуда получают!

– Пытать их, жечь на огне! – кричали в круге.

– Нет, изрубим их! – говорили другие.

– В воду посадить! – шумели третьи.

– Да что из того будет, что их рубить и казнить? – отозвались четвертые. – Их казним, а у митрополита будут иные писцы; пора б нам приняться за самого митрополита. Убьем-ка его, так у нас, в городе, смуты не будет.

Детей боярских посадили под караул в воротных башнях, но чрез четыре дня отпустили.

Слыша, между тем, плохие для себя вести, козаки составили приговор, где обязывались упорствовать в своем деле. Иван Красулин с товарищами понес приговор митрополиту и требовал, чтоб он подписал его.

Митрополит отвечал:

– Я такого воровского приговора не подпишу, а одно скажу вам: отстаньте вы от своего богопротивного воровства, обратитесь к истине и принесите повинную великому государю!

Он начал поучать его, приводя доказательства из Священного Писания; но козаки отвечали невежливою бранью и ушли. Ненависть к митрополиту усилилась.

Федор Шелудяк был тогда с войском в Царицыне и узнал подробнее, что Дон решительно отложился от их партии; Терек тоже. Отовсюду приходили вести о падении их дела. Между тем из Астрахани написали к нему о митрополите. Он послал в Астрахань козака, извещал козачий круг, что и сам слышал, как митрополит им вредит, и приглашал козачество разделаться с ним.

11 мая астраханцы получили это известие и собрали круг. Старшинами были тогда Иван Красулин, Дмитрий Яранец да Феофил Колокольников. Они послали трех человек – Степана Севрина, астраханского посадского, и двух есаулов, Кабанова и Бешлеева, звать митрополита.

Было время перед обедней. Совершалась проскомидия. Митрополит был в храме.

Вошедши в церковь, два есаула сказали митрополиту грубо:

– Иди в круг: тебя зовут.

К этому они прибавили несколько невежливых выражений. Митрополит отвечал:

– Добро; пойду, только облачусь в святительскую одежду.

Он вошел в алтарь и стал облачаться, а посланные вышли из церкви и стали на паперти. Показалось им что-то долго.

– Что это? – сказал один из них. – Митрополит уж не заперся ли с попами в алтаре?

– Пойдем-ка в крут, – сказал другой, – скажем, что нейдет, так и нечестью вытащат из церкви!

Но митрополит вдруг вышел в полном облачении, в митре, с крестом в руках. За ним шли его крестовый священник Ефрем, священник его учуга Иосиф по прозванию Оселка, соборные священники и протодьякон. Раздался благовест в большой колокол, сзывавший всех приходских священников. Некоторые из них пошли, но уже не были допущены в круг, не успев пристать к митрополиту; другие попрятались: они предвидели, что добром не кончится.

Митрополит отправился в козачий круг. Его с священниками поставили посреди, перед атаманом Ваською Усом, который стоял с знаками своего достоинства.

Митрополит обратился к нему и сказал:

– Зачем вы звали меня, воры и клятвопреступники? Васька, вместо ответа, обратился к прибывшему от Шелудяка козаку Коченовскому:

– Что ты стал? Выступайся, с чем приехал от войска! Говори то перво!

Коченовский говорил митрополиту:

– Я прислан от войска с речами: ты, митрополит, переписываешься с Тереком и с Доном, и, по твоим письмам, Терек и Дон отложились от нас.

– Я с ними не переписывался, – отвечал митрополит, – а хотя бы и переписывался, так это ведь не с Литвою и не с Крымом; я и вам говорил, и теперь говорю, чтоб вы от воровства отстали и вины свои принесли великому государю.

Несколько голосов завопили:

– Что, он таит свое воровство, не переписывался будто? Какой правый человек! Что он пришел сюда, в круг с крестом? Мы ведь и сами христиане, а ты пришел будто к неверным.

– Снимайте с него одежду, братцы! – закричали злейшие его враги.

Но тут один козак, по имени Мирон, выступив из кругового ряда, заслонил собою митрополита и сказал:

– Что это вы, братцы, опомнитесь: на такой великий сан хотите руки возложить! Нам к такому великому сану и прикоснуться нельзя!

Стоявший близ него козак Алексей Грузинов не дал ему продолжать: заревев неистово, кинулся он на Мирона, схватил за волосы и потащил за круг; за ним бросились другие козаки, начали колотить Мирона и убили его, а потом опять сомкнулись в круг, около митрополита.

Замечание убитого Мирона пробудило в козаках уважение к святительскому облачению. Они рассудили, что мучить и терзать митрополита можно, но прикоснуться к его саккосу – точно грех.

– Вы, – кричали они на священников, – снимайте с митрополита сан. Снимай ты! – крикнули они на отца Ефрема и толкали его.

Ефрем не решался тронуть митрополита, тем более что разоблачать была, и по церковному чину, не его обязанность.

– Берись ты! – кричали козаки на отца Иосифа.

Иосиф приблизился: митрополит сам снял с головы митру, а с груди панагию и отдал ему; но Иосиф не знал, что ему делать; руки его дрожали…

– Возьми крест! – сказал митрополит отцу Ефрему. – Приходит час мой! Прискорбна бьиа душа моя даже до смерти днесь! Протодьякон Федор, снимай сан мой, разоблачай!

Протодьякон сперва не решался, предвидя, для чего хотят его разоблачать. Митрополит сказал:

– Что ты стал, что не разоблачаешь? Уже пришел час. Протодьякон снял омофор и отдал священнику.

– Продолжай! – сказал митрополит, и протодьякон снял с него саккос. Митрополит остался в черной бархатной ряске (подряснике) с открытой головою: его камилавка оставалась в соборе. Отец Иосиф накрыл ему голову своею камилавкою.

– Теперь ступайте себе прочь; до вас нам нет дела! – сказали козаки священникам.

Повели митрополита на зелейный двор (где хранился порох). Шло с ним человек двадцать, а между ними палач князя Семена Львова, Ларка, которому прежде назначалось казнить мятежников, а на самом деле пришлось казнить господ. Сняли с митрополита ряску, сняли потом другую и оставили его в одной черной суконной свитке, которую он носил вместо рубахи; потом палач связал митрополиту руки и ноги, продел между рук и ног бревно и положил на огонь. Беглый солдат Семен Сука наступил ему на брюхо ногою и говорил:

– Скажи теперь, митрополит, с кем ты переписывался?

Митрополит, вместо ответа, лежа на огне и стараясь заглушить страдания, громко читал молитву, прерывая ее проклятиями своим палачам.

Его повернули вверх спиною. Солдат начал мять ему ноги. Потом допрашивали его об имуществе.

– Говори, чьи у тебя животы?

– У меня ничьих животов нет, – отвечал страдалец.

– А сколько у тебя казны?

– Всего полтораста рублей.

Обожженного, изувеченного старика сняли с огня, одели в ряску и повели на казнь. От страшной боли он едва мог двигаться и пошел хромая, потому что солдат измял ему ногу. Алешка Грузинов поддерживал его.

– На раскат, на раскат! – кричали козаки. Митрополита вели через то место, где только что перед этим был круг. Тело Мирона лежало неприбранное. Архипастырь наклонился к нему и осенил крестным знамением. Поравнялись с собором. Митрополит помолился, прося у Бога твердости испить последнюю чашу. Наконец, Грузинов и его товарищи взвели его на высоту раската и посадили на краю, свесив ноги, к востоку, прямо против собора. Алешка стал его толкать.

Тогда митрополит, в том судорожном отчаянии, какое овладевает человеком при виде неизбежной смерти, ухватился за своего палача и чуть было не сволок его с собою. Подскочили другие, вытащили его снова на террасу и положили на бок. Он вцепился руками и ногами за край раската, но убийцы ногами уперлись во всю длину его тела и столкнули его.

«И упал он, великий святитель, – говорит современное известие, – на восток перед раскатными дверьми, к собору правою щекою, и тое щеку сшиб до крови, да из носа вышло руды с половину горсти».

Минут двадцать убийцы стояли на раскате повесив головы и ничего не находились сказать один другому: им стало как будто страшно своего дела. А внизу так же молчаливо стоял Васька Ус с своими товарищами.

Священники в соборе услыхали, что делается. Соборный священник отец Кирилл совершал литургию и первый выбежал из церкви; за ним бежал священник церкви Рождества Пресвятые Богородицы отец Козьма. Святитель еще трепетался, испуская последнее дыхание. Отец Кирилл припал ему к груди, а Козьма к ногам: они рыдали и просили последнего прощания. Но митрополит был безответен.

Атаман, увидев такую сцену, закричал:

– Прочь! Гоните их!

Есаул Воронок кинулся с толпою козаков и начал гнать священников от тела. Они убежали в собор, получив несколько ударов. Тело лежало на месте около часу. Между тем козаки услышали в соборе шум, и пятнадцать человек ворвались в церковь.

– Что вы тут стучите? – кричали они.

– Никто тут не стучит, – говорили священники.

– Вон отсюда! – закричали козаки и выгнали их из храма. Наконец Васька приказал прибрать тело, а сам с козаками отправился судить князя Семена Львова. Товарищ Прозоровского, неизвестно по какому поводу, до сих пор оставался жив и находился в неволе. Теперь его привели в круг, потом отвели на пытку, а наконец палач Ларка отрубил ему голову.

Тело митрополита Иосифа было внесено священниками на ковре в собор. Священники смотрели на него с ужасом: спина и брюхо были покрыты черными пятнами и пузырями от огня; борода и волосы опалены; голова разбита. Его облачили в архиерейские одежды и положили посредине храма в уготованном (вероятно, им самим для себя) гробе. На другой день раздался протяжный благовест, как обычно звонили на преставление святителей; все священники сошлись из приходских церквей; о народе не говорит современное известие: вероятно, от страха никто не осмелился отдать последний долг архиерею. Совершили погребение и понесли тело в гробницу под приделом св. Афанасия и Кирилла. Но как только поставили архипастыря в последнем приюте, в церковь вошла толпа козаков, побрякивая саблями, и закричала:

– Попы, идите в наш круг! Все идите сейчас! Приходские священники повиновались. Там подьячий держал написанную бумагу. Стоя в круге, Васька сказал козацкому подьячему:

– Читай. Подьячий читал:

«Лета такого-то мы, атаманы, и все козаки донские, астраханские, терекские и гребенские, и пушкари, и затинщики, и астраханские посадские люди, и гостиные торговые люди, написали меж собою приговор, что жить нам здесь в Астрахани в любви и совете, и никого в Астрахани не побивать, и стоять друг за друга единодушно, и идти вверх, и побивать, и выводить изменников-бояр…»