«Гроза». Драма в пяти действиях А. Н. Островского

Наряду с старухой Кабановой, женщиной пожилой, черствой и страшной формалисткой, стоит другой самодур, именитое лицо городка, богатый купец Дикой, дядя Бориса. Лицо, схваченное необыкновенно художественно. Он вечно дурит и сердится, но не потому, чтоб был зол от природы. Напротив, он мокрая курица. Трепещут перед ним одни домашние, да и то не все. Кудряш, один из его приказчиков, умеет с ним разговаривать; тот слово, а этот десять. Дикой его побаивается. Когда в первой сцене своего появления Борис ответил ему довольно резко, он только плюнул, да и ушел. Он сердится потому, что скверный обычай завелся: всем рабочим его нужны деньги и все к нему за ними лезут. О жалованье ему и не заикайся: «У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, – говорит Кудряш, – изругает на чем свет стоит. Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? нешто ты мою душу можешь знать! А, может, я приду в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Только в такое расположение он еще никогда не приходил. Сердится он тоже не потому, чтоб мог беспрестанно сердиться, чтоб желчь у него то и дело разливалась или печёнка была испорчена. Нет, а так, для острастки, чтоб под сердитую руку денег не просили. Ему даже нелегко рассердиться; заберет он себе в голову подозрения, что нынче у него будут просить денег, вот он и придирается к домашним, раскипятит себе кровь и пошел на целый день: такую задаст острастку, что все от него по углам прячутся и денег, может быть, и не попросят. Он любит выпить, а уж если русский человек пьет, то он не злой человек.

Другое дело старуха Кабанова. Эта точна женщина с характером. Те же верования, которые в поэтической душе Катерины пробуждают такие светлые образы, совершенно засушили от природы уже суховатое сердце старухи. Жизнь не имеет для нее ничего живого: для нее это ряд каких-то странных и нелепых формул, перед которыми она благоговеет и настоятельно хочет, чтоб другие благоговели перед ними. Иначе, по ее мнению, свет вверх дном станет. Самый незначительный акт в жизни понятен для нее и позволителен в таком только случае, если принимает вид известной обрядности. Проститься, например, жене с мужем нельзя как-нибудь просто, как все прощаются. Сохрани Бог; у нее про этот случай есть разные церемонии, в которых чувству не дается никакого места. Жене, проводив мужа, просто поплакать и погрустить у себя в горнице нельзя: чтоб соблюсти приличие, необходимо повыть, так чтоб все слышали, да похвалили. «Уж больно я люблю, милая девушка, слушать, коли кто хорошо воет-то!», – говорит странница Феклуша (вот еще главное лицо в этой драме).

А между тем старуху Кабанову тоже нельзя назвать злою женщиной. Она очень любит сына, но ревнует его к снохе. Точит она всех в доме: вот уж у нее привычка такая точить, а главное, она убеждена, что этим дом держится и что чуть она перестанет блюсти порядок, весь дом распадётся. На сына с снохой она смотрит как на детей, которых нельзя выпустить из-под опеки. Никакого порядку тогда не будет, спутаются они совсем «на покор, да на смех добрым людям». В одном из своих монологов (явление VI, действие II) она очень метко и резко сама себя рисует:

«А ведь тоже глупые на свою волю хотят: а выйдут на волю-то, так и путаются на покор да смех добрым людям. Конечно, кто и пожалеет, а больше все смеются. Да не смеяться-то нельзя; гостей позовут, посадить не умеют, да еще, гляди, позабудут кого из родных. Смех да и только! То-то вот старина и выводится».

Так вот о чем хлопочет она, вот за что она ест сына со снохою. К последней, правда, она чувствует более чем недоброжелательство, но это потому, что, по ее мнению, сын любит больше жену, чем ее, мать. Это ревность весьма частая в свекровях. Чистая по своему мнению, в своей жизни, которую она сузила до непременного соблюдения разных условий и церемоний своего быта, она неумолима к слабостям других, а тем более к слабостям снохи своей; Дикого она только презирает и усовещевает. Катерину же ненавидит, но, опять-таки, не от злости, а от ревности. Она не изъявляет ни малейшей жалости при виде бедной утопленницы, а вместе с тем боится за сына и не отпускает его ни на шаг от себя. Кулигин в одном месте называет ее ханжею. Он, очевидно, ошибается. Она даже и не ханжа, потому что искренна; по крайней мере, из пьесы не видно, чтоб она хитрила или лицемерила относительно своих верований и привычек.

В контраст к этим двум женщинам чрезвычайно смело и рельефно поставлено в драме третье женское лицо – Варвара, дочь старухи Кабановой. Это удалая русская девушка, подчас откровенная, подчас лукавая, всегда веселая, всегда готовая погулять да повеселиться. И любит-то она, может быть, самого удалого парня в городке, Кудряша, приказчика Дикого. Эта удалая парочка только подсмеивается над притеснениями и притеснителями. Варвара соблазняет Катерину, устроивает ей ночные свидания и ведет всю интригу, но не она виновница катастрофы. Рано или поздно, а Катерина и без нее сделала бы то же самое. Варвара в пьесе нужна для того только, чтоб судьба Катерины совершилась драматическим образом (принимая это слово не в смысле трагедии, а в смысле сцены и занимательности). И в этом отношении это лицо необходимое в пьесе. Вообще в драме г. Островского все лица, даже самые второстепенные, нужны, потому что все они занимательны, своеобразны и характерны в высшей степени. Драматическая обработка их – верх совершенства. Выкиньте одно из них, самое незначительное, например, хоть Феклушу, и вам покажется, что вы вырезали кусок из самой живой части драмы, и что драма без этого лица не представляет более стройного целого. Так умел автор узаконить все эти образы.

Мало этого, все лица новой драмы его нисколько не похожи, даже не напоминают нисколько прежде выведенные им лица. Это совершенно новые характеры и типы. Это качество нигде не повторяться, выводить с каждой новой пьесой все новые и новые образы, принадлежит, если не ошибаемся, между современными нашими писателями, только одному г. Островскому. Если рассматривать его сочинения только со стороны типов и характеров (а это следовало бы сделать давно, уже критике западников, тем более, что она не сочувствовала ни его направлению, ни его идеям, и потому должна была разбирать его хоть с этой стороны. Как же это она проглядела то, за что Гоголя признала великим писателем), итак, если рассматривать его сочинения только со стороны типов и характеров, то критика должна будет сознаться, что она имеет дело не с гостинодворским Коцебу, не с писателем, которому можно не отказывать в таланте или отзываться о нем небрежно, а с замечательнейшим нашим современным поэтом, обладающим большою творческою силою, которою в настоящее время могут похвастаться очень немногие европейские писатели.

Сочинения г. Островского изданы. Они перед вами. Читайте и увидите.

«Гроза» есть, без сомнения, одно из лучших его произведений. В ней поэт взял несколько новых сторон из русской жизни, до него никак еще не початых. В этой драме он, по нашему мнению, шире прежнего взглянул на изображаемую им жизнь и дал нам из нее полные поэтические образы. Если и есть недостатки в его пьесе, то они совершенно выкупаются первоклассными красотами. В «Грозе» слышны новые мотивы, прелесть которых удваивается именно потому, что они новы. Галерея русских женщин Островского украсилась новыми характерами, и его Катерина, старуха Кабанова, Варвара, даже Феклуша займут в ней видное место. В этой пьесе мы заметили еще новую черту в таланте ее автора, хотя творческие приемы у него остались те же, что и прежде. Это попытка на анализ. По одному произведению трудно судить, хорошо это или худо. Мы сомневаемся только, чтоб анализ мог ужиться с драматической формой, которая по своей сущности уже чуждается его. Оттого-то мы и не упомянули до сих пор об этой новой особенности в драме г. Островского. Может быть, мы и ошибаемся, приняв случайное явление за намерение.

Сноски

1

Выражение «гостинодворский Коцебу» появилось в эпиграмме Н. Ф. Щербины (1821–1869) «Четверостишие, сказанное близорукой завистью» (1853):

Со взором пьяным, взглядом узким,Приобретенным в погребу,Себя зовет Шекспиром русскимГостинодворский Коцебу.

А. Ф. Коцебу (1761–1819) – немецкий драматург, автор верноподданнических пьес. «Обличителем русских самодуров» провозгласил Островского Добролюбов.

2

Имеется в виду статья Н. Ф. Павлова и, вероятно, отзывы Панаева и Дудышкина (см. наст. издание).

3

Речь идет о журнале «Русская беседа», издававшемся в Москве в 1856–1860 гг., который, действительно, был органом славянофилов.

4

В критическом духе об указанных пьесах Островского писали в «Современнике» Н. Г. Чернышевский и анонимный рецензент «Отечественных записок» (вероятно, Дудышкин).

5

«Москвитянин» – журнал славянофильского направления, издававшийся в 1841–1856 гг. В нем восторженно писали об Островском А. Григорьев, Е. Эдельсон и др. С 1850 г. сам Островский входил в так называемую «молодую редакцию» «Москвитянина».

6

Речь идет о статье А. Григорьева «Русская литература в 1851 году» (Москвитянин. 1852. № 4), в которой критик, по поводу напечатанной в том же номере журнала комедии «Бедная невеста», писал о «новом слове», «новых надеждах для искусства». И впоследствии Григорьев не раз давал сходные оценки творчества Островского.

7

Перечислены персонажи комедии «Доходное место» (1856).

8

Авдотья Максимовна (Дуня) – героиня комедии «Не в свои сани не садись» (1852); Груша – героиня драмы «Не так живи, как хочется» (1854).

9

Русаков – персонаж комедии «Не в свои сани не садись».

10

Речь идет о героине пушкинского «Евгения Онегина».

11

Авдотья Максимовна (Дуня) – героиня комедии «Не в свои сани не садись» (1852).

12

Панглос – герой философской повести Вольтера «Кандид» (1759), проповедник теории бездумного, не опирающегося на факты оптимизма.

13

В прологе к первой части «Дон Кихота» Сервантес утверждал, что его книга «есть сплошное обличение рыцарских романов» и ее цель – «свергнуть власть рыцарских романов и свести на нет широкое распространение, какое получили они в высшем обществе и среди простонародья».

14

Эпитимья – церковное покаяние: поклоны, пост, молитва.

15

Речь может идти об А. Дюма-отце (1802–1870) или А. Дюма-сыне (1824–1895), драматургией занимались и тот, и другой.

16

В петербургской постановке «Грозы» (см. прим. 5 к статье Гиероглифова) Ф. А. Снеткова (1838–1929) играла Катерину.