Элегия тени

Фернандо Пессоа

Элегия тени

© Г. Зельдович, перевод, 2015

© Издательство «Водолей», оформление, 2015

Абсурдный час

Вся твоя немота – паруса в атлантической пене,И улыбка твоя – это море, которое немо,А немая улыбка – те лестницы долгой ступени,На которых твержу, что стою у подножья Эдема.Мое сердце – осколки когда-то разбитой амфоры,И молчанье твое соберет черепки воедино;И твой образ во мне – моего же штукарства узоры,И твой образ – как труп, что на берег метнула пучина…Распахни же врата – и пускай, дряхлецам на разживу,Улетучится чад, разлетятся салонные вздохи…А душа моя – грот, что отверзнут навстречу приливу,И в мой сон о тебе – вереницей бредут скоморохи.Это плачет не дождь… Это сам я содеялся Часом…Тем, что носит обломки в своей дребезгливой котомке…И в мечтанье моем чья-то вдовушка бегает плясом…И на небе моем – вековечно чернеют потемки…Тяжелы небеса, будто путь, не сулящий возврата.Только мелкая морось найдется у этого Часа…Я в себя погружен, и душа моя этим разъята,И улыбка твоя – никакая ему не украса.Те часы, что живу, непроглядной изложены яшмой,И тоска моя – мрамор в немыслимом прежде разрубе.И ни горек, ни весел унылый веселый кураж мой,И ни злы, ни добры доброты моей темные глуби.Мои ликторы робки и к службе имперской не рьяны,Водрузил я знамена не там, где священные грады,Фолианты лежат между тюков моей баррикады,На поржавленных рельсах плетутся глухие бурьяны.О, как стар этот Час! Перегнившие шепчутся линиПро ушедший фрегат, про сверканье полуденной дали,Про иные часы, коих нынешний Час благочинней,Про иные часы, что тревогой мечту напитали.Здесь руины дворца. Здесь чернеет застойною жижейОмертвелый фонтан… И почти что несносно для глазаЭто зрелище-осень, с его наготою бесстыжей…Все вокруг манускрипт, где оборвана лучшая фраза.Пара проблесков дряблых мелькает на немощных жабрах,Отравляет озера записок изорванных ворох…И душа моя – свет, что давно перетлел в канделябрах,И мои устремленья – коряжины в хворых озерах…Отчего я так болен? В луною наполненном паркеХороводятся нимфы, уставшие от пустодневий…И молчанье твое – колыбельная тонущей барке,И Лжефебова лира мне слышится в этом напеве…Где на солнце сияли глазастые перья павлиньи,Даже тропки смутны. Лишь порою на темном песке ихПомерещится след, словно бонна прошла в кринолине,Да почудится шаг в никуда не ведущих аллеях.Все на свете закаты в душе моей золотом стыли…Все на свете луга моим стопам бывали простерты…И во взгляде твоем – все тобой предвещенные штили…И во мне оттого – кораблям недостижные порты…Дружно падали весла… Но шепчет зеленая нива,Что я морем не стал, что ненужные выкопал клады.Я властительный царь, только в царстве глухого надрыва…И я теплюсь внутри – лишь теплом отгоревшей лампады.Столько жара в тебе – у принцесс опаляется локон…А твоя немота – воздымается горной вершиной…Лишь единый подсолнух глядится из замковых окон,И печально помыслить, что он далеко не единый…Перезвон колокольный к иному уносится Долу…Мы и здесь, и не здесь, будто львы, урожденные в клетке…Мы остались детьми, только жгут нашу старую школу…Сгинул Север и Юг – и нам не за что ставить отметки…Я гляжу на тебя, от горячки очнуться не смея…Ты моя слепота. Ты для ока пустая морока.В созерцанье моем перевились пунцовые змеи…И твой образ во мне – что глоток цепенящего сока…Мне тебя презирать? Посчитать ли презренье игрою?Словно веер в жару, мне твой голос молчащий отраден —Только веер закрытый – а если прельщусь и открою,Расколю этот Час, где во чреве полно червоядин.Перевяло цветов – сколько было и больше, чем было…И хребтов перегиб – не согбен, а согбенья согбенней…Я собор немоты созидал из любовного пыла,Там любая ступень – только первая между ступеней…Виснет в воздухе смех… И крадется вблизи соглядатай…Девы саваны ткут, чтобы вдовые ткачки уснули…О, твоя немота – немота оживающих статуй,Аромат хризантемы, предузнанный в знойном июле.Надо все поменять – чтоб мосты разобрались на бревна,Испрошились холмы и землею засыпались реки;Надо выровнять все, что на этом пейзаже неровно,Надо просто завыть – будто злая пила в лесосеке.А сказать напрямик, нам несбыточных надо пейзажей…Каждый день все одно… Осмелей и завесу раздерни…Я внимаю тебе – моя внимчивость лепится сажейНа твою немоту, что сюда низлетает из горней.Так же сладостен вечер, как сладостно жить не сиротке…Вся небесная ширь вполовину улыбки светлится…Я мечты о тебе тереблю, как монахиня четки…Я тебя узнаю – и ты чахнешь, как роза в петлице.Нам обняться с тобой, нам бы сделаться фрескою дальней!Двоекрасочным стягом взноситься все выше и выше!Безголовая статуя, полная праха крещальня.И знамена поверженных с надписью – «Сим победиши!»Что-то мучит меня – даже рядом с твоей благостыней…Отчего-то во мне – только одурь и ужас беспутий…Я себя не пойму… Я с душою своею в размине…Я заочно любим – по ту сторону собственной сути…

Из цикла «Крестный путь»

1. «Я забываю промысел бродяжий…»

Я забываю промысел бродяжий,И к речке мгла осенняя примята,И сердцу стала гостией утрата…И в нем – дороги, не узнать, куда же…Со мной стряслись могильные пейзажи…Лицо твое, как небо, серовато;Последние свечения закатаЕще о чем-то шепчутся на кряже…И мне на плечи, к истине слепоеИ судорогу расщемив гадливо,Мое былое, полное прибоя,Взвалилось под морозным небосводом.Шагает осень похоронным ходомВдоль по дороге моего надрыва.

4. «Позволь, арфистка, целовать позволь…»

Позволь, арфистка, целовать позволь —Но не ладонь, а взмах твоей ладони:Чтоб этот Жест во глубине бессонийСтал только Жестом, обернулся стольБесплотным и уже избывшим боль,Сколь стали на старинном медальонеКоленопреклоненные в короне,Которых вящий покорил король.Ты сделалась прибытком и разором,Луною, что крадется по озерам,Когда вокруг чернеется камыш…Ты отзвук в сталактитовой пещере;И если обретением даришь,То только обретением потери.

5. «Своих часов бессонный шелкопряд…»

Своих часов бессонный шелкопряд,Ты ускользаешь наподобье тени,Отсрочивая для своих моленийУже давно предвещанный обряд.И эти губы в океанской пенеУкором нерасслышанным корят;И чем длиннее череда утрат,Тем вечер и крылатей, и забвенней.Все перволунья хочется исплавать —И только жижа булькает в углу;Стоячая засасывает заводь…Я буду царь, но буду не теперь я…И я машу в саргасовую мглуЗа океаном моего безверья.

6. «Сюда я прихожу издалека…»

Сюда я прихожу издалека,И я дышу туманом и раздором,Неся свой образ пасмурный, в которомЕсть образ неземного двойника.Я был когда-то, в прошлые века,Не Боабдилем, но прощальным взором[1],Скользящим по гранадским косогорам,Где залегла навечная тоска.Я павшая гранадская держава,Сиротствую у мира на виду…Дорога есть, а цели не найду.Я сам своя смертельная отрава,Вчерашняя ненадобная слава,Подсолнечник в бессолнечном саду.

13. «Посланник неизвестного владыки…»

Посланник неизвестного владыки,Я сам не знаю, что я говорю.Мои слова, угодные царю,Мне кажутся бессмысленны и дики.Распался я на образ двоеликий,Две части меж собой не замирю:То робко приближаюсь к алтарю,То изрыгаю варварские зыки.А есть ли Царь, не ведаю поныне.Забыть о нем – назначено уроком…Дано мне целью – странствовать в пустыне.Но прежде, чем создалось естество,В безмерье и в довременье далеком,Я был вблизи от Бога моего…

14. «Как если б вдруг фонтаны замолчали…»

Как если б вдруг фонтаны замолчали(Напрасен взор, утопленный во взоре), —Так, сновиденью моему не вторя,Тот голос, что родился из печали,Теперь умолк… Уже не в карнавале,Без музыки, без крыльев средь лазори,Таинственность, молчащая, как море,Приходит в обезветренные дали…Пейзаж вдали – он только лишь на то нам,Чтоб стало тихо, если мы нисходимВ таинственность, при часе благосклонном…И где-то есть безмолвная природа,И где-то мир с движеньем и бесплодьем…И где-то Бог – Замковым Камнем свода…

«Прекрасен день, который сам…»

Прекрасен день, который самСебе же мерой,Глаза подъемля к небесамС наивной верой.Но будет неба синеваНе благостыней,Пока в глубины естестваНе примешь сини —И цвет, которым зеленыХолмов уборы,До самой сердца глубиныНе вникнет в поры.О ты, несведущий двойник,Уйди, не мешкай! —Но не отступит ни на миг,Глядит с насмешкой,Что и земля и небесаВсего родимейТому, кто душу отдал заСлиянье с ними.

«Болезненный звон колокольный…»

Болезненный звон колокольный,Ты через деревню летишьИ каждым накатом сгущаешьДуши предвечернюю тишь.И словно бы взятый у жизни,Столь горестен твой разговор,Что в первом тягучем удареУже раздается повтор.И сколько ни рей надо мною,Когда прохожу стороной,Ты грезой моей остаешься —И, значит, всегда не со мной.И если дрожащим ударамЗавторит вечерняя даль,Куда-то отпрянет – былое,Зачем-то нагрянет – печаль.

«Очертившись четко…»

Очертившись четкоГде-то, в лунном свете,Парусная лодкаРодственна примете.И хоть нет разгадки,Но дышу иначе.Сон, доныне краткий,Делается кратче.Что – непостижимо?Что – еще жесточе?Парус мчится мимоВ недвижимой ночи.

«Ветер чуть качает…»

Ветер чуть качаетСтебли камыша.Дрожью отвечаетИ моя душа.Сердце сиротливоПлачет не о том,Что слышны порывыВетра над прудом.Это – легче вздоха,Чище ветерка:Если сердцу плохо —Где моя тоска?Если ветер тронетБлики на воде,Знаю: сердце стонет,Но не знаю – где.

«Ярится ветер в чаще…»

Ярится ветер в чаще,У чащи взаперти;Для мысли настоящейИсхода не найти.Есть в разуме тоскливомТакая глушь и дичь,Где мечется с надрывомЖелание – постичь.Как ветер бьется в ветки,Из чащи рвется вон —В такой незримой клеткеИ сам я заточен.

«Под сенью горы Абиегно…»

Под сенью горы АбиегноЗамедлю, дорогу прерву.Я видел – пленительный замокС вершины глядит в синеву.Но медлю и сплю наявуПод сенью горы Абиегно.Любимое и прожитоеКуда-то назад подались,И сколько их было, не помню,Увидя волшебную высь.Под сенью горы АбиегноЯ медлю, от них отрекшись.Быть может, моим отреченьемКогда-нибудь стану сильней,Дорогу, ведущую в Замок,Найду между серых камней.Под сенью горы АбиегноЯ медлю, сроднившийся с ней.Покой убегает при мысли,Что Замок вдали вознесен,Дорога же – та, по которойНикто не ступал испокон.Под сенью горы АбиегноТуда устремляется сон.Ведь разум дороги не знает —И, значит, вверяется сну.Дерзанья мои забываю,Когда на вершину взгляну.Под сенью горы Абиегно —До века ли буду в плену?

«Туча легкая над рощей…»

Туча легкая над рощей…Прилети и пролети…Я тоскую много проще:Не в душе, а во плоти.Та возвышенная смута,Что пришла в забытом сне,Ныне отдана кому-то,Безразличному ко мне.Если ж заросли в сыруюПогружаются во тьму,Я пугаюсь и горююПо сиротству моему.

«Чего бы сердце ни хотело…»

Чего бы сердце ни хотело —Ничто исполнить не могу.Всегда желая без предела,Всегда замру на полшагу.Итог беспомощных стараний —О сколь заранее постыл!Душа – сверканье в океане,А я – саргассовый настил, —Но там сквозится из разводийВода неведомых морей,Не существующих в природе —И явных сердцу тем скорей.

«Где-то там, где блещут воды…»

Где-то там, где блещут воды,Где течет речная гладь,Где природа без природы,Несмутимо провожатьБуду дни свои и годы.Что же делает река,Если просто – просто длится?Наплывут издалекаЧьи-то медленные лица,Словно прошлые века.И скользя по речке взглядом,Сохраню свою печальИ дышу своим разладом —Ибо влага мчится вдаль,Все равно оставшись рядом.Я и движусь, и стою,Если вглядываюсь в реку,В эту чистую струю —Ибо отдал ей довекуВсю разорванность мою.

«У таинственной двери…»

У таинственной двериМоего бытияБродят птицы и звери —И взираются, веря,Будто я – это я.Полны сонных бездоний,Ни к чему не спеша;Только я посторонний,И всех бед неотклоннейКатастрофа – душа.Рассевается дрема —И я счастлив почти;А смотреть из проемаХуже всякого сломаИ страстного пути.

«Глухая ночь, простри ко мне персты…»

Глухая ночь, простри ко мне персты,Усынови… Я был во время оно… —Я есмь король, отрекшийся от тронаМоей тревоги и моей мечты.Мой меч, тяжелый свыше моготы,Которым овладел я беззаконно,И непосильный скипетр и корона —В чужую длань да будут приняты.Теперь и бесполезную кольчугу,И шпоры, что звенели от испугу,Я бросил пред палатой короля.С душой и телом я покончил счеты —И возвращаюсь в древние темноты,Как вечером усталая земля.

Рождество

Родится бог. Былые гибнут боги.Но правда не пришла и не ушла.Сменился Миф, и вечность на порогеНе меньше прежней вечности светла.Бессильный ум возделывает поле,Мятутся мифы в мертвенной ночи.Господь есть Слово, и ни граном боле.Не знай, не верь: утеряны ключи.

Нововерец

Не смыкай покорно вежды —Ибо нет на свете снов.Ты лишь тень твоей одежды,Ты всегда пребудешь нов.То ли смерть укрыта в ночи —То ли гибнет самый мрак!Кто дошел до средоточий,Не сбавляй трусливо шаг.Встретишь ангельские лики —Отберут уютный плащ,И пойдешь бедней калики,И невидим, и незрящ.А у дальних раздорожийБлагодетель-серафимОбдерет что было кожи,Чтобы стал – собой самим.А потом в глубоком гротеТы увидишь Божий храм —И разденешься от плоти,Уподобившись богам.Ныне тень твоей одеждыНе тебе закроет свет,И не ты смыкаешь вежды —Ибо смерти больше нет.

Эрот и Психея

…Итак, видишь ты, Брат мой, что истины, которые даны были вам на ступени Новообращенного, и истины, данные на ступени младшего Адепта, суть, хоть они и противоположны, одна и та же истина.

Из Ритуала Ступени Магистра Дворав Ордене Португальских ТамплиеровВ песне древнего распеваПовествуется рассказ,Как спала Принцесса-Дева,В утоленье злого гневаРазомкнуть не могши глаз.Есть в легенде Принц, который,Зло и благо одолев,Отправлялся в путь нескорый,Через реки, через горы,На котором будят дев.Словно смерти верный сколок,От надежды отобща,Сон Принцессы долог, долог —И оплел ее начелокИз зеленого плюща.Принц спешит из-под навесаОчарованных теней,И о Юноше средь лесаНе проведает Принцесса,Он не ведает о ней.Но Судьбу исполнит каждый:Деве писано уснуть,Рыцарю – томиться жаждой,Без которой бы однаждыНе вершился этот путь.Видя морока заслоны,Принц шагает напрямик;Заблужденьем вдохновленный,Перешел через препоныИ дворца ее достиг;И когда пора настала,То, дивуясь чудесам,Он отдернет покрывалоИ поймет, что сызначалаСпящей Девой был он сам.

Усыпальница Кристиана Розенкрейца [2]

Еще не видев тело нашего мудрого Отца, мы отошли в сторону от алтаря и там смогли поднять тяжелую плиту желтого металла, за ней же покоилось лучезарное тело, целое и не тронутое тлением… в руке была маленькая пергаментная книга, писанная золотом и озаглавленная «Т.», которая, после Библии, составляет главное наше сокровище и не предается в руки непосвященных.

Fama Fraternitatis Roseae Crucis

I. «Когда от жизни пробудит природа…»

Когда от жизни пробудит природа,Себя поймем и вызнаем секретПаденья в Тело, этого уходаИз духа в Ночь, из просветленья в бред, —О сне земли, о свете небосводаПрозрим ли Правду после стольких лет?Увы! душе без проку и свобода,И даже в Боге этой Правды нет.И даже Бог явился Божьим сыном:Святой Адам, он тоже грехопал.Творитель наш и потому сродни нам,Он создан был, а Правда отлетела.Безмолвен Дух, как мировой Провал.И чужд ей мир, который – Божье Тело.

II. «Однако прежде прозвучало Слово…»

Однако прежде прозвучало Слово,Утраченное в тот же самый миг,Когда из Тьмы Предвечный Луч возник,Угаснувший средь хаоса ночного.Но сознавая свой превратный лик,Сама из Тьмы, Душа в себе готоваУзнать сиянье радостного зова,Распятых Роз таинственный язык.Хранители небесного порога,Отправимся искать за гранью БогаСекрет Магистра: сбросив забытье,К самим себе очнувшиеся в Слове,Очищены в неостудимой крови, —Отсюда к Богу, льющему ее.

III. «Однако здесь, бредя осиротело…»

Однако здесь, бредя осиротело,Себя сновидим, явь не обретем,И если сердце Правду разглядело,То Правда обращается в фантом.Пустые тени, алчущие тела,Его найдя, узнаем ли о том,Пустоты стискивая то и делоВ объятье нашем призрачно-пустом?Ужель Душа не отомкнет засовы,Не станет знать, что дверь не заперта,А только – выйти и пойти на зовы?Немому и усопшему для плоти,Но с Книгою в закрытом переплете,Отцу Магистру явлены врата.

«Неслышимый ветер по травам…»

Неслышимый ветер по травамПровел осторожной рукой…Кивок долгожданный и краткий…И в нем – подтвержденье догадки,Я сам забываю какой.…И шум в холодеющих травахПокуда еще не затих —Но словно меня обманулиИ кануло в ветреном гулеРешенье вопросов моих.…Уже в успокоенных травахЗастыла последняя дрожь.И сам не пойму, отчего жеЯ сердце вверял этой дрожи,Которой ничем не вернешь.Но нет: задремавшие травыНе те, что минуту назад,И ветра былые порывыВ разбуженной памяти живы,Как тысячи живы утрат.

«И снова дождь туманит стекла…»

И снова дождь туманит стеклаНа этой улице пустой…Сама душа моя размоклаИ вся пропитана водой.Мне в сердце хлещут воды ливней,Но я печали не кляну:Еще грустнее и противней,Когда себя же обману, —Поскольку я и сам гадаю,Когда я хмур, когда я рад…И, тихо сердце покидая(Строку Верлена подтверждая),Мне капли что-то говорят.

«На улице – бессвязный гул…»

На улице – бессвязный гул,А я – ненадобный прохожий.И всяк предмет в себя вольнул,И всякий звук оделся кожей.Я существую, словно пляж,Куда на миг взбегает море.А истина одна и та ж:Что будет смерть, и будет вскоре.И будет гул, когда умру.Не клянчит самой малой крохиМой ум, затерянный в миру,Что твой цветок в чертополохе.

«Этот нищий старый…

Этот нищий старыйПод моим окномСо своей гитаройПлачут об одном —Что обоим выпалИм удел такойМыкаться по мируСо своей тоской.Я и сам бездомный,Я и сам незрячий.Только сцена шире —И бесплатно плачу.

«Внезапно, среди наслажденья…»

Внезапно, среди наслажденья,Когда закружит бытие,Я чувствую, как отчужденьеСвоею невидимой теньюОкутает сердце мое.И думаю: в этой ли дремеОчнусь от моей маеты?И вижу в оконном проемеКосого пейзажа бездомье —И ласковый образ мечты.

«Клубятся тучи в вышине…»

Клубятся тучи в вышинеИ небо облегли;Последний синий лоскутокПечалится вдали.И точно так же разуму,В безверье и глуши,Какой-то лучик подтвердитПрисутствие души —Кайма, которой сужденоВ небесной вышинеПродлиться по другую грань

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Боабдиль – последний мавританский калиф в Испании (1482–1492), бежал из Гранады, впоследствии убит в Африке.

2

Кристиан Розенкрейц – легендарный основатель секты розенкрейцеров. Завещал вскрыть свою могилу долго спустя после смерти.

Основу учения розенкрейцеров составляло некое тайное знание; в частности, им приписывали способность всеведения, изобретение особого, выражающего суть вещей языка. Один из символов доктрины – черные розы на фоне андреевского креста.