Время Путина

Из ГДР Михаил Горбачев направился в ФРГ, на встречу с Гельмутом Колем. Однако всего через десять дней после торжеств по случаю 40-летия ГДР в Берлине и по всей территории республики начали происходить события, которые очень скоро приняли стихийный и неуправляемый характер. 17 октября в Берлине состоялось заседание Политбюро ЦК СЕПГ, на котором было решено освободить от всех постов в партии и государстве Эриха Хонеккера. Преемником его стал Эгон Кренц. Это было воспринято населением республики как уступка народу и как ослабление власти. Уже через день в Германии начались массовые манифестации, но без каких-либо беспорядков и даже без радикальных призывов. Над 75-тысячной демонстрацией в Лейпциге был поднят лозунг «Мы – народ». 27 октября 1989 года Государственный совет ГДР объявил об амнистии всех граждан, бежавших ранее на Запад или осужденных за попытку такого побега. Была прекращена передача в эфир наиболее одиозных телевизионных программ. 4 ноября в Восточном Берлине в грандиозной оппозиционной манифестации приняло участие более 700 тысяч человек. Германия пришла в движение, и напряжение росло. Владимир Путин и его коллеги наблюдали за всеми этими событиями со все возрастающей тревогой.

9 ноября 1989 года утром секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовский сообщил на пресс-конференции о том, что руководство страны приняло решение упростить порядок выезда граждан ГДР за рубеж. После этого заявления тысячи граждан республики устремились к пропускным пунктам вдоль Берлинской стены. На одном из пропускных пунктов командир пограничной заставы, не выдержав психологического напряжения и без приказа сверху, распорядился поднять шлагбаум. Толпа ринулась на улицы Западного Берлина. По всему миру шли телеграммы-молнии: «Граждане ГДР тысячами бегут в Западный Берлин», «Толпы штурмуют новые контрольно-пропускные пункты», «По стене беспрепятственно гуляют юноши и девушки», «Поезда с желающими покинуть ГДР отправляются из Праги и Варшавы». Тысячи корреспондентов из западных стран ринулись в Берлин, чтобы заснять и описать в своих репортажах эти события.

Под прицелом телекамер и в свете фотовспышек молодые немцы из Восточного и Западного Берлина, объединившись в группы и получив разного рода инструменты, главным образом ломы и молотки, начали откалывать от Берлинской стены куски и целые плиты из бетона.

Полная растерянность царила в эти дни не только в высших структурах власти ГДР. Не знали, что делать, и Михаил Горбачев, и его окружение. У советского лидера на ноябрь и декабрь было намечено множество встреч и переговоров, в том числе и с президентом США Джорджем Бушем-старшим на Мальте. Но о чем говорить, если за спиной, в центре Европы, рушится союзное государство, да и вся система Варшавского договора трещит по швам. На территории ГДР располагалось не только несколько мощных разведывательных структур с пятью-шестью тысячами сотрудников разведки. Здесь находилась 300-тысячная армейская группировка со всеми видами оружия, включая атомное. Тем не менее Михаил Горбачев не изменил графика своих поездок и встреч. Он нашел возможным провести два дня в Канаде и в беседе с премьером Б. Малруни произнес весьма странную фразу: «Что касается германского вопроса, то это не актуальный вопрос сегодняшнего дня. Сегодня реальностью являются два немецких государства, входящие в ООН и в существующие военно-политические структуры». Еще через три дня, находясь в Италии, в беседе с премьером Джулио Андреотти М. Горбачев снова уклонился от обсуждения германских проблем: «Я прямо сказал: воссоединение ФРГ и ГДР – это не актуальный вопрос»[43]. Советские войска в Германии получили приказ – оставаться в казармах и не вмешиваться во внутринемецкие дела. Не имели ясных директив и органы внешней разведки. События, которые происходили вокруг них, не были предусмотрены ни в каких инструкциях.

В декабре 1989 года демонстрации и беспорядки стали происходить и в Дрездене. Было очевидно, что многие из этих событий дирижируются из Западного Берлина и из Бонна, однако немало разного рода эксцессов возникало стихийно. Вот как описывал позднее сам Владимир Путин сложившуюся ситуацию: «Вечер, когда возбужденные немцы подошли к нашему зданию в Дрездене, я помню очень хорошо. Это было в декабре 1989 года. Ближе к ночи. Перед этим толпа только-только разгромила окружное управление МГБ и забрала оттуда оружие, которое оказалось неизвестно в чьих руках. Ничего хорошего это не сулило. В толпе могли оказаться провокаторы или пьяные. В ту ночь именно я был старшим на нашем объекте, так как около девяти часов вечера начальник уехал за город и мы его не смогли найти. В Дрездене стоял штаб советской танковой армии. Я позвонил командующему и рассказал о событиях, которые развивались вокруг здания, добавив, что если мы что-нибудь не предпримем, то может случиться непоправимое. Тогда же я попросил прислать солдат для охраны, чтобы не доводить дело до прямых столкновений. И вдруг получил неожиданный ответ: “Этого сделать не можем, потому что нет команды из Москвы. Сейчас все выясню и позвоню”, – заключил командующий. Через некоторое время, так и не дождавшись от него ответа, я позвонил командующему еще раз: “Ну, как?”. И получаю совершенно ошеломляющий ответ: “Москву запросил, но Москва молчит”. А дело шло уже к ночи. “И что делать будем?” – спрашиваю. “Пока ничем помочь не могу”, – отвечает командующий. И здесь я со всей отчетливостью осознал, что мы брошены и никто не принимает решения.

Объект охраняла небольшая группа пограничников, которых я поднял по тревоге. Они, как и положено в таком случае, разобрали оружие, гранаты, боеприпасы, открыли окна и выставили в них стволы автоматов.

А я вышел к забору разговаривать с толпой. Если честно, то в тот момент это был для меня очень серьезный выбор. С одной стороны, можно было, забаррикадировавшись, заняв круговую оборону и, не вступая ни в какие переговоры, действовать по соответствующей инструкции. Да, определенно были бы жертвы со стороны нападавших, но формально, по закону, мы были бы абсолютно правы, так как следовали строго тем официальным установкам, которые предполагались на случай штурма здания. Но дело в том, что переговоры с агрессивной толпой не были прописаны ни в одной нашей инструкции. И подобная инициатива, если бы дело приняло печальный оборот, была бы жестоко наказана вышестоящим начальством. Под суд, наверное, не отдали бы, но со службы определенно выгнали бы с позором и без всякой пенсии. В принципе со мной могли бы расправиться как угодно. Поэтому, выходя к людям на улице, я прекрасно понимал, что рискую не только карьерой, но и будущим своей семьи. Но я посчитал, что сохранить жизни тех, чьи дела лежали у меня на столе, и других, кто определенно собирался штурмовать здание, – это дороже любой карьеры. В тот момент я твердо для себя решил, что карьерой надо пожертвовать. Никакая карьера не стоит даже одной человеческой жизни»[44].

Коллеги уговаривали В. Путина не выходить к толпе. Его могли и убить, и взять в заложники. «Что нам в таком случае делать? Как тебя из толпы вытаскивать?» Но Путин вышел, решив говорить с людьми, глядя им прямо в глаза.

«Когда я подошел к толпе, – свидетельствовал В. Путин, – меня начали спрашивать, кто я и что это за здание.

– Советский военный объект, – ответил я.

– Почему у вас машины с немецкими номерами?

– По соответствующему договору.

– А вы кто такой?

– Переводчик.

– Переводчики так хорошо по-немецки не говорят.

– Я еще раз вам повторяю, что у нас соответствующий межгосударственный договор, и я вас прошу вести себя прилично, не переходить границ. У нас есть определенные правила поведения, и еще раз повторяю – это не имеет ничего общего ни с МГБ, ни с армией ГДР. Это советский военный объект, который является экстерриториальным.

А потом мы с вооруженным солдатом, которому я тихо отдал приказ демонстративно перезарядить автомат, повернулись и медленно пошли в здание. Но люди не расходились еще достаточно долго. Впрочем, попытку штурмовать здание они тоже оставили. И это было самым главным в тот момент»[45].

Несколько позже командующий танковой армией все же прислал две машины с десантниками, которые встали по периметру здания. Толпа исчезла. На следующее утро В. Путин и его подчиненные начали уничтожать имевшиеся в здании документы. Что-то еще ранее удалось отправить в Москву, но все другие бумаги надо было, согласно инструкции, уничтожить. «Мы все уничтожили, – говорил позже В. Путин, – все наши связи, контакты, все наши агентурные сети. Я лично сжег огромное количество материалов. Мы жгли столько, что печка лопнула. Жгли днем и ночью. Все наиболее ценное было вывезено в Москву. Но оперативного значения и интереса это уже не представляло – все контакты прерваны, работа с источниками информации прекращена по соображениям безопасности, материалы уничтожены или сданы в архив. Аминь!»[46].

Вскоре после этих событий Владимир Путин вернулся в СССР. Это было в самом конце января 1990 года или в первые дни февраля. Ему предложили работу в Москве или в Ленинграде – на выбор. Как сам В. В. Путин, так и его жена решили ехать в Ленинград. Владимир Путин продолжал оставаться кадровым работником КГБ, хотя заработную здесь ему выдавали не слишком регулярно.

Глава третья

В питерской мэрии. Путин и Собчак

Возвращение в Ленинград

Владимир Путин вернулся в Ленинград с чувством разочарования, раздражения или даже изумления. Сам он говорил об этом позднее весьма сдержанно. «Почему я позднее отказался от работы в Москве, в центральном аппарате? Мне же предлагали. Но я уже понимал, что будущего у этой системы нет. У страны нет будущего. А сидеть внутри системы и ждать ее распада… Это очень тяжело»[47]. С самыми близкими друзьями В. Путин был откровенен. Сергей Ролдугин вспоминал: «Помню, с какой болью и негодованием Володя говорил о том, как наши сдали всю разведку в Германии. Он говорил: “Так вообще нельзя делать! Как же можно? Понимаю, что я могу ошибиться, но как могут ошибиться те, о ком мы думаем как о высочайших профессионалах”. Он был очень разочарован»[48].

Владимир Путин не мог не видеть и того, что уход советских войск из Германии, а также свертывание всех советских структур в странах Восточной Европы сопровождались, с одной стороны, безразличием к судьбе многих тысяч простых офицеров, а с другой стороны – разграблением имущества и материальных ценностей армии, в котором принимали участие не только руководители разного рода складов и военторгов, но и командиры полков, дивизий и армий, а также отдельные руководители спецслужб. Это была отвратительная вакханалия, на которую московские власти старались не обращать внимания. Что мог думать и чувствовать, видя все это, честный и смелый офицер-разведчик, отдавший Службе уже 15 лет своей жизни?!

У каждого из нас есть много стимулов, которые определяют наше поведение в жизни, в обществе, а также выбор профессии. Художник, композитор, педагог, врач, банкир, инженер, офицер, следователь уголовного розыска – это не только люди разных профессий, но и разных стимулов. У отдельных людей такие стимулы гипертрофированы; эти люди жаждут власти, богатства, славы, удовольствий, а то и всего вместе. У людей, которые выбирают карьеру ученого, доминируют такие стимулы, как любознательность, стремление к открытию чего-то нового. Очень сильным стимулом может быть изобретательство. Свои стимулы есть у проповедника и у поэта, у садовода, у национального лидера. Я уже говорил в предыдущей главе, что у разведчика особые стимулы, он служит своей стране тайно, не рассчитывая ни на богатство, ни на славу, он никого не учит. Его стимулы – это особая форма патриотизма и чести, а также особая сила и форма доверия к этим людям со стороны государства. Олег Блоцкий, начиная главу о работе В. Путина в разведке, приводит слова Чарльза Росселя: «Положение работников разведывательной службы весьма скромное. Спокойное рукопожатие начальника или произнесенные тихим голосом слова “чистая работа” – вот максимум того, на что можно рассчитывать. Однако для людей, ищущих опасности, побуждаемых чувством патриотизма и готовых в случае необходимости пожертвовать своей жизнью, ничто не может сравниться с работой в этой области». Но и крах государства, которое когда-то потребовало себе на службу силу, энергию, ум, способности и саму жизнь разведчиков, также рождает сильные эмоции. «То, что мы делали, – говорил позднее В. Путин, – оказалось никому не нужным. Что толку было писать, вербовать, добывать информацию? В центре никто ничего не читал. Разве мы не предупреждали о том, что может произойти, не рекомендовали, как действовать? Никакой реакции. Кому же нравится работать на корзину, вхолостую? Тратить годы своей жизни. На что? Просто получать зарплату?.. Короче, когда в январе 1990 года мы вернулись из Германии, я еще оставался в органах, но потихоньку начал думать о запасном аэродроме. У меня было двое детей, и я не мог все бросить и пойти неизвестно куда. Чем заниматься?»[49].

Владимир Путин получил предложение занять должность помощника ректора Ленинградского университета по международным связям. Эта должность была тогда вакантной, но и в прошлом ее занимал, как правило, сотрудник КГБ. Это была, как тогда говорили, работа в «действующем резерве». В. Путин охотно принял предложение. Ректор ЛГУ Станислав Петрович Меркурьев, академик и лауреат Ленинской премии, специалист по вычислительной физике и математике, хорошо встретил своего нового помощника. Начиная работу, Владимир Путин думал уже не о службе в «органах». Он думал о защите диссертации, о преподавательской деятельности и о работе юриста. Его совсем не прельщала карьера бизнесмена. В. Путин выбрал для себя тему по международному частному праву, чтобы задействовать в этой работе знание немецкого языка и Германии, а также использовать некоторый багаж навыков и опыта разведчика. Его научным руководителем стал Валерий Абрамович Мусин, один из лучших тогда специалистов в области международного права.

В Ленинграде Владимир Путин с семьей стал жить у своих родителей, в трехкомнатной квартире на Среднеохтинском проспекте. Квартира располагалась в хорошем, но очень давно не ремонтировавшемся доме. Людмила Путина также устроилась на работу в ЛГУ – на кафедру иностранных языков. Она начала преподавать здесь немецкий язык, так как испанский и французский языки порядочно подзабыла. Кроме того, Людмила начала занятия на курсах вождения – у Путиных в это время уже была машина «Волга».

Ленинград находился тогда в крайне запущенном, даже бедственном состоянии, и это состояние распада ощущалось здесь сильнее, чем в Москве. Лично я побывал в городе на Неве с циклом лекций в 1989 году – по приглашению ЛГУ и Дома композиторов. У меня были встречи со студентами, с учеными, с литераторами Ленинграда. Город поразил меня общей запущенностью, крайней разноголосицей, сильной неприязнью к Москве и властям и полным отсутствием какого-либо воодушевления. Во главе Ленинградского обкома партии стоял тогда Борис Гидаспов, выдающийся ученый-химик, академик, прекрасный человек, но не имевший опыта партийной и политической работы. В партийной организации города преобладали консервативные настроения; здесь выступали за отделение от «ревизионистского» ЦК КПСС и за образование самостоятельной Российской коммунистической партии. В городе активно выступали самые разнообразные неформальные группы, течения, мелкие партии.

Среди избранных от Ленинграда народных депутатов СССР наиболее заметными оказались не Гидаспов, не Валентина Матвиенко и не соратник Тельмана Гдляна Николай Иванов, победа которого по всему Ленинградскому национально-территориальному избирательному округу № 19 РСФСР оказалась для всех неожиданной, ибо этот человек с сомнительной репутацией не был даже жителем Ленинграда. Больше других отличился в 1989 году Анатолий Александрович Собчак, пятидесятилетний профессор и заведующий кафедрой хозяйственного права, который только в 1988 году вступил в ряды КПСС, чтобы помогать перестройке. А. Собчак был избран народным депутатом СССР от избирательного округа № 47 в Ленинграде. Уже выступления на Первом съезде народных депутатов СССР закрепили за Собчаком репутацию искусного, компетентного и независимого оратора. После съезда А. Собчак вошел в МДГ – Межрегиональную (и оппозиционную!) депутатскую группу, возглавляемую Борисом Ельциным и Андреем Сахаровым. Однако и здесь на утомительных фракционных собраниях Собчак сохранял независимость и пытался укрепить связи не только с Ельциным, с депутатами из Прибалтики и из «московской группы», но и с Горбачевым, которого он всерьез рассчитывал привлечь на сторону «демократов» и оторвать от «консерваторов» из Политбюро.

При подведении неофициальных политических итогов 1989 года А. А. Собчак лидировал по числу выступлений на съезде и в Верховном Совете, а также по числу полученных в его адрес писем и телеграмм. Анатолий Александрович был удивлен этим потоком посланий с кратким адресом: «Москва. Кремль. Собчаку». По популярности он уступал в январе 1990 года только Борису Ельцину, но опережал его по числу зарубежных поездок и приглашений. Многие западные дипломаты не скрывали, что из российских политиков «второго круга», то есть не состоявших в Политбюро, они считают наилучшими партнерами и собеседниками Вадима Бакатина и Анатолия Собчака.

Последний лидировал среди новых политиков и по числу посвященных ему статей в советской прессе. Большую статью о Собчаке опубликовал осенью 1989 года журнал «Огонек», со статьи о нем журнал «Родина» начал серию политических портретов «Имя в политике». Газета «Комсомольская правда» утверждала, что именно Анатолий Собчак получил наибольшее количество письменных признаний в любви. Одна из статей в газете «Московские новости», опубликованная еще 3 сентября 1989 года, занимала целую полосу и имела заголовок «Адвокат народа».

Я познакомился с А. А. Собчаком в Комитете по законодательству, где мне поручили руководить одним из подкомитетов – по законодательству в области культуры. Собчак нравился мне своей независимостью и смелостью суждений. Он был умен и амбициозен, но не пытался создавать вокруг себя какие-то группировки, как это делал Гавриил Попов, старавшийся играть роль «главного идеолога» МДГ. В общении с чиновниками Верховного Совета Анатолий Собчак был не только самоуверенным, но порой даже высокомерным человеком, и в коридорах аппаратной власти его не любили. Многие считали Собчака эгоцентричным; в любом случае, он был человеком ярким, и никто не мог обвинить его в излишней скромности. Напротив, ему нравилось находиться в центре внимания.

Весной 1990 года, в те самые месяцы, когда Владимир Путин только начинал свою новую жизнь и новую работу в Ленинграде, по всей стране проводилась новая избирательная кампания. Избирались Верховные советы союзных республик, а также большая часть Советов других уровней. Эти выборы оказались крайне не удачными для КПСС. По их результатам национал-демократы оттеснили коммунистов в Прибалтике и в Закавказье, а также обрели большой вес на Украине и в Белоруссии. Успех сопутствовал демократическим группам и движениям в Нижнем Новгороде и в Свердловске. На Первом съезде народных депутатов РСФСР Председателем Верховного Совета РСФСР был избран Борис Ельцин, хотя и с преимуществом всего в три голоса. На выборах в Московский совет победил блок демократов, возглавляемый Гавриилом Поповым.

Но самый большой успех ждал демократов в Ленинграде, где они смогли получить около 70 процентов мандатов.

Анатолий Собчак в этих выборах не участвовал, он был занят делами в Москве и свое политическое будущее связывал тогда с судьбой всего Союза.

Председатель Ленсовета и его советник

Победив на выборах в Ленинградский совет и получив здесь 240 из 380 мандатов, ленинградский «Народный фронт» почти сразу же распался на несколько враждующих группировок. «Демократы» 1990 года были едины только в своей вражде к КПСС. Почти по всем вопросам они придерживались разных взглядов и планов, а также разной степени радикализма. Имели большое значение и личные амбиции, число «вождей» среди демократов оказалось очень большим, а о какой-либо партийной дисциплине здесь не хотели и слышать.

Но не были дисциплинированы и едины в 1990 году и депутаты Ленсовета, прошедшие по спискам КПСС. Среди ленинградских коммунистов имелись тогда свои либералы и ортодоксы, свои демократы и сталинисты, которые не желали «поступаться принципами». Огромный город с пятью миллионами жителей и с громадным промышленным потенциалом был лишен ясного управления. Не знали, что делать, и лидеры ленинградского «Народного фронта». Собиравшиеся день за днем в Мариинском дворце новые депутаты не могли не только выбрать председателя Ленсовета, но и решить вопросы регламента.

Главными фигурами среди ленинградских демократов были доктор геологических наук Марина Салье и журналист-экономист Петр Филиппов. Они хорошо ладили на городских митингах, но не могли договориться, оказавшись во дворце. А ведь все эти бессмысленные препирательства наблюдал, благодаря телевидению, и рядовой избиратель. Когда положение дел стало не только безвыходным, но и смешным, было решено обратиться к Анатолию Собчаку, которого ленинградские неформалы и демократы очень поддержали на выборах 1989 года. Собчак не без сомнений согласился помочь землякам. Он прошел в срочном порядке через выборы в одном из еще «свободных» округов. И, получив мандат депутата городского Совета, был избран 23 мая 1990 года председателем Ленсовета.

Председатель Ленсовета – это в Советском Союзе важный и заметный пост; за 52 года до Собчака его занимал Алексей Косыгин, а еще раньше – Григорий Зиновьев. Однако председатель Ленсовета был видным, но не единственным хозяином в городе. Кроме Ленсовета здесь был еще Ленгорисполком, во главе которого стоял инженер и военный переводчик Александр Щелканов, также избранный год назад при поддержке ленинградских демократов народным депутатом СССР. Большие полномочия и немалую власть продолжали сохранять и партийные структуры.

Командование Балтийского флота и Ленинградского военного округа подчинялось, как и местные органы КГБ и МВД, только Москве. Из Москвы осуществлялось и руководство оборонными предприятиями, которые преобладали в Ленинграде. Ленинград, как и Москва, был огромным и сложно устроенным мегаполисом, проблемы которого на 95 процентов можно и нужно было решать не политическими методами, но лишь усилиями специалистов, занятых непрерывной, напряженной профессиональной работой.

Ни Собчак в Ленинграде, ни Гавриил Попов в Москве не оказались готовы к управлению огромными городами. В Москве трудности были особенно велики, и университетский профессор Попов, не справившись с делами, вскоре ушел в добровольную отставку. Вряд ли можно сомневаться, что такая же судьба ждала и университетского профессора Собчака, который не сумел поладить ни с Ленсоветом, ни с Ленгорисполкомом, ни с горкомом партии, ни с лидерами ленинградских демократов. Собчака горячо поддержала ленинградская интеллигенция, ему верила большая часть населения города, но у него не было никакой «команды», и он не смог наладить отношения даже с людьми из собственного аппарата.

Собчак выдвинул несколько привлекательных идей по созданию в Ленинграде и области «особой экономической зоны», по превращению города в мировой финансовый центр и в центр международного туризма. Из полузакрытого и полупровинциального города Ленинград снова должен был стать Санкт-Петербургом и «окном в Европу». Однако этот мираж плохо грел мегаполис, в котором начала приходить в упадок промышленность, все хуже работал общественный транспорт и появились перебои в поставках самых необходимых продуктов питания.

Среди дел и встреч, которые позволили Собчаку если не переломить ситуацию в городе, то хотя бы удержать ее под контролем, была и встреча с Владимиром Путиным, 38-летним подполковником КГБ, недавно вернувшимся из Дрездена и занявшим должность помощника ректора Ленинградского университета по международным связям.

Существовали разные версии первой встречи Собчака и Путина. Еще в 1990 году в кругу питерских демократов высказывалось предположение, что к демократу Собчаку специально приставили человека «из органов». Однако сам Собчак решительно отвергал эту легенду. «Судите сами, – говорил он в одном из последних интервью, – как могли мне специально его приставить, если это я Путина нашел, пригласил, поскольку знал раньше. Я его прекрасно помнил как студента, он работал у нас на кафедре. Почему он стал моим помощником? Я совершенно случайно встретил его в 90-м году в коридоре университета, узнал, поздоровался, стал расспрашивать. Выяснилось, что он был в длительной командировке в Германии, а сейчас – помощник ректора по международным вопросам. Студентом он был очень хорошим, хотя у него есть такая черта – не выделяться. В этом смысле он человек, лишенный внешнего тщеславия, внешнего властолюбия. Но по характеру он лидер»[50].