Певчий ангел

Бессмертие. Кундера

С бессмертием играешь в прятки,кропя во времени свой путь,и все надеешься бесплатнов глаза горгоне заглянуть?Но платой – суд! Пытливый, тонкий,усерден и неумолим,что учинят, любя, потомкинад изваянием твоим.

К чему?

К чему тебе чужие слезы,терзанья грешников, святош,что почивают мирно в Бозе.И ты когда-нибудь умрешь,оставив горстку песнопенийтому, грядущему… Тому,кто сам – новоявле́нный гений —восславит виршами луну,проводит грустным оком стаю,любви трагический финали лет закат, и карнавал.Споет, как мир еще не знал,все то, что я теперь листаю.И задаю вопрос – к чему?..Молчи. Услышишь тишину.

Мой клен

Ревнивец милый, хлопотливый клён,полой еще шумящей летом робыукрой меня, на страже испокон,от сентябрей, случайных и недобрых.Вот-вот октябрь – пришлый мокровей —сорвет зеленый плащ, оставив немотебе чернеть ноябрьской готикой ветвейна ясном и сыром картоне неба.Но ты не ведаешь пока, что обреченна небыль декабря порой смурною.За нас двоих борьбою страстно увлеченмой рыцарь-клён с грядущею зимою.

«Пока живу, мороз и зной…»

Пока живу, мороз и знойменя обходят стороной.Судьба щадит мое лицо,не оставляет ни рубцовпотери близких, ни тенейглазниц голодных. Я беднейпочти любой моих подруг,но я богаче всех вокруг.И не балуется огоньмоею пяткою нагой.Давно затвержен мой урок.Что проку в жизни? Что есть прок?Кому спасибо прокричатьза пенье птиц и плеск ручья,За долю матери, жены,за неизведанность войны.За то, что сон по-детски тих…И за бессильный этот стих.

Клуб самоубийц Лизы K.

Когда среди небес угрюмых за́весблуждает взор – и жадный, и немой —самоубийцы, мрачно улыбаясь,последней тайной делятся со мной.Ты знать хотела, что нас убивает?..До смерти ли на гребне бытия.До жизни ли, когда ослабевает,скудеет вдохновенная струя,когда смолкает ветер за плечами,когда пустой страницей замолчишь,когда височным выстрелом встречаетисточника иссушенная тишь.

Предгрозовое

Разбилась темнотана рока рокотаньеи всполохи кнута.За окнами метанье,всплеснул ветвями клен,волнуется, хлопочет.Землей укоренен,смириться он не хочет.Туда, на зов, к Тому,чьи камни, души, птицы…Откуда никомууже не возвратиться.

«И кожи патина и вечер подглазий…»

И кожи патина и вечер подглазийскрывали от зеркала, и не раз,шутную коммуну моих ипостасей,теснящуюся за оправою глаз.Льняная рубаха и ванна в дорогу —вернуться ль когда-нибудь мне сюда?Сегодня меня пригласили к порогуворонки в зияющее никуда…

Окуджаве

Пусть суждено тебе иссякнуть теломи сгинуть тихо где-то там, в Париже.Но духу не очерчены пределы,расставшемуся с прахом неподвижным.Он в воздухе российском растворитсянад мостовой качнувшейся Арбата,в стекле московских окон отразитсязакатным блеском матовым булата.Ни бельмондо,                  любимцем публики недавним,ни марксом, ни онасисом ты не был.Поэтам не нужны надгробий камни.Пусть шариками голубеет небо!

Встреча

А. Ахматовой

Времен пробраться теменью густою       по лесенкам поэмы без героя,              взойти к Вам, Анна, гостьей без лица,где Вы одна пред рамою пустою,       глаза прикрыв видений пеленою,              в сиянии царицына венца…Ужель Вам не сказать ни слова больше?       Наложит время, что пространства толще,              обет молчанья, строг и нарочит.Пробиться через все травой проросшей,       пусть голос Ваш, давным-давно умолкший,              в устах моих покорных прозвучит.Негромкий, словно звездами отточен,       продолжится он рифмами отточий.              Но я, поверьте, все слова пойму.Который год меня желанье точит       отправить Вам мои стило и почерк,              и руку, приучённую письму.Одна секунда встречи… Здравый опыт       нудит, что пролегают наши тропы              во всех, за исключением одной.Оставим, Анна, бездны темный ропот.       Да будет стих наш колоколом пробит              над нашей исстрадавшейся землей.

Старушка и смерть

Старушка об руку со смертью,на черный опираясь зонт,бредет поутру в мокрый сквер, гдесчитает дни, за годом год.Спектакль кончился. Актерывсе восвояси разбрелись,оставив сцену, на которойее разыгрывалась жизнь.На привокзалье рыбный запахборделей. Раб своей мошны,крадется муж на задних лапахпод носом бдительной жены.Прохожим уши треплет ветернеразличимых новостей.Сквозят вагоны. В желтом свететрамвая личики детей,когда-то ею не рожденных…Им нет имен. Их нет нигде.И мужа нет. Сквозят вагоны…Проснувшись утром в пустоте,бредет она, считая буднидождливой старости, и ждет,когда немногословный спутникнад ней раскроет черный зонт.

«Холодно здесь. Неизбывно холодно…»

Холодно здесь. Неизбывно холодно.Переполняю собой квартиру.Стены мои с безучастием молотачавкают кровью в коллекторе мира.Я остываю. Забыв неначатое,перехожу ко вчера забытому…Жизнь, похоже, готова начерно,кто-то стучит за стеною копытами.Мимо. Ресницы сомкнув за окнами,переползаю от желудка к желудочку,выше и выше, гортанью мокрою…и родничок раздирая – в будущее.

Ангел

Часы прокукарекают и днястальной корсет почует позвоночник.Исчадия луны – химеры ночи —смолкая, в тень отступят от меня.Рыданий шрамы маскою прикрывспиной изображу кариатиду.Луна невинно скроется из виду —смолкает в синеве ее мотив.Что ж, радуйся! Усерден ангел твой!Моленья и капризы исполняет.И осень приглашать не забывает.И хлеб не горек милостью чужой.А все теперь некстати и не впрок.Луна ли под сурдинку чрево точити тело бледной немочью морочит?..Но если отзовется пара строкиз кельи за дольменною плитой —ту ангел учит душу терпеливополночное превозмогать светиломолитвою смиренной и простой.

«У блаженных котомки пусты…»

У блаженных котомки пусты.Для свидания с музою нужнотрепетать на краю нищеты,ожидать, затянувшись потуже.Не надеяться и возжелать,развенчаться с обыденным надо,чтобы деве капризной внимать,не заботясь о тучности стада.

«Из памяти лица смывает текучей толпой…»

Из памяти лица смывает текучей толпойи камни развилок уносятся ветром времен.Вспорхнула строка – я слежу под повязкой слепой.Я – памяти страж, уследить ли мне беглых имен.Плывет между черных полотен моя голова.По черному выжечь – иначе не буду прощен.И я загребаю последних угольев слова,еще только слепок, еще только снимок, еще…

Каприччо

Три дня, три бриллианта выпалодля нас у Времени из рук.Каприччо, римские каникулысверкнули между буден вдруг.Судьбой одарена непрошенно,приберегу для черных днейтри самоцветные горошиныв шкатулке памяти моей.Когда растает наваждениеи увлекусь куделью дня,останется стихотворение,родившееся от тебя.

Наш дом

Ласки раздариваю,тебя обкрадывая.Статуей каменнойвстречу, не радуя.Судить не смей меня —Дом я разрушила!Любовь при свете дняглядит иссушенно.Она источникомбыла терпения…Что грех —то снежный ком,до воскресения.

«Нелепый и развенчанный портрет…»

Нелепый и развенчанный портретпроступит, озадачив на мгновенье.Возможно ли – бессонницы предметбесплотнее, чем ветра дуновенье?..Так озером забыт водоворот.Безвинно небо в заводи глядится.Но знает, знает ветренная птицаглубины потайные темных вод.

31 августа

Отчего день последний дорог —завершение летнего круга?Или августу тоже за сороки мы так же теряем друг друга…Соскользнули песком оковы,даже больше – почти невеста!Понастрою чертогов новых,но тебе не оставлю места.А настанет время прощенья —ты вернешься нелепым гостем,для которого угощеньеи чужая прохлада простынь.День последний, сырой и ранний,записная пора прощаться…Пожелтелым его дыханьем,как твоим, не могу надышаться.

Звонок

На часах половина жизни.Значит жить еще половину.Губкой, смоченной в оптимизме,растворяю лица патинуи звоню… Зеркала, кувшины,пополуденный сизый гам.За окошком стихи-снежинки…Ни к чему они старикам.Озаренья, порывы, музы…За окошком пейзаж примолк.Мне бы пухлых рожать бутузов,исполнять вековечный долг.Ни жена, ни подруга… Голосв недрах чьей-то чужой руки,никому не слышная моросьна холодном стекле щеки.За окошком все та же сыростьи все так же молчит природа.Где-то скрипнула дверь и закрыласьтихим утром нового года.

Прикосновение

Замри и ощути, склонив лицо.К чему тебе чужие откровенья?Не заменяют сорок мудрецовпростого моего прикосновенья.Сползает тихо толстая тетрадь,под поцелуем вздрагивают брови…И мудрецам приходится молчатьна столике под лампой в изголовье.

Свобода

Дневной мираж, твое носящий имя,тепло струится сумерками мая,глазами полуночными твоимилицо толпы размытой наделяя.Какою же нелепою гримасойего улыбка может обернуться —полжизни объявив тщетой напрасной,уходишь, чтобы в прошлое вернуться.Твоя Москва теперь искрится снегом,мой Франкфурт безнадежно желтолиствен…Свободой тешимся —               пространственным разбегомпутей в гиперболическом единстве.

«Ночь опускается в кресло и диалог…

Ночь опускается в кресло и диалогвозобновляется прерванною тирадой…Жаркая спорщица, кто бы подумать мог,слушательнице такой несказа́нно рада.Кто же есть у меня, кроме себя самой?Две кошки, преданные всем желудком.Зеленый сожитель в кадке, листвойколышущий в оцепененье чутком.Души, населяющие янтарь времен,молчат, занесенные пылью полки…Этого мало. Голос инстинкта силен —кому, реченному ожиданьем долгим,факел утра улыбкой одной зажечь?Для кого всходить благодарной нивой?Кого одаривать зрелым жемчугом плеч,волос омытым волною ленивой.Куклой тряпичною в чьих рукахпредаваться похоти безоглядно и до́сыта.Рука в руке, с кем тропу впотьмахторить, не слыша прохожего топота.

Potpourri

Останутся стихи капризом синим,как осенью лил джазовый мотив…На перепутье интернетных линийв толпе едва друг друга различив,отпущенное время короталикобель безродный и почти ничья жена.Как в письмах с упоением валялион дурочку и дурака она.Как на чужом всплакнула пепелищеукрадкой, приговаривая вслух:Ищи – найдешь. Находят тех, кто ищет!Он делал вид, что остается глух,свободы статус ревностно лелея,что никому-не-нужностью подбит.И оба забавлялись, чуть жалея,игрой во всеотпущенный транзит.

Обернись

Обернись, когда перестанешь,обессилев, со мной бороться.Обернись же, верный товарищмалодушия и благородства.Обернись, оставленный мукойневозможности покаянияпод нацеленной в лоб базукойобязательств и ожидания.Не найдя меня даже в мысляхи пропев осанну утрате,обернись к непрожитой жизни,обернись, если жизни хватит.

«Я дышала над влажным виском темноты…»

Я дышала         над влажным виском                      темноты,недосказанным словом                     ласкала цветы,поверяла привычные меры.Отражений искала         в глубинах зрачкаи кричала, и билась         под жалом смычка,и срывалась в седые кальдеры.Проникала         жемчужными                  реками в дом —я в руках была глиной,         беленым холстом,отливалась в тугие хореи.Мой возлюбленный!         Муж мой, ваятель,                  скажи,для чего же сегодня         ты мечешь ножив беззащитную грудь Галатеи?..

Тени

Кто знает, какие тенивитают, легки и гулки,чьи блеклые отраженьяхранят зеркал закоулки…Что там, промелькнув за дверью,вплывет и, присев напротив,призрачным мановеньемс плеча немилого сброситмои ладони во тьме… и,глаз не сводя, истает…Кто знает, какие тенив доме моем витают.

Кукла

Живая кукла принца Тутти —глаза, улыбка, ноги, груди —скачу послушно на батуте,на эту роль обречена.Когда устану отвечать яна зов ленивого исчадья,ему оставлю шелк от платьяи упорхну в рассвет окна.Он вдруг поймет, что надоелотерзать мое пустое тело.И оком, мутно и дебело,в глазницы глянет, мой дракон.Припомнит все – и рифмы трепет,и сладкий смех, и глупый лепет,былое кружево потреплети, может быть, заплачет он.

«Подвиг бледнеет розово…»

Подвиг бледнеет розово,мелко сучит измена,плещет событий озероот щиколотки до колена.Царство пади – вот грому-то…Эхо – бесшумней вздоха.Так… скоморошьим омутомзамельтешит эпоха.Райскою птицей скроена,да без надежд на вечность,мукой не удостоенасчастлива безупречно,я, позабыта Хроносомв этой стоячей луже,мокну – павлин без голоса,что никому не нужен.Бьется с утра до вечераимператив височный:Птаха, лети, ты певчая!Поторопись на площадь.Там поклонились сумраку.Там опустели лица.Жаром пера без умолкупеть тебе, чудо-птица!

Евгения Комарова

Бохум

Родилась в 1954 г. в Киеве. Училась в МГУ им. Ломоносова на химическом факультете. Первая публикация в антологии юных поэтов Украины «Тропинка на Парнас», изданной под редакцией В. Коротича в Москве, в издательстве «Молодая Гвардия». В Германии увлеклась немецким языком и переводами с немецкого и на немецкий. Принимала участие в совместной русско-немецкой антологии «Die Briefe, meine, lasest du im Schlaf» («Письма мои читал ты во сне»), опубликовавшей произведения современных русско- и немецкоязычных авторов земли Северный Рейн-Вестфалия в двуязычном варианте. В дальнейшем публиковалась в различных альманахах и антологиях русского зарубежья – как в качестве автора, так и в качестве переводчика.

Театр теней

Эвридика

Орфей, куда ты меня ведешь?Мне страшно, и не видно ни зги…Я чувствую Геи глухую дрожьКаждым пальцем босой ноги;Мне чудится блеск не огня, а – дня,И шелест крыльев стрекоз – не сов…Орфей, зачем ты позвал меня?Зачем пошла я на этот зов?Я здесь забыла звучанье слов,Значенье звуков, цветов цвета…Теченьем Стикса меня снесло:Я ещё – не там, но уже – не та.Ты мне уже не вернёшь – меня!Я слышу в плеске летейских струй:Тень рук не сможет тебя обнять,Тень губ не возвратит поцелуй.Не склеить с веткой опавший лист,Не нужен свет для потухших глаз…Ну что же медлишь ты? Оглянись —Чтоб тебя увидеть в последний раз!

Кассандра

О, как вы насмехались надо мной,страшась и ненавидя втихомолку!Ну что, троянцы, много ль было толкув слепой гордыне вам? Агамемно́нвлачит теперь, в лохмотьях и рубцах,её остатки жалкие в Микены…И смерть моя, и гибель Поликсены —последние штрихи того резца,который завершает мрачный труд —гробницу славы и величья Трои.Не строить – рушить призваны герои,не сеять – пожинать за трупом труп.Там, где героев боги создают,взяв деву – силой, а жену – обманом,там смертным сыновей рожать не надо —они обречены полечь в бою.Стать в гекатомбе жертвенным тельцом —вот участь их, рождённых в век героев…А впрочем, сам герой – не что иное,как бык-вожак, отобранный жрецом,чтоб, розы на челе неся и лавр,на смерть вести восторженное стадо.А какова за подвиги награда —расскажут вам Тесей или Геракл…Какой, однако, славный саркофаг —когда-то неприступной Трои стены!Цена пожухлых прелестей Еленыне слишком ли, герои, высока?О, мне она известна лучше всех,поскольку эту цену назначалине вы. Да и не боги. Изначальноеё мерилом был тот самый смех,который – за спиной или в лицо —как тень, сопровождал меня повсюду…Я прорицала? Что ж, скрывать не буду —я проклинала вас, толпа глупцов!Надменные, закрывшие глаза,чтобы не видеть, уши – чтоб не слышать,ведо́мые тем, что пупка пониже…Вам ве́дом лишь охотничий азарт,вам крови вкус и страха запах мил?Надеюсь, вам их досыта хватило…Что мне Эреб, когда Тартара силыя заклинала в безднах вечной тьмы!Я не имела больше ничего,лишь слово! Но его никто не слушал…Мне, значит, не дано читать в грядущем?Ну что ж, я создала́ для вас его!…Всё кончено. Пора и мне к теням —дневного света не выносят совы…Но помните – в начале было слово,и это слово было у меня!

Иешуа

Ну вот и нисан, и первый пасхальный Седер,А нас за столом тринадцать (ох, не к добру!)Лица невеселы. Вяло течёт беседа.Мне нужно собраться. Я знаю, что завтра умру.Чему суждено свершиться, должно свершиться…(О, только б сдержаться! Не измениться в лице!)Эта история белыми нитками шита,И я не уверен, что будет достигнута цель.Искупленье – липкое слово. Словно по смете,Принимается жертва в уплату суммы грехов.Но разве можно за жизнь рассчитаться смертью,Как меняла за сребреник пригоршней медяков?Неужто, Отче, с людьми нельзя по-другому?(Из этой же чаши, помнится, пил Сократ…)Ни один из вас не пойдёт со мной на Голгофу,Ни один не узнает, когда я вернусь назад.Храм разрушен давно, и новый будет едва ли,Зато расплодилось торгующих, будто тлей…В Гефсиманском саду сегодня опять стреляли…Не пойду я туда, пожалуй… Иуда, налей!

Дон Жуан

Скомканная чужая постель.Скомканное чужое лицо.Лучше б ты не смотрел на неё теперьИз-под век, налитых ночным свинцом…Скомканные пустые чулки.Скомканные пустые слова.На безымянном её правой рукиТонкий след кольца заметен едва.Ну, что ж, ты выиграл, Дон Жуан!Ты счастлив? Этого ты хотел?Командор не придёт. Он мёртв. А ты пьян,И здесь не театр, а дрянной отель.Тебе не уйти со сцены, хоть плачь!Твой приговор пострашней галер:Сам себе режиссёр (а точней – палач),Прикованный к амплуа «жюн премьер»…Она тебя старше годков на пять,(Утренний свет жесток – се ла ви!)И она не умеет ни ткать, ни ждать,И не то чтоб очень ловка в любви.Не научилась ни шить, ни жить,Не получилось детей рожать…Почему так тупы, чёрт возьми, ножи?!Командор не придёт. Он мёртв. А жаль…

Донна Анна

Скомканная чужая постель…Скомканные пустые слова…Так устала я, Господи, от потерь,Что осталось только идти ва-банк!Я хной подкрашу седую прядь,Кармином губы я подведу…Я уже потеряла страх потерять,Но боюсь найти на свою беду.На свою, на его ли бедуНапою нас двоих допьяна́…За одну эту ночь мне гореть в аду —Так пускай уж тысяча и одна!Но тот, кто рядом со мной лежит,Не может ни давать, ни дарить:Он глотает, давясь, и любовь, и жизнь,Будто наперегонки, на пари.Он не умеет пить, как гурман —Не торопясь, смакуя глотки…Победитель!.. Мне жаль тебя, Дон Жуан —Остатки не сладки. Они горьки.Они сухи, как мои глаза,И ядовитей змеиных жал…Пей же! Это вино ты сам заказал!Командор не придёт. Он мёртв. А жаль…

Командор

Скомканная пустая постель.Скомканные чужие слова…При жизни я двери сорвал бы с пете́ль,Но смерть всегда – пораженье в правах.Мёртвые сраму не имут… Честь? —Пустое, так же, как месть и страсть…А впрочем, одно преимущество есть:Мертвеца нельзя убить ещё раз.Не знаю, зачем я пришёл сюда…(Скука – проклятие мертвецов!)Не для поединка и не для суда,А просто – увидеть её лицо…Что ж, mea culpa – моя вина!Я не успел (или не сумел…)Ей объяснить, что любовь – не война,Где после сражения – груда тел.А Дон Хуан – не учитель ей,Он сам невежествен, как монах…Я готов пережить хоть сотню смертей,Чтобы ей помочь, но – увы и ах!Она простит эту ночь ему,Но не себе… Куда ей бежать?Дверь за́перта. Окно раскрыто во тьму.Командор пришёл, но он мёртв. А жаль…

Крысолов

Послушай, Крысолов, зачем ты снова в Гамельн?Тут крысы не живут с тех самых дней лихих,И тут тебя не ждут, но и не бросят каменьВ тебя за все твои и не твои грехи.Изношен твой кафтан и стоптаны ботинки,И дудочка твоя срывается на хрип;В глазах твоих судьбы нетающие льдинки,В кармане – медный грош, в котомке – сухари…Что ты пришёл узнать (а может быть, поведать?) —Покаяться ли в чём, оспорить ли вину?Тут все уже давно отплакали по детям,Попутно не забыв пересчитать казну.…А дети шли с тобой, смеясь и подпевая,И ветер раздувал огонь сиявших глаз,И с туч живой водой стекала дождевая,И мир рождался вновь, как будто в первый раз…Но латаный кафтан не заменяет латы,И дудка – не копьё, хоть мельниц и полно…А дети нынче тут с рожденья глуховатыИ песенки твоей не слышат всё равно.

Роман в стихах

Том I, виртуальный

Что за банальность, Господи прости:ну, я люблю… ну, ты, увы, не любишь…Всё под луной не ново и не лучше,а то, что не в реале, а в Сети —неважно: боль фантомная поройбывает нестерпимей настоящей,и опустевший электронный «ящик»такой же чёрной видится дырой,как дырочки в жестянке на стене,когда сквозь них, как парус, не белеетконверт… И я опять включаю плеерс той песенкой, написанной не мне…А ты молчишь, печальный Птицелов,потусторонний призрак монитора,и я стенанья греческого хораперевожу на русский парой слов.Из шерсти путеводного клубкана зиму Ариадна вяжет свитер…А ты не пишешь, не заходишь в твиттер,закрыл ЖЖ и удалил аккаунт.Не выйти через запад на востокмне в этом лабиринте отражений…Отбросив ник, подписываюсь: Женя.Теперь – лети, последний лепесток!

Роман в стихах

Том II, реальный

…А дождь – он, в самом деле, смоет всё:и поцелуи с губ, и снег, и слёзы.Как клоун в цирке, плюхнется он оземьи запахов охапку поднесёт.Он сможет без труда растормошитьтруб водосточных чинную семейку,и те зальются булькающим смехомот всей своей заржавленной души.Наделав лужу, он смутится сами смоется с Манежа, огорошен,а зонтики захлопают в ладошии сложатся с почтеньем пополам.…Ты спустишься в простывшее метропростившим эту ночь за это утро,и контролёр с лицом дежурно-хмурымпотребует билетик, как Харон.А я у стойки паспорт протянунемецкий, поздоровавшись по-русски,и скажет стюардесса: «Видно, грустнотак скоро покидать свою страну?»Но, слава Богу, дождь, и на неголегко списать взъерошенность и влажность…А впрочем, это всё уже не важно,мой самолёт вот-вот начнёт разгон.Ума хватило вымолчать слова,чтоб маяться поврозь, а не друг с дружкой.– Нет, нет, спасибо, мне воды не нужно:в Москве был дождь, и я теперь трезва.

Наталья Хаткина

1956–2009

Родилась в Челябинске 2 сентября 1956 года. Детство Натальи прошло в Узбекистане в городе Каган. Училась на филологическом факультете Донецкого государственного университета и закончила его в 1978 году, по окончанию до 1979 года работала в селе Терны Краснолиманского района Донецкой области учителем русского языка и литературы. С 1979 года в течение двадцати лет работала библиотекарем в Донецкой областной детской библиотеке имени Кирова. Первый сборник стихов «Прикосновение» вышел в 1981 году в издательстве «Донбасс «с предисловием Евгения Евтушенко. В дальнейшем выпустила поэтические сборники «От сердца к сердцу», «Лекарство от любви», «Поэмы», «Птичка Божия». Умерла 15 августа 2009 года. В 2013 году в донецком издательстве БВЛ вышла книга Н. Хаткиной «Стихи и поэмы». Составитель, Вениамин Белявский, любезно разрешил взять некоторые стихи из этой книги для нашей антологии.

«Осень, не помню, в каком мы родстве…»

Осень, не помню, в каком мы родстве,так измотал меня этот проклятыйгод, что уже непонятны, невнятныхрипы и всхлипы в сентябрьской листве.Осень, ведь было же что-то в крови —общее чувство свободы и меры,что потеряла, пойдя на галерырабского счастья твердить о любви.Не унижай меня больше, любовь!Только ты в сути своей униженье,вольной когда-то души пораженье —рядом с другим не остаться собой.Не подходи ко мне больше! Поражить, не калечась и не калеча.Осень кладет мне ладони на плечи.Я вспоминаю: ей имя – сестра.

«Выйду из дому в мороз …»

Выйду из дому в мороз.Ветер с налету облапит,тело продует насквозь,душу вчистую ограбит.Ветер, хоть что-то оставьмне в эту ночь ледяную.Память оставил – кристалл,впаянный в клетку грудную.Знать бы, куда поверну,где я, откуда и кто я?Помню лишь зиму однужизни, прожитой не мною.С кем же я лето пропела?Ветер толкает – пустяк!Вот он забрался под перья —в полый мой птичий костяк.Птицами были мы в детстведо человечьей судьбы:холод и голод – и бедствуй,мерзлую землю долби.Как же теперь возвратиться,как мне добраться домой?Так и останешься птицей,вмерзнешь в кристалл ледяной.

Шпана

Над сорной сурепкой окраин,что щедро нас цветом дарила,над крышами старых сараевшпана городская царила.Над пустошью пристанционной —не суйся! – схлопочешь по рылу,над черным чумным террикономшпана городская парила.От школы давно уж отстали,глядели на всех исподлобья,и что-то в них было от стаишакальей – голодной и злобной.Вслед женщинам нагло свистали,плевали на наши приличья.И что-то в них было от стаи —летящей, курлычущей, птичьей.К окрестным садам беспощадны,худы – до скелетного хруста.Кричали им: «Будьте неладны!»,грозились: «А чтоб тебе пусто!»По-галочьи были всеядны,презрительны были, безродны.О как они были неладны!И как они были свободны!

Окраина

Окраине поэзии – хвала.Она к себе с базара и вокзалабезвестных стихотворцев принялаи с городской окраиной совпала.Вульгарная помада на губах.Слегка согнувшись под привычным грузомавоськи, как и все – в очередяхстоит ее обшарпанная муза.И что-то шепчет, словно из молитв.Когда ее бранят или толкают,в ее душе вибрирует верлибр.Бедняжка ничего не замечает.Она сюда за поводом для слезперебралась – и навсегда застряласреди убогих флигелей вразбросбродячих псов и ржавого металла.Знать, на роду написано – жалеть,смотреть, как под дождями мокнет глина,и слушать, как в осеннюю мокретьокраины играет окарина.