Пасынки отца народов. Сказка будет жить долго

Пасынки отца народов. Сказка будет жить долго

Квадрология. Книга первая

Валида Будакиду

© Валида Будакиду, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Вступление

К моему читателю. Попытка исповеди

Террор – это не только устрашающие террористические акты, он может носить форму обыденного насилия в нашей повседневной жизни. Это драки и издевательства в школе, ограбление на улице, рукоприкладство в семье, или жестокое отношение к более слабому и беззащитному. Самой уродливой и страшной формой террора является каждодневное, методичное издевательство над ребёнком, завуалированное термином «строгость воспитания», приводящее к полнейшему разложению его личности и тотальной неспособности адаптироваться в обществе. Чаще всего, это приводит к ужасным, совершенно непредсказуемым последствиям, от превращения, казалось бы, обычного тихого ребёнка в убийцу-маньяка до тяжёлых психических отклонений, таких как включение программы «на самоуничтожение». Одинаково часто эти проблемные дети вырастают и в «неблагополучных семьях», где родители могут быть психически нестабильными: наркоманами, алкоголиками и так далее, и во внешне благополучных. Тем не менее – «неблагополучные» семьи менее опасны для общества, потому как их жизненный уклад, личностное разложение, открыто агрессивное поведение настораживает и предупреждает окружающих об опасности. Когда же ребёнок воспитывается в с виду практически «образцовой» семье, где родители имеют не одно высшее образование, обладают интеллектом, ни у кого не возникнет мысли, что такая семья может вырастить монстра или наоборот – затравленного параноика с самооценкой равной абсолютному нулю по Кельвину. Но такие «чистые» условия, исключительно «семья-ребёнок» в природе встречаются крайне редко. Часто разложению личности способствуют ещё внешние факторы, либо тяжелейшие психические отклонения, известные в психиатрии как раздвоение личности. Иногда эти факторы накладываются, и тогда судьба ребёнка окончательно решена.

«ПАСЫНКИ ОТЦА НАРОДОВ» вполне можно назвать документом эпохи, когда было совершенно неясно, почему слово «диктатура» (в переводе с греческого – «насилие») в отношении всех исторических фактов, при которых эта «диктатура» имела место быть, – «очень плохо», а словосочетание «диктатура пролетариата» – это очень хорошо! Но, каким страшным преступлением перед миллионами простых граждан было насильственное внедрение высочайшей русской культуры в новоиспечённые республики СССР! Кто взял на себя ответственность за «скрытых» жертв, «обогащая» и «гармонично вплетая» в культуры «отсталых» государств совершенно чуждые им понятия? Такие, как «освобождение» и «раскрепощение» женщин Востока?! В общеобразовательные школы в срочном порядке были введены уроки русского языка и литературы, началась массовая «русификация». К чему на самом деле приводила «русификация» – вопрос закрытый, мало кого интересующий, потому что история вершится руками «сильной половины человечества». Женские чаяния и сейчас, в двадцать первом веке учитываются не намного больше, чем при основоположнике полового расизма – Аристотеле. Мне хочется сказать о женщинах, поверивших призывам Коммунистической партии, снявших с себя паранджу и в тот же день жестоко зарезанных кинжалами своих же отцов, старших братьев и т. д.; «позор с семьи» был смыт кровью. Моя повесть о мирном времени, пришедшем на смену войнам и революциям. О времени, когда в Москве готовились к Олимпиаде, а в республиках СССР безнаказанно «крали» невест в возрасте 13 лет! Повесть о времени полного «вживления» русской культуры, с целью облагораживания тёмных душ, необразованных и диких племён.

Долгие, долгие годы эта дикая смесь старых укладов, наложенных на «новые законы», была обычным образом жизни. Люди терялись, мечась от своих «законов предков» к законам, подобным «стакану воды» Александры Коллонтай. Этот закон гласил, что половая связь мужчины и женщины так же естественна и элементарна, как утоление жажды стаканом воды. За высокими стенами общеобразовательных школ азиатских республик и мальчики и девочки изучали по программе русской литературы Максима Горького – «певца революции». Писали сочинения, изложения по «Песне о соколе», где Горький ратует за воззвание «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!». Воззвания вползали в мозг, бередили душу. После уроков девочки, которым только что объяснили, что «Человек – это великолепно! Это звучит гордо!», Возвращались домой, где впитали с молоком матери, что женщина – это всего лишь «нечистое создание», что она – «собственность мужчины», данная ему в услужение для продления его, конкретно этого мужчины, рода. Вся её обязанность состоит в предоставлении своего тела для вынашивания отпрысков мужского пола всё того же рода. То есть она – просто бурдюк, мешок, тара, в которую вольётся благородное мужское семя.

Если даже восьмилетку окончить не удалось и её выдали замуж за «хорошего человека», как и положено, в двенадцать-тринадцать лет, то никто никогда не привлечётся по статье о педофилии! Ни «хороший человек», ни родственники – пособники этого страшного преступления. Статья о педофилии для этих республик не существовала. Дети во все века и у всех народов были самой незащищённой, самой слабой частью населения. Но именно при советской власти карательные методы воспитания «нового человека будущего» достигли своего апогея. Восток – дело плотское…

Самое страшное было, если кто-то из девочек обладал хотя бы небольшими врождёнными способностями мыслить. Тогда её психика оказывалась особенно бомбардируемой не сочетаемыми сочетаниями и подвержена стрессам. Чтобы просто выжить, было необходимо в себе воспитать такие жизненно необходимые черты, как лживость, двуличие, скрытность, это удавалось далеко не каждой.

В повествовании часто встречаются очень резкие переходы от романтизма к грубому цинизму и наоборот. Это находка автора – защитная реакция организма…

Есть выражения и описания, повторяющиеся по нескольку раз. Возможно, это утомляет читателя и вызывает законное раздражение. Но повторения сделаны мной совершенно сознательно, чтоб читатель хоть на некоторое время почувствовал себя в шкуре ребёнка, которому вдалбливают день за днём одно и то же.

Нет описания родителей. Садистами могут быть люди любого возраста и из любых социальных слоев.

Все призывы, все воззвания и лозунги, которые на первый взгляд могут показаться социалистическими, взяты мною из работ Бенито Муссолини.

Повесть о ребёнке-инвалиде, отец и мать которого от патологического эгоизма и безумного тщеславия не желают это признавать… Она в шесть лет весит за сорок, а в тринадцать – восемьдесят килограммов, тогда как ровесницы в зимнем обмундировании около сорока… Её детские проблемы кажутся несерьёзными и смешными. Они никого не интересуют. Никто не хочет задуматься, что ребёнок нуждается в помощи. И она принимает решение бороться сама, один на один со своим ненавистным телом, со своими странными родителями, с Городом, где властвуют «обычаи предков», наложенные на русский колорит, борется со школьными учителями за своё место под солнцем, то место, которое выбрала сама. Учителя, как собственно и все вокруг, считают, что если уж ты уродилась не такой, как все, значит ты должна, чувствуя свою ущербность и ограниченные возможности, понимать, что ты ниже других. Это верх смелости и наглости быть смышлёным и жизнерадостным инвалидом!

Сейчас, возможно, это кому-то покажется не серьёзным и не актуальным. Сегодня все вокруг кинулись призывать к толерантности и проводят параолимпиады. Это в цивилизованных государствах и больших городах. А если ты живёшь в паршивом захолустье, где все друг друга знают, тебе некуда скрыться и спрятаться от холодных, любопытных глаз? Там чужое уродство кажется единственным развлечением для общества, оно смешно и омерзительно. Ты не только физический урод, ты ещё и дурак! У тебя вольные мысли и наглые взгляды. Значит, тебе нет места в нормальном обществе, и какое бы с тобой чудо ни произошло, всё равно для тебя уже никогда места не будет!

Когда уже мир поймёт, что каждый человек – это огромный Город? Это – целая вселенная! И каждый имеет право жить под своим звёздным небом.

Глава 1

В детском саду было очень хорошо. Когда Аделаиду туда отвели и что было в первый день – она совсем не помнила. Просто знала, что ходит в садик потому, что всегда ходила: и когда было жарко и в «группе» открывали окна с деревянными, растрескавшимися ставнями, и когда холодно. Тогда кто-то далеко включал батареи, и от них лилось сладкое тепло. Можно было постоять возле неё и погреть руки, можно постоять спиной, а ещё можно намазать на неё пластилин. Он сперва станет помягче, потом начнёт клеиться к рукам, потом потечёт вниз как смола и станет капать. Назавтра пластилина на батарее уже не будет, потому что кто-то её помоет, останется только след – красный, или синий, в зависимости каким помажешь. Если воспитательница не смотрит, то опять можно сделать вид, что греешься и снова мазать пластилин. Его много, потому что когда в группе лепка, то его ставят на каждый стол в разваленной картонной коробочке. Бери сколько надо! Все берут. Да! В садике очень хорошо. Только плохо, что на голубой стене около каждой кровати кружком намазаны сухие козявки. Они там давно. Ещё когда Аделаида была совсем маленькая, ребёнок, который раньше на этой кровати спал – уже пошёл в школу. Детский сад от дома недалеко. Родители отводят их с Сёмкой туда перед работой и идут к себе в школу. Сёмка – младший брат Аделаиды. Он младше всего на два с половиной года. Но считается, что он – маленький, а Аделаида – большая. Сёмке надо всё время уступать, защищать во дворе и молчать, когда его ласкают и хвалят, даже если он что-то испортил, а её – нет. Хотя ласкают Сёмку не очень часто, но то, что ругают гораздо меньше – это точно.

Воспитательницу в садике, которая приносит пластилин и раздаёт бумажки из альбомов по рисованию, зовут Зинаида Николаевна. Имя Аделаиде кажется похожим на что-то острое и колючее. Ей все имена представляются в виде чего-то. Имя Вова, например, похоже на коричневую кору дерева, Лена – на горячее молоко в стакане.

Зинаида Николаевна очень хорошая и совсем не злая. Ей просто имя не подходит. Она очень строгая и старая. Ей уже сорок лет. Она сама об этом говорила. У неё разноцветные серые волосы, закрученные назад, очки и длинная, очень длинная юбка. Зинаида Николаевна хорошая, но совсем не любит смеяться и смешные истории она рассказывает очень редко. Ещё она курит. Не в группе, конечно, а когда детей выводит на прогулку, а если не выводит, то в открытую форточку. Когда выводит, тогда дети все сами без неё играют, а она сидит на деревянной лавочке одна и курит. Дым вьётся около её лица, и похоже, что Зинаида Николаевна в тумане. Всё равно и из тумана она всё-всё видит и слышит. Как из-за занавески. Вот спрячься за занавеску!

Тебе всех видно, зато тебя – никому! Получается смешно. Дети всегда проверяют – видит она их всамделе, или она притворяется? Они бегают вокруг неё, кривят гримасы. Им очень нужно проверить – правда ли Зинаида Николаевна видит всех, кто чем занят, или только догадывается, потому что голову она не поворачивает.

А заняться есть чем! Детсадовский двор огромный. Есть детская площадка с качелями, песком; есть клумба. Ой! Такое слово, похожее на бочку! «Клумба»! Набирается полный рот воздуха, и щёки надуваются! Это Зинаида Николаевна научила их такому слову, раньше Аделаида его никогда не слышала. Клумба выложена кирпичами – ёлочкой. Это когда один кирпич боком закопан, другой тоже боком и лежит на нём, потом ещё другой. На клумбе растёт трава, песок и маргаритки, только похожие на ромашки. Они интересней, чем ромашки, потому что лепестков больше. Есть ещё во дворе дорожки, которые называются «аллейки», вдоль которых высажены кипарисы. В самом конце аллеек – тупик. Он заканчивается высокими кустами, через которые невозможно пролезть и ничего не видно. Однажды, правда, Аделаида проделала в листьях дыру. За ней оказался забор и металлическая сетка. В углу забор был деревянный. К счастью, совсем рядом в нём не хватало одной доски. Аделаида, присев на корточки, заглянула внутрь.

Внутри оказалось совсем неинтересно. Она увидела двух больших тётенек в белых халатах и кучу маленьких детей в вязаных ползунках, застёгнутых на плечах на пуговички, и белых чепчиках на голове. Дети были ещё меньше, чем она, а тёти похожи на фельдшериц из детской поликлиники. Аделаида страшно испугалась, что её сейчас увидят, схватят прямо из-за забора и потащат на прививки. Или будут смотреть горло, что ещё хуже. Когда суют одну ложку и давят на язык стерпеть ещё можно. Но иногда давят сразу двумя ложками, тогда может вырвать. Иногда Аделаида даёт себе слово терпеть, и терпит. Тогда врачи начинают давить сильнее, и Аделаиде кажется, что они ничего не смотрят, только именно хотят, чтоб она сделала «бя!», тогда врачи успокаиваются. К врачам её водят часто, то показывают горло с воспалёнными гландами, то делают ужасные и болючие прививки. Про прививки Аделаида знает всё. Мама водит её к врачам и иногда для компании берёт Сёмку в детскую поликлинику, и каждый раз, если снова будут делать прививку, строго говорит:

– Стой смирно! Клянусь тобой, больно не будет!

Но это больно. Очень больно. Так бывает всегда, поэтому Аделаида не совсем понимает, что такое «клянусь тобой», которое мама употребляет всегда, когда надо сделать что-то очень нужное. Поэтому ей кажется, что «клянусь тобой!» означает просто «терпи, не позорься!», и она, молча перебирая ногами от ужаса, терпит.

– Стой, я тебе сказала! Смирно стой! – Голос мамы, не терпит возражений, он похож на окрик. – Не дрыгай ногами, слушай! Фельдшерица иглу сломает! Она по твоей крови пойдёт, воткнётся в сердце, и ты умрёшь! Прямо вот как стоишь, так и умрёшь!

Аделаида совсем не хочет умирать! Как это «пойдёт по крови, воткнётся в сердце и она умрёт»?! Она больше никогда не будет ни кушать, ни рисовать, ни ходить? Все будут играть во дворе, мазать пластилин на батарею, а она не будет, что ли? Только будет лежать, как кукла, и всё, что ли?! Страшно!

Она перестаёт шевелить ногами, просто кусает нижнюю губу, морщится.

– Не гримасничай! Губа опухнет и станет ах-ха! – Мама руками показывает, какой именно станет губа. По её описанию, губа станет похожей на свиное рыло, только внизу. – Или ещё лучше, – с нескрываемым удовольствием продолжает мама, – останется у тебя такое лицо, и вырастешь уродиной! И никто на тебе не женится! Все будут говорить: «Что с этой девочкой? Почему она такая уродина?» И им будут объяснять: «Вы знаете, она любила кривить рожи и такой вот осталась!» И люди скажут: «А-а-а! Тогда всё понятно! Так ей и надо!».

Медсестра, которую мама принципиально обзывает «фельдшерица», уже закончила колоть, уже мажет спиртом, растирает, а мама всё продолжает рассказывать, что будет, когда Аделаида вырастет. Вдруг медсестра делает неловкое движение. Аделаида невольно вскрикивает. Тут маленький Сёмка, который, видимо, просто устал ждать или ему стало жутко от вида уколов, включает свою сирену.

– Ну, вот! – Мама в бешенстве. – Опять ребёнка испугала! Ничего, сейчас придём домой, я с тобой по-другому поговорю!

Нет, всё-таки лучше бы ей смотрели горло! Когда смотрят горло с двумя ложками, надо очень сдерживаться, чтоб не вырвать. Когда давят одной палочкой на язык – это легче, а вот когда двумя… Зато с открытым ртом можно гримасничать, сколько хочешь! И никому, никому не видно! И Сёма не плачет.

Горло надо показывать врачу очень часто. В нём выросли «гланды». Что это такое, Аделаида не знает, но знает, что все доктора в один голос говорят, что их надо то ли «вырывать», то ли «вырезать». Аделаида готова к мысли, что вырывать-вырезать их нужно, несмотря на то, что эти самые непонятные «гланды» находятся в её родном горле. Аделаида не боится. Она готова на всё, лишь бы жить по-другому. По-другому – это всего лишь как все.

То, что она не такая, как все, Аделаида поняла очень давно. То есть «не как все» она с самого рожденья. Поэтому это не очень огорчает. Она привыкла, и даже не привыкла, а осознала и приняла себя. Когда ты не такой как все от рожденья – не так страшно, потому что ты никогда не был другим, тебе не с чем сравнивать, ты ничего не потерял. Если ты родился глухим, ты не можешь тосковать по пению птиц, по шороху волн, мягко и осторожно переворачивающих прибрежную гальку. А если ты всегда был не объёмно толстым и даже представить себе не можешь, как можно кофточку заправить в юбку, потому что талии как таковой нет и получается типа небольшой прямоугольник разделить на два квадрата – верхний и нижний, а в самом верху – круг – это голова, так совсем маленькие дети рисуют людей, – ты даже не знаешь как можно ходить, чтоб кожа между ногами не болела от того, что ляжки трутся друг об друга.

Аделаида была толстой. Очень толстой. Такой толстой, что никто, ни один человек на улице не мог пройти, не обернувшись и не посмотрев ей вслед, кто с удивлением, кто с издёвкой. Она, правда, иногда задавала вопросы родителям по поводу своего непонятного вида, но ей объясняли, что проблемы, как таковой нет, что она «красивая, вот на неё и смотрят!», если Аделаида совсем не может бегать и играть с другими детьми, то это именно от «гланд», которые надо «вырвать». Поэтому Аделаида честно, но с нетерпением ждала, когда же, наконец, она станет как все и сможет находиться с другими детьми, которые сейчас её не хотят. А всего-то все неприятности, оказывается, были именно от гланд! Так вот, если их поскорее вырезать, говорили все вокруг, то потом можно есть сколько хочешь мороженного, хоть целую бочку. Мороженое Аделаида, наверное, очень любит. «Наверное» потому, что она его никогда не ела прямо из стаканчика. Правда, мама несколько раз ей покупала, но растапливала на газовой плите в железной миске до желтоватой кашицы. Потом оно превращалось в тёплое, сладкое молоко, а вафельный стаканчик по виду и вкусу начинал напоминать кусочек белой резинки от камеры для кожаного мяча. Только по-другому ей есть мороженное никак нельзя – эти самые «гланды» могут воспалиться и опять начнётся «ангина». А от ангины другие, новые беды.

Первая беда – запрет на белое, вкусно пахнущее, такое холодненькое летом мороженое! Вторая беда – ей нельзя бегать и играть с детьми, потому, что она задыхается. Не сразу, конечно, но очень скоро. Ей можно сидеть, рисовать, играть, только ни в какие ни в «азартные игры», ни в какие ни карты, ни домино. В домино нельзя строить даже домики.

– Будешь играть в карты, – говорила мама, – попадёшь в тюрьму!

Надо играть в «ботаническое лото» и во «врача» с таким детским набором, а бегать с детьми нельзя. Аделаида и без бега не понимает: как человек может дышать с закрытым ртом?! Она сама всегда с открытым! И спит, и сидит, и ходит с открытым ртом. Даже когда она просто разговаривает, получается тихо, в нос и шепеляво. Мама и папа говорят, что это очень «некрасиво»! «Некрасиво шепелявить и говорить в нос», как будто она специально! Другие её знакомые дети все живут с закрытым ртом. Иногда в детском саду, когда Зинаида Николаевна рассказывает какую-нибудь интересную историю, и все вокруг забывают обо всём, Аделаида не слушает. Ей кажется, что все умерли и не дышат. Она хочет разобраться и понять что происходит. Она тихо подносит руку к носу сидящего слева Игоря Новикова: посмотреть, дует ли из него воздух, или нет? Оказывается, дует, но она всё равно сомневается, потому что ей ничего не слышно и кажется Игорь, перестал дышать, а если не дышит – значит, сейчас умрёт!

Не бегать очень грустно. И не только грустно! Это очень даже стыдно. Просто позор! Вот если ты просто дурак, или у тебя сопли блестят на рукаве и он как залакированный, потому что ты им вытираешь нос – это даже лучше, чем не бегать. Когда все во дворе, или садике дети все вместе играют в «ловитка», или в «классики», конечно же, совершенно нельзя надеяться, что какая-то добрая душа от жалости и сострадания сядет с тобой рисовать на асфальте. Да никто ни в жисть не сядет! Поэтому надо сидеть одной. Хотя мама и папа говорят: «А ты будь умнее! Что толку с того, что они бегают потные и вонючие?! Вон, посмотри: эта, как её, не помню… ну, дворничихина дочка бежит, пот по ней струйками течёт, пыль прямо по шее размазана! Разве это красиво? Она же девочка! Фу! Она явно потом воняет! А ты сядь, возьми бумагу, ножницы…» Вот и сидит Аделаида с самого рожденья одна, со своей бумагой и своими ножницами… Хотя, конечно, можно заманить кого-нибудь хорошим мелом, или акварельными красками, но это ненадолго. Мелки ей сломают, или тут же вымажут на асфальте, акварели перемешают, потому, что никто не умеет после каждой краски мыть кисточку в воде и потом чистой брать новый цвет. Ещё детям нравится сразу пачкать воду. Они сильно-сильно вымазывают кисточку, а потом быстро окунают в воду, чтоб она покрасилась, и чем сильнее, тем интересней! Как только под вымазанными подчистую акварельными красками покажется пластмассовое дно, все побегут обливаться водой «из бутылочек от всяких шампуней, потом залезут на гараж есть вишню, потом… Ещё будет очень много совершенно замечательных, прекрасных и недоступных ей «потом». Зато в её «потом» придёт мама и будет страшно ругаться за испорченные краски:

Не ценишь ты хорошие вещи! Не ценишь! Не умеешь ценить! Или не хочешь, потому, что сама не покупала! Не заработала потом и кровью! Живёшь на всём готовом. Вот и разбазариваешь свои вещи направо, налево! Вот если бы ты сама зарабатывала, то тогда бы знала им цену!

Аделаида извинялась, говорила, что больше так не будет.

Конечно, не будешь! – Соглашалась мама. – Краски-то испорченные, их выбросить надо! А другие я тебе больше ни за что не куплю!

Гланды мешали жить и во время каникул и отпусков, когда Аделаида вместе с мамой, папой и Семёном ездила отдыхать на море.

В море ей можно купаться всего несколько минут. Потом надо обтереться большим, горячим от солнца полотенцем и обязательно переодеть купальник. Пока она всё это проделывала, тут уже снова становится жарко. И она сидела, закутанная в мамин байковый халат, подальше от воды и ела булку с кипячёным молоком из термоса.

Рядом, в прозрачной прибрежной воде происходили разные волшебные чудеса! Одни дети, нацепив на нос маску, вытаскивают из воды разноцветные блестящие камни и бросают их на берег. Досада, какая досада! Камни тут же высыхают на солнце и становятся обычной серой галькой. Другие дети с визгом гоняются друг за другом и тащат друг друга в море. Они хватаются за руки, ноги, за всё, и при этом все пищат и хохочут, как если бы это было совсем не больно. Люди, которые постарше, тоже играются. Они делают вид, что играют в волейбол, а на самом деле всё стараются попасть надувным мячом кому-нибудь по голове. Это очень смешно. Никто не ругается, все делают вид, что ничего не понимают, и мяч в них взаправду попал случайно. Сёма сидит у кромки воды и пытается поймать игрушечной корзинкой малюсеньких рыбок, в страхе спутавших дорогу и метнувшихся на берег. Одна только Аделаида сидит на деревянном просоленном топчане белой мраморной глыбой среди коричневых, потных тел, среди взрослых в солнечных очках с приклеенными на нос газетными обрывками. Ей нельзя много купаться. Тогда у неё поднимется температура, и она начнёт кашлять. Вот тогда точно её на море больше не поведут. Она останется на съёмной квартире, скорее всего с папой. Мама скажет:

– Надо, чтоб кто-то с ней остался! А Сёмочку не будем в такую жару дома держать? Ребёнку же свежий воздух нужен!

– Да, канешна! Давай я астанус! (Да, конечно! Давай я останусь).

– Ты купаться не хочешь?

– Не-э-э! Уже надоел купаца! (Уже надоело купаться).

– Ну, хорошо! – Мама милостиво «разрешит» папе остаться и караулить Аделаиду. Раз уж ему «надоело купаться», то пусть вместе с ней дома и сидит. Мама возьмёт Семёна за руку, и они вдвоём пойдут на пляж. Аделаида будет сидеть и переживать, что папа обманывает маму, что ему «надоело купаца».

Но так бывает, только если ездить на море с родителями. А вот если поехать с бабушкой и дедушкой… Ведь у Аделаиды есть ещё и бабушка с дедушкой! Какие они красивые! Деда такой серьёзный и немного строгий с другими, только не с ней. У него такой интересный чубчик падает прямо на лоб! Его волосы раньше были совсем чёрными, а теперь вперемешку с белыми, и чубчик получается какой-то серо-серебряный, или «дымчатый», как говорит про цвет своего котёнка соседка Светка. Так вот этот дымчатый чубчик падает ему на лоб и делает его лицо совсем не строгим, а весёлым и шкодным. Как будто он всегда готов пошалить, но в его возрасте уже нельзя. У деды тонкие, красивые пальцы с жёлтыми ногтями. Деда много курит, поэтому и кожа у него на кончиках пальцев жёлтая. У бабули очень густые короткие волосы. Простая расчёска их не прочёсывает. Поэтому у неё расчёска железная. И ещё… бабуля носит… «бандаж». Что это такое – Аделаида не особенно поняла даже когда увидела. Очень странное сооружение из плотной ткани. Оно надевается на голое тело и затягивается. Говорят, это для того, чтоб женщина выглядела стройной. Но, ведь в этом «бандаже» можно совершенно задохнуться! Как бабуля в нём дышит?! Не боится ведь умереть! Носит! Бабуля с дедулей никогда не ссорятся, только деда иногда над ней подшучивает.