Зимний рыцарь. Сказки для барышень любого возраста

– Понятно, – кивнула я. – А мне, соответственно, положено сначала напоить, накормить, в баньке попарить добра молодца, а потом спрашивать, какой леший его принес.

– Так ты… вы…

Добрый молодец замолчал, опять ошалело разглядывая меня. Я внутренне хихикала, потому что знала, что он видит: стройную высокую девушку, с огромными зелеными глазами и косой цвета осеннего леса толщиной в руку. Костяная нога, правда, могла скрываться под длинным сарафаном, но если у добра молодца не солома в голове, он видел, что я не хромаю.

– Баба-яга, – подсказала я, полностью насладившись неуверенностью гостя. – Что-то не устраивает? Не хватает выступающих клыков, крючковатого носа и кривой спины? Так приходи лет через двести, я как раз всем этим обзаведусь.

– Н-нет, – опомнился мужчина. – Просто… просто я считал, что баба-яга передвигается по лесу только на ступе, а не ходит босиком по лесу.

Значит, ножки заметил. И даже то, что они босые. Внимательный…

– Ступа развалилась давно, – пожаловалась я. – Приходится вот пешком передвигаться. Но что же это я гостя на пороге держу, в дом не приглашаю? Заходи, добрый молодец, да не обессудь, не в царские хоромы явился.

Перед тем, как забраться по шаткой лесенке в избушку, гость присел, погладил ушибленную курью ногу и вежливо поздоровался с избушкой. Я мысленно восхитилась: теперь она не только не будет буянить, пока он сидит внутри (как уже неоднократно случалось, и тогда незваные пришельцы удирали со всех ног, а один даже через окно, отчего ставня и висела на одной петле), а и шевелиться станет максимально плавно и аккуратно.

Баюн сидел на излюбленном месте и сверлил вошедшего янтарными глазами. Гость и тут не оплошал: не стал сюсюкать и тянуться погладить здоровую черную зверюгу, а церемонно пожал ему лапу и извинился, что без гостинца, поскольку не догадался прихватить его с собой, но в следующий раз обязательно принесет.

– Мя-я-ясо, – нахально потребовал Баюн.

– Договорились, – еще раз пожал ему лапу гость. О каком следующем разе он говорит? Все эти зашедшие на огонек царевичи вваливались в избушку, выкладывали свои нужды и требования, получали желаемое в первом случае, изгонялись с позором во втором, но больше никогда не являлись.

– Вот, добрый молодец, – протянула я ему вышитое полотенце. – Баньку, извини, затопить не могу: и баньки нет, и дрова кончились, и топор сломался, так что иди-ка ты на речку. Тут недалеко, по тропинке доберешься. Русалке полотенце покажешь и на словах передашь, что ты – мой гость, она и отстанет. А я пока на стол соберу.

Гость еще раз окинул меня ошалелым взглядом – и когда он придет в себя? Можно было уже и привыкнуть, что вместо ожидаемой старухи в избушке на курьих ножках проживает красна девица, но, в конце концов, все старухи когда-то были девицами, и эта проблема со временем пройдет сама собой – и, не задавая лишних вопросов, вымелся наружу, плечом саданув по опять застрявшей двери.

– Намыл гостя? – обернулась я к Баюну. – Вот теперь помогай его кормить. Тащи крынку со сметаной, и не лезь внутрь усатой мордой! Я тебе сама отложу.

Гость задерживался. Уже и самовар вскипел и пыхтел белым паром на столе, и дымилась горка румяных блинов, и остывшие, но все равно вкусные пирожки горкой возлежали на расписном блюде, и Баюн дочиста вылизал свою миску сметаны и нехорошо косился на плошку с ней же, предусмотрительно убранную в центр стола, а добрый молодец все не возвращался. Я уже начинала прикидывать, не пойти ли его спасать? Заскучавшая Рина могла и не посмотреть на полотенце, сразу утащив нежданного красавца на глубину. Как это я сказала? Красавца?

Ну да, его самого. Именно красавца: высокого, могучего и умного. Мечту любой женщины.

Дверь, радостно скрипнув, отворилась, и гость вновь появился на пороге, комкая шапку с соколиным пером в кулаке. Рубашка и кафтан были мокрыми – видимо, Рина все-таки расшалилась и напоследок окатила добра молодца с головы до ног. Черные как смоль волосы успели просохнуть и разлохматиться, а на губах играла виноватая улыбка.

– Садись к столу, гость дорогой, – привычно запела я, пододвигая ему табуретку. – Ешь, пей, а потом рассказывать будешь.

– Спасибо на добром слове, хозяюшка, – вежливо поблагодарил гость и отказываться от еды не стал. Он умял четыре пирожка с яблоками, две ватрушки и несколько пышных блинов, как бы случайно отставив сметану на край стола. Миска тут же исчезла с моих глаз, а из-под лавки донеслось утробное мурлыканье:

– Мя-я-урси!

Я умиленно смотрела, как он ел, одновременно прикидывая, с какой проблемой гость явился. Причины появления гостей, собственно, новизной не отличались: или выполнить приказание невесты и добыть что-нибудь редкое (или вообще несуществующее), или умертвить страшной смертью недруга. Иногда, как совмещение этих двух, возникал третий вариант: спасти несчастную невесту от злобного недруга. Но мне как-то не верилось, что пришедший мужчина может выполнять чье-то бездарное желание и искать по всему свету аленький цветочек. Или же ему требуется помощь в убиении Змея Горыныча: с таким мечом и такими руками он может скрутить в шпагат любую рептилию.

– Так что привело тебя сюда, добрый молодец? – не выдержала я напора любопытства, когда гость, кажется, наелся. Но его ответ поверг меня в глубокое удивление.

– Как тебя зовут?

Еще ни один гость не интересовался моим именем. В крайности они обращались ко мне как к «деве-яге», но, как правило, не утруждали себя и этим, принимаясь рассказывать о собственных проблемах.

– Я же должен как-то называть тебя, хозяюшка, – пояснил мужчина. – Могу представиться первым, если так положено: Иван.

– Царевич? – автоматически отозвалась я.

– Нет, княжич. А это имеет значение?

– Никакого, – помотала я головой.

– Так как тебя зовут, хозяюшка?

– Лиса.

– Лиса? – переспросил он, напирая на последний слог.

– Нет, Лиса, с ударением на первый.

– Лиса… – повторил он, словно перекатывая мое имя на языке. Мне даже понравилось, как оно звучит – так звонко, как будто ручеек бежит по камешкам.

– Благодарствую, Лиса, за хлеб-соль, за доброту твою, за то, что приняла меня, непутевого, – встал Иван, кланяясь мне в пол.

– Сядь! – рассмеялась я, силой усаживая его на место. – Сядь и рассказывай, что привело тебя в лесную глушь к бабе-яге.

– Честно говоря, я не специально шел сюда, – признался Иван. – Можно сказать, случайно зашел.

– Заблудился?

– Нет. Не совсем.

Я потратила много времени, но все-таки вытащила из гостя его историю, не подпадающую ни под второй, ни под третий варианты, и имеющую очень слабое отношение к первому.

Ивану требовалось жениться. Отец неудержимо старел, желал видеть внуков от наследника, но ни одна предлагаемая им невеста сына не устраивала: то косая, то рябая, то глупая, то толстая, то, наоборот, худая. В конце концов дряхлеющему князю привиделся сон, что на восходящем солнце его сын найдет нечто, открывающее ему дорогу к счастью. Утром, не успел Иван продрать глаза, ему вручили котомку, крепкие сапоги и отправили на восток.

– Я шел три дня по лесу, – бесхитростно признался Иван, – тщательно обходя все деревни, чтобы случайно не столкнуться с какой-нибудь девицей.

– И наткнулся на меня, – понимающе покивала я. – Так и быть, добрый молодец, помогу твоему горю.

– Слушай, я не имел в виду!.. – покраснел он, отшатываясь назад. Я недоумевающе посмотрела на него – и сама залилась густым румянцем, обиженно поясняя:

– Я тоже. Вообще-то ко мне приходят не в поисках невесты, а за магическими предметами, помогающими решать чужие проблемы. И твою решим. Ложись спать, утро вечера мудренее. Я на полатях постелила уже.

– А ты сама?

– А я – баба-яга, у меня ночью вся работа, – соврала я и торопливо выскользнула из дома.

Избушка составила лапы поближе, чтобы я могла угнездиться между ними, обхватить руками колени и задуматься – а что, собственно, происходит? Почему я удрала, хотя никогда прежде наличие добра молодца в хижине меня не смущало? Почему мне так нравится звук его голоса? Почему растрепанные волосы вызывают желание взять расческу и причесать их, бережно укладывая каждую прядь? Или Рина права, и я просто соскучилась по мужскому присутствию в своей жизни, так как последний царевич появлялся в ней почти год назад?

Мысли сонно ползали, сталкивались и путались. Глаза слипались. Пришедший с ночной прогулки Баюн невероятно удивился, увидев меня между лапами избушки, пристроился рядом и заурчал колыбельную.

Уже потом, во сне, я ощутила, как меня подняли с земли и унесли в избушку.

А утром ноздри защекотал аромат дыма и жареной рыбы.

Отбросив одеяло и спрыгнув на пол, я заторопилась к окну. Над небольшим костерком на прутиках жарились два крупных леща. Иван внимательно следил за ними, иногда поворачивая. Баюн сидел рядом и не сводил с них взгляда.

– Слушай, кот, ты же сожрал одну рыбину! – удивился добрый молодец.

– Ма-ало, – внятно сообщил кот. Я наскоро переплела косу и спустилась к мужчинам.

– Доброе утро. Иван, не обращай на него внимания. Баюн может сожрать все это, а потом потребовать добавки. Только кто же ему даст?

– Мра-ак, – прокомментировал кот, задрал хвост и царственно удалился к лапам избушки, где и залег, продолжая внимательно смотреть на рыбу.

– А откуда лещи? Или в комплектацию охотника за невестами входит и рыболовный крючок? – весело поинтересовалась я.

– Рина поделилась, – просто сообщил Иван.

Неприятное чувство царапнуло по сердцу – как-то слишком добра русалка к проезжему добру молодцу. Или это тоже действие из разряда «накорми, напои и подарками одари»?

С моей стороны раздача даров состоялась после завтрака.

– Вот, – протянула я Ивану моточек серых ниток. – Бросишь на землю и произнеси волшебные слова: «Покажи мне, клубочек, где суженая моя живет», и иди за ним.

– Полезная, должно быть, вещица, – пробормотал гость. – А как тебе его вернуть, Лиса?

Я опять отстраненно удивилась – обычно царевичи не заботились о возвращении волшебных артефактов, оставляя их себе, и приходилось наколдовывать новые.

– Найдешь невесту – опять брось на землю и скажи: «Возвращайся, откуда пришел». Клубочек сам ко мне прибежит.

– Вон оно как… – задумчиво проговорил Иван. – Ну что же, спасибо тебе, хозяюшка, за хлеб-соль, за приют, за ласку да за подарки. Не поминай лихом.

Он задумчиво посмотрел на клубочек в своей ладони и неловко поклонился.

– До свидания, Лиса.

– Прощай, Иван. Доброго пути.

Я еще долго смотрела в лес, куда ушел добрый молодец, чтобы никогда не возвращаться.

Никогда продлилось три дня.

Возвращаясь из леса с полным лукошком земляники, я издалека услышала стук топора и заторопилась: это кто еще там осмелился хозяйничать или, того хуже, разбойничать в доме у бабы-яги?

Иван, раздевшись по пояс, с молодецким уханьем рубил дрова, складывая их в аккуратную поленницу.

– А как там поживает невеста? – только и смогла поинтересоваться я, прислоняясь к крылечку – почему-то не держали ноги. Баюн, разлегшийся на пороге и подставляющий солнцу набитое пузо, недовольно мявкнул и прикрыл глаза.

– Живет как жила, – спокойно ответил гость, беря следующее полешко. – Она ждала столько времени, может и еще подождать. Я не мог просто так уйти и оставить тебя в такой разрухе.

– Какой разрухе? – праведно возмутилась я. Иван выпрямился и начал загибать по одному пальцы:

– Дверь покосилась, ставни слетели, пол ходуном ходит, крыльцо прогнило. Топор – и тот слетел с топорища. – Он покрутил перед моим носом сжатым кулаком и веско закончил: – Починю – тогда и пойду свое счастье искать.

Гость в очередной раз размахнулся починенным топором, и расколотое полено развалилось надвое. Я молча поднялась в избу доставать чугунок и варить щи: мужчину в доме требовалось кормить, и отнюдь не земляникой.

Иван оставался у меня все лето. Он поправил дверь, навесил ставни, починил крыльцо, переложил пол и заново перекрыл крышу. Избушка словно приосанилась и сбросила с себя пару сотен лет.

Рина с гордостью хвасталась резным гребнем, подаренным ей Иваном, и снабжала его лучшей рыбой. Деревенские бабы и девицы, приходившие за мазями от золотухи и приворотными зельями в обмен на яйца, молоко и сметану, стали наряжаться в лучшие платки и забегать почаще. Баюн теперь по вечерам разваливался на лавке и сыто мурлыкал – сметаны ему доставалось значительно больше, чем раньше.

А я… я привыкла к Ивану. Привыкла к надежному и сильному мужчине в доме. Тому, что больше ничего не ломается, не падает и не отлетает. Тому, что готовить приходилось гораздо больше. Тому, как щемящее замирает сердце, когда взгляд падает на знакомые темные волосы и могучие руки. Привыкла к нашим ежедневным посиделкам, когда гаснут багровые оттенки заката, и из глубин леса мягкой неслышной походкой подкрадывается ночь.

Мы могли просто сидеть молча, слушая вечернюю перебранку лесных пичуг и басовитое уханье совы. А могли говорить – говорить обо всем. О его детстве, жизни в городе, младших братьях, красавице сестре, в прошлом году вышедшей замуж и теперь носящей под сердцем дитя. О лесе, полянках земляники, семейке ежей, нашедших приют под корнями вывороченной ели, лебединой паре в камышах и повредившей ногу косуле. О том, как я появилась в избушке на курьих ножках – об этом больше никто не знал, кроме бабули-ягули.

Как меня то ли оставили в лесу, то ли потеряли – баба-яга нашла в чащобе трех-четырехлетнюю девочку в одной рубашонке, и все, что удалось у меня узнать – только имя. Видимо, меня назвали Василисой, но от страха и по малолетству я сократила это до Лисы. А может, и нет, и меня так звали на самом деле. Узнать истину уже невозможно.

Как баба-яга оставила малышку у себя и научила ее всему, что знала сама. Как однажды уже выросшая девушка вернулась домой с полной корзиной груздей, а избушка пуста, и кот на все вопросы отвечает только: «Му-ур-шла.»

Я привыкла к постоянному желанию прижаться к мужскому крепкому телу и сидеть так, не двигаясь. Желанию провести пальцами по бугрившимся мускулам и шраму на плече, оставшимся после встречи с рысью. Привыкла к незнакомому, тревожащему мужскому запаху. К смешинке в темных глазах. К теплому взгляду, окатывающему меня нежной волной.

Привыкла, хотя и понимала, что нельзя.

С реки начали наползать серые туманы. Утром на травяных стеблях висели крупные бусины росы. На пеньках полезли дружные семейки опят. Лебеди из камышей поставили лебедят на крыло и собирались в дальний путь.

Мы оба понимали, что Ивану пора уходить, но он откладывал это изо дня в день, все время находя какие-то незавершенные мелочи.

Однажды утром я, не выдержав неопределенности, вручила ему сумку с напеченными пирожками и протянула клубок.

– Тебе пора уходить.

– Лиса…

– Пора, Иван.

Он ушел молча, не оглядываясь. Я опять смотрела, как его закрывает собой лес. Слезы тихо текли по щекам. Сердце разрывалось при мысли, что теперь он ушел навсегда.

Навсегда.

На три часа.

Я успела только накормить остатками сома Баюна и сесть на лавку, сжимая в руках подушку Ивана. Слезы прекратились, но сердце все так же рассыпалось на кровоточащие кусочки, каждый из которых был связан с моим гостем. Вот тут он поймал меня, когда Баюн терся под ногами и требовал поделиться с ним запеченным тетеревом. Вот к этой полке Иван прикрепил бортики, чтобы не слетала посуда во время шевеления избушки. Вот эти ложки он вырезал короткими летними вечерами, прихлебывая чай с земляничным вареньем. Вот в этой починенной им ступе мы летали лунной ночью над лесом, одинаково смеясь и повизгивая от страха.

– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Сердце схлопнулось, прячась от волны нахлынувших чувств: недоумения – что он тут делает? Радости – он вернулся! Тоски – теперь придется прощаться еще раз.

– Это кто там хулиганит? – заорала я, высовываясь в окно. – Сейчас как дам сковородкой! Прекрати издеваться над избушкой!

И надо мной.

– Хозяюшка, не бей меня! Дай добру молодцу слово молвить! Привел меня сюда волшебный клубочек!

Меня ураганным ветром вынесло наружу.

– Что ты сказал? – я не узнала своего голоса.

– Смотри, – таким же незнакомым голосом проговорил Иван. Он уронил клубочек на землю и проговорил: – Покажи мне, клубочек, где суженая моя живет.

Вместо того, чтобы метнуться серой мышкой в лес, клубок подпрыгнул на месте и замер.

– Здесь мое счастье, – прошептал Иван. – Я никуда от него не уйду.

Остатки здравого рассудка, еще каким-то чудом сохранившиеся во мне, неуверенно запротестовали:

– Подожди. Но как же… Князь… Город… Твоя невеста и внуки…

Две сильные руки уверенно легли на мою талию и прижали к мужскому телу.

– Мое счастье – здесь, – повторил над ухом Иван. – Отцу придется смириться. Он сам послал меня искать невесту. И я нашел ее.

Его губы опустились на мои, отбирая последние капли разума. Я с головой погрузилась в огромное, теплое, пушистое счастье, искрящееся детским смехом, нежностью и любовью.

Иван что-то говорил, убеждая то ли меня, то ли себя:

– Отец полюбит тебя. А если не полюбит – мы применим одно из твоих зелий, а потом сядем в избушку и уедем далеко-далеко… Там будем только ты и я… и наши дети… и Баюн… и Рина, если ты соскучишься по подружкам… И звезды будут петь нам песни, а мы попробуем подняться в ступе высоко-высоко, чтобы достать до них…

Я не слушала, обнимая его.

Обнимая моего мужчину.

Ворожея

За окном мне полуночь грозит,На свече робко пламя дрожит.Яркий росчерк огня под стеной.Тени вьют хороводы за мной.Покажи мне, вода, покажи,Расскажи мне, вода, расскажи,Покажи то, что хочется мне,Что скрываешь в своей глубине!Колыхнулась вдруг в чаше вода,Серебром в ней блеснула звезда.Замирает сердечко в грудиЖдет ли суженый мой впереди?Покажи мне, вода, покажи!Расскажи мне, вода, расскажи!Дай мне самый желанный ответ:Ждет ли счастье меня или нет?Посветлела воды чернота,Завихрилась внутри густота,И сквозь зябких теней лоскутыВижу я дорогие черты.Покажи мне, вода, покажи!Расскажи мне, вода, расскажи!Не могу своих глаз отвестиОт того, кто с судьбою в пути.Догорела свеча на столе.Скрылся образ заветный во мгле.Но я помню тех глаз синеву,Их узнаю везде наяву…

В дверь постучали. Негромко, но настойчиво. Вздрогнув, хотя давно ждала, что за мной придут, я торопливо встала, в последний раз поправила расшитый обережными знаками пояс, стягивающий узорчатую поневу, накинула шубку и глубоко вдохнула. Мирно спавший на лавке черный кот поднял морду, шевельнул чутким ухом и вновь свернулся клубочком. Странно, но это немного успокоило мое бьющееся сердце, и я вышла из дома.

– Пора, матушка Виринея, – склонил голову старейшина Горазд. Его слова прозвучали легко и непринужденно, словно бы он произносил их уже в тысячный раз. Хотя в действительности меня стали называть так совсем недавно, когда отошла к Великой Праматери ворожея Рода Славовичей Собрана. Мне до сих пор казалось, что обращаются не ко мне, и все время хотелось обернуться и посмотреть, не стоит ли за мной та, которую с полным правом можно было величать «матушкой». И даже «бабушкой».

Сколько весен встретила на своем веку Собрана, не знал даже древний беззубый дед Молчан, почти все время проводивший то на печи, то на теплой завалинке. Еще во времена его детства Собрана была такой, какой я впервые увидела ее: с абсолютно белыми, заплетенными в девичью косу волосами, морщинистым лицом, искривившейся спиной и хромой ногой. Правда, глаза оставались такими же колдовски-зелеными, молодыми и пронзительно-изучающими. Казалось, Собрана собиралась жить вечно. Однако сама она так не считала.

Осознав, что подходит ее срок встречи с Великой Праматерью, ворожея начала готовить себе замену и присматриваться к окрестным девчушкам. Не найдя никого подходящего в своем селении, она отправилась по соседним, пока, наконец, не добралась до нашего. Как и о чем она договаривалась с моей матерью – неведомо. Скорее всего, мать только обрадовалась, отдавая седьмую дочь в будущие ворожеи, устроив таким образом мою судьбу. Меня, тогда пятилетнюю кроху, никто не спрашивал.

Просто однажды ко мне, выполняющей нехитрую детскую работу – собрать гусениц с капусты – подошла незнакомая бабка и уверенно взяла за руку. Я хотела было испугаться и зареветь, но взглянула в глаза цвета травы под грозовым небом – и слезы скрылись сами собой. Осталась забыта любимая кукла, спрятанная в поленнице от сестер. Маленькая ручка ухватилась за морщинистую крепкую ладонь. Высыпавшиеся гусеницы поспешно прятались под развесистые листья. Никто не провожал меня, никто не целовал на прощание. Мы неспешно и в полном одиночестве шли к воротам.

Десять лет Собрана учила меня всему, что знала сама. Слушать, о чем поют птицы и шелестит трава. Помнить, какую траву собирать на закате, а какую – по утренней росе. Принимать роды и лечить сломанные конечности. Справляться с буянящим овинником и умилостивить обидевшегося домового. Уметь говорить с богами.

А потом, в ночь, когда все добрые люди сидят по запертым домам, крепко затворив ставни, когда выходит на волю и буйствует разнообразная нечисть, не опасаясь Сварогова гнева – Собрана распахнула дверь, раскрыла окна, легла на лавку, подложив под голову нож, сжала мою руку – и тихо, спокойно отошла в чертоги Великой Праматери. Буйствовал снаружи ветер, колотил в стены и хлестал в окна дождь, что-то гремело и завывало… а внутри меня рос и наливался силой переданный мне дар. Из невысокой синеглазой темноволосой девушки я одномоментно превратилась в «матушку Виринею». Ворожею рода Славовичей.

Высоко-высоко, над заснеженными кронами сосен перемигивались холодные звезды. Мороз окрашивал румянцем щеки и оставлял игольчатую изморозь на ресницах, усах и бородах. Снег весело поскрипывал под моими легкими и быстрыми шагами и тяжелой походкой старейшины и других уважаемых родовичей. Ноги сами несли меня за околицу, в лес, на полянку, окруженную стеной уснувших сосен. Туда, где уже собрался весь Род, от мала до велика, от месячного Желана до деда Молчана. Туда, где сложено семь костров: один, большой, в центре, шесть по окружности, которые только и ждут, когда по ним запляшет животворный дар Сварога.

Самая длинная ночь в году. Время власти обжигающе-ледяной Тьмы. Каждый год Морана накрывает собой весь мир в надежде победить свет и никогда уже не уйти. Полностью подчинить себе небесное и земное царство. Каждый год в эту ночь в заветном тайном месте собираются все родовичи, и ворожея Рода просит Сварога защитить их от злой богини, не дать погибнуть в холоде и голоде.

Если услышит Отец-Небо голос детей своих, не будет держать зла за вольные и невольные обиды, сочтет, что они достойны его покровительства – то пошлет на землю своего младшего сына Огня Сварожича. Разгорятся костры, и понесут люди домой частичку небесного огня, чтобы он весь следующий год горел в их очагах. А вот если Сварог не услышит… если я не смогу дозваться его…

Я передернулась, отгоняя черные мысли. Не будет такого. Никогда еще не было и вновь не произойдет. Никогда Моране не получить полную и безоговорочную власть над миром…

Стройные сосны расступились, и я вышла на заветную полянку. Тишина. Только тяжело дышит позади старейшина Горазд, поскрипывает под сапогами снег, шепчутся сосны, да в небесной глубине поют величальные песни холодные звезды. Тишина и темнота. Острое зрение ворожеи позволяло различить собравшихся в круг родовичей: малышей на руках у матерей, невысокие фигурки ребятишек постарше, сгорбленные спины дедов и высоко поднятые головы молодежи. Ой, чур меня!

Я поспешно отвела взгляд от рослой широкоплечей фигуры, к которой льнула еще одна: ладная, девичья, высокогрудая, и вошла в круг. Полетела на пушистый покров шубка. Опустились на утоптанный снег колени, касаясь Матери-Земли. Протянулись к будущему костру сложенные ковшичком ладони. Зашептали губы слова, идущие, как говорила Собрана, из самого сердца.

Мать-Земля, Макошь, Хозяйка Жизни – не оставь своими заботами детей твоих! Не допусти, чтобы погибло все живое в морозном Мраке! Помоги мне дотянуться до Отца-Неба, Сварога-батюшки!

Ничего не происходило. Перестали шептать сосны и петь звезды. Молчали родовичи. Сверлил чей-то недобрый взгляд мою спину, прикрытую лишь тоненькой рубахой. Сердце будто бы сжала чья-то ледяная рука. А вдруг ничего не получится? Вдруг не услышит меня Сварог? Вдруг Собрана ошиблась, выбрав меня в ворожеи?..

«Макошь-матушка!» – мысленно закричала я, боясь собственных мыслей и не давая им одолеть себя. Морана не получит ни меня, ни Род Славовичей! И неважно, что я уже видела, как протягиваются из темноты ко мне черные туманные плети рук, как они начинают обвиваться вокруг коленей и забираться под рубашку… Помоги мне, Мать-Земля!