Обязательственное право

Прусский кодекс изобилует гораздо большим числом отдельных определений и все-таки дает место большим сомнениям и недоразумениям.

Вообще он запрещает обратное требование всякой уплаты, в основании которой лежала какая-либо нравственная, несовершенная обязанность[239]. Это определение совпадает с ошибочным воззрением древних писателей на римскую naturalis obligatio и ведет, при буквальном понимании, к (трудно допустимому) заключению, что деньги, уплаченные вследствие ошибочного предположения долга, не подлежат возврату, если только отдавший их был обязан уплатить такую же сумму (например, доставлять алименты) вследствие сострадания или благодарности. Сверх того, прусское законодательство постановляет, что все договоры, имеющие своим предметом ценность выше 50 талеров, должны быть заключаемы письменно, вследствие чего словесные договоры получают аналогическую природу с римским nudum pactum[240]. Это предписание строже римского определения в том отношении, что оно не освобождает от необходимости этой формы консенсуальные контракты и даже контракты реальные, за исключением одного займа[241].

Если мы взглянем теперь на последствия несоблюдения этой формы, а следовательно, и существующую в данном случае naturalis obligatio, то найдем определение, что только целостное исполнение договора обеими сторонами, и по отношению к движимым вещам восполняет собою недостаток формы и устраняет всякий спор; откуда следует, что исполнение одностороннее или неполное, или по отношению к недвижимости, всегда влечет за собою обратное требование отданной вещи[242]. С этим определением, однако, трудно согласить тот общий принцип, по которому существование чисто нравственного обязательства достаточно для исключения обратного требования (прим. е), так как нравственная обязанность исполнить словесный договор едва ли может подлежать какому-нибудь сомнению. Точно так же и в другом месте обратное требование уплаченного вследствие только несоблюдения узаконенной формы прямо запрещается и запрещение это основывается именно на существовании нравственной обязанности[243].

Таким образом, едва ли возможно признать во всем этом учении какую-либо внутреннюю последовательность, и прямое приложение изложенных выше принципов римского права могло бы дать более удовлетворительный результат[244].

§ 15

Лица в обязательстве. А. Определение лиц

Третий момент, требующий подробного рассмотрения для понимания обязательства (§ 2) – это лица, участвующие в обязательстве и названные выше верителем и должником.

Многие важные вопросы по поводу лиц касаются не обязательств вообще, а только обязательств, возникающих из договоров, и потому уместнее будет рассмотреть их не здесь, а в связи с дого ворами как важнейшим источником обязательств (гл. 2). Здесь же из всего исследования о лицах нам остается разрешить два вопроса:

A. Определение лиц.

B. Участие нескольких лиц на одной стороне обязательства.

А. Определение (Bestimmungsart) лиц, участвующих в обязательстве в качестве верителя и должника, находится в тесной зависимости с более общим исследованием о связи юридических отношений вообще с определенным лицом[245], изложенным в другом месте.

Как в юридических отношениях вообще, так и в обязательствах, правильное отношение между субъектами права установляется вследствие известного факта, касающегося определенного индивидуума, т. е. вследствие активного или пассивного человеческого действия, непосредственно связанного с определенными лицами, становящимися благодаря ему субъектами обязательства.

Но рядом с этим нормальным отношением стоит другое, анормальное, более искусственное, основанное на каком-либо общем св ойс тв е, совместном с самыми разнообразными индивидуумами.

Применяя эти соображения к обязательственному праву, мы увидим, что такое ненормальное отношение установляется преимущественно по поводу какой-либо вещи (Sache). Тогда право собственности на эту вещь, или какое-либо вещное право на нее, или владение этой вещью и будет свойством, определяющим положение верителя или должника, а быть может и обоих субъектов обязательства, хотя все эти отношения сами по себе вполне чужды существу обязательства.

В римском праве это искусственное отношение не имело частого применения и большого значения. В самой развитой форме оно встречается при пользовании, где рядом с вещным правом стоит отличное от него обязательство между владельцем права и собствен ником[246]. Это обязательство независимо от первоначального установления пользования, а потому его нельзя считать последствием договора, из которого могло возникнуть пользование. Напротив, оно приложимо ко всякому лицу, к которому когда-либо может перейти право собственности или пользования, хотя бы даже в силу последующих событий (например, давности) произошла полная перемена в лицах, владевших первоначальными правами. Подобные обязательственные отношения, связанные, с одной стороны, с собственностью, с другой – с jus in re, мы находим в эмфитевзисе и гипотеке. Более отдаленное применение этого искусственного отношения встречается в римском праве при actiones in rem scriptae, где положение должника и в то же время ответчика является простым последствием владения вещью, т. е. полуфактическим и полуюридическим отношением, в сущности, вполне чуждым обязательству[247].

Эти искусственные отношения получили обширное развитие и большое значение в немецком праве, а именно в реальных повинностях (Reallasten) и ленных правах (Bannrechte). Здесь отношение верителя и должника (и даже одновременное положение обоих лиц в качестве кредитора и должника) обусловливается чисто случайною связью, чуждою существу обязательства, причем отношение это вместе со связью переходит и на другие лица, совершенно независимо от правил, нормирующих переход обязательств. Тем не менее подобные юридические отношения остаются настоящими обязательствами, отличительный характер которых состоит единственно в связи права, обязанности, или того и другого вместе с определенными лицами[248]. Истинное существо их затемнено только терминоло гиею писателей, говорящих о субъективных и объективных вещных правах; эта терминология перешла и в новейшие законодательства[249].

Некоторые из указанных нами случаев представляются в известном отношении особенно важными; они связаны не с обязательствами вообще, а единственно с обязательственными соглашениями, поэтому мы рассмотрим их не здесь, а в связи с последними[250] (глава 2).

§ 16

Лица в обязательстве. B. Корреальное обязательство. Введение

Источники

Inst. III, 16, de duobus reis.

Dig. XLV, 2, de duobus reis.

Cod. VIII, 40, de duobus reis.

Литер атур а

Ribbentrop. Lehre von den Correal – Obligationen. Göttingen, 1831 г.

Koch. Forderungen, т. 2, § 61–66. Lehrbuch, § 515–519.

Puchta. Pandekten и Vorlesungen, § 233–235. Cursus, § 263.

Vangerow, стр. 64–101.

Ср. System, т. 5, § 232, стр. 220–222; § 235[251].

Природа обязательства предполагает существование двух лиц, стоящих во взаимном противоположении в качестве верителя и должника (§ 2).

Но факты, из которых возникает обязательство, могут быть такого свойства, что на стороне кредитора они будут относиться не к одному лицу, а одновременно ко многим; то же возможно и на стороне должника, и с обеих сторон вместе. Теперь следует определить последствия, вытекающие из такого свойства фактов.

Для подобных случаев необходимо принять за пра вило, что обязательство, представляющееся, по-видимому, единым, разлагается путем простого расчета на столько отдельных, независимых друг от друга обязательств, сколько лиц стоит на той или другой его стороне. Таким образом, если одно лицо обещает уплатить сто рублей двум лицам, стоящим на другой стороне обязательства, то это равносильно обещанию уплатить каждому из них по 50 руб. Точно так же если двое обещают третьему 100 руб., то это значит, что каждый обещает только 50 руб. То же самое, если два лица, имеющие общую собственность, отдают одному в арендное содержание имение, или один собственник отдает двум арендаторам, то для каждого из отдающих в аренду или для каждого из арендаторов возникает право и обязанности на одну идеальную половину, не касаясь другой[252]. Общая черта обоих обязательств – случайное одновременное возникновение; внутренней связи у них нет никакой.

Волею участвующих лиц, в виде исключения, может быть, однако, установлено совершенно иное юридическое отношение, в котором одно и то же обязательство всецело и нераздельно будет относиться к каждому из многих верителей или должников. Рассмотрим подробно как фактические условия (источники происхождения), так и последствия этого исключения. Для предварительного и наглядного объяснения этого отношения необходимо отметить самую выдающуюся его черту. Она состоит в том, что каждый из многих верителей порознь может требовать цельного удовлетворения, и что уплата, произведенная одному из них, прекращает обязательство для всех; так же и от каждого из многих должников можно требовать полного удовлетворения, и уплата, совершенная одним, освобождает всех. Но необходимо остерегаться смешения, могущего произойти от превратного понимания этого отношения. Не следует думать, что везде, где замечается указанная нами характеристическая черта, неизбежно должно существовать и вышеупомянутое исключение, а именно одно и то же обязательство, всецело относящееся ко многим лицам. Напротив, эта черта может встретиться случайно и при обязательствах совершенно различных и независимых друг от друга[253]. Римляне употребляли для обозначения юридического отношения, составляющего характер очерченного нами исключения, следующие термины. Веритель и должник, связанные в одно искусственное целое, называются duo rei[254]. Для отличия верителя от должника одни их называли duo rei credendi, debendi[255], или, так как стипуляция была самым обыкновенным источником упомянутого исключения, duo rei stipulandi, promittendi, но последние выражения употреблялись также и в приложение к другим договорам, кроме стипуляции[256]. Один раз встречается еще в смысле того же юридического отношения выражение correus; из него новейшие писатели и образовали термин, весьма часто употребляемый: корреальные обязательства и корреальность[257] (Correalschulden, Correalität); в смысле этого же термина говорят также о корреальности активной и пассивной, смотря по тому, представляется ли в подобной связи несколько верителей или должников. Сверх того, то же отношение часто обозначается выражением in solidum obligari[258],но этот термин является весьма неопределенным. Он везде указывает на беспредельное целое в противоположность определенной части, происшедшей вследствие раздробления целого, изъятия из него, или, наконец, ограничения. Если, таким образом, выражение это представляется достаточно точным для обозначения изложенных личных корреальных отношений, то оно не менее точно и для обозначения отношений совершенно иного рода (прим. k.) и, наконец, для известных ограничений, не имеющих ничего общего с личным отношением многих верителей и должников. Так, им пользуются для выражения той мысли, что обязательство должника не ограничивается наличным объемом пекулия, пределами унаследованного имущества или его способностью к платежу; также и для выражения того, что должник не выговорил себе права освободиться от noxalis actio посредством noxae datio[259]. Итак, термин этот там только выражает корреальное отношение, где дело идет о решении вопроса: существует ли в данном случае такое обязательство, или, напротив, обязательство, разделенное между многими лицами?

По-видимому таким же, а в сущности совершенно иным представляется отношение многих независимых обязательств, взаимно соприкасающихся по источнику происхождения и тождеству предмета. Когда двое совершают кражу сообща, то каждый несет полную ответственность, точно он воровал один[260], однако оба обязательства не имеют между собою внутренней связи. Одинаковое явление представляется и в случае, когда сходятся три лица и одно из них обещает каждому из остальных или последние обещают первому по 100 р. Отсюда также возникают различные вполне независимые друг от друга обязательства, как будто оба договора были заключены в различных местах и в разное время[261]. Итак, все указанные случаи не имеют ничего общего ни с установленным выше правилом, ни с исключением; о них мы упомянули только для предупреждения возможного смешения понятий.

По поводу изложенного коренного отношения между правилом и исключением в учении о корреальном обязательстве не безынтересно исследовать, руководились ли римские юристы в установлении такого отношения внутренними основаниями, т. е. истинными потребностями юридического института? От этого зависит решение вопроса: имеем ли мы достаточные причины довольствоваться такими же отношениями и в действующем праве, или же, напротив, не полезнее ли будет их преобразовать в принцип?

Ответ возможен только по изложении целого юридического института во всех его подробностях (ср. § 22).

Рядом с корреальным обязательством иногда представляются еще другие юридические отношения, имеющие с ним некоторые точки соприкосновения. Важнейшее из них – товарищество (Societät). Несколько корреальных верителей, также как и несколько корреальных должников, могут состоять в товариществе; подобное отношение их будет основанием для корреального обязательства. Но было бы грубым заблуждением предполагать, что все корреальные обязательства находятся в связи с товариществом. Такое мнение вполне опровергается многими текстами римского права, признающими корреальные обязательства и в связи с товариществом, и неза висимо от него[262]. Если даже после рассмотрения отдельных юридических отношений окажется, что корреальное обязательство обыкновенно является в связи с товариществом и что подобная комбинация повторяется очень часто и в большей части случаев, то и это явление не дает еще нам права возводить такую комбинацию в юридическую презумпцию, а прочие случаи считать исключениями. Напротив, комбинация эта есть факт совершенно случайный, который должен быть доказан тем, кто ссылается на него в свою пользу.

§ 17

III. Лица в обязательстве. B. Корреальное обязательство. Источники происхождения

Особенное отношение, по которому одно и то же обязательство лежит всецело, безраздельно на каждом из нескольких верителей или должников, представляется исключением из правила (§ 16). Изложим прежде всего источники происхождения подобного исключительного отношения.

Источники эти сводятся к следующей общей точке зрения. Исключения появляются только когда лица, деятельностью которых рождается обязательство, сами их желают; без воли лиц они имеют место в одном случае, когда обязательство само по себе неделимо, и то только по отношению к совокупности должников[263] (как пассивное корреальное обязательство).

Воля, обусловливающая корреальность, может выразиться в договоре, в распоряжении наследодателя (последней воле) или же в судебном решении. Договор может быть формальным, отличительное свойство которого состоит в выражении воли в особо установленной форме (стипуляция и письменный контракт), но к этой же цели ведет и всякий другой договор. Корреальность, вытекающая из договора, предполагает одинаковую волю лиц, вступивших в договор (верителя и должника). Последняя воля, в смысле источника корреальности, есть по свойству своему односторонняя, и в этом отношении аналогична с судебным решением.

Отсюда вытекают следующие возможные источники рассматриваемого нами исключения, насколько оно определяется волею участвующих лиц.

a) Стипуляция.

b) Письменный контракт (Literalcontract).

c) Прочие договоры.

d) Последняя воля.

e) Судебное решение.

Хотя первых двух источников корреальности не существует в действующем праве, тем не менее они требуют подробного изложения, без чего невозможно ясное понимание решений римского права по интересующему нас вопросу.

а. Стипуляция.

Составляя главное основание юридических отношений у римлян, стипуляция была вместе с тем и употребительнейшею формою возникновения корреальности[264]. Указанное выше отношение правила к исключению имеет значение только для стипуляции, так как главный текст, нормирующий его (§ 16, b), говорит именно о стипуляциях.

Таким образом, и здесь дело шло об истолковании выражения воли[265], а для этой цели не существовало твердой и исключительной формулы. Более несомненными выражениями были eos de m quinque aureos, eandem pecuniam, eadem decem spondeo[266], так как ими несомненно выражалось, что предмет обоих обязательств должен быть не только одного рода и величины, но и тем же самым (только одновременно относящимся ко многим лицам).

Одновременность операции сама по себе не рождала еще корреальности, точно так же как и неодновременность операции не исключала ее абсолютно; следовательно, небольшой промежуток времени между обеими операциями не составлял помехи для корреальности, если только они совершались в один и тот же день[267]. Здесь необходимо сделать одно предварительное замечание, которое будет развито только впоследствии. Обязательства, возникающие из договоров, имеют отчасти самостоятельную цель, отчасти дополнительную (акцессорную), служа просто подкреплением и обеспечением другого обязательства. Последняя цель достигалась у римлян обыкновенно корреальными стипуляционными обязательствами и имела место как на стороне верителя, который подкреплял себя другим дополнительным верителем (adstipulator), так и на стороне должника (adpromissor); последнее явление было несравненно важнее и употребительнее[268]. Во всех этих случаях возникало сложное юридическое отношение. Между главным и дополнительным лицом установлялось настоящее корреальное обязательство и вместе с тем еще обязательство акцессорное, так что стечение признаков того и другого мешало корреальному обязательству проявиться во всей чистоте и законченности и оно должно было подвергаться модификациям, которые, впрочем, будут изложены в подробности в другом месте, здесь же достаточно только упомянуть о них.

Истинность и значение всех этих принципов признается и действующим правом с тем только внешним и неважным различием, что мы не употребляем более для акцессорных контрактов и других целей стипуляционной формы, которая везде уступила место неформальному договору.

b. Письменный контракт (Literalcontract).

Гай оставил нам достаточно сведений о письменном договоре (expensilatio в форме nomen transcriptitium[269]), так что мы с полною ясностью можем представить себе его влияние на образование корреального обязательства – влияние, совершенно аналогичное тому, какое производило стипуляция.

Когда два римлянина вносили в свои домашние регистры имя третьего лица в смысле должника по одной и той же претензии, это было совершенно равносильно тому, что они стали duo rei stipulandi вследствие стипуляции; то же самое и в случае внесения одним римлянином в свой домашний регистр имен двух других в смысле своих должников по одной и той же претензии. Очевидно, что в обоих случаях необходимо предположить согласие всех участвующих лиц на установление подобного юридического отношения точно так же, как такое согласие требовалось для действительности всякого письменного контракта.

Правда, мы не имеем прямых указаний для подтверждения этого института древнего права, но зато у нас есть следующие совершенно равносильные доказательства.

Известно, что в юстиниановском праве письменный контракт совершенно исчез и уже во время древних юристов сохранял свою силу только в книгах менял (argentarii); некоторые следы этого именно специального значения письменных контрактов и перешли в Дигесты. Мы имеем два текста, вполне подтверждающие значение письменного контракта в смысле источника корреального отношения. Один из них рассматривает договор о невзыскании (Erlassvertrag), заключенный большинством кредиторов несостоятельного должника. Он гласит, что многие собственники одной и той же претензии должны считаться одним кредитором и для объяснения приводит следующие случаи[270]:

Utputa plures sunt rei stipulaudi vel plures argentarii, quorum nomina simul fасta sunt, unius loco numerabuntur, quia unum debitum est.

Здесь expensilatio одной и той же претензии в книгах двух менял совершенно уравнена с однородною стипуляциею и признается, подобно последней, источником происхождения корреального обязательства. Другой текст говорит о duo rei credendi вследствие стипуляций, из которых один заключил мировую (Compromiss), и уравнивает с ними двух менял, занесших в свои книги одну и ту же претензию к третьему лицу[271]:

Idem in duobus argentariis, quоrum nоmina simuleunt.

Принцип, применяемый здесь к менялам, может быть, без сомнения, распространен на всех римлян древнейшего периода, так как и по отношению к менялам он выводится исключительно из nomen factum (из expensilatio), представлявшем один характер как для менял, так и для прочих римлян, а не из особенной природы меняльного ремесла и еще менее из упомянутого здесь товарищеского отношения обоих менял[272].

Некоторые ученые неправильно сравнивают с этим отношением менял в корреальном обязательстве совершенно другое, имеющее с ним внешнее сходство и основанное в действительности только на промышленном характере менял. Отдельное меняльное учреждение (argentaria) могло принадлежать одному хозяину или нескольким, которые тогда составляли промышленное товарищество для достижения целей этого учреждения[273]. И в последнем случае как самое учреждение, так и меняльные книги были одинаковыми независимо от того, вел ли отметки один из товарищей, многие или все поочередно. Когда посторонний римлянин входил в сделку с этим учреждением и отмечал его в своем домовом регистре в качестве должника по expensilatio, то могло возникнуть сомнение: к кому должен быть предъявлен иск, к каждому ли товарищу в соответствующей части или всецело к лицу, стоящему во главе учреждения и именем которого (фирмою) оно оперировало? При огромном значении менял желательно было, в интересах прочих римлян, облегчить по возможности предъявление исков. Вот почему обычным правом установилось правило, что каждый отдельный член товарищества обязан отвечать во всем долге[274]. Отсюда возникло отношение, аналогичное корреальному; но оно отличалось от истинного корреального обязательства, возникшего из договора (и именно письменного контракта), уже тем, что римлянин, предъявляющий иск к одному из товарищей в полной сумме, быть может, и не думал о нем в момент отметки в регистре. Таким образом, существовало совершенно специальное юридическое правило для меняльного ремесла, применявшееся только в этой сфере и не имевшее ничего общего с системою корреальных отношений.

Тот же вопрос представляется и в обратном случае, когда внесенная самим меняльным учреждением в регистр expensilatio становится предметом иска. Справедливость требовала, чтобы к выгодам и к облегчению иска со стороны учреждения применялось то же правило, которое служило к его невыгоде. Следовательно, каждый товарищ порознь мог предъявить полный иск. В самом деле, это правило было признано императорскими постановлениями[275] и имело тот же промышленный, исключительный характер, как и приведенное выше для противоположного случая. Оба вошли в состав римского торгового права и были чужды общей теории корреальных отношений.

с. Прочие договоры.

Возникновение корреальности из стипуляции (и письменного контракта) было, быть может, единственным в древнейшем периоде; но уже в эпоху классических юристов признавалось за несомненное правило, что подобное отношение может быть основано на договорах bonae fidei, на простом соглашении, т. е. без стипуляции. Это явление не следует считать простым отступлением от принципов в интересах облегчения гражданского оборота; напротив, оно было прямым последствием более общего принципа, по которому во всей упомянутой категории договоров всякое неформальное, дополнительное соглашение должно было охраняться иском[276].

Замечательное место из Папиниана, выражающее последний принцип, гласит[277]:

Eandem rem apud duos pariter deposui, utriusque fidem in sоlidum seсutus[278], vel eandem rem duobus similiter[279] commodavi; fiunt duo rei promittendi[280], quia non tantum verbis stipulationis, sed et ceteris contractibus[281], veluti emtione, venditione, locatione, conductione, deposito, commodato, testamento[282].

Принцип, высказанный здесь в общей форме, сформулирован в другом месте в частных приложениях, а именно к купле, найму, а также конституту[283]. Последний, как договор преторский, необходимо был по существу своему свободен, подобно контрактам b. f. в цивильном праве.

В приведенном месте, содержащем общий принцип, так же как и в частных его приложениях, речь идет только о многих должниках такого рода (о пассивной корреальности), а не о многих кредиторах; потому здесь возможно сомнение: возникало ли корреальное отношение и между кредиторами, вступавшими в договоры упомянутой категории? Уже одна аналогия со стипуляциею (duo rei stipulandi) могла бы рассеять это сомнение; сверх того, есть еще один текст, ясно признающий корреальность многих кредиторов при поклаже (depositum), следовательно, при одном из договоров рассматриваемого разряда[284]. Редкое упоминание об этой корреальности, могущее возбудить сомнение в ее приложимости, объясняется тем обстоятельством, что пассивная корреальность во всех отношениях является более употребительною и важною, нежели активная (прим. f).