Альковные секреты шеф-поваров

Наслаждаясь чувством единения со вселенной, он умиротворенно думал, что это был самый верный шаг в его жизни: вступить в туристический клуб вместе с Иэном Бьюкеном, надежным и единственным другом еще со школьных времен.

По-настоящему их объединяла лишь страсть к компьютерным играм, однако они постоянно искали другие точки сближения и пытались втянуть друг дружку в свои занятия. Иэн был одним из немногих счастливчиков, допущенных на чердак Брайана Кибби, где располагался драгоценный макет железной дороги, хотя Кибби понимал, что другу, в сущности, наплевать на игрушечные поезда; да и сам он был равнодушен к увлечению Иэна сериалом «Стар-Трек». Но его любовь к туристическим походам была сильной и искренней.

Брайан обожал проводить выходные с этой дружной, крепко спаянной командой, носящей имя «Заводные походники». Его больной отец тоже был доволен: сын стал чаще бывать на воздухе в компании с другом. Правда, одержимость Иэна «Стар-Треком» и то, что других приятелей у Брайана, по сути, и не было, не могли не настораживать Кита Кибби… Старик в последнее время сильно сдал. Вчера вечером, когда семья пришла навестить его в больнице, он выглядел совсем слабым.

Брайан слизнул с губ жгучую соль и, одолев еще несколько метров крутого склона, поднес ко рту бутылку газированной воды. Внизу над обрывом клубилось облачко мошкары – густое, грибовидное, каких он раньше никогда не видел; смотреть туда было страшновато. Он глотал минералку и чувствовал, как пузырьки щекочут пересохшее горло.

Теплое чувство самодостаточности переполнило его грудь. Великолепная панорама ущелья, обрамленного строгой зубчатой линией горного хребта, расплескалась перед ним во весь горизонт, под идеальный аккомпанемент в наушниках айпода: Coldplay, альбом «Parachutes». Он нажал «стоп» и сдернул провода, чтобы послушать тишину, прошитую редкими стежками птичьих криков.

Раздался хруст шагов: кто-то приближался. Полагая, что это Иэн, Брайан сказал не оглядываясь:

– Посмотри на это чудо! В такие минуты только и живешь… по-настоящему.

– Да, красиво, – согласился женский голос.

Волна панического ликования поднялась в сердце Кибби и затопила вселенную. Он обернулся – щеки вспыхнули, глаза увлажнились. Перед ним стояла Люси Мур! Цвели пронзительные синие очи, белые кудряшки танцевали на ветру… Она заговорила! С ним!

– Э-э… Д-да, – выдавил он, сорвавшись взглядом в алое ущелье ее рта.

Люси, казалось, не заметила его смущения. Сосредоточенно оценив цепочку покрытых снегом вершин, она задержалась на самой высокой.

– А слабо́ забраться во-он туда? На самый верх?

– Ну-у… зачем? По тропинке безопаснее, – спасовал Брайан. И тут же пожалел о своей робости.

Люси разом потеряла к беседе интерес; хуже того, вокруг нее возникла знакомая аура легкого презрения, типичная реакция представительниц противоположного пола, к которой Брайан уже давно привык.

– Вообще соблазнительно выглядит, – выдавил он, отчаянно пытаясь исправить ситуацию.

– Я бы с удовольствием полезла, – смягчилась Люси, но смотрела уже не так настойчиво.

Кибби замешкался и за неимением лучшего прошамкал:

– Да, было бы здорово, это правда…

Наступившее вслед за тем молчание было столь мучительным, что Кибби, умудрившийся дожить до своих двадцати с лишним лет, не поцеловав ни одной девушки, не говоря уже о большем, согласился бы до гробовой доски остаться девственником, только бы избежать этой пытки. Кровь сжигала его щеки, слезы кипели в непроизвольно моргающих глазах, сопли бежали из носа щедрым потоком, а горло пересохло так, что, попытайся он заговорить, его голос не отличался бы от хруста веток под ногами.

Выход из немыслимого тупика подсказала Люси:

– А который час?

Кибби ринулся задирать рукав с такой отчаянной поспешностью, что едва не порвал ремешок.

– Око-ко-ко… око-коло д-двух, – отрапортовал он, заикаясь.

– Наверное, надо возвращаться в лагерь? А то обед пропустим. – Люси прищурилась с задумчивым любопытством.

– Да, то-а-чно! – Кибби от волнения дал петуха. – Это такие обжоры, ничего не оставят!

Люси ответила печальной улыбкой. У Кибби внутри что-то оборвалось: так же улыбались подруги сестры, сама сестра, девушки в офисе – все молодые женщины, которых он знал… Голове стало жарко, он сорвал бейсболку и запихнул в карман. Ветер освежил разгоряченные виски.

Каменная стена карьера – отвесная, мрачная, непреклонная, словно нагромождение могильных плит… Стоя на противоположном берегу искусственного озера, Дэнни Скиннер вглядывался в сухие деревья под стеной, пытаясь различить проблески света среди зловещих теней. Ливший с утра дождь наконец прекратился, мокрое небо дрожало в ожидании ночной прохлады.

Скиннер поежился от озноба и от неприятной, отдающей кокаином мокроты в гортани… Три неподходяще одетых человека стояли рядом с ним, хищно наблюдая за двумя копошащимися у воды рыболовами, которые, напротив, были экипированы в полном согласии с декабрьской погодой. Эти трое были: Малютка Роб Маккензи, казавшийся грузным даже при росте метр девяносто два, лучший друг Скиннера со школьной скамьи, впоследствии ставший лучшим собутыльником; Гарет, которого Скиннер знал недолго, всего пару недель, но еще до знакомства был наслышан о его подвигах; и наконец, Демпси – единственный, кто вызывал беспокойство. Несмотря на молодость, Скиннер успел потереться в известных кругах и повидал крутых парней. Некоторые были обычными психопатами, хотя со временем таких становилось все меньше, – очевидно, вырастая, они предпочитали общаться с себе подобными. Но Демпси – в нем было нечто вездесущее, пожирающее… Весьма полезный персонаж в определенных уличных заварушках, однако здесь и сейчас – явно не в своей обойме. А может, думал Скиннер, это я не в своей обойме?

Они все принадлежали к братству футбольных фанатов: собирались в баре по субботам, смотрели матч, потом наводили шорох, хотя дальше криков и угроз дело редко заходило.

Как же получилось, в который раз спросил себя Скиннер, что в этот дрянной, промозглый субботний вечер я оказался на карьере в Западном Лотиане?

Ответ был прост: кокаин. Сегодня в баре, когда толпа рассосалась и они остались вчетвером, чертов Демпси пошел нарезать дорожку за дорожкой, а потом предложил небольшое приключение на природе. В тепле и уюте, на пике прихода, предложение показалось заманчивым; затем погода внесла коррективы, и затея из веселой превратилась сперва в сомнительную, а потом просто в скучную. Больше всего на свете Скиннеру хотелось оказаться сейчас дома, с Кей.

Он сказал ей, что едет с друзьями на рыбалку – раз уж отменили футбол. Странное желание, хотя, по сути, недалеко от правды. Черт, надо было уйти с ней! Эта мысль не давала Скиннеру покоя. Он с некоторым облегчением вспомнил, что у Кей сегодня вроде репетиция, которая может затянуться. И все равно на душе было тревожно. Хотя, конечно, не так, как у двух злосчастных рыболовов.

– А что, парни, щука в карьере есть? – спросил Скиннер, чтобы разрядить обстановку. – Раньше только ерш был. А потом местные щуку завели. Ключиком покрутили: раз, раз, – продолжал он, не особо надеясь на реакцию, – и поплыла. И всего ерша погрызла. Заводная щука – страшное дело! – Он повернулся к друзьям и отметил кривую ухмылку Демпси. – Дошло до того, местные стали пиво с водкой в карьер лить: хоть какой-то ерш.

Лицо Скиннера расплылось в улыбке, сверкающей, как надгробная табличка: он почуял, что рыболовов пугают его слова. Правда, те быстро поняли причину его радости, и это слегка испортило эффект.

Толпа ренегатских черных туч облепила бледное закатное солнце; по озеру пробежала липкая тень, заставив одного из рыболовов, рыжеволосого парнишку, содрогнуться от озноба. Маккензи посчитал нужным на это отреагировать и пнул коробку с крючками и наживкой. Черви выплеснулись в грязь.

– Опа, споткнулся!

Скиннер и Гарет обменялись понимающими взглядами: поручи дело Маккензи – и он все испортит идиотскими репликами, произнесенными с шокирующей простотой.

– Ну чё, селяне! – начал Демпси. – Фанаты в деревне есть? – И, не дождавшись ответа, повысил голос: – Тебя спрашиваю, манда рыжая! За кого болеешь?!

– Футболом не интересуемся, – буркнул парнишка.

Демпси несколько секунд обдумывал полученную информацию, удовлетворенно кивая, как аристократ, отведавший хорошего вина.

– Щука – страшный зверь, – со смехом вел свою линию Скиннер. – Пресноводная акула! Злоба у нее в крови.

– Дикси из Батгейта знаешь? – рявкнул Демпси, игнорируя Скиннера.

Страсти начали накаляться.

Рыжий помотал головой. Его приятель кивнул. Оба паренька старательно избегали контакта глазами.

– Да, имя знакомое.

– Увидишь этого гондона, передай: его Демпси ищет. – Демпси сделал ударение на своем имени; к его огорчению, на рыболовов это впечатления не произвело.

Скиннер раздраженно ковырнул камешек носком ботинка и зафутболил в карьер – парочка неплохих блинов, затем короткий бульк. Да уж… Попили пива, понюхали порошка. Затем поперлись в Западный Лотиан вершить мутную вендетту – какие-то разборки между Демпси и его старым знакомым, многолетняя вражда, причин которой никто уже не помнил. Злодея выследить не удалось, поэтому отправились бродить по окрестностям. На случайных рыбаков наехали просто из досады. Но были и другие, глубинные резоны, думал Скиннер. Противостояние старой и новой гвардии, демонстрация крутизны, Маккензи против Демпси. А бедные парни всего лишь подвернулись под руку.

– Извините, что потревожили, пацаны. Хорошего клева! – Скиннер жизнерадостно помахал рукой и кивнул Гарету.

Они вдвоем развернулись и потопали прочь, к дороге. Маккензи и Демпси, однако, задержались.

– Эти двое… – усмехнулся Гарет. – Чем яйцами мериться, сняли бы на выходные номер и предались греческой любви. Успокаивает.

Скиннер считал Гарета классным парнем, но в ответ лишь скупо улыбнулся, сохраняя достоинство.

– Закидывать удочки и палочки, – сказал он ни к селу ни к городу, – священное право каждого мужика.

Сзади раздались крики и ругательства. Скиннер и Гарет продолжали невозмутимо шагать к машине.

Некоторое время спустя в зеркале заднего вида показались Демпси и Маккензи.

– Уделали пидоров, – пропыхтел Демпси, забираясь на заднее сиденье; под глазом у него красовался фонарь.

Маккензи улыбался акульей улыбкой.

– Мобильный у них был? – раздраженно спросил Гарет. – Местные сейчас облаву устроят.

– Да там, наверное, не ловит, – с сомнением отозвался Демпси. – У карьера такие стены…

Гарет завел машину и утопил педаль; они выбрались на мощеную дорогу и свернули к Кинкардинскому мосту.

– Поедем в окружную, чтоб не поймали. А вы, герои, – он кивнул в зеркало, – из Стерлинга на электричке доберетесь.

Скиннер прикидывал: обиделся ли Демпси, что его определили на заднее сиденье? Наверняка, если учесть, что рядом развалился Малютка Маккензи.

– Бля-а! – застонал Демпси. – Ну ты параноик!

– Иди в жопу, Демпс! – огрызнулся Гарет. – Я в эту мухосрань зачем приехал? Чтоб смотреть, как ты на мирных жителях отрываешься?

– Вот знаешь что… – начал Демпси.

– Да ничего! Я думал, тебе надо разобраться с Энди Диксоном. Согласился помочь как дурак. Во-первых, потому, что обнюхался, во-вторых, сам этого губошлепа не перевариваю. И чего в итоге? Эти двое – кто из них был Энди Диксон? Никто? Блядь, я так и подумал.

– Да они борзеть начали! – шипел Демпси.

– Они рыбу ловили!

Скиннер видел в зеркале, как Демпси прожигает взглядом дыру в затылке Гарета, но тому было наплевать. Маккензи между тем приступил к вдохновенному живописанию подробностей битвы. Поняв, к чему идет дело, один из рыболовов решил ударить первым и что было дури засадил Демпси в глаз.

– Рыжий говнюшок! – радостно пояснил Маккензи. После чего поведал, как он одним ударом вырубил второго пацана, а потом с наслаждением наблюдал за Демпси, который поначалу опешил от ярости и огорчения, но в конце концов заборол-таки обидчика и от души на нем оттоптался.

Демпси на протяжении всего рассказа только зубами скрипел, свернувшись в углу, как пружина. Плевать, что он едва не убил проклятого рыбака! Маккензи запомнит не это, а позорный, обидный, заставший врасплох первый удар. И пусть рыжий гад с лихвой заплатил за свою дерзость – все равно история войдет в анналы под названием «Как Демпс на карьере по морде получил». В многочисленных пересказах злополучный первый удар обретет яркость и вес, а ответная трепка поблекнет и забудется, и весь эпизод будет выглядеть как подвиг неизвестного рыболова – сияющая улыбка Маккензи была тому лучшим подтверждением.

Кончилось тем, что Гарет, проникшись жалостью к пережившему унижение Демпси, а может, опасаясь последствий драки, согласился развезти всех по домам. По мере того как мелкие пригородные коттеджи вырастали в многоэтажные монолиты, Скиннер все беспокойнее думал о том, что должен немедля ехать к Кей. Но тут Маккензи предложил по пиву, и отказываться было глупо, ведь одна кружка еще никому не повредила.

4

Курорт Скегнесс

Гусиный взгляд Джойс Кибби лишь на секунду – так показалось ее затуманенному рассудку – перекочевал со скворчащей яичницы на фотографию, что скромно притаилась на декоративной полочке. Эту полочку, как и прочую кухонную мебель в стиле эпохи Тюдоров, собственными руками смастерил ее муж.

Снимок был сделан на курорте Скегнесс: она, Кит и двое детей. Год, наверное, 1989-й. Тогда еще все время шел дождь. Их сфотографировал парнишка по имени Барри, обслуживающий аттракцион «Потешный гольф». Для большинства гостей это была обычная семейная карточка, одна из многих, тем более что дом Кибби старыми снимками буквально набит; Джойс, однако, воспринимала ее как магический, трансцендентный объект.

Ей казалось, что на фотографии схвачена глубинная сущность их семьи: Кит со своей жизнерадостностью, добытой тяжелым трудом; Кэролайн с детским вызывающе-ястребиным весельем, которое она не утратила, даже повзрослев; Брайан, улыбающийся робко, словно боясь привлечь злые силы слишком открытой демонстрацией своего счастья, – осторожность, унаследованная от матери…

Ноздрей Джойс коснулся запах гари.

– Ах, господи! – Она убрала сковороду с конфорки и принялась ворошить припекшиеся яйца деревянной лопаткой. А всему виной пилюли, которые прописал доктор Крейгмайер! Нервы успокаиваются, зато ходишь как сонная муха.

Но где же Кэролайн?

Джойс Кибби, худощавая женщина без малого пятидесяти лет, с большими тревожными глазами и выдающимся носом, пересекла кухню и позвала, высунув голову в коридор:

– Кэролайн! Завтракать!

Кэролайн Кибби в своей комнате на втором этаже приподнялась на локте и убрала с лица светлые волосы. Со стены ее приветствовал огромный плакат Робби Уильямса. Певец всегда казался таким милым, трогательным… Но сегодня что-то случилось: Робби смотрел чуть ли не простаком. Кэролайн выпростала из-под одеяла ноги, помедлила, рассматривая гусиную кожу на икрах. Снизу донесся крик Джойс:

– Кэрола-а-а-айн!

– Иду, блядь!.. – буркнула Кэролайн, глядя на плакат.

Она соскочила с кровати, поежилась от холода, сняла с крючка на двери голубой халат и накинула на плечи. В коридоре она инстинктивно запахнулась, прикрыв грудь. Брат собирался на работу: дверь в ванную была открыта, оттуда шел пар. На запотевшем зеркале сочилась криво нарисованная звезда Давида. Брайан уже облачился в темно-синий костюм, купленный по настоянию отца специально для новой должности. Костюм сидел хорошо, скрывая болезненную худобу брата, превращая ее в элегантную изящность. Совсем другое дело. Да, подумала Кэролайн, костюмчики ему идут.

– Шикарно, – оценила она.

Брайан в ответ улыбнулся, показав крупные белые зубы. Хорошие у братишки зубы, красивые. Сегодня у Брайана важный день. Новая солидная работа, крупный санитарно-эпидемиологический отдел, не то что контора в округе Файф. Жалованье на несколько ступеней выше. И вдобавок добираться ближе и дешевле. А с другой стороны, ответственности не в пример больше.

По усталым глазам брата было заметно, что он волнуется. Хотя сейчас для всей семьи трудное время.

– Нервничаешь? – спросила она.

– Не-а… чуть-чуть.

– Кэрола-а-айн! – Высокий, гундосый голос Джойс. – Завтрак остынет!

Кэролайн перегнулась через перила:

– Да слышу я, не глухая!!!

Брайан с тревогой отметил напрягшиеся сухожилия на шее сестры.

Джойс мгновенно прекратила кулинарную возню; гнетущая тишина поднималась с кухни душным паром – можно было подумать, что рядом с матерью лежала, истекая кровью, соседка, которой снайпер прострелил голову.

Брайан испуганно уставился на Кэролайн. Та молча пожала плечами.

– Кэр, ну чего ты!

– Она меня бесит.

– Ты же знаешь, это из-за отца… Такой стресс для нее.

Тон брата показался сестре покровительственным.

– Не только для нее! – резко ответила она.

Этот металл в голосе – что-то новое, обеспокоенно думал Брайан. До сих пор она почти не показывала, что переживает из-за болезни отца. Но ей наверняка тяжело. Она ведь его любимица. Старый Кибби всегда ее прощал, делал скидку на молодость, говорил: такой у девчонки характер… А теперь она еще и за меня волнуется. Первый день на новой работе, все такое.

– Не заводи ее, Кэр.

Кэролайн снова пожала плечами. Они вдвоем спустились на кухню. Брайан изогнул брови при виде стоящей на столе громадной тарелки с яичницей, ветчиной, жареными помидорами и грибами. Матери не давала покоя его худоба, однако все старания были напрасны: он мог есть сколько угодно, совершенно не прибавляя в весе, – унаследованная от нее же особенность метаболизма.

– Потом еще спасибо скажешь, – заверила Джойс, предупреждая его комментарий. – Кто знает, чем там в столовой кормят. Помнишь, как тебя тошнило от еды в Киркалди?

Она повернулась к Кэролайн и поморщилась: та положила кусок яичницы на хлеб и брезгливо отодвинула ветчину. Гримаса матери не осталась незамеченной.

– Я тебе, кажется, говорила, что не ем мяса! – выпалила Кэролайн. – Зачем ты кладешь ветчину на тарелку, если знаешь, что я не ем мяса?

– Ну ладно, один кусочек, – умоляюще сказала Джойс.

– Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Что, по-твоему, означает утверждение «я не ем мяса»?

– Но организму нужно мясо! Один кусочек, в самом деле! – Джойс завела глаза и повернулась за поддержкой к Брайану, который сосредоточенно мазал маслом бутерброд.

– Я. Не ем. М-мяса! – отчеканила Кэролайн каким-то новым тоном, словно потешаясь над матерью.

– Зачем скандалить из-за ерунды! – Джойс тоже разгорячилась. – Ты ведь молодая, еще растешь…

– Ага! И что из меня вырастет – под твоим руководством?

– Да у тебя самая настоящая анорексия! – заявила Джойс. – Я читала об этом! Все молодые девушки переживают из-за своего веса, морят себя голодом, и ничего хорошего…

– Как ты можешь! – Кэролайн побагровела. – По-твоему, я ненормальная?!

Мать с горечью посмотрела на дочь. Что эта наглая соплячка может знать о болезнях?

– Твой отец сейчас в больнице, под капельницей, борется за жизнь. Он бы сейчас все на свете отдал, только бы съесть что-нибудь тверденькое…

Кэролайн проткнула вилкой ветчину и сунула ее матери под нос.

– Ну и отнеси ему!

Она швырнула вилку, вскочила и убежала по лестнице наверх.

Джойс мелко затряслась в беззвучном плаче.

– Ох эта… эта маленькая… – Она внезапно успокоилась, словно вспомнив, что Брайан тоже сидит за столом. – Извини, сынок. Твой первый день на новой работе… Я эту девчонку совсем не знаю, – добавила она, глядя в потолок. – Она раньше такого себе не позволяла, и если бы твой отец…

– Не волнуйся, мам! Я с ней сейчас поговорю. Она ведь тоже переживает из-за папы… По-своему.

Джойс тяжело вздохнула:

– Не надо, сынок. Доедай завтрак, еще опоздаешь на работу в первый день. На новую работу… Нечестно, просто нечестно! – добавила она, непонятно что имея в виду.

Брайан Кибби только этого и хотел: поскорее выбраться из дому. Времени было еще полно, но он поспешно затолкал в рот остатки яичницы, нахлобучил красную бейсболку, выскочил на улицу – и, не чуя ног, взбежал по проезду Фезерхол до перекрестка с Сент-Джонс. К остановке как раз подъехал двенадцатый автобус! Брайан прибавил газу и успел в последний момент – даже умудрился занять место у окошка. За вспотевшим стеклом поплыли холодные мокрые кварталы. Автобус медленно пробирался сквозь пробки: мимо зоопарка, потом по Вест-Корнер, Розенберн и Хеймаркет, потом по улице Принцев. На остановке «Уэйверли» Брайан вышел и поднялся по Кокберн до перекрестка с Роял-Майл. Бейсболка, украшенная эмблемой клуба «Манчестер Юнайтед», не гармонировала со строгим костюмом; он снял ее и спрятал в сумку.

Побег из дому его согрел, однако промозглое утро быстро дало о себе знать. Стылый туман, смешанный с мелким дождем, пропитал одежду, и Брайан подумал, что в Шотландии выйти на улицу – все равно что попасть в холодную сауну. Чтобы убить время, он решил прогуляться по Роял-Майл. В газетном киоске уже лежал свежий «Гейм информер»; он купил его и засунул в сумку. Свернув на боковую улицу, почувствовал в желудке трепещущие крылышки: здесь располагался один из его любимых магазинов. Изящная крашеная вывеска гласила:

А. Т. Вилсон

Хобби и развлечения

Брайан подумал об отце – тот дразнился всякий раз, когда сын ходил сюда за покупками. «Опять игрушек захотелось? А сколько тебе лет, помнишь?» Старший Кибби говорил это в шутку, но в голосе звенели ироничные издевательские нотки. Брайан краснел от стыда и всячески скрывал свои визиты к А. Т. Вилсону.

Макет железной дороги на чердаке Кибби выглядел весьма впечатляюще, хотя оценить его было практически некому: Брайан не мог похвастаться обилием друзей. Кит Кибби был машинистом и рассчитывал, что сын унаследует его любовь к локомотивам; можно представить его разочарование, когда он понял, что мальчишку интересуют только макеты. Тем не менее отец не потерял надежды, что игра перерастет в профессию, – прирожденный самоделкин, он настелил на чердаке пол, провел свет и соорудил алюминиевые каркасы.

Что Брайан действительно унаследовал от отца, так это умелые руки. Пока Кит был здоров, его мастерская располагалась там же, на чердаке, в дальнем углу. Позднее, когда взбираться по лестнице стало тяжело, он перенес ее в сарай, и все верхнее пространство перешло в распоряжение сына – здесь обосновались знаменитая железная дорога, макет игрушечного города, а также коробки, забитые детским хламом, и бесчисленные стеллажи с видеоиграми и подшивками журнала «Гейм информер».

Чердак сделался убежищем Брайана. Кроме него, сюда практически никто не залезал. Здесь мальчик укрывался, приходя из школы, где над ним издевались одноклассники; здесь он просиживал вечерами, думая о грешных картинках, стыдливо мастурбируя в темноте, пока его воспаленный ум перебирал образы знакомых девчонок – обнаженных или полуодетых, – на которых он в реальной жизни даже посмотреть стеснялся, не говоря уже о том, чтобы подойти.

Но главной его страстью была железная дорога. Этого хобби он тоже стеснялся. Оно разительно отличалось от всего, чем увлекались другие дети (или делали вид, что увлекались), а по остроте наслаждения соперничало даже с онанизмом. Со временем Брайан все сильнее отдалялся от сверстников – и чувствовал себя вполне свободным только здесь, на чердаке, в роли безраздельного и могущественного владыки игрушечного мирка, который он создавал своими руками.

Дежурные шутки Кита – дескать, старика выжили с чердака – таили в себе горькую начинку, и горечь эта была обусловлена не только мыслями об уходящем здоровье. Отец боялся, что психологически замуровал мальчика в душном объеме под крышей, пойдя навстречу его странному увлечению.

Когда Брайан, по мнению родителей, стал слишком взрослым, чтобы проводить каникулы в кругу семьи, Кит поинтересовался, не хочет ли сын куда-нибудь съездить.

– В Гамбург, папа! – возбужденно ответил юноша.

Кит с тревогой подумал о грязных туристических соблазнах Рипербана, квартала красных фонарей, затем вспомнил собственные юные проделки в Амстердаме и с некоторым облегчением решил, что парнишке давно пора развеяться и приключение пойдет ему на пользу. У него в груди что-то больно скрипнуло, когда Брайан пояснил:

– Там самый большой в мире макет железной дороги!

Но винить было некого: Кит собственными руками культивировал в сыне необычную страсть. Под его руководством были возведены холмы из папье-маше, вокруг которых извивались игрушечные рельсы; он помог спроектировать туннели и сложные архитектурные элементы. Предметом особой гордости Брайана было здание вокзала с прилегающей гостиницей, прототипом которому послужил лондонский Сент-Панкрас. Проект вырос из домашнего задания по труду и пережил несколько попыток саботажа со стороны местного хулигана Энди Макгриллена, который издевался над Брайаном с особым рвением. Юного конструктора, однако, ничто не могло остановить: в конце концов он ухитрился пронести полузаконченный макет мимо подстерегавшего во дворе обидчика и в безопасной чердачной тиши сделал его зародышем своего искусственного поселка.