Центурии. Книга пророчеств

1-23

Liepard laisse au ciel extend son oeil…

Если прочитать эту строку вслух с соблюдением цезуры:

Liepard / laisse (цезура) au ciel / extend son œil… —

то становится очевидно, что laisse («покидает, оставляет») следует читать как laissé («утомленный»).

В катрене 3-57:

Sept foys changer verrés gent BritanniqueTaintz en sang en deux cent nonante an:Franche non point par apui Germanique.Aries doute son pole Bastarnan, —

традиционная путаница в трактовках вызвана тем, что неясно, как понимать первую половину третьей строки. Однако чтение вслух не оставляет сомнений: franche non point (нисколько не свободный) здесь – именно британский народ, действующий par apui Germanique (благодаря германской поддержке):

Увидят, как семь раз меняется британский народ,Крашенный кровью, на двести девяностом году, —Вовсе не свободный, но благодаря германской поддержке.Овен боится своей широты в Бастарнии.

Таким образом, правила поэзии помогают переводить пророчества Нострадамуса.

В целом как поэту Нострадамусу было тесно в рамках классического стиха. Он часто пренебрегал некоторыми поэтическими правилами, и в то же время нередко им «командовала» строфа, и он сокращал строку в угоду размеру, подбирал неадекватные синонимы и проч. Язык Нострадамуса перегружен латинизмами, оксюморонами (противоречащими себе определениями вроде «близко-далеко», «рано-поздно»), варваризмами (словами, заимствованными из иностранных языков), словесными играми, парадоксами, прозвищами и топонимами, которые нелегко идентифицировать. В то же время язык его нельзя назвать тяжеловесным; он не распластывает читателя под тяжестью архаизмов, и иногда даже вызывает восхищение удачно найденными образами и яркими картинами, уместившимися в четырех строках:

1-67

Великий голод, приближение которого я чувствую,Будет часто отступать, затем станет всемирным,Таким великими и долгим, что будут отрыватьКорни от деревьев и младенца от соска.

10–97

Триремы полны пленников всех возрастов.Время, доброе для зла, сладкое для горечи.Добыча слишком рано поторопится к варварам,Алчно глядящим, как жалуется перо на ветру.

Однако «Пророчества» Нострадамуса не принадлежат к классике поэзии. Виной этому и их специфическая тематика, и общее несоответствие поэтической традиции XVI в.; экспрессивный и сжатый до «телеграфности» стиль Нострадамуса мог быть органично воспринят в XX вв., но не в эпохи Возрождения, Просвещения и классицизма:

2-66

С большими опасностями пленник сбежит,Чуть позже великий – фортуна изменила —Схвачен во дворце народом.Согласно доброму знамению, город осажден.

9-29

Когда тот, кто никому не уступал место,Пожелает оставить занятое – не занятое место,Огонь на корабле, по болотам, [горящая] нефть в Шарлье.Будут отбиты [Сен-]Кантен, Кале.

Более того, строки многих катренов похожи скорее на заголовки сенсационных новостей, вынесенные на первые полосы современных газет:

1-10

Змеи впущены в железную клетку,Где томятся семеро королевских пажей,Старики и отцы выйдут из глубины ада,Умрут после того, как увидят смерть и крики своих плодов.

9-31

Землетрясение в Мортаре,Остов [церкви] Св. Георгия наполовину ушел в землю.Мир уснул, проснется война.В храме на Пасху разверзнутся пропасти, –

или же на драматические любовные истории:

6-59

Дама, в исступлении от ярости адюльтера,Будет заклинать своего принца не говорить [о нем никому].Но вскоре о позоре узнают,Так что 17 будут подвергнуты мукам.

10–35

Младший королевич, пылающий горячим влечением,Чтобы овладеть двоюродной сестрой,В женской одежде по дороге в храм АртемидыБудет убит незнакомцем из Мена.

Стихи Нострадамуса в значительной степени обнаруживают следование новым принципам поэзии, провозглашенным участниками группы «Плеяда». Эта группа была создана в 1548 г. учениками Жана Дора Пьером Ронсаром и Жоашеном дю Белле. Свою цель поэты видели в обновлении французского поэтического языка и создании национальной поэтической школы. Согласно дю Белле и Ронсару, язык принадлежит к числе искусств, а вышей формой языка является поэзия. Для «Плеяды» было характерно активное словотворчество, обращение к латыни и греческому как к источнику материала для совершенствования французского языка. Очевидно, Нострадамусу также была близка идея активного словотворчества как средства развития родного языка. Многие слова, использованные им в «Пророчествах», в других источниках XVI в. не зафиксированы.

Кроме того, Пьер Ронсар писал, что «для первого мудреца поэзия была не чем иным, как аллегорической теологией»[12]. В древние времена поэзия ходила рука об руку с пророчеством, облекая в поэтическую форму скупые и запутанные оракулы, изрекаемые пророками. Поэт – посредник между высшими силами и народом, и его ремесло имеет государственное значение. Его нельзя подкупить, его нельзя подвергать гонениям за созданное, ибо, как учит Платон, «поэт – это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать» («Ион», 534 b).

Исступление, «творческий энтузиазм», утрата связи между логикой и полетом фантазии как необходимое условие для творчества в античной Греции действительно считалось обязательным условием как пророчества, так и стихосложения.

Кроме мысли о неподсудности поэта мирским властям, «Плеяда» настаивала на расширении традиционной тематики поэзии, выход ее за привычные рамки любовной лирики и воспевания красот природы.

Примечательно, что и Пьер Ронсар, и Жан Дора были в первых рядах почитателей Нострадамуса: пророк-стихотворец в их глазах представал «недостающим звеном», живым подтверждением их теории о божественной сущности поэзии. Другой участник «Плеяды», канцлер Мишель Лопиталь, отнесся к Нострадамусу негативно; однако здесь им двигали политические, а не поэтические соображения. Жан Дора, например, по свидетельству современников, занимался толкованием «Пророчеств»:

Все ученые люди немало почитают пророчества упомянутого Нострадамуса, и среди них я назову господина Дора, королевского поэта, столь почитаемого своим веком и настолько удачливого толмача или толкователя этих катренов, или пророчеств упомянутого Нострадамуса, что он кажется гением упомянутого автора, как бы подпророком, какового греки называли Гипофитом[13]… [он] говорил, что они были продиктованы написавшему их Мишелю Нотрдаму ангелом[14].

Именно Дора направил Нострадамусу своего ученика Жана-Эме де Шевиньи, которого пророк принял на работу в качестве секратаря по рекомендации поэта. Учеником Дора был и родственник де Шевиньи, Жан де Шавиньи, автор первой книги с толкованиями предсказаний Нострадамуса[15].

Ронсар же, по-видимому, лично встречался с Нострадамусом. Широкую известность обрела апология пророка, помещенная «королем французских поэтов» в 1560 г. в «Элегии Гийому Дезотелю». Обращаясь к Франции, поэт говорит:

И столь же ты глуха к пророкам, что ГосподьИзбрал меж чад своих и коим кровь и плотьДал в сем краю, чтоб здесь твою беду пророчитьГрядущую, но ты спешишь их опорочить.Да, может быть, смогла миров Господних высьЧрез Нострадамуса с пророчеством срастись,Иль мужем демон злой иль добрый дух владеет,Иль от при роды он душой взмывать умеет,Засим среди небес сей смертный муж парит,Пророчества свои нам сверху говорит,Иль мрачный ум его, томясь глухой тоскою,От жидкостей густых стал сочинять такое:Но он таков, как есть: что ни тверди мы, все жНеясные слова, что в нас вселяют дрожь,Как встарь у эллинов оракул, многократно,Предсказывали нам весь ход судьбы превратной.И я б не верил им, коль Неба, что даетНам зло или добро, я в них не видел ход[16].

Гораздо менее известны строки Ронсара, написанные в 1567 г., уже после смерти Нострадамуса, в разгар Религиозных войн во Франции, где поэт говорит о наследии пророка как о том, чем не следует увлекаться, пока душа молода и не отягощена печалями. Обращаясь к де Вердену, королевскому секретарю и советнику, Ронсар наставляет его:

Будь веселым, здоровым и радостным,Ни завистливым, ни озабоченнымМатериями, которые гложут душу.Беги ото всех скорбейИ не беспокойся о несчастьях,Предсказанных Нострадамом[17].

При своей жизни Нострадамус очень часто становился героем стихотворений. Канцлер Мишель де л’Опиталь, сопровождавший принцессу Маргариту (сестру покойного Генриха II, по условиям мира Като-Камбрези вышедшую замуж за герцога Савойского) во время ее поездки в Ниццу (в ходе которой она встречалась с Нострадамусом), писал в 1560 г. в своем поэтическом отчете об этом путешествии:

Вдали замаячили крыши каменистого Салона.

Здесь Нострадамус, сообщая двусмысленные оракулы, лжет вопрошающим его людям,

Со своими изречениями он уже царитв умах суверенов и знати (какое безумие!).Это ясновидение – не от Бога,Ибо смертным не дозволено предвидеть грядущие события[18].

Автору этих строк удалось также найти стихотворение «Французская песнь на взятие Гиня и Кале», написанное в 1558 г. и посвященное отбитию герцогом Гизом у англичан Кале и других крепостей. Анонимный поэт возмущается тем фактом, что Нострадамус удачно предсказывал только губительные для Франции события (например, поражение под Сен-Кантеном), в то время как успехи французского оружия его не интересовали. В своем праведном гневе автор именует пророка «Монстрадабусом» (франц. monstre d’abus – «чудовище кощунства») и обвиняет его в… сотрудничестве с «бургундцами» (в данном контексте – с испанцами):

Глупец доверяется Монстрадабусу.Ты изумляешься, почему сей великий лжец,Монстрадабус, в своих новых сочинениях,Совершенно не был открывателемВзятия Кале и других замков?В былые времена, когда бургундцыПортили воздух, сей дым в его носуИзобиловал, и, как грибы,Разносился повсюду его приспешниками.Если бургундцы захватывали голубятнюИли шестерку сапных или ледащих лошадей,Или когда француз оказывался в смятении,Или когда кто-либо творил подобные дела,Всем тут же говорили:«Монстрадабус, конечно, это предсказывал».Но теперь, когда фортуна повернулась другой стороной,Его слава сразу обернулась против него.И каждый говорит, что этот МонстрадабусВ былое время служил лишь кощунству[19].

Автору явно невдомек, что пророк должен быть в первую очередь озабочен бедственными событиями, готовыми обрушиться на его страну. Требовать от него «хороших» предсказаний значит совершенно не понимать его подлинное призвание и назначение.

Дом в городе Сен-Реми.

Здесь родился Мишель Нострадамус

Жан де Шевиньи, ученик Дора и секретарь пророка, написал латинское четверостишие, помещенное в «Альманахе» Нострадамуса на 1566 г. В нем к предсказателю обращается Аполлон Тимбрийский, покровитель знаменитого в античном мире прорицалища:

Аполлон Тимбрийский, изможденный от несчастий земель,Взывает к Нострадамусу в следующих словах:Вот тебе гадательные искусства, вот тебе пророческий треножник,Иди – и сам стань богом для народов.

В наши дни образ Нострадамуса продолжает вдохновлять поэтов, видящих в нем символ беспокойства за будущее человечества, борьбы с безразличием и равнодушием к бедам Земли, – как, например, в песне Нино Ферре «Год кометы» (1986):

Время идет, и все следы стираются,Забудь Нострадамуса!В Чернобыле все спокойно.Спи сном праведника.Если что-то случится, я тебя разбужу.А если я молчу, так это потому, что все хорошо.

Нострадамус-историк

Один из самых удивительных фактов для историка, изучающего пророчества Нострадамуса, – упорное игнорирование авторами популярных толкований пассажа из письма Генриху II: «Я рассчитал почти столько же событий грядущего времени, сколько и [событий] прошедших лет, включая и настоящее» (6). Из этих слов, казалось бы, явно следует, что корни как минимум половины сюжетов катренов следует искать в прошлом. Однако очень немногие адепты Нострадамуса, работающие в традиционном ключе, соглашаются признать очевидное. Слабое знакомство с историей в известной мере оправдывает их, но и не служит прояснению смысла «Пророчеств».

Между тем аллюзии на исторические события, ко времени Нострадамуса уже отошедшие в область преданий, исчисляются многими десятками. Читатель ознакомится с ними по ходу чтения нашего перевода и комментария к нему.

Здесь хотелось бы предостеречь читателя от поспешных выводов. При поверхностном и предвзятом ознакомлении с нашим переводом «Пророчеств» и особенно комментариев к ним легко совершить серьезную ошибку, заподозрив Нострадамуса, во-первых, в плагиате, а во-вторых – в преднамеренной мистификации. Эта проблема настолько важна, что ее следует рассмотреть подробнее.

Столкнувшись в «Пророчествах» с обилием аллюзий на события древней и современной Нострадамусу истории, с его перифразами из трудов других авторов, велик соблазн квалифицировать труд пророка как компиляцию или, того хуже, плод литературного воровства, а также насмешку над читателем, которому под видом пророчеств автор подсунул исторические рассказы. Такое заключение, однако, в корне неверно, поскольку является примером подхода к реалиям XVI в. с сугубо современными мерками, что прежде всего антиисторично.

Не будем забывать, что XVI в. не знал теории исторической эволюции. Мир в представлениях древних мыслителей – начиная с античных времен – двигался по кругу. Сезонные изменения в природе, повторение фаз Луны вселяли уверенность в том, что цикличность присуща и человеческой истории, и судьбе Земли. Христианство привнесло в эту цепь повторов теорию конца света, однако до его наступления мир должен был продолжать свои круговые движения (лат. revolutio – «круговращение», «кругооборот»). Исторические реминисценции появляются почти во всех сочинениях; они часты и в «Альманахах» Нострадамуса, и даже в его сборнике кулинарных рецептов. В сходстве исторических персонажей и коллизий, случавшихся с народами, авторы тех лет видели живую связь времен, а также стимул для изучения истории, – ведь куда проще осознать событие, если удается найти его четкую аналогию в прошлом. Такое по видимости парадоксальное восприятие истории как источника знаний о будущем в эпоху Возрождения имело далеко идущие последствия. Об этом говорит российский историк Ю. П. Малинин, переводчик и комментатор «Мемуаров» крупного французского государственного деятеля XV в. Филиппа де Коммина:

…ориентация на этические ценности не позволяла видеть в истории развития, изменения, не говоря уже об историческом прогрессе. Ясно ощущались лишь те исторические рубежи, что наметило христианство. Картина событий, разворачивающаяся в историческом времени, казалась лишь повторением одних и тех же ситуаций, где проявляются одни и те же человеческие свойства. «При нашей жизни, как мы знаем, ничего не произошло такого, подобного чему не было бы раньше, и поэтому, – пишет П. Шуане, – воспоминание прошлых событий очень полезно как для того, чтобы утешить, наставить и укрепить себя против несчастий, так и для того… чтобы воодушевиться и обрести силы для благих дел». В прошлом видели почти что современную себе жизнь, только с другими персонажами, и потому неудивительно, что считалось, будто знание истории наделяет непосредственным предвидением будущего и дает ключ к любой жизненной ситуации, к разрешению любой проблемы. И когда, например, канцлер на Генеральных штатах 1484 г. заверял депутатов в том, что новый король, Карл VIII, будет управлять страной наилучшим образом, то аргументировал он [это] только тем, что у короля «достаточно предвидения, приобретенного чтением и познанием прошлого». По этой причине историческое знание в ту эпоху приобретало в глазах людей исключительную ценность[20].

Благодатным материалом для изучения исторических связей представлялась Римская империя с ее чередованием просвещенных императоров и жестоких тиранов. На фоне неслыханного ранее всплеска интереса к античности, произошедшего в эпоху Возрождения, Рим служил живой иллюстрацией к теории кругов, которые предстоит описать миру, прежде чем погибнуть. В частности, к гонениям на первых христиан в эпоху раннего принципата легко было «подобрать» аналогии в эксцессах борьбы католиков и протестантов. Как известно, и те, и другие полагали себя истинными христианами, а противников – язычниками. Тот же Нострадамус возмущался гонениями на гугенотов в своем родном Провансе: «Какое чудовищное варварство, направленное против христиан! Мы живем в мерзкие времена, и грядут еще худшие; как бы я хотел не видеть этого более!»[21].

«Пророчества» в значительной своей части базируются на концепции «повторяющейся истории». В то же время Нострадамус не провел в своем тексте границу между прошлым и будущим (о возможной причине этого мы скажем чуть ниже). Поэтому следует быть очень осторожным в классификации его предсказаний: тот или иной исторический персонаж или событие может оказаться как описанием реального прототипа, так и зарисовкой его будущего «двойника».

Тем более что катрены Нострадамуса вовсе не являются сплошным пересказом исторических событий. В большинстве случаев исторические реалии составляют фон, на котором разворачиваются будущие события, или даже детали, включенные автором в новую картину. Например, основой сразу для двух катренов —

2-39

За год до итальянской войныГерманцев, галлов, испанцев из-за крепости,Обрушится школа, государственное здание,Где, за малым исключением, будут задохнувшиеся насмерть.

2-40

Чуть позже, после небольшого промежутка,На море и земле произойдет великое волнение.Морской бой будет гораздо большим.[Будут] яростные огни, которые причинят больше всего вреда, —

послужило сообщение Геродота о событиях, предшествовавших поражению хиосского флота от финикийских кораблей и подчинению Хиоса тирану Гистиею:

Обычно, когда какому-нибудь городу или народу предстоят тяжкие бедствия, божество заранее посылает знамения. Так же и хиосцам явлены были перед этими невзгодами великие знамения. Так, из хора в 100 юношей, отправленных в Дельфы, только двое вернулись домой. А 98 из них были внезапно похищены чумой. Затем в то же самое время, незадолго до морской битвы, в самом городе обрушилась крыша школы и из 120 детей только один избежал гибели. Такие знамения божество заранее ниспослало хиосцам. Непосредственно за этим могущество города было сокрушено в морской битве, а после нее явилась [новая напасть] – Гистией с лесбосцами. Сломленных такой бедой хиосцев Гистией легко подчинил своей власти (VI, 27).

Здесь дословно совпадают предзнаменование (обрушение общественной школы) и факт морского сражения. Однако и география событий, и участники их, и второстепенные детали у Нострадамуса совершенно иные. Перед нами – вовсе не пересказ Геродота, но пророчество, использующее отдельные образы «Истории» в схему последовательности событий: рушится школа, гибнут люди – и происходит жестокая война на море и суше. Таким образом, отдельное сообщение «отца истории» становится мостом в будущее.

Очень многие аллюзии до сих пор не раскрыты. Значительную помощь здесь могло бы оказать изучение книг, входивших в круг чтения Нострадамуса. Список части книг его личной библиотеки опубликован[22]; необходимо также внимательно просмотреть все доступные альманахи и другие тексты, вышедшие из-под пера Нострадамуса, чтобы локализовать сочинения, знакомые пророку, но не вошедшие в этот список. (Вот только несколько имен: французский поэт XVI в. Клеман Маро, древнегреческий врач Гиппократ, итальянский писатель Джованни Бокаччо, древнеримский оратор Цицерон – это авторы, которых Нострадамус упоминает в личной переписке и в «Альманахах»).

Нострадамус использовал и сочинения своих непосредственных предшественников-астрологов, например, Торквато и Лихтенбергера, однако заимствования из них очень выборочны и всегда снабжены важными подробностями, отсутствующими в первоисточниках.

Думается, сказанного вполне достаточно, чтобы согласиться с тем, что исторические аналогии в катренах сами по себе не говорят об исключительно ретроспективном характере «Пророчеств», а заимствования и перифразы из сочинений других авторов ни в коей мере не делают их несамостоятельным произведением и тем более – компиляцией[23]. Это и не научный (в т. ч. богословский) трактат. Это художественное осмысление истории, где прошлое, настоящее и будущее рассматриваются в общем потоке. В «Предисловии» к Сезару Нострадамус повторяет общепризнанную среди христиан мысль, что для Бога время едино. Душа пророка, охваченного пророческим экстазом, будучи восхищена к престолу Господа, получает возможность взглянуть на ход мировой истории Его глазами.

Продигии

Важнейшей частью фундамента, на которой построено здание книги Нострадамуса, является традиция продигий, или предзнаменований. Согласно ей, природные феномены (рождение уродов, удары молнии, свечение в небе, метеоры, необычные дожди и т. п.) являются свидетельствами гнева богов и служат предвестниками катастрофических для государства и народа событий. Корни этой традиции уходят в глубокую древность. В Древнем Риме толкование продигий стало частью сакрального права; ими занималась специальная жреческая коллегия (гаруспики), назначавшая для умилостивления богов различные обряды – очищения (экспиации), массовые молебствия (супплимации), искупительные жертвы, шествия по городу. О продигиях упоминали почти все крупные древнеримские историки – Плутарх, Тит Ливий, Светоний, Кассий Дион. Продигии упоминаются у Овидия, Вергилия, Лукана, многих других поэтов. Валерий Максим и Юлий Обсеквент посвятили предзнаменованиям отдельные сочинения. О разнообразии продигий дает представление следующая цитата из Тита Ливия (XXIV, 10):

Сообщено было в этом году о многих страшных знамениях… в Калах шел меловой дождь, а в Риме над Бычьим рынком – кровавый; на Интсейской улице с такой силой прорвались подземные воды, что стоявшие там долии и большие кувшины завертело словно буйным потоком; молния попала в архив на Капитолии и в храм Вулкана на Марсовом поле, в сабинской земле в храм Вакуны и в общественную дорогу, в Габиях – в стену и ворота… в Сицилии заговорил бык; в области марруцинов ребенок во чреве матери закричал «Ио, триумф!»… В Риме, в самом городе, видели на форуме рой пчел.

Эпоха Возрождения с ее повышенным интересом к античным традициям и литературе вкупе со всплеском эсхатологических ожиданий стала и периодом массового увлечения продигиями. Ведь они, по мнению ренессансных натурфилософов, свидетельствовали о тесной связи природы и человеческой деятельности (Дж. Кардано). Огромным спросом пользовались переиздания «Книги предзнаменований» Обсеквента (первая печатная публикация – 1508 г. в Венеции; из французских изданий следует отметить Julius Obsequens. Des prodiges. Plus trois livres de Polydore Vergile sur la mesme Matiere… Lyon: Jan de Tournes, 1555) и выдержек из «Истории Рима» Тита Ливия и «Собрания достопамятных сведений» Валерия Максима, – как на латыни, так и в переводах на национальные языки. Многие такие издания были иллюстрированы, т. е. явно предназначались для широкого читателя.

Своеобразным демиургом этого «возрождения предзнаменований» стал Конрад Ликосфен (Lycosthenes; наст. имя – Конрад Вольфгарт‑, 1518–1567) – швейцарско-немецкий философ, теолог, профессор грамматики и алхимик. В 1557 г. в Базеле он выпустил «Prodigiorum ac ostensorum chronicon» – хронику необъяснимых явлений от «сотворения мира» до современной ему эпохи. В предисловии Ликосфен дал подробных список источников, на которых он базировался. Книга эта пользовалась колоссальным успехом во всей Европе.

Из толкования продигий в XVI в. в отдельную ветвь выделилось изучение патологий развития организма, или тератология (от греч. tera – знамение, предвестник, урод и logo – слово). Рождение уродов также считалось предвестием политических событий (как правило, неблагоприятных); ученых-медиков интересовали механизмы «повреждения» плода во время внутриутробного развития. Например, Амбруаз Паре (1510? – 1590), крупный французский хирург, посвятил отдельный трактат уродам, человеческим и животным, и попытался предложить рациональные объяснения их появления (Les oevvres de m. Ambroise Paré… Auec les figures & portraicts tant de l’anatomie que des instruments de chirurgie, & de plusieurs monstres… Paris: Chez G. Buon, 1575). Швейцарец Якоб Руф (1500–1558) также оставил подобное сочинение (Jakob Ruff. De conceptu et generatione hominis, et iis quae circa hec potissimum consyderantur, libri sex… Zurich: Christophorus Froschoverus, 1554).