Проржавленные дни. Собрание стихотворений

Кугушева Наталия Петровна

Проржавленные дни

Издательство выражает искреннюю благодарность Российскому государственному архиву литературы и искусства за всестороннюю помощь в подготовке книги

Стихотворения 1919–1941 годов

Безумный вальс

Кому предугадать развитье партитурыПод дирижерской палочкой безумного маэстро?Несется мир. Всё бешенее турыИ па сбиваются, оглушены оркестром.И только клочья вальсов нестерпимых,Дрожа, взвивают<ся?> испепеленной лентой,А мир несется. Рвутся звезды мимо,Неистовый летит под вскрики инструментов.Кому предугадать развитье партитуры,И кто переложил безумный вальс на ноты?Несется мир. Неистовее туры,Но всех неистовей железные фаготы.

Письмо

Я ушла. Совсем. Так надо.В Вашу комнатку я больше не вернусь,Но любви отравленную радостьПронесет, как шлейф, за мною грусть.Будет пусто в Вашем старом доме.Будет скорбь. А на пьянино Григ.Точно в Вашей жизни кто-то переломитНомер лотереи-аллегри.И любя других любовницПод альковом бархатных ночей,Тихо скажете – спокойно и сурово:– Ты ушла… Зачем?Я ушла. Совсем. Так надо.Старый Григ напомнит мне о Вас,Дней моих безрадостную радостьВ тонкий стих перекуют слова.

«В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ…»

В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ,Забиться и уйти. Но от себя уйдешь ли?Роняет осень медный трубный плачВ пустых полей безрадостные кошны.И тянутся гудящие часыПод стрелами тяжелых листопадов.Ложатся нaстилом холодным и густым,Но их покою сердце радо ли?Сгибаюсь тяжестью невысказанных слов,И дни прозрачные не сберегут покоя.Обрызжет ветер золотым весломМоих ли дней звенящие оковы…

<1920>

«Ты хочешь быть чужим – пожалуйста…»

А.М.

Ты хочешь быть чужим – пожалуйста,Я не заплачу, не разлюблю —Пусть ветер за меня пожалуется,Пусть слезы облака прольют.Вся жизнь твоя проходит издали,А мне покорность и стихи —Так русских женщин манят издавнаЛюбовь и схима.

<1920 или 1921>

«Двадцать первого лета, золотого как персик…»

Двадцать первого лета, золотого как персик,Я губами касаюсь, и сок на губах.Барбарисовым полднем под солнечным тирсомЗацветающая судьба.По утрам загорелые полынные росы,Берегу на ресницах остуженный пыл,Торопливых часов слишком раннюю проседьПод цветочную пыль.И густое вино полновесного часаПроливает июля раскрывшийся мех,И фиалками пахнет родной и печальныйРозовеющий хмель…

<1921?>

«Храню любовь, как некий чудный дар…»

Храню любовь, как некий чудный дар,В ночных полях росой пути прохладны,И на щеках моих гранатовый загар,И вьется Млечный путь, как нитка Ариадны.Мне влага трав – прохладное вино.Бродить и петь в крови ночной тревоге.Припасть к земле. И слушать. А за мнойСледит, как за добычей, козлоногий.Качаются сады, цветут поля,Распущенные косы пахнут медом.Бежать. Влюбленная зовущая земля,Тебе несу любовь мою и годы.Я тоже зверь наивный и простой,У заводей в зеленые прохладыЯ окунаю тело, под листвойТворю любви священные обряды.

<1921?>

«Тополями пропахли шальные недели…»

Тополями пропахли шальные недели,Каждый день как осколок расколотых лет.Это юность моя по старинным пастелямОтмечает взволнованно стершийся след.Не по четкам веду счет потерь и находок,Не по книгам считаю количество строк. —По сгоревшей судьбе только скрипы повозок,Да стихов зацветающий дрок.

1921

«О, трудный путь заржавленных разлук…»

О, трудный путь заржавленных разлук,Вино, отравленное вкусом меди!Сожженных губ – похожих на золу —Не зачерпнет надежд веселых бредень.Колесами раздавливает час,На пытке медленной распластывает тело,И снова ночь тугая, как печаль,И снова день пустой, бескровный, белый.Лишь ожиданье шпалами легло,Под паровозным растянувшись стуком.Осколки слов разбившихся стекломЦарапают целованные руки.

<1921. Москва>

Из цикла «Проржавленные дни»

Скрипят проржавленные дниИ гнутся.Сожженных революцийНоворожденный день возник.Найдет ли новый ОссианТакое слово,Что красноглавою МосквоюЗаполыхается Россия,И там, где глыбами Тибет,К Далаю ЛамеПлеснет республикою знамя —Коммунистический разбег!

1921

«Резцом по бронзе говорить о жизни…»

Резцом по бронзе говорить о жизни,Тяжелым словом прибивать века,Чтобы судьбу не люди сторожили,А звезды отраженные в строках.Возлюбленного божеское имяКак жертву заколоть на жертвеннике дней,И старые ИерусалимыСпалить в зажженном купиной огне.Тома тяжелые отеческих историйЗарыть под камни улиц городских,Небесным рупором века повторятНе пыльные дела, а в бронзу влитый стих.На вехах наших душ прибьют свой стяг потомки,Не пилигримский крест, а душу понесут,И библий догоревшие обломкиНе вызовут людей на страшный божий суд.Воздвигнут памятник над мертвыми Христами,И сердце расклюет зерно опавших звезд,В крови и гомоне людских ристалищВытачивает мысль тугое острие.

«Жестокий подвиг лихолетий…»

Жестокий подвиг лихолетий —Неугасимая Москва.Плеснет ли европейский ветерКремлевским стенам и церквам,На колокольни расписные,На золотые купола?Но Византийская РоссияПод тяжким золотом палат,Под азиатскими страстями,Под бармами царяТаится в Половецком станеДа ждет, вернется ли Варяг,Да плачет бедной Ярославной,Рукав в Каяле замочив, —Баяны гуслями прославятИ черный ворон прокричит.Поганых полчищей татарскихПод Керженцем мы помним сечьИ думы важной и боярскойСлавянскую мы слышим речь.Пусть двадцать первое столетьеПо Брюсову календарю, —Не свеет европейский ветерС небес древлянскую зарю.

«Нелепых дней случайный ход…»

Нелепых дней случайный ходИ нужных слов неповторимость.Мне каждый день в окно восходБросает новую немилость.Я каждый день тебе молюсь:Вся жизнь моя – твоя ошибка,Меня вскормили ты да Русь,Да ветер северный и зыбкий.И зреют, зреют семенаВ душе, нелепостью смущенной.Но свято ваши именаЯ чту, как клад запечатленный.Когда же дней случайный ходПорвется, как и всё, случайно,В последний мой земной заходОткройте мне земную тайну.

«Не тебе мой путь отметить…»

Не тебе мой путь отметитьТонкой меткой острия,Берегу в душе запретыИ тоски сладчайший яд.Я давно не знаю боли,Отреченья полюбив,И теперь кому приколятСердца выцветший рубин.Зерна скорби точно четкиВ мерных пальцах прошуршат,Миг влюбленный и короткийВскроет строгая душа.Так придвинь же губы ближе, —Губы нежные целуй,Пальцы мерные нанижутЗерна скорби на иглу.

Пролог к поэме «Сегодня»

Звенит наш стих шальным напевом бубна,Звоночки радости разбросив наугад.Не всё ль равно, кого в стихах полюбим,Над кем раскинется небесная дуга.Не сдавлен путь наш мировой орбитойИ нет пределов.Поют часы. Века сменяют ритмы.Не всё ль равно, в какой стране родиться,В каких законах.Москва. Нью-Йорк. Калькутта. Ницца. —Нам всё знакомо.И мы пробьем стихами, как тараном,Земные стены.Вот мы приходим с лучшими дарамиИ мудрым телом.И в площадей дерущиеся горлаИ в дыры оконБросаем щедро мы даров бесценных горстиК людским порогам.Так звонче, стих, звени и пой, наш бубен,Отравой звонких строф над чьей-нибудь судьбой.Смотрите. Мы пришли. Мы принесли вам, люди,Даров бесценнейших и радости и боль.

«Милый, милый, осень трубит…»

Милый, милый, осень трубитВ охотничий рог.Небо и землю раскрасил ВрубельИ смерти обрек.Милый, милый, уж солнце-кречетЖдет добыч.И алые перья сбирает вечерДля ворожбы.Милый, милый, чей лук на стражеКаленых стрел,В какие страны нам путь укажетЧужой прицел?Милый, милый, нам осень трубитВ зловещий рог.И ветра медный протяжный бубенСреди дорог.

Песенка

Посв. Вячеславу Ковалевскому

Струится белый балахон,Бубенчики звенят.Скажи, скажи, каким стихомТы воспоешь меня?Декоративная заря.Горят гвоздики губ. —Не надо сердце укорять,Пускай часы бегут.А в сердце тонкая игла.Бубенчики звенят. —Моих ты не забудешь глазИ не поймешь меня!Струится белый балахон,На нем след красных губ.Я больше не хочу стихов, —Я сердце берегу.Глаза придвинулись к глазам,Гримаса губ больней.Ты лентой пестрой обвязал,Любуясь, косы мне.Твое усталое лицо,Бровей больных излом.Звенит жених мой бубенцомИ весело, и зло!

«На влажный берег выйти…»

На влажный берег выйти,Росой промыть глаза.Тоскует сердце выпьюВ болотистых низах…Над головой прозрачныйИ розовый восход,И берег зыбью схваченПод старою ольхой.Осоки звонкий шелестКачает берега.И грязью голубеетРасхлябанная гать.Курятся сосны тонкоСмолистым янтаремИ перепевом звонкимСплетаются с зарей.Иду. Хватают травыИ стелются у ног.Двойник мой плавит заводьЗажегшейся волной.

«Над звоном нив моя ль тоска тоскует…»

Над звоном нив моя ль тоска тоскует,Не мой ли голос гулкий крик подков.Веду, веду я песенку простую,Ношу на пальце медный ободок.Бегу к реке девчонкою веселой,В моих глазах не зелень ли волны?Поют в руках некрашеные весла,Шумят леса полдневные псалмы.Я затерялась в золоте осеннем,Не знаю, где пределы для меня,Во мне душа деревьев и растений,Моей душою травы прозвенят.Волна и я – мы зыблемся от ветра,Во мне и в ней разгулы вольных дней,В нас отражаются восходы и рассветы,Мы музыкой качаем путь луне.

«Мой голос скрипкой векам проплачет…»

Мой голос скрипкой векам проплачет,Чуть слышной скрипкой в большом оркестре,И скажет миру чуть-чуть иначе,Что непорочна душа невесты,И, может, кто-то в веках далекихПриникнет к плачу душой влюбленнойИ переложит тот отзвук в строки,А строки снова векам уронит.И так вот будет на веки вечно,И не умру я с последним часом —В пространствах странных мой путь отмеченИ голос тихий мой не напрасен.

«Остались только имена…»

Остались только имена,И больше – ничего.Живым усталым намПоследний темный звон.И долго ль будем на землеТащить ярмо минут,Не находя к любимым след,Звено ковать к звену?Когда какой придет пророкИ разгадает дни,И этот лучший из мировПойдет на смерть за ним?Остались только имена,И больше – ничего.Живым усталым намПоследний долгий звон.

«Не по хребтам сожженой Иудеи…»

Не по хребтам сожженой ИудеиСухих олив немотствующий хруст —В глухих монастырях зажатые раденья,В тоску и удаль кинувшие Русь.Вам сохранившее от Ветхого ЗаветаПечать отверженных и сокровенных глаз —А с волжских берегов степные плачут ветры,Скрипит полей взволнованная гладь.Громящий Судия, карающий Егова,Под пеплом скорби гнет седых отцов —Здесь дол и даль, слинявшая часовня,И в каплях терна тихое лицо.

«Не ляжет снег на длинные недели…»

Не ляжет снег на длинные неделиИ не запорошит холодных вечеров,Мои шаги застыли на пределеНемыслимых и несказанных слов.Твоих ли глаз прочитаны страницыИ мне ль сберечь их невозможный смысл —Клоню беспомощно усталые ресницыНад грудами декабрьских грозных числ.

«Опять любви сухие весны…»

Опять любви сухие весныКропит капелью синий март,А имя мертвое уноситТакая ж мертвая зима.Опять смотрю в глаза печали,И Ваша смуглая рукаКачель весны моей качает,А парус алого закатаОпять плывет над городами,Цепляясь за тенета крыш.Свою любовь несу как дань я,Ларец души для всех открыв.Кропят кропилами капелиЖивой и пьяною водой,А ветер туже лук свой целит,Мой путь стрелой тугой ведет.

«Жизнь ставлю томиком на полку…»

Ты молодость пропоешь

По этой книге, как по нотам –

Здесь имя милое твое

Ex-libris’ом на переплете

Эпиграф из меняЖизнь ставлю томиком на полкуСреди других веселых книг,И пыль покроет втихомолкуЕе шагреневый парик.Пусть время желтым ногтем метитТугую кожу корешкаИ прорисовывает ветерВ листах заставками века.Когда-нибудь найдут на полкеНе повторяемый никемМой стих отравленный и колкийИ жизнь в старинном корешке.

1921

«Вы тихий, как бывают тихими зори…»

Б. Кисину

Вы тихий, как бывают тихими зори,Опрокинутые вглубь колодца.Я пишу Вам, милый Боря,Что надо любить и бороться.Лапы тягучей и старой РязаниНад головою мученическим ореолом,А в мутные стекла робко влезаетВыжитых дней переплавленное олово.Беспомощными пальцами мнете глинуИ плачете над неудавшейся жизнью, —Какой ветер сумеет кинутьВ каменных богов шальною джигой?Так чтоб разлетелось! и звякнули стеклаИ загорелось сердце до боли!С мудростью, достойною Софокла,Изглаголаю Вам мою последнюю волю.

31 мая 1922

Москва

«Прощай, подруга. Вечер сух и ясен…»

Марианне Ямпольской

Прощай, подруга. Вечер сух и ясен,Вызванивают ржавые листы,Скучая, музыка спускается с деревьев,И горизонта пламенный браслетЗамкнулся хладно. СтрогийИ величавый час над миром наступил.Прощай, подруга. Загляни в глаза мне —Там тот же холод, тот же пламень там,Как будто все века, все жизни, все любовиЯ вобрала в единственную душуИ эту душу проношу по жизниИ в этот час передаю тебе.

18 декабря 1923

«Седой Бузулук и пыль…»

Седой Бузулук и пыль,Улиц сухие русла.Иконы. Теплый ковыльИ за Самаркой пустынь,«Тоска по родине» в саду.Тихие дни и ночи.Ленивые жизни идут,Не зная бессонниц и одиночеств.За степью путь на МосквуУ сгорбленного вокзала,Вековая родная тоскаВ кочующем сердце прижалась.По шпалам года наугадСпешат лабиринтами линий, —Но память хранит навсегдаСтепное татарское имя.

1923

Москва

«Проползают одинаковые вечера…»

Проползают одинаковые вечераГрузными дилижансами.Жизнь скупая, как Никкльби Ральф,Не знает ни любви, ни жалости.Над конторкою прилежный клерк,Вижу улицы сквозь стекла пыльные, —Так записывать еще немало летМелким почерком чужую прибыль.Ньюмен Ногс, товарищ мой и друг,Кружкой грога из таверны ближней,Мы смягчаем грубую игруДжентльмена, что зовется жизнью.

1923

Москва

«Я о тебе пишу. И знаю, эти строки…»

Я о тебе пишу. И знаю, эти строкиЗдесь без меня останутся и будутПечальной книгой в черном переплете,Печальной книгой о земной любви.И ты припомнишь медную кольчугуСентябрьских дней, и медный звон ветвей,И пахнущую яблоками свежестьПростых и величавых утр.И жизнь мою суровую ты вспомнишь,Глаза мои и губы, и любовь —И грешную мою помянешь душу,И всё простишь, полюбишь и поймешь.Я не умру. Глазами этой книгиЯ видеть буду милый, страшный мир;Я буду слышать, как звенят трамваи,Как город голосом густым гудит.И спутницей внимательной и нежнойЯ жизнь твою с начала до концаПройду, и передам неведомым потомкамВеликолепный дар – любовь мою к тебе.Пройдут года по шпалам черных точек,Железные года – страницы пробегут, —Но милой лирики прозрачнее прохлады, —Как старого вина всё драгоценней вкус.

1923

«Вкус моих губ ты забыл, забыл…»

Вкус моих губ ты забыл, забыл,Губы другие теперь полюбил.Косы ее тяжелей и черней,Сердце ее и добрей и верней.В комнату вашу неслышно вхожу,В очи жены твоей тихо гляжу.Хуже была ль я, лучше ль она? —Друга покинутого жена.Что ж ты читаешь жене своейГорькую повесть любви моей?Ты расскажи ей о страшных днях,О поцелуях моих, стихах,Ты расскажи, как была я зла,Как осенью раз навсегда ушла.

<1923>

«Подруга, дружбы ласковые узы…»

Е.П.

Подруга, дружбы ласковые узыМы сохранили с детства до сих пор, —Тревожным голос пропели музыПророческий свой приговор.И часто нас свинцовый глаз рассветаВидал склоненных над одним столом —И сколько песен пламенных пропето,И сколько бед разнесено пером.Ты помнишь комнату, убогую, как ужин,Густую пыль от печки и от книг.Нет ничего. И вместо денег – дружба,А за окном бульварные огни,И звонкие проносятся трамваи.Гудит Москва. У нас покой и тишь.И синий чайник с жидким мутным чаемПофыркивает лишь…В косом трюмо перекосился Ленин,Глядятся вещи в мутное стекло.О, милые часы стихов, тоски и лени,Беспутной юности беспутный эпилог.Об этом времени веселом и суровомМы будем вспоминать и радоваться вновь.Подруга милая, помянем добрым словомРоссийских муз и сохраним любовь.

«Пути истории торжественны и грозны…»

Пути истории торжественны и грозны —Огромный век. Огромные дела.Над Русью древний всколыхнулся воздух,От сна очнувшись, темная пошла.Не по проселочной, не по большой дороге,Не с кистенем, не с посохом в руках. —Надвинув кепи на шальные бровиИ в куртке кожаной с винтовкой на плечахПошла, спокойная, сквозь тифы и расстрелы,Сквозь вымершие волжские поляИ песни новые по-новому запелаС пропахнувшего порохом Кремля.Над дикими туманами провинцийНе звон малиновый колоколов —Стрекочут вольные стальные птицыИ запевают голоса гудков.И длинными шагами телеграфаВстревожен мир старинной тишины,И придорожные примяты травыТяжелым шорохом автомобильных шин.Над деревнями, где мороз и солнцеВысушивали сердце мужика —Кумачный флаг веселых комсомольцевКачнулся с колокольни в облака.Россия. Глушь. Кабацкое веселье.Нагайка. Бог. Дремучие леса.Сквозь грусть щемящую разгульных песенТвои суровые, поблекшие глазаПрипомнят внуки. И в часы раздумьяИм будут сниться скудные поляИ Русь – гадающая ведуньяВслед улетающим журавлям.

О чудаке

Не жизнь, а просто так:Поставлен стол и стул,Сидит на нем чудак,Задумчив и сутул.Он дышит пылью книг,Он дышит тишиной,И только маятникТоварищем всю ночь.Пусть город бьет в окноЖелезным сапогом,Пусть рвутся над странойГранаты непогод —Им не пройти туда,Им стен не одолеть —Давно сидит чудакИ будет так сидеть.

23 июня 1926

«Кровь, случай, ночь – вот спутники твои…»

Кровь, случай, ночь – вот спутники твои,Слепая жизнь. Вот входит человекомЕще один для битв и для любви,Приоткрывая сомкнутые веки.А над землею пролетают дни,Проходят весны, осени и зимы, —И с неба звездные далекие огниЛожатся на душу тоской невыразимой.И эта темная певучая душаДрожит и бьется от любви и боли,И не умеет вырваться душаИз плена милого земной неволи.Но час настанет, и заглянет смерть,И ты уйдешь, оставив дар случайный,И снова будут над землею: твердь,Миры, века, чужая жизнь и тайна.

«Ничего, мой друг, не тоскуйте…»

Ничего, мой друг, не тоскуйте.Эту ль жизнь поместить на плечах,Если сердце любовью – в лоскутья,Если тело страстям – сгоряча.Пусть весна. Пусть другим этот пьяныйДикий воздух под желтой луной —Нам глушить стакан за стаканомВ одиночестве боль и вино.Нам в холодные руки бессонницОдинокую голову класть,И не мужу и не любовницеЭтот мертвый ночей оскал.Ничего, что любимое имяКаплей крови сквозь ночь, сквозь бред —Не задуть губами сухимиВысокомерный рассвет.

Песня

Ходят, ходят сини волны,Море Черное шумит.Золотой, как персик, полденьНа песке со мной лежит.И густой и грустный воздухПахнет солью и водой,И огромной рыжей розойСолнце никнет над волной.Горизонт качает парусУдалого рыбака.Белорунною отаройПробегают облака.И заснул угрюмый Бигус,Заглядевшись на простор,Над развернутою книгойПожелтевших древних гор.

«Рев города, не рев ли океана…»

Рев города, не рев ли океанаШумит в высокое окно.Бушуют вьюги скрипок ресторана,Мы наливаем полные стаканыЯнварским лунным ледяным вином.Под звездами, под небом жизнь нетленнаИ кровь, как слезы, солона,Но бродит смерть веселым джентльменомВ ночи, на площадях, в кромешной белой пенеКачается от звезд и от вина…От лакированного автомобиляПолзут глаза, кровавя мглу и снег,Гудки сорвались, взвизгнули, завыли,Любезный джентльмен, не вы лиВ такую ночь устроили побег?

<1920-е>

Лавка древностей

Шуршит китайский шелк на серебре парчи,Гранатов бархат спущенной портьеры,И Страдивариус, казалось мне, звучитВ руках искусного седого кавалера.Венецианские мерцают зеркала,Хрусталь и золото – тяжелые флаконы,Быть может, дю-Барри по капле пролилаНа пурпур столика тревогу благовонья.В брюссельских кружевах запуталась серьгаПрохладной каплей синего сапфира,И белый горностай белее, чем снега,И холоднее северной Пальмиры.Так хрупок звон фарфоровых вещей,Саксонской старины изящны безделушки,На синей чашке пастушок в плащеНашептывает нежное пастушке.А рядом древние уродцы в хороводСплелись, больные персонажи Гойи —Три тонких головы, раздувшийся живот,И в сладострастной пляске слиты трое.Люблю бродить в спокойной тишине,Перебирать века влюбленными руками,И жаль – людей и жизни больше нет,Но жизнь вещей бессмертнее, чем память.

<19>30

Памяти Маяковского

Багровы розы Беатриче.Поют гудки. И трубы говорятНа перекрестках улиц. Голос птичийРасплескивает ранняя московская заря.Бегут трамваи. ВетерАпрельской прелой влажною землейОт круглого двора на Поварской. Где ветвиЗеленым пухом яблонь. Где разлетКолонн. И белая прохладаВысоких комнат. Музыка. И он,Спокойно вышедший из медленного адаЛюбовных бед, чудачеств и времен.

19 апреля 1930

Комната

Табачный дым в готическую высьТяжелой чернью на зверей крылатых.Часы не бьют! Далекий шум Москвы,И в стрельчатом окне туч оползень лохматый.В осенний сумрак шелковым цветкомКачнется абажур. В углах проснутся тени.Проснутся книги. И старинный томУводит в мир чудесных приключений —И в фантастическую тишинуСкрип дилижанса, рога голос дикий.Я вижу Лондон, Темзу и ЛунуИ как по улице проходит Диккенс.Поет река. И стелется туман.Янтарными глазами смотрят доки,Косые паруса далеких стран,Разноязычный говор стран далекихИ запах моря горький и чужойВ тавернах, где веселые матросыТанцуют джигу с девкой портовойИ чокаются с Ньюмен Ногсом.Часы не бьют. Но дробный дождь в стеклоМне полной горстью бисеринок влаги.Я отрываю взгляд от чужеземных слов,Я сердце отрываю от бумаги.Я вижу вновь высокие углыИ белизну узорную карнизов,Рояль, застывший неподвижной глыбой,И милых книг задумчивые ризы.Опять со мной знакомый ветхий мирВещей и дел, видений и утраты.И слушает, как встарь, бряцанье лирНа потолке высоком зверь крылатый.

<19>32

Москва

«Ты ушла, любимая сестра…»

Ты ушла, любимая сестра,Отзвенев печальными стихами.Без тебя пылают вечераРыжими закатными цветами.Без тебя проходят по землеОдурь весен, осеней прохлада,Льдяность зим и пышность лет. —Низкий холмик. Черная ограда.Золотыми косами в пескеБелых косточек разбросанная груда.Белый череп. И моей тоскеБиться в сердце от рыданий трудных.Задавила старая земля,Высосала ласковое тело.И шумят густые тополяНад моей душой осиротелой.Этот шум мне снится по ночам.Голос милый по ночам мне снится. —Вкривь и вкось исписаны страницы,Муза ли, сестра ли у плеча.

21 января 1932

Стихи 35 года

Синеватая сталь солона на губах,Смертным холодом холодна —На земле я останусь только в этих стихах,В этих черных строках,Расплескав по строкам свою душу до дна.Неподвижное тело в землю уйдет,В трехаршинную тишину —Может, сизый лопух сквозь меня прорастет,Может, белой березкой сердце взойдетПоглядеть на седую луну…

Бессонница 1ая

И каплет ночь в бессонные глаза.Тягучие и медленные каплиВ открытое окно стекаютИз безвоздушного скупого неба.И кровь стучит в горячие виски,И лихорадка обжигает кожуГорячим и взволнованным дыханьем,Песчаным вихрем раскаленной степи.И душит, душит <в> тишине подушка,И стены надвигаются, как горы,И вспыхивают странными цветамиЛучи фонарные на черном потолке.И кажется мне, что пройдут столетьяПо этой комнате, такой знакомой,Сухая пыль засыплет эти вещиИ плотной пеленой окутает меня.И никогда не будет больше солнца,И вечно будет темная планетаВ пространствах мировых одна носитьсяОбугленным осколком наугад.

9 ноября 1935

«Опять привычный алкоголь…»

Опять привычный алкогольСтихов и одиночества,Я переписываю больВ тетрадку прямо начисто.И без помарок по листуПеро мое певучее.И чудо! – сами зацветутВеселые созвучия.Боль растечется по строкам,Мне снова станет мирно так. —Уходит далеко тоска,Когда приходит лирика.

9 ноября 1935

«Их было двое. Горькою отравой…»

М. С<ивачеву>

Их было двое. Горькою отравойПоила их любовь моя.Ни счастия, ни радости, ни славыС собою им не приносила я.Года качались в головокруженьиПод песенку лукавую стиха,И жизнь плыла в неторопливом пеньи,И дерзкий ум покорно затихал.Они ушли. И ночь стоит у входа,И завтра будет так же, как вчера,Я ненавистную свою свободуПо комнате таскаю до утра.Шагай, шагай. Знакомы половицы,В четыре стенки мир мой заключен,И, перечитывая страницыСвоих утрат, чудачеств и имен,Я говорю – душа ушла. И тело,Как Агасфер, бродить осуждено,Пока рукой костлявою и белойНе постучит желанная в окно.

19 мая 1937

«Умеет сердце быть расчетливым и злым…»

Умеет сердце быть расчетливым и злым,Я жизни за любовь плачу стихами,Завет от предков, загорелых ханов —Платить за жен умеренный калым.Влезает тело в шелковый халат,Глаза раскосые упрямы и жестоки,Отсчитываю медленные строки,Как стих Корана молодой мулла.Клинок отточенный плеснет над головой.Пусть врач идет, я робости не знаю.Душа далекого разбойного АнаяВо мне веками, дикая, живет.

<1930-е?>