Мемуары. События и люди 1878-1918

В то время как царь предрекал к лету войну, я занимался в Корфу археологическими раскопками, затем поехал в Висбаден и, наконец, в Норвегию. Монарх, который думает напасть на своих соседей, желает войны и занимается ее подготовкой, требующей долгих тайных приготовлений к мобилизации и концентрации войск, не остается месяцами вне пределов своей страны и не дает летнего отпуска в Карлсбад начальнику своего Генерального штаба. Враги же, наоборот, планомерно готовились к нападению.

Вся дипломатическая машина у нас оказалась несостоятельной. У нас не видели надвигающейся войны, ибо Министерство иностранных дел со своим принципом «только без историй» было настолько загипнотизировано идеей мира «любой ценой», что оно совершенно исключало из своих расчетов войну как возможное средство политики Антанты и недооценивало признаков грядущей катастрофы, становившихся все более явными. Впрочем, и здесь мы имеем доказательства миролюбия Германии. Точка зрения Министерства иностранных дел стояла в известном противоречии с точкой зрения Генерального штаба и адмиралтейства, которые по долгу службы предостерегали правительство и желали подготовить страну к обороне. Последствия этих разногласий еще долго давали себя чувствовать. Армия не могла забыть Министерству иностранных дел того, что по его вине она была застигнута врасплох. Дипломаты, в свою очередь, были уязвлены тем, что, несмотря на их искусство, война все же разразилась. Поистине неисчислимы доказательства того, как весной и летом 1914 года, когда у нас еще никто не думал о нападении Антанты, в России, Франции, Бельгии и Англии война уже подготавливалась. Я хотел бы здесь остановиться лишь на некоторых из этих многочисленных доказательств, важнейшие из которых перечислены в составленных мной «Сравнительных исторических таблицах». Если при этом я называю не все имена, то это происходит по вполне понятным причинам. Весь этот материал, естественно, стал мне известен впоследствии частично во время войны, но главным образом, после нее.

Уже в апреле 1914 года началось накопление золотого запаса в английских банках. Германия же, наоборот, вывозит еще в июле золото и хлеб, даже в страны Антанты.

В апреле 1914 года германский морской атташе в Токио капитан фон Кнорр доносит, что «он прямо-таки поражен той уверенностью, с какой там все считают неизбежной в ближайшее время войну Тройственного союза с Германией…» «В воздухе носится что-то вроде соболезнования по поводу еще не произнесенного смертного приговора».

В конце марта 1914 года генерал Щербачев, начальник военной академии в Петербурге, произнес речь перед своими офицерами, в которой между прочим сказал: «Война с державами Тройственного согласия стала неизбежной из-за направленной против интересов России балканской политики Австро-Венгрии… В высшей степени вероятно, что война разразится еще этим летом. России выпала честь броситься в наступление».

В донесении бельгийского посла в Берлине о прибывшей из Петербурга в апреле 1914 года японской военной миссии между прочим сказано: «В России японские офицеры слышали совершенно открыто разговоры о предстоящей близкой войне с Австро-Венгрией и Германией. При этом говорилось, что армия готова выступить в поход и что момент так же благоприятен для русских, как и для их союзников французов».

Согласно опубликованным в «Revue de deux Mondes» в 1921 году запискам тогдашнего французского посла в Петербурге господина Палеолога, великие княгини Анастасия и Милица сказали ему 2 июля 1914 года в Царском селе, что их отец, король Черногории, сообщил им шифрованной телеграммой: «У нас еще до конца месяца (русского стиля, следовательно до августа нового стиля) начнется война… От Австрии ничего не останется… Вы отвоюете обратно Эльзас-Лотарингию… Наши войска встретятся в Берлине… Германия будет уничтожена».

Бывший сербский поверенный в делах в Берлине Богичевич в своей появившейся в 1919 году книге «Причины войны» передает слова, сказанные ему 26 или 27 июля 1914 года тогдашним французским послом в Берлине Камбоном: «Если Германия хочет войны, то она будет иметь против себя, помимо других, и Англию. Английский флот будет форсировать Гамбург. Мы разобьем немцев наголову». Богичевич же из этого разговора вынес уверенность, что война была решена еще при встрече Пуанкаре с русским царем в Петербурге, если не раньше.

Один высокопоставленный русский, член Думы и хороший знакомый Сазонова, рассказывал мне впоследствии о тайном совещании под председательством царя в феврале 1911 года, что было подтверждено и другими русскими источниками, приведенными мной в моих «исторических таблицах»: на этом совещании Сазонов прочитал доклад, в котором он предлагал царю взять Константинополь. Так как Тройственное согласие на это не согласится, то возникнет война против Германии и Австрии. При этом Италия отпадет от последних, на Францию можно рассчитывать безусловно, поддержка Англии вероятна. Царь согласился с мнением Сазонова и отдал приказ начать необходимые подготовительные работы. Русский министр финансов граф Коковцев, напротив, подал записку царю, содержание которой мне сообщил после Брестского мира граф Мирбах и в которой Коковцев советовал царю тесно связаться с Германией, предостерегая против войны, которая будет неудачной и приведет к революции и гибели династии. Царь не последовал этому совету и начал войну.

Тот же господин рассказал мне следующее: через 2 дня после начала войны он был приглашен на завтрак к Сазонову. Тот пошел ему навстречу, сияя от радости, и, потирая руки, спросил его: «Ну, милый барон, теперь вы должны признать, что я выбрал превосходный момент для войны». Когда барон несколько озабоченно спросил, как отнесется к этому Англия, министр, смеясь, ударил себя по карману и, лукаво подмигнув, прошептал барону: «У меня есть кое-что в кармане, что в ближайшие дни обрадует всю Россию и повергнет в изумление весь мир: я получил от Англии обещание, что она пойдет вместе с Россией против Германии».

Русские военнопленные из Сибирского корпуса, захваченные в Восточной Пруссии, показали, что они летом 1913 года были отправлены по железной дороге в окрестности Москвы на царские маневры. Маневры не состоялись. Однако войска не отправили обратно, а разместили на зиму в окрестностях Москвы. Летом 1914 года они были передвинуты в окрестности Вильно, где должны были состояться большие маневры в присутствии царя. Их расквартировали в Вильно и окрестностях. Неожиданно им выдали боевые патроны (военное снаряжение) и сообщили, что началась война против Германии. Почему и для чего этого они не могут сказать.

Зимой 1914 1915 года в прессе был опубликован рассказ одного американца о его поездке весной 1914 года на Кавказ. Когда он в начале мая 1914 года приехал туда, ему по дороге в Тифлис встречались длинные колонны войск всех родов оружия в боевом снаряжении. Он испугался, не произошло ли на Кавказе восстание. Осведомившись об этом у властей при проверке документов в Тифлисе, он получил успокоительный ответ, что на Кавказе все спокойно и что он может ехать, куда угодно; происходят лишь военные упражнения и маневры. По окончании своего путешествия в конце мая 1914 года американец хотел сесть на пароход в одной кавказской гавани, но все корабли были в такой степени нагружены солдатами, что он с трудом мог получить каюту для себя и жены. Русские офицеры сообщили ему, что они высадятся в Одессе и оттуда отправятся на большие маневры в Украину.

Князь Тундутов, атаман калмыцких казаков, живущих между Царицыном и Астраханью, бывший до войны и во время войны личным адъютантом великого князя Николая Николаевича, приехал летом 1918 года в главную квартиру в Босмоне, чтобы искать сближения с Германией, так как казаки, по его словам, не славяне и являются несомненными врагами большевиков. Он, между прочим, рассказывал, что перед началом войны он был послан Николаем Николаевичем в Генеральный штаб, чтобы держать великого князя в курсе тамошних событий. И здесь он был свидетелем пресловутого разговора по телефону между царем и начальником Генерального штаба генералом Янушкевичем. Царь под глубоким впечатлением от решительной телеграммы германского кайзера решил приостановить мобилизацию. По телефону он приказал Янушкевичу не проводить ее сейчас или отменить вовсе. Но Янушкевич не выполнил этого ясного приказа, а спросил мнение министра иностранных дел Сазонова, с которым он в течение многих недель находился в постоянных сношениях, вместе с ним интригуя и подстрекая к войне. Сазонов на это ответил, что приказ царя бессмыслица. Пусть только генерал проводит мобилизацию, а он, Сазонов, завтра же снова уговорит царя и разъяснит ему глупую телеграмму германского кайзера. После этого Янушкевич донес царю, что мобилизация уже в полном ходу и отменить ее нельзя. «Это была ложь, прибавил в заключение к своему рассказу князь Тундутов, так как я сам видел приказ о мобилизации у Янушкевича на его письменном столе. Приказ, следовательно, еще не был отослан по назначению».

В этом эпизоде психологически интересно то, что царь Николай, помогавший подготовлять мировую войну и уже издавший приказ о мобилизации, в последний момент хотел повернуть обратно. По-видимому, моя решительная, предостерегающая телеграмма заставила его впервые ясно понять ту чудовищную ответственность, которую он берет на себя своими военными приготовлениями. Именно поэтому он и хотел приостановить ту человекоубийственную военную машину, которую сам же только что привел в движение. Это было еще возможно, положение можно было еще спасти, если бы Сазонов не воспрепятствовал выполнению царского приказа.

На мой вопрос князю Тундутову, подстрекал ли к войне великий князь Николай Николаевич, который был известен как ненавистник немцев, Тундутов ответил, что великий князь, конечно, энергично агитировал за войну, но подстрекательство вообще было излишне, так как все равно во всем офицерском корпусе царило сильное милитаристское настроение против Германии. Этот дух был перенесен из французской армии на русских офицеров. Войну, собственно, хотели затеять еще в 1908 1909 годах (из-за боснийского вопроса), но Франция тогда еще не была готова. В 1914 году и Россия в сущности еще была не совсем готова; Янушкевич и Сухомлинов намечали войну только на 1917 год. Но Сазонова и Извольского, как и французов, нельзя было больше удержать. Сазонов и Извольский боялись революции в России и влияния германского кайзера на царя, которое могло бы отвратить царя от мысли о войне. Французы же, уверенные тогда в поддержке Англии, боялись, что последняя позже сможет войти в соглашение с Германией в ущерб их интересам. На вопрос, знал ли царь о господствовавшем среди офицеров милитаристском настроении и допускал ли он его, князь Тундутов ответил: характерно, что царь из осторожности раз навсегда запретил приглашать немецких дипломатов и военных атташе к устраиваемым офицерством обедам или ужинам, на которых он лично присутствовал.

При наступлении в 1914 году наши войска нашли в Северной Франции и на бельгийской границе большие склады английских солдатских шинелей. По словам жителей, эти шинели были сложены здесь еще в последние предшествовавшие войне годы. Английские пехотинцы, взятые нами в плен летом 1914 года, большей частью не имели шинелей и на вопрос «почему?» отвечали довольно наивно: «Мы должны были найти свои шинели на складах Мобежа, Ле-Кенуа и т. д. в Северной Франции и Бельгии». Так же обстояло дело с картами. Мы нашли в Мобеже массу английских военных карт Северной Франции и Бельгии; некоторые экземпляры были мне представлены. Названия мест были напечатаны по-французски и по-английски, и на полях все обозначения были переведены для удобства солдат, например: moulin – mill, pont – bridge, maison – house, ville – town, bois – wood и т. д. Эти карты были изданы в 1911 году и отпечатаны в Саутгемптоне. Англия открывала свои склады во Франции и в Бельгии с разрешения французского и бельгийского правительств еще до войны. Какая буря негодования разразилась бы в Бельгии, этой «нейтральной стране», и какой шум подняли бы Англия и Франция, если бы мы захотели в мирное время устроить в Спа, Люттихе, Намюре склады немецких военных шинелей и карт.

Среди государственных деятелей, которые наряду с Пуанкаре особенно много способствовали возникновению пожара мировой войны, на первом месте должна стоять группа Сазонова – Извольского. Извольский, как говорят, заявил в Париже, гордо бия себя в грудь: «Это я сделал войну. Я отец этой войны». Делькассе несет большую долю вины за мировую войну, еще больше доля Грея, как духовного руководителя «политики окружения», которую он добросовестно проводил, выполняя «завет» своего покойного короля.

Как мне сообщили, важную роль в подготовке мировой войны, направленной против монархических центральноевропейских держав, сыграла долголетняя, упорно стремившаяся к своей цели политика интернациональной масонской «Ложи Великого Востока».

Германские ложи не имеют никакой связи с «Ложей Великого Востока», за исключением двух из них, в которых преобладают немецкие финансисты и которые находятся в тайных сношениях с парижской «Ложей Великого Востока». Германские ложи, как меня уверял один уважаемый немецкий масон, сообщивший все эти до сих пор не известные мне факты, были вполне лояльны. В течение 1917 года в Париже, по рассказам этого масона, состоялось международное совещание «Лож Великого Востока», за которым последовало еще одно совещание в Швейцарии. На нем была установлена следующая программа: раздробление Австро-Венгрии, демократизация Германии, устранение Габсбургского дома, отречейие германского кайзера, возвращение Эльзас-Лотарингии Франции, объединение Галиции с Польшей, устранение папы и католической церкви, как и вообще всякой государственной церкви в Европе. Я здесь не имею возможности проверить сделанные мне вполне добросовестно сообщения об организации и работе «Лож Великого Востока». Тайные и явные политические организации играли в жизни народов и государств важную роль с тех пор, как существует человечество. Иные из них действовали плодотворно. Но большей частью они таят в себе разрушительные тенденции, служа тайным лозунгам, которые боятся дневного света. Самые опасные из подобных сообществ окружают себя покровом всяческих идеальных побуждений, вроде деятельной любви к ближнему, сострадания к слабым и бедным и т. д., чтобы под подобной маской добиваться своих подлинных скрытых целей. Во всяком случае необходимо следить за деятельностью «Лож Великого Востока», ибо окончательно можно будет занять ту или иную позицию по отношению к этой мировой организации лишь тогда, когда она будет основательно исследована.

Чисто военных операций я в этих записках не хочу касаться. Эту работу я хочу оставить моим офицерам и историкам, тем более что я пишу без всяких документов и мог бы говорить здесь о военных операциях лишь в самых общих чертах.

Когда я вспоминаю о тяжелых четырех годах войны с ее надеждами и сомнениями, с ее блестящими победами и потерей драгоценной человеческой крови, меня прежде всего охватывает чувство горячей признательности и глубокого восхищения несравненными подвигами немецкого вооруженного народа. Эта признательность в первую очередь относится к гениальным вождям в ужасной борьбе; прежде всего к генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу, преданному Эккарту немецкого народа, и его неразлучному талантливому советнику генералу Людендорфу. Однако не меньше признательности я питаю и к каждому из моих храбрых солдат. Моя особая благодарность тем, кто своей кровью запечатлел свою преданность кайзеру и государству.

Никакие жертвы не были слишком тяжелы для нашей родины. Наша армия, обороняясь в навязанной преступно нам войне, не только отразила значительно превосходившие нас силы 28 враждебных государств, но и добилась на суше, на воде и в воздухе побед, блеск которых в тумане наших дней, быть может, и кажется несколько потускневшим, но тем ярче он будет некогда сиять в свете истории. И это еще не все. Везде, где у наших союзников наступало замешательство, наши зачастую немногочисленные войска всегда восстанавливали положение и далее приносили с собой значительные успехи. Немцы сражались на всех боевых участках обширного поля мировой войны. Героическая храбрость немецкого народа поистине заслуживает лучшей участи, чем пасть жертвой предательского удара в спину. По-видимому, такова уж судьба немцев, что они всегда падают в борьбе с немцами же.

Недавно я прочел изречение, не лишенное, к сожалению, основания: «В Германии каждый Зигфрид имеет за собой своего Гедура».

В заключение еще одно слово о немецких «зверствах». Вот два примера их.

Заняв Северную Францию, я тотчас же приказал организовать охрану памятников искусства. К каждой армии были причислены особые историки искусства и профессора, которые, разъезжая по окрестностям, осматривали, принимали и описывали церкви, дворцы и т. д. Среди других особенно отличился профессор Клемен, который во время похода должен был докладывать мне о защите памятников искусства. Все коллекции в городах, музеях и замках были пронумерованы и занесены в особые каталоги. Там, где им угрожала опасность со стороны военных действий, они эвакуировались и были собраны в Валансьене и Мобеже в двух великолепных больших музеях, где их заботливо охраняли. Каждое произведение искусства было помечено именем его владельца. Старые окна Сен-Кантенского собора под огнем английских гранат с опасностью для жизни были вынуты немецкими солдатами. История разрушения церкви англичанами описана и опубликована немецким католическим священником, снабдившим ее фотографиями, и переслана, по моему приказанию, папе.

В Пинонском замке, принадлежащем принцессе де Пуа, в свое время гостившей в Берлине у императрицы и у меня, расположилось главное командование III армейского корпуса. Я посетил этот замок и некоторое время жил там. До того там стояли англичане. Последствия их хозяйничанья в замке были ужасны. Командовавшему корпусом генералу фон Лохову с его штабом пришлось употребить много усилий, чтобы после английского опустошения привести замок хоть в некоторый порядок. Вместе с генералом я посетил собственные покои принцессы, порог которых не переступил еще ни один наш солдат. Я нашел весь гардероб принцессы выброшенным английскими солдатами из шкафов и раскиданным по полу вместе со шляпами. Я велел тщательно почистить все платья, развесить их в шкафах и запереть. Письменный стол принцессы также был взломан, и ее частная корреспонденция валялась тут же на полу. По моему приказанию все письма были собраны, запакованы, запечатаны, положены в письменный стол и заперты. Позже нашли все столовое серебро принцессы закопанным в парке. По словам обитателей деревни, это было сделано уже в начале июля. Следовательно, принцесса имела сведения о предстоящей войне еще задолго до ее начала. Я приказал тотчас же составить список этого серебра, передать последнее на хранение в Аахенский банк и вернуть после войны принцессе. Через обергофмаршала барона фон Рейшаха я известил принцессу о Пинонском замке, ее серебре и моем попечении над ее имуществом. Ответа не последовало. Напротив, принцесса опубликовала во французской прессе письмо такого содержания: генерал фон Клук украл все ее серебро.

Благодаря моему попечению и самоотверженным трудам немецких знатоков искусства и солдат были сохранены для французских владельцев и французских городов, нередко и с опасностью для жизни, художественные сокровища, оценивавшиеся миллиардами. Так поступали гунны и «боши».

XI. Папа и мир

Летом 1917 года я принял в Крейцнахе папского нунция Почелли, явившегося ко мне на аудиенцию в сопровождении капеллана. Благородный, обаятельный, высокоинтеллигентный, с превосходными манерами, Почелли представлял собой типичную фигуру католического князя церкви. Он знал немецкий язык настолько, что мог хорошо следить за немецким разговором, но не в такой степени, чтобы бегло говорить на нем. Разговор велся поэтому по-французски, причем иногда нунций пользовался отдельными немецкими выражениями. Капеллан говорил по-немецки бегло и вмешивался в разговор всякий раз, как только опасался, что на нунция окажут слишком большое влияние мои выводы.

Очень скоро разговор стал вращаться вокруг вопроса о мирном посредничестве и достижении мира, причем в этом отношении затрагивались, обсуждались и забраковывались различного рода проекты и возможности. Наконец, я предложил, чтобы папа сделал попытку стать посредником, после того как мое мирное предложение от 12 декабря 1916 года было отклонено Антантой в такой неслыханной форме. Нунций сказал, что это будет очень затруднительно; папа неоднократно пытался возбудить вопрос о мире, но всякий раз получал отказ. С другой стороны, папа в совершенном отчаянии от этой бойни и непрестанно думает о том, как бы помочь европейскому культурному миру освободиться от бича войны. Каждая попытка в этом отношении будет чрезвычайно цениться Ватиканом.

Я сказал нунцию, что папа, как верховный пастырь всех римско-католических христиан и церквей, должен в первую очередь попытаться побудить католическое духовенство во всех странах изгнать из человеческих душ ненависть, ставшую наибольшим препятствием для прокладывания пути к миру. К сожалению, именно духовенство в странах Антанты в ужасающей степени распространяет и раздувает повсюду дух ненависти и борьбы. Я привел многочисленные военные донесения первого периода войны, свидетельствовавшие о том, что аббаты и кюре были пойманы с оружием в руках. Я указал на махинации кардинала Мерсье и бельгийского духовенства, представители которого часто занимались шпионажем; на проповедь протестантского епископа в Лондоне, прославлявшего с высоты церковной кафедры убийц с «Баролонга»[5], и т. п. Было бы поэтому хорошо, если бы папе удалось побудить римско-католическое духовенство всех участвующих в войне стран к общему осуждению ненависти и к призывам к миру будь то выступления с церковной кафедры или пастырские послания, какие уже составило немецкое духовенство. Почелли нашел эту идею безусловно разумной и достойной внимания, полагая лишь, что будет трудно побудить к этому различные епископаты. Я возразил, что не могу себе представить при твердой дисциплине в иерархии римской церкви, чтобы епископат какой-нибудь страны отказался следовать директивам папы, если последний торжественно и публично призовет князей церкви к проповеди миролюбия и уважения к противнику. Положение епископата ведь таково, что он стоит над партиями и обязан сеять миролюбие и любовь к ближнему, являющиеся основами христианской религии.

Почелли согласился со мной и обещал эту мысль серьезно обсудить, сообщив о ней в Ватикан. Продолжая разговор, нунций затронул вопрос о том, каким образом возможно, помимо предлагаемого мной чисто церковного шага, участие папы в установлении мира. Я указал нунцию, что Италия и Австрия являются римско-католическими государствами, на которые папе нетрудно решительно повлиять. Первое из этих государств его родина и место его постоянного пребывания; итальянский народ почитает его, и на Италию он может оказать непосредственное влияние. Австрия же управляется государем, который даже носит титул «апостольского», находится, как и вся его династия, в непосредственных сношениях с Ватиканом и принадлежит к преданнейшим сынам римской церкви. Поэтому, продолжал я, мне кажется, что папе будет нетрудно по крайней мере попытаться положить начало мирному посредничеству хотя бы в этих двух странах, побудив их вступить в мирные переговоры. Дипломатическое искусство и политическая дальновидность Ватикана известны всему миру. Если таким образом будет положено начало, имеющее хорошие шансы на успех, то остальные державы едва ли смогут отказаться от приглашения Ватикана к взаимному обмену мнениями, что вначале, понятно, никого ни к чему не обяжет.

Нунций снова возразил, что Ватикану будет трудно сговориться с итальянским правительством, так как он, Ватикан, не имеет с последним никаких прямых отношений и никаким влиянием на него не пользуется. Итальянское правительство никогда не пойдет на подобные переговоры, организованные через посредничество Ватикана.

Тут вмешался в разговор капеллан, заявив, что подобный шаг со стороны папы совершенно исключен, ибо это может вызвать последствия прямо-таки опасные для Ватикана. Правительство тотчас же мобилизует против Ватикана «пиаццу», (т. е. «улицу», собственно площадь), чего Ватикан не должен навлекать на себя.

Когда я не принял всерьез это возражение, капеллан стал горячиться. Он говорил, что я не знаю римлян, что, когда их подстрекают, они становятся ужасны. Как только «пиацца» приходит в волнение, положение становится угрожающим. Тогда можно быть готовым и к штурму Ватикана, при котором может подвергнуться опасности жизнь самого папы. На это я возразил, что тоже достаточно знаю Ватикан. Его не может штурмовать никакая народная толпа или «пиацца». Папа, помимо того, имеет сильную партию и в обществе, и в народе, и она тотчас же станет на его защиту. С этим нунций согласился. Капеллан, однако, не смущаясь, продолжал рисовать ужасы «пиаццы» и изображать в самых мрачных красках угрожающие папе опасности. Я объяснил капеллану, что если бы кто-нибудь захотел взять штурмом Ватикан, то он должен был бы сначала привести батарею тяжелых мортир и гаубиц, а также войска для правильной осады его. Всего этого, конечно, нет в распоряжении «пиаццы». Поэтому крайне неправдоподобно, чтобы «пиацца» что-либо предприняла. Я упомянул также, что слышал, будто в Ватикане на случай нападения уже приняты меры предосторожности. На это капеллан промолчал. Нунций еще раз заметил, что папе будет трудно сделать что-либо практически ощутимое для мира, без того чтобы не натолкнуться на сопротивление со стороны светской Италии. Папа ведь, к сожалению, не свободен в своих действиях. Если бы он имел собственную страну или по крайней мере собственную область, где он мог бы автономно управлять и свободно распоряжаться по своему усмотрению, то положение было бы совершенно иным, а при теперешнем положении он слишком зависит от светского Рима и не всегда может поступать по своему желанию.