По велению души

К избушке подошли уже, когда совсем стемнело. Ирка так занеможила, что практически не могла сама идти, её посадили поверх вещей, рядом с Машкой, так и довезли на нарте до самой избушки. Здесь тоже не надо было никого подгонять, каждый знал своё дело, сидеть было некогда. Ванька с Юркой достали из нарты большую двуручную поперечную пилу, свалили не очень толстую сушину, и, глубоко вязнув в снегу, отпилили с десяток чураков. Феврусья затопила печку, поставила вариться картошку, натолкала полный котелок снега и поставила рядом с картошкой, знала, что после такой тяжёлой дороги, вечером все будут много пить. Евдокия возилась с малышами – как только растопилась печка, она всех стала раздевать и развешивать одежду на просушку возле печки. Ирка всё хныкала, жалуясь на свои больные ножки, вторя ей, расплакался и Сашка. Иван протиснулся в избушку, поставил в угол пилу и огляделся. Он был старшим мужчиной в этом большом семействе и чувствовал, что и ответственности на него возлагается больше, чем на остальных.

– Ну, что расхныкались, добрались до зимовья и хорошо, радоваться надо, что в тепле ночевать будем, завтра ещё один переход и в Суханово будем, у дядьки Василия отдохнём не много.

Мать поделилась тревогой.

– Не знаю, как ноги у Ирки отойдут от такой нагрузки. Не дай Бог, не сможет дальше идти, мы её не увезём, итак идём на пределе.

– Ничё, за ночь отоспится, побежит завтра, ветерок вот только дует, лыжницу бы не замело, нето совсем худо будет тащиться.

– Ваня, вы ещё наломайте лапнику елового побольше, на нары маленьких положим, нам же спать на полу, а он сильно холодный, не простыть бы.

Утро выдалось спокойным и тихим. Ванька стоял возле избушки и смотрел на медленно падающие и крутящиеся в воздухе по немыслимой траектории, крупные хлопья снега. Ветер кажется притих, но высоко наверху ветки деревьев всё-таки раскачивались. Хорошо было слышно, как в пойме ручья призывно пересвистывались длинными трелями рябчики. Из двери избушки показался уже одетый по-походному Юрка.

– Ты чё на лес уставился?

– Слышь, как рябчики насвистывают, эх, было бы ружьё, счас бы побежал и каждому по рябчику бы убил.

– Вот бы наелись, а, я бы ни одной косточки не оставил, всё бы съел.

– А если бы сохача убить, следы которых мы вчера видали, ведь это же целая куча мяса.

– Ага, а как бы мы его утащили, две маленькие нарточки, и те полные?

Ванька долго смотрел на своего брата.

– А мы бы его никуда и не увозили, избушка есть, дрова тоже, вот и жили бы здесь, варили бы мясо и ели, варили и ели, пока бы всё не съели, вот бы наелись, наверное на целый год.

Вскоре из-за двери послышался голос матери.

– Ребятишки идите, чай пить пора.

Мать вытащила из тряпок икону, установила её на столе, потом всей семьёй, выстроившись в ряд, дружно помолились и попросили благословления на дальнейшую дорогу. Феврусья сварила в котелке ячменевую кашу, её и хватило-то по две ложки, но всё-таки это была еда перед дальней дорогой, на одной мороженой картошке далеко не уйдёшь. У Ирки за ночь ноги разболелись ещё больше, опухли в стопах, и она едва-едва передвигалась по избушке. Когда пили чай, мать внимательно посмотрела на дочь и спросила.

– Ира, ты не побоишься здесь, в избушке одна остаться?

– А кто меня отсюда заберёт?

– Завтра придёт дядька Василий и привезёт тебя к нам, в Суханово на санках.

– И мне не надо будет сегодня идти по дороге?

– Не надо.

– Ур-ра, мне сегодня идти не надо будет.

Ванька не выдержал.

– Мам, ты чего?

– Она идти совсем не может, посмотри, как у неё ноги распухли, а довезти её у нас сил не хватит, снега много за ночь выпало, дай Бог, чтобы хоть без неё дотащиться к ночи. Василия попрошу, он налегке завтра нам её привезёт. Дров ей оставим, воды тоже, несколько картошек сварю.

Все внимательно уставились на Ирку.

– Я не могу идти, правда, я лучше здесь останусь, я весь день лежать буду.

И снова дорога. Ветер днём усилился и бил колючими снежинками в открытые лица. Нарты уже не скрипели, они тихо катились, загребая передом слои нападавшего за ночь снега, первым нартам было тяжелее, вторые катились уже по протоптанному следу. Феврусья читала молитвы про себя, они успокаивали и давали надежду на лучшее. Сзади сопел и кашлял Сашка, хоть мать и перевязывала его своим стареньким тёплым платком поверх одежды, да видать не уберегла в дороге малого, простудила. Господь даст, так доберёмся сегодня до Василия, там отдохнём с дороги, в бане напаримся и Ирку с Сашкой подлечим. Она и сама не ожидала, что дорога такой тяжёлой окажется, ведь ходят всю зиму люди по ней и ничего, никто тут не замёрз, все дошли до места. Это видать за грехи наши нас Господь наказывает, а может не наказывает, а испытания нам посылает, стойкость нашей веры проверяет, ничего, мы выдержим, мы всё выдержим, с какими бы трудностями не столкнулись. От обиды на судьбу и за то, что пришлось пережить её детям, у неё по щекам снова покатились крупные слезинки, ну почему он от нас пошёл на эту проклятую войну, ведь наши уже в Германии были, война заканчивалась, ну зачем он пошёл, она никак не могла этого понять своим простым женским умом. Такая большая семья осталась, хватит ли у неё сил всех поднять, одна надежда на Господа и она снова стала читать про себя молитвы, с ещё большим усердием.

Потом её мысли плавно улетели к своим старшим дочерям – Фене и Зинаиде, живущим уже самостоятельно. Сильно им досталось во время войны, да не им одним, все самые тяжёлые работы легли на бабаские хрупкие плечи, в колхозе всего трое мужиков оставалось, хромых да старых и мужиками-то их уже не назовёшь. Потом уже, в конце войны, Феню поставили заготовителем от районного центра Тегульдет, ходила по деревням и принимала кожу, у охотников пушнину, тут же и рассчитывала всех. А Зину каждую зиму направляли от колхоза вместе с лошадью на заготовку леса. Её ещё в шестнадцать лет сватали двое парней, да не пошла она за них, видать не приглянулись. Сейчас она в деревне уважаемый человек – работает счетоводом в колхозе, всё-таки четыре класса образования пригодились, только колхоз уж сильно бедный, люди начали разбегаться, кто в Жарки, кто в Кусташки. А тут ещё у Фени беда случилась, сразу после войны уже, пока она ездила по деревням, с её склада, что рядом с домом стоял, исчезло семьсот килограмм ржи, десять кулей. Вся деревня была голодная, семьями вымирали, ну и залез кто-то по-тихому, снизу половицы выдавили и залезли. Как только заявила Феня о пропаже, её сразу же арестовали, трое суток держали под арестом, каждый день её допрашивал следователь, пистолетом в лицо тыкал и всё допытывался, куда мешки с рожью подевала. Дело в том, что в то время по тайге пять мужиков бегало – дезертиров, и их никак не могли поймать, вот и искали, кто из местного населения их подкармливает. Феня на допросах сначала плакала и молчала, потом же не выдержала и накричала на следователя, что мол, она сейчас беременная и муж у неё только что пришёл с фронта старшиной, с орденами и медалями и он ещё отомстит за неё. Через три дня её выпустили, только до сих пор всё таскают и спрашивают про зерно, хотя и дезертиров тех поймали уже и расстреляли давно. И чем теперь дело закончится, одному Господу известно, надо почаще Феню в молитвах поминать.

К Суханово подошли поздно, когда совсем стемнело, из редких окон виднелся слабый свет керосиновых ламп. Да, пообнищали люди, керосину нет, лая собак не слышно, перевелись видать и собаки в деревнях, зато дым поднимался над печными трубами в каждом дому, к вечеру подмораживало и все хозяева на ночь протапливали в домах печи.

Встречать их вышел Василий, родной брат Харлампия, младший, он сначала расцеловал всех ребятишек и Феврусью, потом споро начал разгружать нарты и заносить весь скарб в ограду. Ребятишки устало свалились на ступеньки крыльца, молча за ним наблюдая, Юрка тихо произнёс.

– Неужели мы дошли.

Мать обеспокоенно посмотрела на Василия.

– Все ребятишки сильно устали, Сашку кашель забивает, нам бы горячую баню.

– Да в бане тепло, мы её сегодня топили, сейчас только дровишек подброшу, воды наношу, и можете мыться.

– И ещё, мы Ирку оставили в охотничьей избушке, обезножила она, не смогла идти с нами, тебе придётся за ней сходить.

– Как же так-то у вас получилось, как же вы её там одну оставили, да она изревётся там вся. Конечно схожу, налегке-то что, иди да иди, утром пораньше встану, вон как подмораживает на улице, на санках и привезу.

Через два дня вся Феврусьина семья, чистая и отдохнувшая, сидела вместе с домочадцами, своими двоюродными братьями и сёстрами. Дальнейшая дорога их сильно не пугала, они знали, что большую часть пути уже прошли, хозяин же дома, Василий Савельевич был сильно встревожен.

– Как же ты Феврусья решилась на такую дальнюю, опасную дорогу, да ещё с маленькими детьми, ведь не дойдёте же вы?

– Мне их и там не прокормить было, на одной мёрзлой картошке жили, когда Харлампий живой был, хоть маленько полегче было.

– Вечная память ему, трое нас из семьи уходило на фронт, а вернулся я один. Отец остался лежать в украинской земле и вот Харлампий в Германии. Пойми Феврусья, самое трудное время мы прожили, когда всё отдавали фронту. Сейчас с каждым годом будет всё легче и легче, сейчас все силы кинем, чтобы быстрее хозяйство в стране поднять, все колхозы оживут. А ты уходишь куда-то в тайгу, жить там вам негде, работать тоже.

– Зато там истинные христиане живут, крепкой веры они держатся, возле них и мы будем в постах да молитвах свои души спасать, а то же ведь все погрязли в грехах, вот Господь и наказывает нас.

В разговор встрял Ванька, он чувствовал себя уже достаточно взрослым и старался тоже высказать своё мнение.

– Там говорят Енисей рядом и тайга рядом, будем рыбачить и охотится.

– Значит, в Красноярский край собрались?

– А там что, уже Красноярский край?

– Да, вы идёте на Енисей, значит, в Красноярском крае жить теперь будете.

– Дядька Василий, дай нам с собой ружьё, буду рябчиков и уток стрелять, может даже сохача завалю, вот мяса-то будет, все тогда наедимся.

– Ну, ружьё рано тебе ещё давать, стрелять-то умеешь, знаю, только вот не сбережёшь ты его, подрасти маленько, а инструмент столярный тебе с собой дам – ножовку, топор, рубанок, стамеску, киянку – он хорошо тебя подкармливать будет, владеть им умеешь, видать в меня пошёл. До Подбеля через Луговатку ещё около ста километров, не дойти вам с детьми малыми. Сашку надо травами отпаивать, да в бане прогревать, Ирке – время, чтобы силы в ноги вернулись, оставляй-ка их Феврусья у меня до весны. Сама пойдёшь с мальчишками дальше, они покрепче девчонок, дойдут, одну нарту возьмёте, а ребятишек я по воде привезу. Вам же ведь там надо дом ставить.

– Ничего, мы пока у Агафьи поживём, она поможет.

– Хоть и сестра она тебе, а себе на уме баба, своей жизнью живёт, не очень-то кому помогает, знаю. Феврусья подумай, может вернётесь, в чужую деревню идёте, к чужим людям, жить негде, работать негде, у тебя же шестеро детей, как жить и что есть будете? А если в дороге что случится, до станка сил не хватит дойти, или нарточка в пути сломается, тогда что?

– На всё воля Божья.

2. На Подбеле

Посёлок Подбель оказался небольшой, убогой деревушкой из полутора десятков почерневших от дождей и ветров домишек, покрытых дранью, кто и по каким признакам её здесь обосновал, никто и не помнил, староверы частенько обживались на новых местах, подальше от любопытных людских глаз и нахоженных тропинок. Деревня каким-то чудом прилепилась к берегу небольшой одноимённой речушки Подбель и со всех сторон была зажата лесным сосновым массивом, с вековыми прогонистыми деревьями. Около каждого дома были построены ограда с наглухо запирающимися воротами, стайка, баня, только в стайках ни кого не было, война всё подобрала. В каждом доме обязательно был красный угол и в нём обустроена божница, это такая красиво отделанная полочка, на которой стояли иконы. Божница во всех домах размещалась в юго-восточном углу дома, под божницей, на столе лежали старинные религиозные книги и лестовки – главный атрибут при чтении молитв. Лестовка представляет собой сплетённую из подручного материала ленту, знаменует она при этом одновременно и лествицу духовного восхождения от земли на небо, и замкнутый круг, образ вечной и непрестанной молитвы. У каждой семьи была своя посуда, к которой они относились очень бережно, не позволяя есть из неё «мирским людям». Периодически из Ворогово сюда приходили представители властей и собирали налоги, а чем платить в военные годы, когда больше ничего в хозяйстве нет, вот и забрали всех коров и лошадей, какие были. Зато собаки в этой деревне были, без них в таёжной деревне никак нельзя. Они помогут найти охотникам на деревьях пушного зверька, облают глухаря так, что к нему на верный выстрел подойти можно будет, да и крупного зверя не добудешь без собаки, вот и делились люди последним со своими верными и преданными четвероногими друзьями. От деревни до Ворогово шла едва заметная тропинка, туда деревенские практически не ходили, с безбожниками водиться, грехи потом не отмолишь, с весны ещё съездит на лодке туда Ермил и привезёт на всю деревню продуктов, которых в огороде не вырастишь и в тайге не добудешь. Власти из Ворогово приходили чаще, то налог собирать, то пушнину да кожу принимать, то про выборы рассказывать.