На территории любви Никиты Михалкова. Служить бы рад, прислуживаться тошно

Оказалось, мальчишки, старший сын Андрона Егор, и Никитин Степан, тиснули дома бутылку, уж не знаю, каких коврижек им за это сосед пообещал. Каких же «горчичников» выписали им дома!

– Да кто вы после этого – взяли и открыли врагу наши семейные кладовые! Это последнее дело – из дома выносить! – гремел Никита. Сидевший рядом Андрон согласно кивал головой, правда, он был не столь гневлив.

– Знаешь, у меня ведь похожий грех есть, – вдруг признался мне Андрей, когда Никита отошел. – На съемки фильма «Дворянское гнездо» взял у мамы ее фамильные драгоценности. По сценарию, нужны были бриллианты. А я не знал, что в кадре все равно не видно, натуральные или бижутерия – думал, в кино все должно быть по-настоящему. И у меня из гостиничного номера эти бриллианты утащили. Господи, как же стыдно было перед мамой! А она, узнав о пропаже, только и сказала: «Значит, нам надо было за что-то расплатиться этими бриллиантами – судьба просто так не возьмет».

После этого и я покаялся:

– Однажды в наш двор в Ленинграде пришел незнакомый мальчишка. И принес фантики от конфет – яркие, пахнущие шоколадом. Я в свои пять лет подобного волшебства в глаза не видел, и жадно их нюхал, впитывая аромат. «Хочешь, давай меняться?» – вдруг спросил хозяин богатства. «У меня дома есть мамины ордена, возьмешь?» – сказал я без всякой надежды: какой дурак поменяет такие прекрасные фантики на железки?! «Ладно, так уж и быть», – согласился он. И потом я весь день нюхал и облизывал свое приобретение. А вечером никак не мог понять, почему мама рыдает в уголке нашей каморки. Эта история – моя боль, до сих пор.

Андрон сочувственно закивал. И это был удивительный момент единения. С Никитой я мог шутить, а вот так открыть душу вряд ли.

Сергей Владимирович Михалков, в доме на Николиной горе появлялся редко. Он не любил загородную жизнь, предпочитал городскую квартиру. Не буду рассказывать, каким он мне показался. У Никиты есть фильм «Папа», вот там поэт и автор гимна такой, какой есть, без прикрас.

Мне особенно запомнилось, как Никита в кадре спрашивает отца, изменял ли он маме. И тот честно отвечает: «Да, но она настолько добрая, что прощала». Потом сын задает вопрос: а как ты относишься сейчас к своим знакомым девушкам, которых когда-то, так сказать, щипал за ножки? «Что ты, я не могу на них смотреть – старухи», – с ноткой превосходства ответствует Сергей Владимирович, которому самому тогда было за 80.

Никита чем дальше, тем больше напоминает мне своего отца. Как минимум – внешне. А у его жены Татьяны в глазах я читаю какое-то смиренное достойное спокойствие, как у Наталии Петровны.

От Никиты знаю, что в Москву она приехала из Воронежа, поступила в Институт иностранных языков, что в 70-е для девочки из провинции было не меньшим чудом, нежели сейчас. В свободное от учебы время подрабатывала в Доме моделей. Адский труд. Прежде чем разок прошегать царицей по подиуму, надо выдержать десятки каждодневных, многочасовых примерок. Но Таня была исполнительной, послушной. Этими качествами и покорила Никиту. Он не раз, смеясь, рассказывал историю, как едва познакомившись, пригласил ее поужинать в Дом Кино. Там спросил, что она будет пить и есть, а Татьяна тоном комсомолки и отличницы ответила: «Первое, второе и третье». «Я сразу решил, что она будет моей женой», – вспоминал Никита.

Таня по-настоящему любит мужа. Дом и семья для нее – смысл жизни. Она рядом с мужем в горе и радости, и это не пустые слова. Не всегда Никите светило солнце и дул попутный ветер в парусиновые штаны – хватало и горьких дней, и месяцев, и даже лет. Никогда не видел, чтобы жена пилила его или на жизнь роптала.

В 1981-м Никита снял фильм «Родня» – от начала до конца стёб над советской действительностью. На долгие шесть лет чиновники из Госкино отлучили его от режиссуры, доверив снять лишь одну-единственную семейную драму «Без свидетелей».

Никита звонил мне и с надрывом в голосе говорил:

– Коля, похоже, это конец.

– А может, только начало? Судьба такая штука, никогда не знаешь, что ждет тебя завтра, – утешал я.

– Тебе хорошо говорить… – горько вздыхал Никита.

Прекрасно помню, как однажды в 1994 году, приехав в Питер на Фестиваль Фестивалей у Александру Мамонтову он выступал на скромной творческой встрече в ДК города Тосно под Ленинградом. Ему заплатили 300 долларов, неплохо по тем временам. Но по дороге в Москву, в «Красной стреле», у него эти деньги вытащили. Никита бегал по всему составу, громко ругался, требуя наказать воров. Поднял спавшую милицию, начальника поезда, закусывающего с проводницами.

– Только не подумай, – повторял он мне, – я не из-за денег хлопочу, а из принципа.

Но губы у него дрожали.

Я к тому времени уже стал проректором Всесоюзного института повышения квалификации в Ленинграде – уважаемая должность, теплое место. Андрон перебрался во Францию, потом в Италию. Непросто, но сумел завоевать репутацию, завести полезные знакомства и вовсю снимал кино за рубежом. Мне часто звонил и писал. Иногда просил принять в Ленинграде его новых зарубежных друзей, показать им город. По просьбе Андрона я принимал у себя итальянского сценографа Эцио Фриджерио, Роберта Редфорда, Марчелло Мастроянни, Анн Консини. Показывал им наши музеи и памятники. Нравилось им и у меня дома. Я тогда купил огромную квартиру – в самом центре, с дубовыми потолками, камином и видом на Перопавловку, обставил ее красивой мебелью.

– Надо же, как хорошо в СССР люди живут, – восхищались иностранные гости. И я испытывал гордость за свою страну, в которой мальчик, выросший в подвале на Васильевском острове, упорством и трудолюбием сумел достичь таких высот.

– Коля, тут один мой приятель, журналист из Италии Кайо Марио Гарруба, собрался снимать репортаж о Ленинграде. Покажешь ему город? – как-то позвонил Андрон.

– Никаких проблем, пусть приезжает!

В тот же день позвонил и Никита. Услышав о приезде итальянского репортера, он уже вечером был у меня. Словно угадал, что знакомство может оказаться полезным. Марио сопровождала жена Алла. Никита сумел ее обаять, и шустрая полька взялась представлять его интересы в Европе. Устроила в Италии просмотр картины «Неоконченная пьеса для механического пианино», пригласила влиятельных друзей, начала им рассказывать, какой талантливый этот русский режиссер. Талантливых людей много, только вот знают об этом не все. В числе тех, кому она рекомендовала Никиту, были знаменитый продюсер Анжелло Рицолли и Марчелло Мастрояни.

Накануне нового, 1986 года Михалков пригласил их погостить в Ленинграде. Поводил по Эрмитажу, потом зашли ко мне. Выпили водки, закусили грибочками. Мечтали вслух, какой фильм мог бы снять по Чехову Никита. Знал, что Мастроянни любит Антона Павловича, и, конечно же, не устоит. Так оно и вышло. Итогом этого ужина стали «Очи черные» – мелодрама по мотивам чеховской «Дамы с собачкой» с Марчелло в главной роли.

Что и говорить, в чутье и стратегическом таланте Никите не откажешь. Я был очень рад за него и горд от своей, пусть опосредованной, причастности к его успеху.

Съемки проходили в Ленинграде и Костроме. Есть фотография, где в бричке сидят Аня и Тема Михалковы, а рядом мой сын Тимофей и дочь Ольга. Никита снял их в маленьких эпизодах, а Оле даже повезло сняться в одной сцене с Мастроянни.

Там же моих Тиму и Олю крестили – в местном храме Воскресения на Дебрях. Крестного искали недолго.

– Давайте, Никиту Сергеевича попросим, – предложил настоятель храма отец Александр. – Никита Сергеевич, вы не против?

– Конечно, нет, о чем разговор – Коля мой близкий друг! – тут же согласился Михалков.

А я стал крёстным своей бывшей студентки Леночки Сафоновой. Мы все встали возле купели – окунают туда только младенцев, а взрослые стоят рядом, раздетые, прикрывшись простынкой, батюшка просто поливает их водой. И они, вслед за ним, произносят трижды:

– Отрекаюсь от тебя, Сатано, сочетаюсь Тебе Христе.

– Господи, прими новоизбранных рабов Твоих, – завершил обряд отец Александр.

Никита, когда все закончилось, тут же забрал Марчелло и Лену на съемки сцены объяснения в любви в сарае дома городского головы, которого играл Иннокентий Смоктуновский.

«Очи черные» получили приз в Каннах за главную мужскую роль, еще какие-то знаковые награды. Был международный успех, фильм продали в 120 стран. Но Никита был недоволен. Дело было в том, что финансировала проект найденная Аллой Гарруба итальянская миллионерша Сильвия д’Амико, ставшая продюсером. Перед началом съемок они с Михалковым договорились, что ему заплатят 100 тысяч долларов. Позже Никита выяснил, что по западным меркам это сущие копейки, столько получают начинающие режиссеры. Еще больше его раздосадовало то, что Сильвия, вложив 4 миллиона долларов, получила раз в двадцать больше и наотрез отказалась делиться процентами от прибыли. Мол, так не договаривались. Что и говорить, ушлый народ эти миллионерши. Было обидно, конечно. Разгневанный Михалков больше с ней не сотрудничал.

Позже, в 1992-м, Никита разругался и с Аллой. Она считала себя важной птицей. И могла сказать, например: «Никита! Нельзя так писать сценарий. Будешь делать так и вот этак…», дальше следовали прямые инструкции. Ведь это в России режиссер – царь и Бог, а на западе рулит тот, кто деньги на фильм нашел. Зная Никиту, могу только представить, как у него шерсть дыбом вставала от таких указаний. Он терпел-терпел, но в конце-концов рубанул:

– Как ты со мной разговариваешь? Пошла вон!

И выбросил ее из своей жизни, мгновенно забыв, что именно Алла нашла деньги на съемки трех его картин, в том числе и на «Ургу», познакомила с полезными людьми и вывела его карьеру на новый международный уровень. Но эти мысли пришли гораздо позже, когда я сам, по сути, оказался в том же положении, что и Алла. Тогда же я Никиту понял и не осудил.

К тому времени его дела и в России начали идти в гору. И произошло это, скажу без ложной скромности, не без моего участия. Например, в период безденежья созданная им студия «ТРИТЭ» выпустила книги «Российский архив», где были материалы, прежде хранившиеся в секретных архивах КГБ, к которым Михалков в 90-е нашел лазейку. Ясен перец: книги надо продать, заработать на них. Но как? Открыли пару ларьков – не хочет народ покупать!

– Надо выходить на правительство, – прикинул я. Пусть выкупят у тебя всю партию и подарят институтским библиотекам. В нашем институте, например, несколько экземпляров такой книжицы не помешали бы.

Моих связей проректора хватило, чтобы добиться приема министра высшего образования и у Витора Черномыдрина, бывшего тогда председателем правительства. Книги у Михалкова купили, правда, попали ли они в институты, не знаю.

Была и другая история, связанная с прокатом «Утомленных солнцем». В 1990-е годы, кинотеатры массово закрывали, отдавая их под казино. Но если у картины нет зрителя, то она, даже самая гениальная, всего лишь кусок пленки! Михалков как на работу ходил в «Союзпрокат», предлагая купить его фильм.

– Что ж, давайте, – без особого энтузиазма соглашались там. – Можем заплатить вам 70 тысяч долларов.

Копейки. Ведь на съемки потрачены четыре миллиона долларов! На Западе заработали бы раз в десять больше, а здесь хотя бы вернуть свое… Никита чуть не плакал: весь в долгах – брал деньги и в банках, и у частных спонсоров.

Я долго думал, как ему помочь. Наконец осенило: эстрадники ездят с концертами, почему бы и нам «чес» не устроить? Никита показывает свою картину, потом – творческая встреча, а деньги на это дело берем у губернаторов и региональной знати. Пусть раскошеливаются на культуру!

Стал я всем звонить, предлагать сотрудничество. Провинциальные «царьки» не хотели выбрасывать тысячи лишь за знакомство с Михалковым – аккуратно интересовались, нет ли у нас связей в правительстве. Я многозначительно отвечал: «Поищем». Мол, давайте подумаем над этим вопросом после творческого вечера Никиты Сергеевича. И нам шли навстречу, выкупая по несколько копий для местных показов.

Никита предлагал: иди ко мне работать в штат заместителем, будешь со спонсорами работать. Я долго отнекивался. Но потом наступил самый черный и тяжелый период в моей жизни. Дочь попала в аварию, лежала в больнице с тяжелым сотрясением и переломанными ногами. Я искал врачей, лечил ее. Вытащил. Но сам слег с инфарктом.

Первый медицинский институт, отделение терапии. Лежу после операции, дышать тяжело. В холле работает телевизор, вдруг репортаж из Канн, и голос Никиты, представляющего там фильм «Утомленные солнцем». С изумлением слышу его разговор с журналистом. Тот спросил:

– Никита Сергеевич, у вас много врагов и завистников, а друзья есть?

Михалков ответил:

– Да, друг есть. Только один – Коля Ващилин.

На всю страну, на весь мир объявил. И таким теплом повеяло от его слов! Он продлил мне жизнь. Тем более что врачи, услышав мою фамилию из уст самого Михалкова тут же забегали, начали колоть шприцами во все места.

Годом позже Никита получил в Америке «Оскара». По возвращению его пригласили на пресс-конференцию в Дом Кино, он позвал и меня. Тогда я уже перешёл к нему на работу в ТРИТЭ. По дороге я возьми да пошути:

– Ну, до свидания, Никитушка. Захлебнёшься тщеславием, здороваться перестанешь.

– Знаешь, мне ведь все равно, «Оскар», не «Оскар», – рассмеялся Михалков. – Поставлю на полочку, будет стоять.

Признаться, я ему тогда поверил. Но, увы, моя шутка оказалась пророческой, и та пресс-конференция действительно стала переломной. «Вы себя недооцениваете! Вы ведь великий!», – внушали Михалкову и киношники, и пишущая братия. По дороге обратно я заметил в его глазах прежде невиданное, горделивое выражение. Видимо, сладко прикидывал: называют гением – значит, так оно и есть. Помню как мы хохотали, когда ему на творческой встрече из зала прислали записку «Правда ли, что вы гений?»

И все же я перешел работать к Михалкову. Дочка моя поправилась, но жена обвиняла в случившейся беде меня. Семья разваливалась, и я решил переехать в Москву, подальше от скандалов.

Первая трудовая неделя началась с появления в моем кабинете двух десятков сотрудников компании «ТРИТЭ».

– Николай Николаевич, – робко начали они, – не могли бы вы поговорить с Никитой Сергеевичем, чтобы нам выплатили зарплату? Три месяца уже без копейки сидим…

– А сами чего с ним не поговорите?

– Лучше вы, все-таки его заместитель и друг, – замялись люди. Я понял, что все они его ужасно боятся.

Через неделю узнал, что денег у студии нет, потому что Михалков поистратился: купил колокол для храма в деревне Аксинино, рядом с Николиной горой.

– Мы же верующие и должны жертвовать, – важно сообщил Никита.

Я лишь спросил:

– Тебе не стыдно смотреть в глаза сотрудникам?

А он в ответ:

– Пусть благодарят Бога за то, что работают у меня.

Тот колокол на храм мы, кстати, вместе поднимали. Один конец веревки привязали к колоколу, второй – держим в руках на колокольне, и медленно-медленно бронзовый колокол тянулся ввысь, к облакам. Хотелось верить, что дальше все будет хорошо. Но не случилось:

Никита неуловимо и неумолимо превращался в режиссера-солнышко, вокруг которого все должно крутиться. Только посмей сказать слово против! Во мне же поступательно нарастало «утомление солнцем».

Истории в моей памяти, как картинки в калейдоскопе. Вот мы с Никитой в Чебокасарах, на банкете в честь вручения ему мантии почётного доктора Университета. Подошел мужик явно бандитского вида. Расплылся в улыбке: «О, мой любимый режиссер!». И полез обниматься. Потом они вдвоем за столик сели, давай за жизнь разговаривать. Я подошел напомнить Михалкову, что у нас дела.

– Дела подождут! – отмахнулся он.

К утру, наконец, его новый знакомый соизволил уйти.

– Делать тебе, что ли, нечего – с таким козлом трепаться? – спросил я Никиту.

– Он не козел. Это – тоже наш народ. – И, посмотрев лукаво, добавил: – К тому же он сказал: будут проблемы, обращайся – у него крутые связи.

Вот другая картинка. У нас был общий знакомый Андрей Ананов. Встречаясь к ним в Питере в компаниях, Никита ему руки не подавал – не того круга, нищий. В 90-е тот вдруг резко разбогател на ювелирном бизнесе. И Никита тут же стал его другом.

Что уж греха таить, я и сам подпитывал его гордыню. В 1995 году, например, когда Никите исполнялось 50, он хотел отмечать юбилей дома. Пригласить человек двадцать – только ближний круг.

– Никита, нужен концертный зал «Россия», – настоял я. – Позовем 70 губернаторов с женами и олигархов в благодарность за то, что они тебе с прокатом помогали. Да и поддержать полезные связи не лишне.

– Дружище, ты прав, – согласился он.

Я нашел спонсорские деньги под юбилей, миллион долларов, вместе написали сценарий. Все прошло грандиозно, практически превратилось в народное гуляние, снимало телевидение. Мою фамилию даже вписали в титры как сценариста праздника. Конечно, я был рад за Никиту, но, как говорится, под ложечкой уже посасывало от дурных предчувствий: он «бронзовел» не по дням, а по часам.

Потом была поездка в Израиль, о которой мне хочется забыть. Но не выходит.

Он упросил меня поехать с ним – мол, хочет разделить со мной радость от встречи с Землей обетованной. Сам я собирался отдохнуть в Италии, но Никита уж очень просил. Хотя с ним ехали жена и дети, и, казалось бы, я-то им зачем?

На Кипре в Пафосе, в отеле, Михалков поселил меня в номере вместе с собой: супруге сказал, что мы должны обсуждать фильм. На самом деле Никита часами трещал по телефону со своей московской подружкой. Я слышал его вкрадчивый, воркующий голос, и никак не мог уснуть. Тем более, что спать мне пришлось на малюсеньком диванчике, почти у ног Михалкова. Отдых был испорчен. Вдобавок в конце отпуска принесли гигантский счет за телефонные переговоры, и его увидела Таня. Никита соврал, будто бы это я наболтал на такую сумму – звонил какой-то своей бабе. Я чувствовал себя оплеванным, но стерпел.

Наше приятельство лопнуло как мыльный пузырь в июне 1996-го. Тремя месяцами ранее Никита запускал фильм «Сибирский цирюльник» и поручил мне руководить подготовкой съемок. Между прочим, это была моя идея: отправить артистов в военное училище, чтобы они, как говорится, пороху понюхали и отработали шагистику. Наши актеры за два месяца в казарме такую выправку обрели, которую не сыграешь. Михалков сейчас приписывает эту придумку себе.

В последний подготовительный день приехали в Иваново. Никита дал мне задание: спонсоры пообещали 10 тысяч долларов, надо съездить забрать.

– Да, вот пленка картины «Ревизор» Сергея Газарова, с которой он выступал перед зрителями во время агитации за Ельцина. Отнеси в офис, – потребовал Никита, «включив» начальника, что с ним случалось все чаще. – А к спонсорам поторопись, не то уедут или передумают.

Комната, где хранились пленки, была заперта. Я прикинул, что чужие тут не ходят, поставил коробку с «Ревизором» возле двери и уехал, ведь спонсоры ждать не станут. Вернулся через час. Зашел к Никите:

– Все нормально, вот деньги!

– Засунь их себе в ж…! – вдруг выдал он.

– Какая муха тебя укусила?

– Ты, говнюк, почему бросил коробку с пленкой?

– Я не бросил, а поставил. Ты же сказал, надо спешить. И что за тон? Я тебе не пацан.

– Пошел вон! – выплюнул Никита.

– Знаешь что? – не сдержался я. – Больше работать с тобой не буду! На, забери деньги.

Вышел, хлопнув дверью. Михалков рявкнул вслед:

– Попутный ветер тебе в парусиновые штаны!

Он остался должен мне внушительную сумму – я работал не только за зарплату, но и за процент от прибыли. Но долг по сей день мне не вернул. Когда я пару раз звонил, трубку брал директор студии «ТРИТЭ» Леня Верещагин. Заявлял:

– Никита сказал, чтобы ты отдыхал – он тебе ничего не должен.

Ну не судиться же с ним?!

Я много думал о причине случившегося. Возможно, дело вот в чем. Говорят, у Никиты случился роман с одной молодой актрисой, ровесницей его старшей дочери Ани. Похоже, что именно ей он и названивал из Израиля. Кто-то проболтался об этом его жене. Лизоблюды, вьющиеся вокруг Никиты, напели, будто предатель – я. Дома был страшный скандал, Никите пришлось объясняться. И он меня за это возненавидел, хотя в действительности я был совершенно не причем.

Не исключаю, впрочем, что дело совсем в другом. Просто люди, которые сегодня рядом с Михалковым, в голос поют, какой он великий. А я одним своим видом напоминал ему те годы, когда он пребывал в совсем другой ситуации.

Да что обо мне говорить? Никита уволил даже ту самую Верку, домработницу. Мне об этом рассказал второй режиссер его студии Володя Красинский. Могу предположить, что Верка по привычке стала перечить хозяину. Еще при мне, в начале 90-х, когда для Никиты настали трудные времена, он перестал платить домработнице зарплату, несмотря на то, что речь шла о сущих копейках. Верка кричала и даже замахивалась на него тряпкой:

– Никита, барин, я от тебя уйду!

– Да куда ты денешься? – смеялся Михалков, еще не ставший великим и чувства юмора не растерявший. Он знал, что идти Верке действительно некуда. Выгнать ее – все равно как выбросить из дома слугу Обломова Захара, который его в младенчестве в люльке качал. Что сталось с Веркой, мне неизвестно.

Сейчас и кино у Никиты, на мой взгляд, совсем другое: он словно растерял талант. Смотрел его «Предстояние», и слезы наворачивались. Вспоминал о маме, об отце, думал о народе нашем многострадальном. Сколько же выпало на долю русских людей! Некоторые кадры словно откровение, обнажённые нервы. В них и великодушие к врагу, и красота людей, и мерзость иных поступков. Завораживающее изображение, магические звуки. Финал, титры – и ощущение, будто тебя обманули, подсунув вместо конфеты пустышку в ярком фантике. И артисты вроде хорошие, и оператор профи, и трюки грамотно поставлены – а кино нет. Великие Георгий Козинцев, Сергей Бондарчук, Михаил Ром, Андрей Тарковский, говорили: в кино главное – последний кадр, он дает ответ на вопрос, для чего вы все это снимали. Вот в «Дворянском гнезде» и «Обломове»: огромное поле, наша русская земля, и у тебя, зрителя, начинается истерика. Фейерверк чувств – и гордость, и счастье, и тихая печаль, что годы не повернуть вспять, но все равно жизнь продолжается, рождаются новые герои. Впрочем, повторю, это моё личное мнение. Я ведь не кинокритик, а каскадер.

А недавно Никита Сергеевич предложил ввести некую этическую хартию для кинематографистов: уважать старших, не врать, не воровать… Он ведь не просто режиссер, а еще и общественный деятель. Я не сдержался, написал в Союз Кинематографистов: ребята, читайте десять заповедей и их исполняйте. Зачем велосипед изобретать? Написав, подумал: может, я и сам погрешил против второй заповеди Христовой – не сотвори себе кумира, не поклоняйся и не служи ему – за что и поплатился? Работал за троих, потерял здоровье, аукнулись старые травмы. Поврежден позвоночник, перенес операцию на сердце. Врачи, правда, еще 10 лет назад говорили, что вот-вот умру. Но я живой. Утром проснусь в своей хрущёбе на окраине Питера, по стеночке дойду до кухни, кофе сварю – запах чарующий. Нет не тот, о котором по телевизору рассказывают, а настоящий. Добреду до балкона, покормлю синичек. И так светло на сердце. Глаза ещё видят, руки работают, вот написал о жизни своей. Буду рад, если хоть кто-то после прочтения обратится к своей душе с вопросом: а так ли я живу? Ведь Михалков – это примета времени. Если тщеславие и гордыня застилают глаза, ты становишься машиной с единственной программой, смысл которой сводится к фразе: «я – великий». Начинаешь любить не искусство в себе, а себя в искусстве. И перестаешь быть человеком. Сколько сейчас таких «Никит» в нашей многострадательной матушке-России? Он и его нынешние дружки считают себя хозяевами жизни. Но сколько примеров, когда внезапно с таким трудом обретенное величие, бизнес, золотые унитазы, летели в тартарары, превращаясь в прах. Как же, наверное, страшно потерять то, что ты возвел в культ и сделал смыслом своего существования.

Так или иначе, зла на Никиту не держу. Какой уж есть. Я благодарен ему за те годы, когда нам было радостно идти рядом, и за ностальгические воспоминания о них. Время от времени я перебираю их, как драгоценные фантики в той детской послевоенной коллекции, так сладко пахнущие вожделенным шоколадом. Возможно, просто к старости становлюсь сентиментальным…

Из интервью Виктории Катаевой для журнала" Коллекция. Караван историй», №5,2014

Андрей Кончаловский

Андрей Кончаловский. Фамилию эту я узнал, посмотрев фильм «Дворянское гнездо». Фильм прелестный, тургеневский, русский. Изумительный, но очень короткий финал с убегающей в поле девочкой. Хотелось смотреть на это цветущее поле, бегущую по нему маленькую девочку в веночке из полевых трав долго, долго. Пока не вспомнишь маму, бабушку, дедушку и пока не наговоришься с ними вдоволь. Более щемящей моё сердце образа я не видел за всю свою жизнь. Вновь я обрел надежду в поисках мастера. Как подобраться к Кончаловскому, я не знал. Распорядилась судьба