Полная версия
Продрогшие созвездия
Анатолий Бергер
Продрогшие созвездия
Поэзия Анатолия Бергера в русской литературе явление особенное. В большей своей части это философская лирика, тёмный мятущийся поиск последней правды в обрывочных сновидениях, в таинствах жизни окружающей природы: жизни неба и земли, моря и суши. И главное – душа человеческая в её взаимоотношениях с течением Времени, с происходящим, но невидимым человеческому глазу бытиём Вселенной. Совсем кратко: взросление души и жизнь Времени – вот суть поэзии Бергера.
Если говорить о частностях – его отличает поразительная зоркость в описаниях природы. Как сказал как-то поэт Игорь Бурихин – он с природой на ты. Он видит то, что не видно, слышит то, что не слышно.
В шестидесятые годы Анатолий Бергер создал цикл «Россия», в котором осмысливал путь и судьбу страны, прозорливо предугадывая времена, через десятилетие пришедшие. С той поры тема России не отпускает поэта. Горько и пронзительно звучат его слова и сегодня, да и былые слова шестидесятых годов так же злободневны сейчас, как и тогда. Глубокое знание мировой истории, живое её воссоздание – примечательная черта поэзии Анатолия Бергера. За стихи 60-х годов удостоился он высшей советской награды – тюрьмы, лагеря, ссылки. Стихи об этих годах одни из самых сильных на подобные темы. Проникновенны его строки о любви.
Проза Анатолия Бергера – его воспоминания, рассказы, пьесы, статьи дополняют его поэзию. Он и здесь превосходно владеет словом, его русским языком заслушаешься. Всё это талантливо, самобытно, неповторимо.
Предлагаемая книга – малое собрание сочинений, избранное, как писали в XIX веке. Поэту в 2013-м году исполнилось 75 лет, и он предъявляет нам итог созданного им за все эти годы.
Тамара Петкевич,
Член Союза писателей России
Шестидесятые
«Уходит время, как уходит поезд…»
Уходит время, как уходит поезд,
И огоньки мерцают вдалеке,
Уходит время, как уходят двое,
В туман и мглу бредут рука в руке.
1962
«Музыка грустная, как старые фотографии…»
Музыка грустная, как старые фотографии,
За душу хватающая чуть не до слёз,
Зимние окна, как эпитафии
Осени, которую ветер унёс.
Деревья, снежной белены объевшиеся,
Машины, скользящие туда-сюда,
Сами себя по кривой объехавшие,
Оставляя два долгих следа,
Будильник, сон берущий приступом,
Как танки врываются в мирные дома,
Всё это старой болезни приступы —
Поэзии, которая сводит с ума.
1962
«От Невской бестолковой бучи…»
От Невской бестолковой бучи,
Где шум, огни и толчея,
К великолепному созвучью
Колонн и неба вышел я.
Там, под квадригой театральной
При свете призрачных лампад
Так по-осеннему опально
Шуршит и облетает сад.
1964
«Изнемогая от жары…»
Изнемогая от жары
И в ней барахтаясь, как в тине,
Провижу в луже я миры,
Как бы оазисы в пустыне.
Разбрызгивая небосвод
И зыбкую архитектуру,
Я чувствую стихов полёт,
Таинственную их фактуру.
Бальзамом ото всех скорбей
Переливается их гамма,
А рядом скачет воробей
И пьёт из лужи той же самой.
1964
«О, брейгелевская зима…»
О, брейгелевская зима,
О, пригородные пейзажи!
Дома стоят, как терема,
Деревья в белом камуфляже.
И птицы чёрные вдали,
Постукивание вагона,
И небо на краю земли
Белёсо, призрачно, наклонно.
Среди прохожих, проводов,
И уплывающего дыма
Молчание глубинней слов
И, как простор, неизмеримо.
1964
«Куда Фонтанка заведёт…»
Куда Фонтанка заведёт,
Темнея сумерками арок?
Её неторопливый ход
Сродни поэме без помарок,
Колеблются в ней деревца,
Дрожат, мерещатся фасады,
И превращеньям нет конца
Старинной призрачной ограды.
И если с берега клонясь,
В своё глядеться отраженье,
С самим собой теряешь связь
И погружаешься в движенье
Воды, забыв на берегу
Дома, деревья, крик ребячий
И самого себя в придачу…
1967
«Нева вздымалась пенисто…»
Нева вздымалась пенисто,
И ветер бил взахлёст,
И волны взъерепенисто
Вставали в полный рост.
Носились чайки с криками
Над тёмною водой,
И было всё уликами
Прощания со мной.
1961
«Он бури жнёт и ветер сеет…»
Он бури жнёт и ветер сеет,
В жестоком кружится снегу…
Я не могу с тобою, Север,
И без тебя я не могу.
Твои продрогшие созвездия
И сопок дальняя гряда —
И наивысшая поэзия,
И безысходная беда.
И сумасшествие метели,
Тумана сумрак и дурман…
Всё это снится не во сне ли,
Всё это явь или обман?
И город мой вдали, как небыль
В мостах и зданиях своих.
Я жив иль мёртв? Я был иль не был?
Я – выбитый из колеи.
1963
«Апрель, морозы взяв с разбега…»
Апрель, морозы взяв с разбега,
Теплом пробился с вышины,
И выступают из-под снега
Приметы северной весны.
Пучки травы, коричневатый
Унылый мох среди камней,
На них лишайника заплаты.
И самый первый воробей.
И моря синее открытье,
Ошеломляющее взгляд…
Весна на севере событье —
О ней всю зиму говорят.
1964,
Баренцево море, остров Витте
«Рассвета слышу леденящий голос…»
Рассвета слышу леденящий голос
И ветра дикий ведьминский полёт;
Я вспоминаю смутный, спящий город,
В котором молодость моя живёт.
Его мосты над тёмною водою
И улицы при свете фонарей,
Старинных зданий колдовство ночное,
И звёзды, как дыхание детей.
Влюблённые, бродяги и поэты
Одни его внимают бытию,
Даря ему шаги и силуэты,
А он им – душу зыбкую свою.
И в тишине таинственной, как небо,
В преддверьи наступающего дня,
Как чудная и призрачная небыль,
Спит город мой, в котором нет меня.
1962,
Заполярье
«Вспоминаются женщины…»
Вспоминаются женщины,
Те, с которыми был,
Их покорная женственность,
Шёпот, шалости, пыл.
Тех ночей недосказанность,
Та непрочность тепла,
Та бессвязность, несвязанность,
Что томила и жгла.
И прощаний обыденность,
И волнение встреч,
Что-то чаялось, виделось,
То, чего не сберечь.
Было начерно, набело,
Страсть, и зависть, и злость,
Только грусть иногда берёт,
Что любить не пришлось.
1963
«Пока слова звучали ни о чём…»
Пока слова звучали ни о чём,
Глаза вели свой разговор безгласный —
Старинный, убедительный и страстный,
Железо всех законов шло на слом,
Шелка трещали, обдавало жаром
Распятых губ, покорной наготы,
А для других на кромке тротуара
Так чуждо говорили я и ты.
1964
Лене
Ничего с собой не поделаю,
Никуда от себя не скрыться,
Я люблю тебя вечность целую,
Ты мне стала ночами сниться.
И прощаю тебе непрошено
Мою муку, тоску и верность,
И души моей, в сумрак брошенной,
Нерастраченную безмерность,
Мои строки, тебя клеймящие,
Осужденье друзей порою,
Потому что ты – настоящая,
И сияет сердце – тобою.
1965
«Я по следам любви…»
Я по следам любви
Ищу тебя упорно,
Ведут следы твои
Меня дорогой торной.
Меж ямин и канав
Измаян я ходьбою,
Кто прав, а кто не прав —
Судить не нам с тобою.
Не плачу и не мщу,
Не путаюсь в причинах,
В кафе тебя ищу,
Среди рядов Гостиных.
Но занят столик наш,
В толпе твой путь неведом,
Да и пустая блажь —
Бежать вслепую следом.
Быть может, ты уже,
Верна своей природе,
На новом рубеже,
На новом переходе.
Чужую колею
Пронзаешь каблучками,
Забыла про мою,
Про всё, что было с нами.
Разлуки тёмной дрожь,
И в ней по-рыбьи бьёшься…
Ты хоть во сне придёшь?
На старый след вернёшься?
1966
«Моих любовных неудач…»
Моих любовных неудач
Смотри, строка, не обозначь,
Ты, интонация, не выдай,
Ты, рифма, не рифмуй с обидой,
Да сгинет скорбь моя во мне,
Как будто это всё во сне.
Поэзия – лихой помощник —
Ей только покажи подстрочник
Пустынной улицы ночной,
Где расставались мы с тобой,
Шум электрички подземельной —
И сумрачность тоски смертельной,
Когда в туннеле скрылся стук
И я один остался вдруг.
1968
«Расстаться – разнести вконец…»
Расстаться – разнести вконец
Сплав изболевшихся сердец,
От неустройств, от неудач,
Обид, ревнивости – хоть плачь.
Расстаться – это значит врозь
Всё то, что пережить пришлось.
Нет, не могу – хоть кровь из жил,
Я не был без тебя, не жил,
Не знал, не ведал, не умел —
Единство душ, единство тел —
От этого нельзя, невмочь
Уйти, сбежать ни в день, ни в ночь.
Любимая, прости. Я вдруг
Представил – ты ушла из рук…
1966
«Друг друга узнают поэты…»
Друг друга узнают поэты
В коловороте городском,
Как будто вправду есть приметы
И нимб старинный над челом.
Идёшь… Размокла мостовая,
И снег слинял и чёрен лёд,
Сосульки, с желобов свисая,
Сорвутся на землю вот-вот.
Шныряет ветер. Никнут крыши,
И прослезились провода,
И в пятнах водяных афиши.
И с окон зимняя слюда
Сошла. Деревья ветви тянут,
И вдруг, посереди дорог
Глаза в глаза внезапно глянут,
Как бы столкнутся гулы строк,
Подспудных замыслов размахи,
И сгинула вся смута дел,
Сквозь лермонтовский амфибрахий
Поющий ангел пролетел,
Свечи заколебался пламень,
Над Русью коршун кружит вновь.
Воспетый и оживший камень
За праведную вопит кровь.
1967
«То окружают знатоки…»
То окружают знатоки,
Говоруны и острословы:
Им препарировать с руки
Летящее, как ангел, слово.
То стихотворцы с мастерком,
В самовлюблённости глухие:
Им с окровавленным виском
Не падать на снега России.
То женщина от слёз темна
Бросает жёсткие упрёки,
Что жизнью жертвует она,
Которой не окупят строки.
То близким уж невмоготу
И тяготит их беспокойство
За будущую нищету
И нынешние неустройства.
Кому – игра, кому – исток
Крутой печали и тревоги,
И праведный потомок строг,
Скупые подводя итоги.
1967
«Я обречён, как волк на вой…»
Поэт обречён на стихи,
Как волк на вой.
Андрей БелыйЯ обречён, как волк на вой,
Переживать строку строкой.
Пока в своём лесу глухом,
Где под ногами бурелом.
И мох, и заячьи следы,
Где – далеко ли до беды —
Кружу без устали, невмочь —
Зубастая крадётся ночь.
Сквозь хряск, и хруст, и вскрик, и стон,
Которые со всех сторон
Доносятся, томясь, спеша,
Бегу. Меня стремит душа
К поляне, где пустынен мрак,
Быстрей мой бег, бесшумней шаг,
И вот над смуглой мглой ветвей
Ребячьих светлых снов светлей
Сияет, плавный бег струя…
И к небу вой подъемлю я.
А завтра снова лес, зверьё,
Жизнь, смерть, и каждому своё.
Но есть во мне иная суть —
Мне только б на луну взглянуть.
На этот блеск над головой…
Я вечно обречён на вой.
Я обречён, как волк на вой,
Перемогать строку строкой.
1966
«Говорят обо мне по латыни…»
Говорят обо мне по латыни,
Точно холод вдруг душу кольнул.
О, лекарственный дух поликлиник!
Не триклиния праздничный гул.
Напряжённость, боязнь и унынье,
И, быть может, судьбы перелом.
Говорят обо мне по латыни,
Шепчет мёртвый язык о живом.
1964
«В самые опасные места…»
Посылать в самые опасные места
(Предписание Николая I начальству Лермонтова на Кавказе, 1840 г.)В самые опасные места —
Жребий твой, поэзия, от века,
Там, где выживет один из ста,
Да и то останется калекой.
В свару императоров и пап,
Воровских притонов мир мытарский,
В когти инквизиторовых лап,
В сумасшествие тюрьмы феррарской.
И на якобинский эшафот,
И на снег кровавый злости светской,
И в тридцать седьмой тот лобный год —
В лагеря «законности советской».
В самую горячку, в самый страх,
В самую лихую передрягу,
Что горит потом огнём в стихах,
Чуть не прожигая вдрызг бумагу.
И из этого исхода нет,
Всё предрешено, как в царской фразе:
«До свиданья, господин поэт.
Доброго пути Вам на Кавказе».
1967
«На полустанке, что за Мгой…»
На полустанке, что за Мгой,
Где пустыри, деревья, снег,
В глубокой полночи глухой
Попал под поезд человек.
Тот поезд шёл во весь опор,
Попробуй-ка останови,
Светил пустынно светофор,
И мёртвый он лежал в крови.
И в тот же час, и в тот же миг,
В иных краях, на всех парах
Шли поезда, и тот же крик,
И та же кровь, и тот же страх!
Статистика внезапных бед,
Проклятие из рода в род,
Нам от неё спасенья нет —
Кто обречён, того убьёт.
Кто и не ведает о том,
И знать не знает ничего,
Что под слепящим фонарём
На рельсах тех найдут его.
1969
«Сердцем чувствую помертвелым…»
Сердцем чувствую помертвелым,
Замирая, едва дыша,
Как душа расстаётся с телом,
Расстаётся с телом душа.
Удержать бы её, да где там,
Сил нет пальцем пошевельнуть,
Час прощания с белым светом,
Не избыть его, не минуть.
В смертном мраке охолоделом,
Над вселенскою пустотой,
О, как страшно остаться телом,
Оболочкой навек пустой.
1968
Из цикла «Россия»
В полевых да охотничьих
Ты названиях, прозвищах,
То по-птичьи бормочущих,
То по-волчьему воющих.
То пахнёт в них пожарищем,
То военною смутою,
То народным мытарищем,
Властью деспота лютою.
То печалью церковною,
Когда медленный звон плывёт,
То долиною ровною —
Посреди неё дуб цветёт.
1967
Монолог летописца
За Русь – родную мати,
За кровь, разор, тугу
Отмсти, отмсти, Евпатий
Проклятому врагу.
Пришли невесть откуда,
Темны, раскосы – страх,
И русскому-то люду
Не снились в чёрных снах.
Казнят младых и старых
И гонят, знай, в полон,
И гибнет Русь в пожарах,
Повсюду плач и стон.
За что напасть такая?
И вот пошла молва —
Жива ли Русь святая?
То, может, татарва
И нынче Русью правит,
Карает слепо, лжёт.
И злое иго славит,
Поклонствуя, народ.
Забыл он Божье слово,
От храма чур да чур,
Чтит идола дурного
Раскосый тот прищур.
И где же Русь, ты, мати,
Чей свет я берегу?
Так мсти же, мсти, Евпатий
Проклятому врагу!
1968
«Кнут солёный, жаровня, дыба…»
Кнут солёный, жаровня, дыба,
Да скрежещет перо дьяка.
И за то, знать, Руси спасибо,
Что стоит на этом века.
Что её – волчий взгляд Малюты,
Беспощадная длань Петра,
И гражданские злые смуты,
И советских казней пора.
Что сынов её – пуля-слава,
Вышка лагерная – судьба,
И приветствовала расправы
Раболепная голытьба.
Но сынам ли считать ушибы,
Им ли слёзы лить на Руси?
Ох, спасибо же ей, спасибо,
Спаси Бог её, Бог спаси.
1966
Декабрист
Отчизны милой Божья суть,
Я за тебя один ответчик,
Легко ли мне себя распнуть
Той, царской, площадной картечью?
Легко ли на помосте том
С петлёю скользкою на шее
Ловить предсмертный воздух ртом,
От безысходности шалея?
Легко ль в сибирских тех снегах,
В непроходимых буреломах
Знать, что затерянный мой прах
Не вспомнит, не найдёт потомок?
Легко ль провидеть, что пройдут
Года, пребудут дни лихие.
Нас вызовут на страшный суд
Дел, судеб и мытарств России,
И нашим именем трубя,
На праведном ловя нас слове,
Отчизна милая, тебя
Затопят всю морями крови.
Свободу порубив сплеча,
Безвинных истребят без счёта,
И снова юность сгоряча
Возжаждает переворота.
Легко ль нам знать из нашей тьмы,
Когда падёт топор с размаху,
Что ей пример и вера мы,
И мы же ладили ей плаху.
1966
«Народовольческую дурь…»
Народовольческую дурь
Забудь, великая держава,
Побалагань, побалагурь,
Твои ведь сила, власть и право.
Ничьё перо уж не клеймит
Устои нового порядка,
Сей грандиозный монолит
Не тронет пуля иль взрывчатка.
Нет прокламаций, баррикад,
Нет эшафота над толпою,
Пустеет грозный каземат
Над невской сумрачной водою.
Колоколам уж не греметь,
И церковь изредка маячит,
Монарх, преображённый в медь,
Навек теперь в былое скачет.
Всё, как написано в трудах
Вождей, и доводы на всё есть —
Сперва за совесть, не за страх,
Потом за страх, а не за совесть.
Зато ни штормов и ни бурь,
Хоть лагеря, расстрелы, пытки…
Что ж, не ропщи, ведь ропот – дурь.
России прошлой пережитки.
1966
«Солдатских писем ворох…»
Солдатских писем ворох,
Осиливший фронтов
Сыпняк, окопы, порох
И нравы унтеров.
Уже почти истлели,
Строку поймёшь едва,
Как бы сквозь вой шрапнели
Доносятся слова.
«Портянкам нету сносу,
Четвёртый год тяну,
Кончайте, кровь из носу,
Тыловики войну!
Измаялись проклятой,
А бабы вести шлют —
Ведь дети – не щеняты,
Все с голодухи мрут».
Трепал тогда державу
Лихой озноб разрух,
Упал орёл двуглавый,
Носились перья, пух.
В глухой неразберихе
Тех толп, очередей,
В партийной той шумихе
Плакатов и вождей,
Сквозь вопли нутряные
Солдат, сквозь плач села —
Маячили России
Грядущие дела.
1968
Народное
Раскулачили страну —
Хоть в кулак свисти,
И на ком искать вину,
Господи, прости!
Нависали над страной
Грузные усы,
Стал грузин всему виной,
Господи, спаси!
Русь в бараний рог согнул,
Страхи да суды,
Дым заводов, грохот, гул
Стройки и страды.
Всё на жилах кровяных,
На седьмом поту,
Сухарях да щах пустых,
Аж невмоготу.
Коли слово поперёк —
Умолкай в земле,
Властью был отвергнут Бог,
Идол жил в Кремле.
Ох, Россия, край-беда,
Смутен путь и крут,
И тридцатые года
За спиной встают.
1966
Памяти Клюева
Страну лихорадило в гуле
Страды и слепой похвальбы,
Доносы, и пытки, и пули
Чернели изнанкой судьбы.
Дымились от лести доклады,
Колхозника голод крутил,
Стучали охраны приклады,
И тесно земле от могил.
И нити вели кровяные
В Москву и терялись в Кремле,
И не было больше России
На сталинской русской земле.
И Клюев, пропавший во мраке
Советских тридцатых годов,
На станции умер в бараке,
И сгинули свитки стихов.
Навек азиатские щёлки
Зажмурил, бородку задрав,
И канул в глухом кривотолке,
Преданием призрачным став.
1967
Смерть Сталина
Как вкопанные, кто в слезах,
Кто в землю невидяще глядя,
На улицах и площадях
Стояли тогда в Ленинграде.
И диктора голос с утра
Над толпами гулко качался,
Стихая печально: «Вчера
Скончался… скончался… скончался…»
Темнели газеты со стен,
И флаги мрачнели, маяча,
И глухо вздымался Шопен
Среди всенародного плача.
И в зимнем пока столбняке
Стыл город и ветры блуждали,
На севере, там, вдалеке,
В бараках за проволкой – ждали.
1967
«Знаю, дней твоих, Россия…»
Знаю, дней твоих, Россия,
Нелегка стезя,
Но и в эти дни крутые
Без тебя нельзя.
Ну, а мне готова плаха
Да глухой погост
Во все дни – от Мономаха
И до красных звёзд.
И судьбины злой иль милой
Мне не выбирать,
И за то, что подарила —
В землю, исполать.
Кто за проволкою ржавой,
Кто в петлю кадык —
Вот моей предтечи славы
И моих вериг.
Не искали вскользь обхода,
Шли, как Бог велел,
И в преданиях народа
Высота их дел.
Погибая в дни лихие,
Оттого в чести,
Что не кинули, Россия,
Твоего пути.
1967
Семидесятые
В горести неизречённой
Н.Н.Б.Горесть неизречённая
I
Я буду объективен в каждом слове,
Пускай былое станет за строкой
И скажет, не боясь ни слёз, ни крови,
На призраки обид махнув рукой.
Ведь есть же что припомнить год за годом,
Была же в этой дружбе Божья весть!
Летели строки – дух не перевесть,
И город вырастал под небосводом,
А деревца на улице твоей
Вздыхали, и трамваи напоследок
Звенели нам во мгле ночных огней,
И дождик был таинственен и редок.
Припомнить ли высоких слов полёт,
О нет, не разговоры – монологи,
И то, что в грозный час произойдёт —
Припомнить ли печальные итоги…
II
По улице мы шли и заглянули
В какой-то двор, не знаю, отчего,
Как бы услышав в голубином гуле
С грядущим голосом строки родство.
Там у стены приземистой и тёмной
Желтея, деревцо тянулось ввысь,
Раскидывая ветки неуёмно,
И ты мне вдруг сказал: «Остановись.
Взгляни – вот лучшее».
И в самом деле,
Узнали будто осень мы в лицо,
А листья золочёные летели,
И медленно дрожало деревцо.
«Вот наши судьбы, наши вдохновенья —
В глухом дворе, у сумрачной стены
Возносим небесам благодаренья,
Но злато строк своих терять должны.
Кто подберёт?»
И мы ушли. И снова
Нас улицы кружили и вели,
Но я твоё навек запомнил слово,
И хмурый двор, и деревцо вдали.
III
Владиславу Ходасевичу
…Судьба поэта в каждой строчке
И точность каждой запятой,
Парижской ночи мрак пустой,
Российские лихие ночки.
На пьяных улицах свистки;
Пайки, плакаты, приговоры
И тяжесть лиры.
Кратки сборы
Из ночи страха в ночь тоски.
Но взяли мы из рук твоих,
Поэт, и злость твою и вздохи,
Тяжёлый груз ночной эпохи
И наш взвалил на плечи стих.
И сеятель недаром твой
Прошёл – зерно, пробив бетоны,
Взошло свободною строкой,
Хоть и слышны порой в ней стоны.
IV
Перекликались замыслы и звуки,
Как древние дозорные костры,
Трамваи шли в тартарары,
И звёзды падали нам в руки,
Твой белый стих в ночи белел,
Пылали церкви, и поэты
шли на расстрел,
