Семь-Я. Роман

Придя туда, он с удивлением обнаружил свежесколоченную деревянную постройку типа бытовки, вокруг которой толпился народ. Подошёл к группе людей что-то обсуждавших, спросил, что здесь происходит?

– На работу устраиваемся, – откликнулся пожилой мужчина с заросшим лицом.

– На какую работу, – не понял отец, – где?

– Здесь, – бородатый мужик обвёл широким жестом пустошь, – здесь объект будут строить…

– А что именно? – поинтересовался отец.

– А кто его знает… сказали, объект военный, вот и ждём, когда нас примут.

Подошла очередь отца и, попав в бытовку, он получил указание завтра с утра подойти к человеку по имени Моретти, который и определит его обязанности.

На следующий день он нашёл человека с необычным для этого края именем. Он в самом деле оказался настоящим итальянцем, как и следовало из фамилии, лет за сорок; на открытом лице светло-оливкового оттенка большие чёрные глаза, в уголках их затаились весёлые искорки, и каждый раз, когда он здоровался с кем-то, вновь появившимся, искорки вспыхивали, приветствуя незнакомца, словно маленькие разноцветные лампочки.

Коренастый, плотный, с энергичными телодвижениями, он приветливо пожал руку отца, спросил имя и, выведав всё, что его интересовало, представился сам.

– Руковожу стройкой я, Моретти. – Русским иностранец владел хорошо, с еле уловимым нездешним акцентом. Произношение его отличалось мягкостью, в отличие от тбилисского гортанного говора. «С резким звучанием местного языка не спутаешь, у него другая тональность,» – отметил про себя отец, интересуясь своей ролью в строительстве.

– Назначаю Вас главным, у Вас широкая квалификация, много умеете. Будем строить цеха для авиационного завода. Скомплектуйте бригаду из этих потребностей, – и он положил перед новоиспечённым бригадиром список профессий, необходимых для стройки. – Возражений нет? – Чувствовалось, что он человек дела, не допускающий проволочек. – Спрос с Вас, учтите…

– Согласен, – улыбнулся отец, поднимая глаза от списка. Ему понравилась манера управляющего брать быка за рога. Ну что же, он тоже человек действия.

Сколотить бригаду для него не составило труда. Он работал с людьми самых разных рабочих специальностей – мастерами своего дела.

Среди них были каменщики и штукатуры, бетонщики, плотники и маляры… Обойдя за два-три дня строительные объекты, он собрал артель мастеров и предстал перед изучающими, будто маслом смазанными, очами Моретти.

Тот окинул испытующим взглядом всю братию мастеровых, с каждым поздоровался за руку, уточняя данные, и представил архитектора, проектирующего участок предстоящей работы.

И началось… Таких бригад, как у отца, было много. Фронт работ огромен, но и задача перед строителями стояла нешуточная. Работали днём и ночью, без выходных, по ходу набирая новые бригады.

Параллельно со строительством цехов из Таганрога шла эвакуация авиационного завода, и уже в конце 1941 года Тбилисский авиационный стал выпускать самолёты, необходимые фронту.

Работа не останавливалась ни на секунду, без сна и отдыха люди безропотно делали своё дело, как и бойцы, которые стояли насмерть за тех, кто оставался в тылу.

Мать моя не видела отца около месяца с тех пор, как он ушёл строить завод. И когда однажды вечером он неожиданно ввалился в дом, она, при слабом свете от чадящей керосиновой лампы, не узнавая собственного мужа, при виде заросшего щетиной и покрывшегося грязью человека вскрикнула, от страха собрав в охапку детей, забилась в угол, не спуская с него напряжённого взгляда.

Услышав голос мужа, она в отчаянии взмахнула руками, – боже, как урна привокзальная, – подбежала к нему и тут же бросилась греть воду.

– Не бойтесь, я это, я, чумазый весь…

– А ну ка, чумазый, полезай в корыто, – скомандовала мать и, сунув в руки старшему ковшик, приказала лить на голову отца.

Дети раскрыв рты, смотрели как слои грязи стекали по рёбрам, выпирающим на худом теле; чернота смешивалась с мылом и смывалась водой, враз открывая чистые участки кожи, окрашивая угольно-жидкой сажей алюминиевую посудину. Отмытые глаза засияли и улыбнулись, губы растянулись в ширь лица…

Отца усадили на деревянный стул, словно на трон, облачив его в заштопанное, но чистое бельё, а дети, вычерпывая из корыта грязную воду, быстро-быстро уносили её вёдрами из комнаты. Мать накрыла на стол, и семейство собралось за ужином.

– Ничего, потерпите, не пыль пинаем, так надо. Главное, положили начало, а дальше пойдёт поспокойнее, не я один, вся бригада работает без отдыха. – Он ел с явной неохотой, усталость брала своё: язык не слушался, заплетался, но он продолжал спрашивать:

– Как вы тут? Справляетесь? Мамку слушаетесь?

– Д-а-а-а, – в один голос закивали дети, – слушаемся…

– Пойду-ка лягу… Подушка меня вылечит…

Мать, поддерживая под локоть, проводила, с жалостью вглядываясь в похудевшее лицо мужа, и повернувшись к детям цыкнула, чтобы не шумели.

Он спал до полудня следующего дня, а проснувшись, жадно набросился на еду. Борщ и рисовые котлеты с тарелок исчезали с молниеносной скоростью. Жена и малышка не спускали с него глаз.

– Сыт?

– Да, спасибо, вкусно как! Там ели что придётся, всухомятку, о еде не думали… Лишь бы в голодный обморок не упасть. А пацаны где?

– Так в школе, где им ещё быть… Ты сегодня не уйдёшь? – Жена с тревогой ждала ответа.

– Нет, сегодня дома, утром заступлю. Как вы без меня? Дети помогают?

– Куда ж денутся. И воду принесут, и в магазин сбегают, обходимся, да и соседи тоже… А тебе там достаётся? – она с жалостью смотрела на мужа. Лицо его за ночь отдохнуло, взгляд успокоился и речь, как прежде, оживилась, потекла…

– Знаешь, все при деле. Бригада хорошая, друг другу помогаем, люди разных национальностей, как одна семья… И управляющий – мужик что надо, итальянец, правда, но на нас очень похож…

– Итальянец! – поразилась она, – откуда взялся? – Глаза жены вспыхнули любопытством. Она как-то приосанилась, выпрямилась и отец в очередной раз с удовольствием окинул её лёгкую фигурку, не обременённую излишним весом. Он усмехнулся:

– Из Италии… уже лет двадцать здесь, приехал молодым, и вот, задержался. Поручили ему этот объект – работает… толковый, и к людям с душой. Жена слушала с интересом, только спросила: «А семья есть?»

– Есть. И жена, и дети. Говорит, война кончится, уедут домой… Когда она кончится?..

– Кончится! Не вечно же ей быть. Лучше ложись, отдохни, пока есть возможность. Не знаешь, когда ещё придётся поспать… – Муж не сопротивлялся, а она вышла в коридор посудачить с соседками.

История судьбы Моретти не шла у отца из головы. Как-то они вместе наблюдали за кладкой стены. Рабочие достраивали очередное строение, а они отошли в сторонку покурить.

В руке управляющего появилась чёрная коробочка с золотистой каёмкой. «Герцеговина Флор». Невиданная роскошь …Открыв её, предложил отцу. Дорогие папиросы, отец такие не курил.

Не отказался, соблазн попробовать пересилил служебную дисциплину. Пополз ароматный дымок. Хорош-и-и-и, крепкие, с приятной кислинкой… Располагали к задушевной беседе.

Отец спросил, как Моретти оказался в Тбилиси? Итальянец прикрыл глаза, глубоко затянулся, отвёл взгляд, ещё раз крепко затянулся папиросой. И рассказал романтичную историю, замешенную на политике.

После Первой мировой войны, когда началась масштабная перестройка мирового политического пространства, под эгидой Лиги наций была сформирована мандатная система, разделившая «опекаемые» территории.

Сирия, Палестина, Месопотамия достались Франции и Англии. Италию обделили.

Италия глубоко оскорбилась; тогда подняли вопрос о необходимости предложить господину Орландо (итальянский премьер-министр) мандат на Грузию. Господин Орландо согласился, и послал в Грузию миссию под председательством сенатора Конти. Рекомендации миссии по принятию мандата оказались более чем положительными.

В Италии стали думать о создании «Итало-Кавказского банка», однако министерство господина Орландо вскоре было свергнуто, а новый министр отказался и от мандата на Грузию, и от экспедиции, которая должна была вести подрывную деятельность по свержению московского большевизма.

Меньшевистское правительство, управлявшее в 1919г. Грузией, было в курсе планов держав Антанты, и соглашалось на то, чтобы Грузия служила базой для итальянско-белогвардейской экспедиции против советской России.

– Такая история, – вздохнул Моретти, – втягивая в себя очередную порцию душистого дымка.

– А при чём Вы? – недоумевал отец.

– При том, что в той миссии участвовал мой отец. Он так проникновенно и красочно рассказывал о стране, в которой побывал, что заразил меня, своего подрастающего сына, любовью к Грузии.

…Я окончил учёбу, получил диплом строителя, и не без помощи отца приехал в Тбилиси строить государственные здания, в которых нуждался город. Думал, на время. Но… как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

Отец, поражённый слушал и не верил. Хотя, какой резон обманывать его? Собеседник продолжал:

– Народ понравился мне, темперамент с нашим схож, такой же шумный, весёлый, разговорчивый… А песни… танцы… – Он улыбнулся и закончил, – влюбился в грузинку, женился… Два сына у нас. Мечтаю увезти их к себе на родину. Родители ждут…

После случайного откровения взаимоотношения двух мужчин стали более тесными.

Как-то Моретти зашёл к отцу домой по делу, и был удручён условиями жизни семьи бригадира. Ничего не сказал, но задумался крепко.

Строительство авиационного завода к тому времени шло полным ходом. Корпуса вставали один за другим, и на следующий же день в них начиналась важная работа: оснащение новых цехов оборудованием, станками, подбором технического персонала и рабочих коллективов.

Специалисты из Москвы, Горького, других городов – конструкторы, инженеры, технологи заполняли цеха, отделы и жильё, специально выстроенное для них. Страна мобилизовалась.

Бригады строителей осваивали территории, а на дорожку из сборочного цеха выкатывались новенькие истребители ЛаГГ-3.

У проектировщиков и изготовителей машина получила прозвище «Лакированный Гарантированный Гроб».

Ох, и опасались же немцы конструкции из дерева и дельта-древесины из-за его огромной огневой мощи… Создатели – от конструкторов до рабочих – знали о страхе немецких бомбардировщиков перед этими самолётами. Это так воодушевляло людей, что они готовы были работать на износ.

И работали. Падали от усталости, но работали. Во имя победы. Полуголодные, не спавшие, немытые – работали. За небольшую зарплату, почти даром – работали. Больные, неухоженные, молодые и старые – работали. Мужчины и женщины – работали. Дети – работали.

Как-то мать вешала бельё во дворе. Соседки зашушукались, завидев подходившего к их дому в тёмно-синих галифе, вправленных в высокие сапоги, в светло-бежевом кителе мужчину.

– Красавец! К кому идёт? Мать глянула вперёд и, узнав в шедшем Моретти, цыкнула:

– А ну, замолчите, стыдно, ещё услышит, – и бросив мокрую простыню в таз, поправляя на ходу, выбившиеся из собранного на затылке в пучок, волосы, пошла навстречу.

За ней побежала малышка, до этого копавшаяся в песке, вцепилась в выцветшую от стирки юбку матери. Он улыбнулся ребёнку, и протянул женщине два больших кулька.

– Возьмите, проходил мимо – занёс, это детям. Она зарделась от смущения, не могла произнести нужных слов. Придя в себя, промолвила: «Заходите, чаем напою…»

– Нет, спасибо. Знаю, что муж на работе. Это детям, – и ушёл.

Несмотря на то что отец пришёл домой уставшим и ночью, взгляд его сразу остановился на необычных продуктах, разложенных на столе. Колбаса, консервы, крупы, яблоки…

– К нам кто-то приехал? – спросил он у матери тихим голосом.

– Приходил Моретти, он принёс…

– Моретти?.. То-то его не было около часа на заводе… Смотри как… – Глаза отца зажглись и потухли – усталость одолевала. – Хороший человек. Уважают его… Строг в деле, но душой чист. Ему до всего есть дело… – и, сломленный сном, отключился.

Наделённый душевной щедростью, Моретти под Новый год устроил для детей рабочих новогодний утренник с Дедом Морозом и Снегурочкой. Веселились в новом клубе завода.

Дети не отводили глаз от ёлки, украшенной гирляндами из переливающихся стружек, и крепко прижимали к себе кулёчки с конфетами и фруктами. Глазки сверкали, ножки притоптывали, сердечки ликовали…

Взрослые потом при случае благодарили его за заботу и праздник. – «Гмадлобт, генацвале» (спасибо, дорогой). При этом так искренне улыбались, что ему становилось не по себе. Никто не знал его имени – Моретти и Моретти. Он так представлялся.

Вне территории завода, кроме клуба, школы, магазинов, бани строились жилые дома. Много новых удобных домов, не чета грязным баракам. Руководство завода оттуда потихоньку людей выселяло и предоставляло комнату или квартиру в построенных домах – квартиру давали многодетным семьям.

Однажды отец пришёл домой на подъёме и с порога заявил матери:

– Радуйся, мне предложили переехать в новый дом… Мать всплеснула руками, – Неужели, наконец-то освободимся от этой сырости… А когда?

– Не знаю точно, вызвали в жилищный отдел, интересовались сколько душ в семье, наверно, две комнаты дадут или квартиру…

– Две комнаты? Квартиру? с Моретти ты говорил? – Моретти… без него ничего не решается, права жена, надо поговорить с ним. Он посоветует – где, что… Дельный мужик.

Моретти не только посоветовал. Через пару дней, когда отец завёл разговор, тот подвёл отца к окну. Со второго этажа своего кабинета, откуда были видны новые дома, обводя рукой перспективу перед ними, предложил:

– Выбирай любой дом, любую квартиру. У тебя семья не маленькая, и что-то мне подсказывает, на трёх детях вы не остановитесь…

Отец рассмеялся, обвёл взглядом пространство и, переводя взор на зелёный пригорок в отдалении, возвышающийся за железной дорогой, продолжая смеяться, сказал: «Во-о-он там хочу». Глаза Моретти проследовали за его пальцем, и он, тоже рассмеявшись, удивился:

– Там! Но там же ничего нет. Домов нет… Трава, кустарники, за ними пустырь…

– Нет? Пока нет. Если позволят – построю. – Голос отца мечтательно протянул… – Не люблю квартиры. Простора хочу… сад, огород, двор свой, чтоб детишки бегали… – Управляющий с нескрываемым интересом смотрел на него.

– Хорошая идея. Давно задумал?

– Нет, только что… – Отец с сожалением посмотрел на пригорок, заросший буйной травой и отошёл от окна. – Но кто позволит… Хотя, земли полно…

– Bella vita, amico… – похлопал отца по плечу итальянец, – …eccellente.

***

Сторонняя война лилась из репродукторов. Громыхали пушки, рвались снаряды. Сердца каменели от звуков…

К концу осени стали ощущаться перемены на общем фоне города. Что-то неуловимое изменилось и в самой атмосфере… Больше плакатов? И это тоже… «Всё для фронта, всё для победы!» «Враг не пройдёт», «За Родину -Мать».

Но не только плакаты… Традиционно франтоватый Тбилиси терял лоск и живость. С лиц сходила заносчивость, присущая столичным. Во взглядах появилось напряжение – предвестник внутреннего, не до конца осознанного страха. Беда тесным воротом свела плечи горожан. Всё чаще просачивались слухи о больших потерях и гибели людей. Всё меньше поводов для радости – не предвидится конца войны.

Гурами потряс двор появлением. Его привезли как-то днём, выгрузили из «виллиса» цвета хаки с красным крестом на боку и опустили около барака, где он жил с матерью, свахой Ламарой.

Полтора года он воевал, в порыве молодости подавшись на фронт в первые же дни войны. Полгода лечился в госпиталях.

Без обеих ног, на низенькой тачке-платформочке на роликах (таких инвалидов называли «танкистами»), двадцатилетний боец вернулся домой.

С безрассудной смелостью бросившись на врага, оказался перед вражеским танком, готовым подмять под собой всё движущееся… Собрав силы, израненный, кровью исходивший боец, в последний момент подорвал его.

Мать моя выбежала во двор, слыша плач и крики. Ламара, распластавшись у не существующих ног сына, припав к доске, как к пьедесталу скорби, криком кричала, ударяя головой о землю. «Вай мэ, вай мэ, дэда…» – голосила несчастная. Женщины, окружившие её, плакали навзрыд. Гурами смотрел на неё и тихо повторял: «Мам, не надо, мам, не плачь…» Боец вернулся домой…

С каждым днём таких бойцов становилось больше. Город принимал их – контуженных, с дёргающимися головами, руками, раненных осколками в разные части тела, обожжённых и простреленных; без конечностей – «самовары», без рук, без ног – «тачки» или «танкисты», безногие, с зашитыми кожей задницами; «обрубки» – полные, половинные и комбинированные; «костыли» – отсутствие рук правых, левых… Принимал и содрогался.

Ламара постарела за неделю, никто не слышал больше её смеха и матримониальных задумок… Мама моя тайком от всех часто оплакивала искалеченную молодость Гурами и таких же парней, ставших ненужными.

К кому взывать! Кого молить! Бога или Чёрта…

В других городах страны сотни, тысячи подобных Гурами скитались по вокзалам, рынкам, поездам, деревням, прося милостыню; спившиеся, бесприютные, без денег и жилья, но увешанные наградами… Никому не нужные.

Ни Богу, ни Чёрту! Ни людям! Даже родным.

Валаам приютил, когда калек всех видов и мастей собрали с больших и малых дорог обожжённой войной страны.

Кому нужно, кому это нужно? плакала мать, не понимая, что люди делают друг с другом. За что? Так же страдают и гибнут те, кого погнали в чужую страну…

Кто развязал войну? За чем их гнали? Враги… друзья… Почему люди не могут договориться? Что за лицемерие – убивать, хоронить и сокрушаться…

Они с отцом часто обсуждали эту тему, и будучи людьми от земли, не понимали, как можно делить эту самую землю, которая существует для жизни и ради жизни.

Кто дал право делить планету во имя собственных амбиций, ложного величия, натравливая одни народы на другие?.. И кончится ли подобное варварство?…

Они с отцом прошли нелёгкие пути и больше не хотели их проходить… Они хотели жить честно, справедливо, иметь большую семью, растить детей, радоваться их успехам… Вот и вся цель. Но на пути к ней людям мешает буквально всё. Кто вправе лишить человека простых радостей, и имеет ли кто-нибудь мандат на такое право?..

Отец успокаивал мать как мог, уверяя в скором конце войны. Они должны думать о своих детях, тем более совсем скоро у них появится четвёртый малыш.

Глава вторая

Владимир.

Творческая натура моего отца не нашла выхода к специальности. Если бы он рос в среде музыкантов, художников, писателей, он занялся бы созиданием. Не дала судьба шанса…

Внутренний мир жаждал красоты, а приходилось делать то, что необходимо его близким. Еда, одежда, устройство жизни семьи – его забота. На другое времени не хватало.

Быт подавлял рациональностью, однако сдержать или убить в нём творческий запал не мог.

Поэтому себя не смирял, на горло собственной песне не наступал и рвущееся наружу стремление к прекрасному проявлял способами, не требующих чрезмерных усилий.

Любил петь – напевал, любил юмор – подшучивал, любил драму и комедию – свободными вечерами устраивал домашние спектакли… Искусство на уровне инстинктов… Иногда уединялся и сочинял – писал стихи, короткие рассказы.

Но в полной мере тяга к высокому проявилась в двух вещах – хорошо выглядеть внешне, что в первой четверти двадцатого века в простой среде считалось блажью, и нарекать своих детей значимыми, имеющими историю, звучными именами.

Первое – эстетское – придёт со временем, достатком и спокойной жизнью, второе – идиллически-геройское – начал осуществлять с рождением первенца.

Самой значительной личностью эпохи был Владимир Ильич Ленин. Всё, что знали люди о нём в ту пору, соответствовало представлениям моего отца о великости. Cовершенно обаятельному молодому человеку с мягким взглядом пытливых глаз удалось основать Советское государство и Коммунистическую партию, встав во главе и того и другого. Великая авантюра? Но осуществлённая! Ни доли лукавства… от чистоты убеждений.

Обладатель светлого славянского имени, которое дышит спокойствием и миром, через… революции и потрясения вёл страну к социализму впервые в истории человечества. Вёл гордо и уверенно!

Со страниц книг, портретов, значков на белоснежных рубашках октябрят и юных ленинцев смотрело одухотворённое и полное доброты, веры, надежды, ума лицо мальчика, юноши, наконец, мужа – человека очень близкого и родного. Такому не можешь не верить! Готов, способен перевернуть мир, чтобы сделать каждого счастливым. Чем не герой?!

Окутанная флёром пассионарности вождя, история имени моего старшего брата, принималась главой семейства как благодарность его выдающемуся носителю за анонс сказочного завтра. Ни отцу, ни кому-либо другому ничего не было известно о том, что настанут времена, распахнутся двери архивов и человечество узнает о кровавых событиях, о «красном терроре» в истории народа под предводительством властителя, заразившего полмира коммунистическими идеями, разрушая, уничтожая, истребляя, чтобы построить «свой, новый».

Заглядывая в сегодняшний интернет, поинтересовалась мнением потомков, которым пришлось семьдесят лет жить в «светлом будущем», созданном большевистской партией – «умом, честью и совестью эпохи». Предсказуемые своей разностью, ответы на вопрос «Что дал миру Ленин?» посыпались из «интерзнайки»:

– Голод, холод, смерть;

– дружбу народов. Счастливое детство, мороженое за 20 копеек, возможность разъезжать по стране, не боясь, что тебя взорвут;

– лампочку Ильича;

– страх за своё будущее;

– бесплатное образование и медицину;

– первую в мире могилу-трибуну;

– показал звериный оскал коммунизма;

– двадцать миллионов смертей в гражданскую войну, разруху;

– учение о социализме с человеческим лицом;

– залп из Авроры и сто лет разрухи;

– что можно жить без капитализма… разрушил все стереотипы буржуев;

– наказ: учиться, учиться, учиться. И это здорово!

– ничего хорошего не дал, кроме провального эксперимента над народом.

Хорошо, что этих противоречий отец мой не знал, иначе крепко бы задумался: он предпочитал не сомневаться в принятых решениях. Поэтому с чувством удовлетворения и осознанием гениальности вождя мирового пролетариата нарёк сына его именем.

Владимир, Володя, Влад, Ладик, Ладо – кому как нравилось. С детства непоседа и живчик, носился по подворотням с оравой мальчишек, готовых выполнить каждое его слово. Время от времени забегал домой помочь матери – и снова пропадал. Учёбой не интересовался, книжек не читал, от школы отлынивал, но влюбился в сероглазую с рыжими кудряшками девочку, похожую на испуганного птенчика, из соседнего барака.

Отец до поры до времени не давил – своих забот хватало, но, когда однажды директор школы пожаловался на отсутствие отпрыска на занятиях, Владу пришлось ощутить тяжесть его кулака, который в один из вечеров в гневе опустился на обеденный стол.

И этого хватило, чтобы привести в чувство своенравного парнишку, получавшего жизненные уроки во дворах, где драки, курение, стибривание, пацанский трёп формировали характер.

– Не учишься, иди в подмастерье, – решил отец, поставив точку в праздном шатании, – специальность получишь… И отправил тринадцатилетнего недоучившегося недоросля на недавно открывшийся танкоремонтный завод. Знакомо, не так ли?

В тылу дети работали наравне со взрослыми. Ошалевшего от вида боевых машин, участвующих в сражениях и прибывающих в свой лазарет за «здоровьем», пацана перестали интересовать сверстники.

Теперь он мотался по цехам от одного мастера к другому, постигая азы слесарного и токарного ремесла, и домой приходил с ног до головы обмазанный коричневым смазочным мазутом, пропахший бензином, прибавляя матери стирку, в которой опухали руки и ныла спина от тесного общения с корытом.

В выходные Влад с ребятами гонял мяч перед бараком Розы, в надежде увидеть её и покрасоваться в новом качестве рабочего человека, которое прибавляло ему значительности в глазах сверстников и наполняло его самого гордостью.

Она училась в школе, помогала многодетной семье по хозяйству, не забывая при этом посылать в его адрес ещё полудетские, но постепенно наполняющиеся кокетством неосознанной женственности, тайные от всех, томные взоры. Взгляды с каждым разом становились смелее и нежнее что с одной, что с другой стороны. Игра в две пары глаз повергала в трепет обоих – первые чувства и первый… стыд.