Фимочка и Дюрер. Вне жанра. 3-е издание. Исправленное.

***

Если вы проснулись без чувства непоправимости, значит утро доброе.

***

Не понимаю, почему всех так раздражают вопросы Марка Цукерберга? Меня не раздражают.

Вас часто за день спрашивают, как дела? Как вы себя чувствуете? Что происходит и о чем думу думаете? Да при этом по имени называют, а ведь нет ничего слаще для человека, чем его имя. Мне нравится.

***

С радостью выписалась из больницы.

Самое яркое впечатление – соседка по палате, заведующая детским садом, которая называла меня Саррой. Это я где-то в разговоре упомянула, что еврейка.

– Саррочка, – нарочито грассируя, обращалась ко мне с запредельно фальшивой улыбкой завсадом, – закройте за собой дверь…

Я, конечно, не закрывала, потому что меня зовут Алла.

– Саррочка, вы что, глухая, ваша задача здесь закрывать двери…

Мне хотелось врезать по этой завсадовской морде. Это была даже не морда, а скорее жопа, побитая жизнью и борьбой за выживание на зарплату завдетсада.

Выжить удалось на славу. Внизу стоял шикарный мерседес, на котором приезжал ее муж, зав АХЧ этого же бюджетного сада. По городу скучали несколько квартир, им принадлежащих, а во рту сияли тридцать два имплантата стоимостью полтора миллиона. Все это было продемонстрировано всей палате с подробным рассказом и называнием всех стоимостей.

– Саррочка, дай сигарету…

Это было последней каплей. Вывести меня из равновесия… это надо очень постараться. Я посмотрела на седые распущенные патлы, на 32 имплантата. Я смотрела на нее долго, потому что глаза у меня долгие. Мне было противно, но я смотрела. Она отвела взгляд, и тогда мне пришлось взяться за ее угреватый подбородок, поднять его высоко и сказать:

– Еще раз назовешь меня не моим именем…

Но не успела я закончить, как она рухнула на кровать и дрожащими руками схватила тонометр, стала измерять давление…

Живи, несчастная.

***

Хожу по этому проспекту на работу и с работы…

Как точно. «И в эту минуту вспыхнули фонари по всему Каменноостровскому. Еще не совсем стемнело, и вдруг вспыхивают фонари. Знаете, как это прекрасно… Все. Больше ничего. В эту минуту – перевернулось во мне что-то. Точно я совсем погибал и чудом спасся. Стою, шапку зачем-то снял. Старый дурак, думаю, на что ты убил пятьдесят лет жизни?»

«Петербургские зимы». Георгий Иванов.

***

А Холокост-то, оказывается, стольким покоя не дает… Вроде бы приличным людям. Сам факт, что об этом вспоминают ежегодно… их раздражает.

Тоска.

***

Впускаешь человека в свою грудную клетку, почти как торакального хирурга… В сердце впускаешь, в его сердцевину… А тебе потом – раз и по самому больному. Два, три, четыре… А ты сидишь, или лежишь уже, а тебя добивают. И думаешь – а какого… впустила? Тебя просили? Вот и лежи теперь.

А потом опять впускаешь.

***

Интересно через годы пересматривать Тарковского…

Смотрю сейчас «Жертвоприношение». Ничего элитарного. Все понятно, просто, гениально. Именно потому, что все понятно. Просто. Не оторваться. Нужно было дорасти, вероятно. С его, Тарковского, душевным опытом совпасть.

***

Звонок с неизвестного номера. Говорит по-русски с сильным американским акцентом.

– Меня зовут Майк. Я представляю компанию… Алла, вы вчера начали заполнять анкету для выигрыша гринкарты, так?

– Так…

– Почему вы не закончили заполнение, вам помочь?

– Не закончила, потому что не знала, что за участие в лотерее нужно платить… У меня сейчас нет таких денег, но скоро будут…

– У вас нет денег? Вы не работаете?

– Я работаю.

– Я не понимаю… Вы работаете, но у вас нет денег?

– Именно так, сейчас этой суммы нет…

– Значит, вы не работаете?

– Я работаю.

– Но тогда почему у вас нет денег?! Как можно работать и чтобы не было денег? Это импасбл… О май гад… Вы точно работаете?!

***

Ух и хитрожопая Муська у меня. Просто цирк.

Просыпаюсь от того, что обои царапает над моей головой. Вскакиваю, чтобы прикрикнуть, – ничего подобного, спит, как убитая… Показалось, наверное. Только глаза закрыла – опять. Ну явно обои рвет, кусок даже полетел по комнате. В ярости опять вскакиваю, чтобы… А на кого орать, спит себе кошечка, уютненько так, кисочка такая. Ну, думаю, с ума схожу, наверное. Опять ложусь, но уже глаза не закрываю. Притаилась. Слышу – опять с хрустом отрывает обои. Кто-то. Кто? Не дай мне Бог сойти с ума. Тихонько, не дыша, приподнимаюсь – и что я вижу?! Эта моя рыжая прелесть, только что безмятежно сопевшая, а теперь с бешеными глазами, стоит задними лапами на столе, а передними рвет обои. Увидела меня – плюх в позу спящей опять. Лежит, не дышит, само очарование.

***

Что-то в слове март резкое и агрессивное есть. И безоговорочное. МАРТ. Это «Р». Это «Т». Ничего смягчающего. Март, Марс, война. И холод еще собачий, сегодня в три захода утром на работу дошла, так холодно. Грелась в банках, благо они на каждом шагу. Там тепло. Короткими перебежками от банка к банку и дошла. Охране их так и сказала, мол, греться зашла. Поверили, надо же. Быстрее бы май. Там «Й» есть. И краткое.

***

Наша кошка Муся по кличке Кармен хочет каждые десять дней… Извелась сама и нас извела, смотреть не могу на ее мучения. Очень ее понимаю, но помочь не могу. За стенкой живет наглый блеклый кот Кузя, который все время сидит на форточке. Готова уже была к нему отвести.

А тут посоветовали хорошего ветеринара, который на дому стерилизует кошечек. Сказали, что веселый очень. Берет этот шутник три тысячи. Мне по телефону, хохоча, сказал, что у Муськи поликистоз яичников. Видно, очень смешной диагноз. Короче, придет. Будет стерилизацию проводить и смеяться.

Может, это брат веселого молочника?

***

В субботу стерилизуем Муську. Сын спрашивает: мам, а она не обидится на нас?

***

К стерилизации все готово. Муся не кормлена с семи утра, так наказал ветеринар. Сидит, смотрит в окно, молчит, совсем молчит… Чует кошка. Не бойся, Муська, я с тобой.

***

Какой замечательный ветеринар к нам приехал. Огромный, с бородой и детскими глазами. Впечатление, что все время шутит. Шутки от нешуток начала отличать только через час. Сказал, что кошечка наша вполне здоровая, если так часто хотела любви. Сказал, что когда маялась, нужно было прекращать кормить.

То есть??? – удивилась я. – Доминанту поменять? Точно, – отвечает, – стала бы не о коте, а о еде думать. А с людьми та же история? – спрашиваю. Ответил, а вы как думали! Конечно!

***

Да что ж я во всех влюбляюсь!

Вот ветеринар два часа со мной беседовал… Обменялись наблюдениями за животными. Кошки почему такие умные? Они хуторяне, одиночки. Поэтому, когда некому подсказать, взять на себя ответственность, решать, как выжить, – мозг больше напрягается… Не то, что собаки, к стаям, как волки и как люди привыкшие. В стаях все как у нас. Слабые, дураки, умные, сильные, сволочи, интриганы и благородные… Всегда можно за чью-то спину спрятаться, а потом в эту же спину нож воткнуть. Авось, в стае не заметят. Одним волком меньше, одним больше. Работа мозга на всю стаю распределяется. Чей-то мозг спит за счет напряжения другого. Все знакомо. Чья-то совесть спит за счет бессонной другой… А коты – сами себе и мозг, и писатель, и читатель, и интриган.

Поэтому, сказал ветеринар, и детей своих нужно быстрее отделять. В их же интересах. В общем, очень интересный собеседник. Чаю попил, бутерброды горячие поел. К Муське, которая от наркоза в глубокой отключке, нагнулся и еще раз прослушал сердце и легкие. И ушел.

Большой, красивый, остроумный, добрый, матерый человечище – как в такого не влюбиться? Глыба же.

***

У меня за стеклом в книжном шкафу стоит фото девочки Жени. Я специально ее на видное место поставила, чтобы душа жиром не заросла. И чтобы сразу в себя приходить, когда хандра начинается.

Несколько лет я ездила домой к этой Жене, у нее ДЦП, ей уже восемнадцать… С детства недвижима, и до сих пор хрупкая, но сильная мама Наташа переносит ее на руках по квартире. А весит Женя уже больше мамы в два раза. Папа Женю не носит, у него спина болит и много работы. Только силой материнской любви можно поднять такой вес. Она же, Женя, еще и не двигается, поэтому полнеет.

Я научила ее читать, пусть медленно. Хотя я не дефектолог. Дефектологи мучались, не смогли. А я усадила ее за монитор, потому что сразу увидела, что видит Женя только прямо перед собой, а когда вниз голову опускает, на книгу или тетрадь – ничего не видит. То есть монитор стал ее спасением.

Через год Женя стала набирать одной рукой почти неподвижными кривыми пальцами диктанты с голоса. Потом мы стали выходить в мир через соцсети, чтобы с людьми общаться, это была главная задача. Подобные Жене в домах замурованы. А обычные дети, на улице, от них шарахаются. Вместе с родителями… Родители Жени меня боготворят. А я боготворю их, за их подвиг и эту девочку Женю. Ты, Женя, руки не даешь опустить. Потому что у меня они часто опускаются, а у тебя почти никогда.

Болезнь такая у тебя, церебральный паралич. При которой руки если и поднимутся, то уже опускаются с большим трудом.

***

Упала я час назад на раздолбанном асфальте, нога в глубокую трещину попала, споткнулась. Под ноги никогда не смотрю, а тут еще солнце, птицы, мысли. Летела несколько метров, боль адская в ноге, так ударилась. Не могу от боли подняться. Сумка с документами и деньгами где-то валяется, не вижу, так больно… Народ бежит ко мне. Подняли с трудом, потому что болевой шок. Две женщины, цыганки, под руки взяли с двух сторон, давайте, говорят, мы вас до дому доведем, вы же не дойдете. Сумка ваша у нас. И показывают, не волнуйтесь, мол.

Тут одна пенсионерка шепчет на ухо: сумку заберите, не нравятся мне они… Заберите, заберите! А я не могу забрать, хотя тревога поселилась, врать не буду. А забрать не могу, не могу обидеть недоверием.

Ведут они меня, долго ведут, нога разрывается от боли, но и мысль о сумке не покидает, вяло, правда, но волнуюсь… Там зарплата и много чего. Но не забираю. Довели до квартиры, спасибо большое сказала. Сумку отдали, я ее тут же открыла. Все на месте. Абсолютно все.

Стереотипы проклятые…

***

Иду по осеннему Тарту. Иду и думаю, как сейчас помню…

Мне уже 20 лет. Запомни, вот ты идешь здесь, под горку, с университета и тебе уже двадцать.

Иду по летней Алма-Ате. Иду и думаю: запоминай. Сейчас тебе всего 36. Запоминай… Вот идешь и тебе тридцать шесть.

Иду сегодня по прохладному Петербургу и думаю: вот я иду. Мне всего 56. Запоминай. Идешь по Петроградке и тебе пятьдесят шесть. Запомни этот момент. Запомнила?

Все те разы, как сейчас помню. И улицы те. И себя – ту. А эту, сегодняшнюю, – получится ли вспомнить? Удастся ли?

***

Весь день думала – Уго Чавес хороший или плохой. Он умер сегодня.

Одни пишут – плохой, праздник сегодня у них. Другие, тоже вполне авторитетные, что вовсе не плохой, а замечательный. Ну не такой, как Чингачгук Большой Змей, но тоже ничего…

Я не знаю, кому верить, потому что не разбираюсь в Чавесе… Направо пойдешь – к правым попадешь. Налево – вообще не хожу, может, и зря. Одно только поняла, что евреев не любит. Так покажите, кто их любит. Вроде как плохой поэтому для меня, потому что я не люблю, когда меня не любят.

Все расставила по местам к концу дня годовалая девочка Настя.

Пришел одноклассник сына с сестренкой к нам в гости, она веселенькая такая, ботиночком своим крутит туда-сюда и смеется. Мой сын пытается, как может, ее веселить, она хохочет… И вдруг сын все темы исчерпал, опыта-то нет, и зачем-то сказал: Настенька, Уго Чавес умер, знаешь?

Вы бы видели, как задрожали ее губки и как горько она заплакала. А я наконец-то во всем разобралась. Ребенок врать не будет.

***

У нас есть охранник, который вылитый Азнавур. Все мне кажется, что зайдет и запоет «Изабель…». А он не поет. Только спрашивает, все ли в порядке и работает ли тревожная кнопка. Не Изабель я, не Изабель…

***

Может быть узбек по имени Ираклий? Я думаю, нет. Потому что с узбеками долго жила в детстве, рядом. Может, под грузина косит? Но зачем?

Получаю сообщение от узбека Ираклия, возраст 30 лет. Мол, давай встретимся. Я узбек, зовут Ираклий. Спрашиваю: милый узбек Ираклий… ты меня ни с кем не перепутал? Ты возраст мой видел? Видел, отвечает мужественный камикадзе узбек Ираклий. Ты такая милая… Давай встретимся.

Дорогой Ираклий, узбек, ты чем тут, в Петербурге, занимаешься? – спрашиваю. – В магазине «Яшма Золото» охранником работаю. А ты так мне понравилась…

Дорогой Ираклий, а в магазине нет молодых красивых девушек? – уточняю. – Ой, много так, – отвечает Ираклий, – только им платить надо.

***

Удалось мне слетать в Израиль три года назад за 140 евро туда и обратно. Бывают такие спецпредложения. Радовалась, конечно.

Лечу назад, в Петербург. Мое место у прохода, рядом пожилая интеллигентная с виду чета. Около меня муж, бывший летчик. У окна его супруга. Очень энергичная, хотя и сидит. Но видно, что активная, даже если бы спала. Супруг, бывший летчик, ко мне склонился, рассказал, что на зиму они улетают из Москвы и снимают квартиру в Израиле. А летом, когда в Израиле жара, в Москву, домой возвращаются. Так и живут. Пенсия, внуков нет.

Хороший вариант, – подумала я и вслух произнесла: молодцы, хорошо придумали.

А бывший летчик погрустнел и говорит: вот дорого только билеты стоят, хотя у меня льготы как у летчика. И все равно, вон сколько приходится за двоих платить… И называет сумму. Жена летчика в это время как бы спит, но глазом левым посматривает. Мол, разговорился мой что-то. С этой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.