Тело черное, белое, красное

* * *

Ярко освещенный зал с колоннами в доме Трояновских на Невском проспекте был наполнен разнородной публикой, собранной в одном месте хозяйкой праздника Софи Трояновской по одной ей известным предпочтениям. Играла музыка, официанты разносили шампанское и легкие закуски на серебряных подносах, гости оживленно переговаривались и смеялись, будто бы и не было ужасной войны, а за стенами дома – тоскливой слякотной погоды и тревожного ожидания перемен, пропитавшего воздух северной столицы.

Ирина вошла в зал и огляделась. Леночки нигде не было. Отец тоже пока не появился. У колонны с удивлением заметила одинокую фигуру Керенского, по каким-то причинам не участвовавшего в разговорах о политике, которыми были заняты мужчины, собравшиеся в бильярдной комнате, откуда тянуло запахом сигарного дыма и отголосками последних новостей.

– Александр Федорович! Как я рада! Вот уж не чаяла вас сегодня здесь увидеть, – с радостной улыбкой подошла к Керенскому.

– Да я и сам, по правде сказать, не чаял здесь оказаться, – сказал он, целуя Ирине руку. – Все хорошеете, Ирина Сергеевна! – оглядел ее скромное темно-синее платье с белым кружевным воротником.

– Только ради того и хорошею, Александр Федорович, чтоб от вас комплимент услышать!

– Ой не лукавьте, Ирэн! – заулыбался Керенский. – Покажите мне того мужчину, который не почтет за счастье сказать вам что-нибудь приятное. Знаете ж сами, такую правду говорить легко, – подозвав официанта, взял с подноса два бокала шампанского и протянул один из них Ирине. – За вас, прелестница! – поднял бокал и отпил глоток. – Каждый умудренный опытом мужчина знает, – наклонился к ее уху, – красота истинная скрывается под скромными одеждами.

– Не понравилось мое платье? – она, пряча улыбку, наивно распахнула глаза.

– Правду хотите знать? – Керенский изобразил сомнения на лице.

– Конечно, правду, Александр Федорович! – воскликнула Ирина. – Сами же давеча сказали, что правду говорить легко.

– Ну, что ж делать, – он изобразил сомнение и смущение на лице, – хоть и тяжело, но придется соврать, – сделал паузу, глядя смеющимися глазами, – не понравилось совсем.

Они рассмеялись.

– А я вот, Александр Федорович, все думаю, – Ирина глянула серьезно, – может, то, что происходит за окном и здесь, – обвела взглядом гостиную, – пир во время чумы? Помните? «Нам не страшна могилы тьма…?»

Керенский нахмурился и покачал головой, а потом снова поднял руку с бокалом:

– Ваше здоровье, Ирина Сергеевна! – уклонился от разговора о политике. – Смотрю на вас и жалею, что уж стар и сед. Будь я помоложе, украл бы вас, честное слово! Увез бы на другой конец света. Право, говорю от чистого сердца! Кстати, – он посмотрел по сторонам, – где-то… здесь… ах, вот… – махнул рукой стоящему неподалеку бледному русоволосому мужчине лет тридцати с аккуратной бородкой, взгляд которого Ирина уже несколько раз ловила на себе. – Николай Сергеевич! Подойдите!

Мужчина, который будто ждал приглашения, чуть прихрамывая, приблизился к ним

– Хочу вас, Николай Сергеевич, представить самой очаровательной и тонкой, – Керенский на секунду задумался, подбирая слова, – юной леди – дочери известного вам Сергея Ильича Яковлева.

– Николай Ракелов, – по-военному четко и коротко представился мужчина.

– Хотя сразу дружески посоветую держать с ней ухо востро – не ровен час – на язычок попадете, – продолжил Керенский.

– Ирина, – она протянула руку, к недовольству своему почувствовав, что краснеет.

– На самом деле, – Керенский повернулся к Ракелову, – скажу вам по секрету, домашнее имя этой милой барышни – Ирэн. А вас, Николай Сергеевич, как дома обычно звали?

– Ники, – чуть смутившись, ответил Ракелов.

– Так вот, Ирэн, рекомендую вам Ники, моего помощника и доброго знакомого. В детстве Николай Сергеевич, насколько мне известно, был отчаянный драчун и любитель полазить по деревьям. В результате одного из неудачных приземлений он и приобрел прямо-таки байроновскую походку.

– Александр Федорович, – смущенно протянул Ракелов, – право, будет вам из меня романтического героя делать. К поэзии, несомненно, я неравнодушен, но сам стихов не пишу. – Бог таланта не дал.

– Ну, насчет талантов вам грех на Бога обижаться, а барышням тонким, – Керенский с хитринкой посмотрел на Ирину, – как известно, романтики нравятся. Так что, Ирина Сергеевна, прошу Николая Сергеевича любить и жаловать.

– Любить не обещаю, а жаловать… – Ирина неожиданно для себя самой испытующе посмотрела Ракелову прямо в глаза, – это зависит от самого Николая Сергеевича! – отвела взгляд, сделав вид, что разглядывает игривые пузырьки в бокале с шампанским.

– Вот и хорошо! Вот и познакомились, – Керенский пробежал взглядом по залу. Видно, хотел оставить их наедине. – Ирэн, вы ведь знакомы с господином Гучковым? – указал на вошедшего в зал мужчину, которого сопровождал Петр Петрович Трояновский.

– С Александром Ивановичем мы однажды мельком в дверях виделись. Он к papa в Москве заходил, а я в тот вечер по делам убегала.

– Не обессудьте. Я вас оставлю, – Керенский церемонно склонил голову. – Надо мне с Александром Ивановичем переговорить, – двинулся навстречу Гучкову и Трояновскому.

«Неплохо было бы сейчас подойти к зеркалу, – вдруг подумала Ирина, провожая Керенского взглядом и поправляя прядку над ухом. – Кажется, волосы немного растрепались».

– Незаурядный человек, умница! – прервав пазу, неожиданно громко заговорил Ракелов.

Ирина взглянула вопросительно, потому что не поняла, о ком он.

– Да, да! – продолжил Ракелов с восхищением. – Подумайте только, Ирина Сергеевна! Получил строгое воспитание в старообрядческой семье и вдруг бросился воевать на стороне буров в англо-бурской бойне, попал к англичанам в плен. Затем – участвовал в македонском восстании! Просто герой! А вернувшись в Россию…

– …стал директором правления Московского Купеческого банка, – с улыбкой подхватила Ирина, поняв, что речь идет о Гучкове, – членом Государственной думы и прочее и прочее… Что это вы, Николай Сергеевич, никак надумали мне биографию Александра Ивановича рассказать? Неужто других тем не найдется, чтобы меня развлечь?

Ракелов глянул смущенно.

– А что же вы, Ирина Сергеевна, не пьете шампанского? – указал на ее бокал.

– Да как же можно его пить, Николай Сергеевич, когда все пузырьки уже полопались? С тоски от умных разговоров, – Ирина глянула озорно. – А без пузырьков шампанское уже не в радость! – вздохнула она.

– И то правда! – Ракелов улыбнулся. – Какая же радость от шампанского без пузырьков… – он сделал паузу, – и без умных разговоров.

Они рассмеялись и снова замолчали.

– А вот скажите, Николай Сергеевич, вы в этом году, например, были в Париже? – решила помочь ему Ирина. – И что нового в моде?

– В моде? – растерянно переспросил он. – Там сейчас не до моды. Война, – сказал он, но, заметив разочарование на лице Ирины, поспешно начал рассказывать о парижских дамах, которые, конечно же, не забывают о том, что жизнь продолжается и во время войны.

Возникшее оживление и суета у входа заставили ее отвлечься от разговора. В зал в окружении шумных кавалеров вплыла Софи Трояновская – рыжеволосая красавица в шикарном темно-зеленом бархатном платье. Приостановилась, окинув гостей скучающим взглядом. Музыка замолкла, словно кто-то, со стороны подал музыкантам знак. В свите Софи Ирина с удивлением заметила отца. Тот был необычайно весел. Вдруг зашел спереди и неожиданно опустился перед Софи на колено.

Ирина обмерла. Таким отца она никогда не видела. Сергей Ильич раскинул руки.

– Душа моя, Софи, я желаю подарить вам свою любовь! Примите же мой дар!

Ирина не поверила своим ушам.

– Ах, Сергей Ильич, опять вы за свое, – Софи снисходительно посмотрела на ухажера. – Оставьте с вашей любовью! – легонько ударила Сергея Ильича сложенным веером по плечу. – А, впрочем, нет, – она пленительно улыбнулась, – пожалуй, положите ее туда, – указала веером в противоположный конец зала. – В уголок. Будет время, я подумаю, что с ней делать! – царственным жестом протянула Сергею Ильичу руку для поцелуя, которую тот схватил и прижал к губам, потом решительно высвободила руку, обошла поклонника и сделала знак музыкантам, чтобы продолжали играть.

Лицо Ирины залилось краской.

«Как удачно, что Николай Сергеевич стоит к ним спиной и ничего не видит», – подумала она и, поспешно подхватив Ракелова под руку, отвела в сторону, за колонну, ближе к бильярдной, где по-прежнему кипели страсти и доносились обрывки фраз:

– Распутин! Распутин! Все эти рассказы про «тибетские настойки» – вздор! Государь околдован каким-то внутренним бессилием! Ах, если бы он рассердился! Государыня билась бы в истерике, но пусть! Хуже будет, если в истерике забьется Россия!

– Господи, что же это такое, Николай Сергеевич? – воскликнула Ирина. – Куда ни придешь, только и разговоров об этом Распутине. Будто уж и нет других тем. Не кажется ли вам, что все это – мыльный пузырь? Больше пустых слов, чем реальных к тому оснований?

Ракелов в задумчивости потер пальцами переносицу.

– Знаете, Ирина Сергеевна, мне однажды довелось видеть Распутина. Скажу честно, у него и впрямь есть сила. Этакий магнетизм и колдовское воздействие, устоять перед которыми обычному человеку невозможно.

Ирина глянула удивленно.

– Да и можно ли осуждать царицу, – продолжил Ракелов, – если Старец для нее – последняя надежда спасти престолонаследника? А ведь Александра Федоровна не только царица, но и мать, готовая на все ради спасения единственного сына. И как знать, что для нее важнее – жизнь царевича или судьба России.

– Вы хотите сказать, что у Распутина на самом деле есть некие способности? – недоверчиво спросила Ирина.

– Есть, – кивнул Ракелов, – определенно есть! Не желаете присесть? – указал на небольшой обитый темно-зеленой кожей диван у стены. – Князь Феликс Юсупов недавно в узком кругу рассказывал, – Ракелов понизил голос и заговорил таким тоном, чтобы стало ясно – он сам участник той беседы, – как Старец лечил его от телесного недуга.

Ирина села, машинально расправив складки платья.

«Зачем я сегодня в синем? – поймала себя на мысли. – Надобно было надеть голубое».

– И как же Распутин лечил Юсупова? Говорите же, Николай Сергеевич, раз начали! – потребовала она.

– Как лечил? – Ракелов сел вполоборота к ней. – По словам Юсупова, Старец велел ему лечь. Провел рукой по груди… шее… голове.

Ирина вдруг почувствовала взгляд Николая Сергеевича на своей груди… шее… голове, хотя вроде бы он глядел ей прямо в глаза.

– Затем, – продолжил Ракелов, – Старец опустился на колени. Прочитал молитву. Вновь поднялся и начал проделывать какие-то пассы. И все это, – Ракелов продолжал смотреть в глаза Ирине, – неотрывно глядя Юсупову в глаза… – он стал говорить совсем медленно, – вот так… неотрывно…

Ирина до боли сцепила пальцы рук.

– …смотрел… и не отводил взгляда…

Голос Ракелова стал совсем тих и бархатен.

– Вот так смотрел и… не отводил? – проговорила Ирина, не узнав собственный голос и ощущая тепло и необычное томление, вдруг разлившиеся по телу. – А… Юсупов? Что чувствовал? – выдохнула она.

– Юсупов? – переспросил Ракелов недоуменно и, показалось, с трудом отвел взгляд. – Юсупов говорит, что гипнотическая сила Старца действительно безгранична. И тем страшна, – Ракелов подозвал официанта, взял с подноса бокалы с шампанским, передал один из них Ирине, из своего же сделал сразу несколько глотков и принялся молча крутить бокал в руке.

– Ну, говорите же, Николай Сергеевич! Это так интересно! Что потом? – нетерпеливо потребовала Ирина, отпила глоток шампанского и достала из сумочки веер. – Душно здесь, – принялась обмахиваться.

– Потом? – задумался он, будто вспоминая. – Наступило оцепенение. Юсупов словно впал в забытьи. Пытался говорить – язык не повиновался, тело онемело. Только глаза Распутина сверкали над ним, как два фосфоресцирующих луча. Словом, бедный Феликс!

– Юсупов – не бедный, к тому же такой красавец! – Ирина попыталась вернуться к привычному тону разговора.

– Однако, увы, женат! – тень улыбки скользнула по лицу Ракелова.

– И впрямь – увы! – Ирина притворно вздохнула и, обмахиваясь веером, принялась оглядывать гостей.

– Ищите кого-то? – поинтересовался Ракелов.

– Ищу. Леночку Трояновскую. Беспокоюсь, знаете ли. Как бы не попала под чье-нибудь дурное влияние, – насмешливо посмотрела на собеседника, чувствуя, что постепенно приходит в себя.

– Ирина Сергеевна! – укоризненно и смущенно воскликнул он.

– Ирэн… – поправила она.

– Благодарю, – Ракелов осторожно прикоснулся к ее руке. – Так вот, милая Ирэн, как говорил один мой добрый знакомый, дурное влияние может оказать воздействие лишь на человека, в котором присутствуют соответствующие «элементы зла». Лица, обладающие твердым характером, чуждые эгоизму, совершенно недоступны таким попыткам.

– А разве не во всех людях присутствуют элементы зла? И разве не все мы состоим из черного и белого и всю свою жизнь являемся участниками борьбы между двумя враждебными началами внутри самих себя?

Ракелов глянул на нее с нескрываемым интересом, но ответить не успел, потому что рядом с ними, в сопровождении нескольких кавалеров, появилась Леночка Трояновская. Пышное розовое платье делало ее похожей на нежный цветок, вокруг которого вились, оттесняя друг друга, деловито жужжащие шмели-поклонники. Леночка с интересом посмотрела на Ракелова, потом на подругу.

– Мы вам не помешали? – понимающе улыбнулась она.

– Куда ты запропастилась? – Ирина в свою очередь придирчиво оглядела ее спутников. – Я весь вечер тебя высматриваю. Уж беспокоиться начала! Ты, часом, за это время еще никому не успела обещать свою руку?

– Нет, Ирэночка! К сожалению, – нарочито громко вздохнула Леночка, которой очень хотелось быть похожей на старшую сестру. – И знаешь почему? Просто не могу решить, которому из них! – со смехом указала она на поклонников. – Кстати, у меня новость! – присела рядом на диван на место, освобожденное Ракеловым. – Благодари меня скорее! Я решила, хватит тебе затворницей сидеть, и уговорила Сергея Ильича разрешить тебя пожить у нас. Он на удивление легко согласился. У нас дом большой, гости почти каждый вечер, скучать не дадим. Кстати, – наклонилась к уху Ирины, – скажу по секрету: твой милый papa, – сказала она на французский манер с ударением на последнем слоге, – сдался Софи почти без боя! Вот так! А вы, Николай Сергеевич, – Леночка с лукавой улыбкой посмотрела на Ракелова, – знайте: отныне эта краса-девица в нашем тереме жить будет, под нашей опекой.

Грянула музыка. Вальс Штрауса закружился по залу.

– Все-все, я исчезаю! – Леночка поднялась. – Хочу танцевать! – подхватив под руки кавалеров, упорхнула за колонну.

– Ирэн, а вы любите вальс? – спросил Ракелов, уже протягивая руку.

– Люблю, Николай Сергеевич, – она взяла его за руку и поднялась.

– Тогда… разрешите вас пригласить, – запоздало сказал Ракелов.

– Так ведь пригласили уже, Николай Сергеевич, – рассмеялась Ирина, указывая взглядом на их соединившиеся ладони.

– Ники… – он повел ее в зал, где уже кружились пары, подхваченные волнами музыки. – Называйте меня Ники. Кажется, вы мысленно согласились с таким именем? – он внимательно посмотрел на Ирину, прикоснувшись к изгибу ее спины.

– А вы умеете читать мысли, – Ирина положила руку ему на плечо, – Ники? – произнесла, запоминая вкус имени.

– Иногда, – его глаза блестели восторженно.

«Он будет моим мужем», – с неожиданной ясностью поняла Ирина, счастливо закружившись в танце.

* * *

Распутин подошел к зеркалу.

Нечесаная борода. Пронзительные, колючие глаза. Зато – какова сила, струящаяся из них! Только сейчас, в свои пятьдесят, он в полной мере осознал вкус власти, приобретенной над людьми, власти, которая произросла из его собственной воли, помноженной на близость к семье самодержца.

«Никто не может выдержать мой взгляд», – подумал он самодовольно, приблизил лицо к зеркалу и… отшатнулся. Показалось, будто отражение вглядывается в него. А это никому не дозволено. Даже его собственному отражению.

Услышал осторожный стук в дверь. Одернул шелковую рубашку и повернулся. Слуга – рыжеволосый парень лет восемнадцати, внес корзину цветов, поставил на стол, глянул вопросительно, не будет ли каких приказаний, и молча исчез. Распутин развернул приколотую к букету записку.

«Вы – Бог! Вы привносите в души наши чувство покоя и уверенности. Молюсь за вас. Если вы исчезнете из нашей жизни – все будет потеряно. Берегите себя. А.»

Распутин усмехнулся, сложил записку и сунул в карман. Он и сам знает, что – Бог. И то, что все рухнет без него, тоже знает. Он так императрице вчера и сказал: «Если меня убьют, царевич умрет». А мама, видать, обеспокоилась. Полицейский пост у дома выставила.

Прошел в столовую. Самовар уже кипел. На столе под бронзовой люстрой были выставлены тарелки с бисквитами, пирожными, орехами и сластями, в стеклянных вазочках лоснилось варенье.

Часы гулко пробили пять.

«Сейчас Феликс придет, – подумал он. – Красавчик. Безо всякой насмешки – и впрямь хорош. Глаз радует. Думает, что сильный, думает, не заметно, как противится влиянию. И чего противится? Противься, не противься, все будет, как мне, Старцу, надобно, – он усмехнулся. – Старец. В мои-то пятьдесят! Да черт с ними, пусть зовут, как хотят!»

Дребезжащий звонок телефона прервал мысли. Распутин поморщился и нехотя взял

трубку.

– Ну, здравствуй… Ну, чай пьем… Ну, гости у меня… Ах, душка, время-то больно тесно. Ну, пожалуй, приезжай… Нет, без него. С ним мне неча говорить… Нет, ближе к одиннадцати нельзя. Адресок-то знаешь? Я таперича на Гороховой, шестьдесят четвертый дом. С Аглицского прошпекта съехал, а телефончик-то, вишь, прежний – шесть четыре шесть четыре шесть… Ну, прощай, пчелка моя.

– Одолели, – пробурчал он себе под нос. – Просют все, просют, – пробормотал недовольно…

«Пора бы уж Феликсу быть», – едва успел подумать он, как дверь открылась и в комнату вошел князь Юсупов – молодой мужчина с высоким лбом, спокойными глазами, красивыми, словно нарисованными губами.

«Аристократ», – Распутину захотелось сплюнуть.

– Феликс! – раскинув руки, он направился навстречу гостю. – Рад, рад! Садись. К столу садись, – пригласил нарочито радушно.

– Здравствуйте, Григорий Ефимович! – привычно прямо держа спину, Юсупов опустился на стул. – Я к вам на сеанс, как договаривались, – зачем-то пояснил он.

«Что-то напряжен больно гость-то сегодня. С чего бы это?» – Старец сел напротив и вперился в Юсупова изучающим взглядом.

– Слышь, Феликс, а может, к черту чай, а? – не дожидаясь ответа, Распутин обернулся к двери. – Эй! Прошка! Вина неси! И быстро!

Через минуту, словно вино было наготове, в комнату, неслышно ступая, вошел слуга и, поставив на стол два графина с вином, удалился.

Распутин склонился над столом, опершись подбородком на кулаки, поставленные один на другой, и принялся рассматривать гостя сквозь графин с красным вином.

– Феликс, а Феликс! Смотри-ка… ты и я. А между нами… – он выглянул из-за графина, – кувшин… с кровью, – сказал совсем тихо и снова спрятал лицо.

Юсупов слушал молча, только стал чуть бледнее обычного.

Распутин помолчал, а потом снова выглянул:

– Глянь, Феликс, ежели я смотрю сквозь него – тебя в крови вижу. А ежели ты поглядишь… – не закончил фразу и распрямился. – Налить тебе ентого вина?

Юсупов неопределенно качнул головой.

– Не хошь – как хошь, – Распутин отставил графин в сторону. – Тогда давай – мадеру! Она – ласковая! Потому люблю! – налил в бокалы вино янтарного цвета и залпом опустошил свой.

Юсупов же пить не стал, а, приподняв бокал, принялся рассматривать его на свет.

– Чевой-то не пьешь? Никак боишься чево? – по лицу Распутина скользнула усмешка. – А ты – не боись. Со мной, Феличка, ничего не боись. Ни еды, ни вина. Вино – богом дано для усиления души, – налил себе еще и выпил, причмокнув от удовольствия. – Вино да травы… – откинулся на спинку стула, – они от природы. Через них черпаю ту силу безмерную, которой меня наградил… Бог, – сказав это, испытующе взглянул на гостя.

Юсупов пригубил вина.

– Мадера у вас, Григорий Ефимович, отменная. А… скажите, Государь и наследник эти ваши травы тоже принимают? – гость положил в рот кусочек шоколада.

«Не прост Феликс, – Распутин прищурился. – Хошь поиграть? Поиграть – это завсегда. Мы, чай, тоже не лыком шиты».

– Принимают. Пошто не принимать? – улыбнулся он простодушно. – Только я велю никому об том не сказывать. Всякий раз твержу: ежели кто из докторов, Боткин, к примеру, узнает об моих средствах – лечению конец, один вред больному будет. Потому они от разговоров берегутся. Оно и верно, – хитро взглянул на Юсупова.

«Ну… Пошто молчишь? Испужался? Спрашивай. Чую ж я, спросить хочешь, промежду прочим, каки таки средства потребляют папа с мамой? Осторожничаешь только. Вспугнуть меня боишься. А ты не боись, мил человек! Глянь, я пред тобой – яки агнец божий. Игра мне с тобой в интерес. Все остальные – игры отыгранные. Посему – скушные. Ну, не боись, красавчик, спрашивай».

– Какие же средства вы Григорий Ефимович, предписываете императору и цесаревичу? – Юсупов сделал глоток, поставил бокал и начал покручивать его пальцами.

«Молодец, красавец. Решился-таки. Только пошто это ты нынче такой беспокойный?» – Распутин почесал бороду.

– Каки средства, спрашиваешь? Разные. Смесь, которая милость Божию приносит и благодать. Ведь коли мир в сердце воцарится – все покажется добрым да веселым. Хотя, правду сказать, – Распутин снова поставил перед собой графин с красным вином и обхватил ладонями, – какой он царь? Он – дитя Божие. Не зря, скажу тебе, друг милый, царица – да знаешь небось, картинки рисует развеселые, насмешница этакая, – так вот не зря она Государя всяк раз дитем изображает на руках у матери.

Заметив напряженное ожидание в глазах гостя, лукаво улыбнулся:

– Да ты, милок, не страдай. Все устроится. Увидишь.

Распутин едва заметно усмехнулся.

«Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все – точное дело. Как того заслуживаем, так и устроится».

– Что устроится? Как? – Юсупов, оглядев стол, отломил кусочек бисквита.

– Что устроится, спрашиваешь? – Распутин помолчал. – Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам? – Заметив удивление на лице Юсупова, пояснил:

– Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата, – хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье из вазочки. – Война скоро кончится, – съел варенье и, облизав ложку, бросил ее на стол. – Чё смотришь? Никак о придумке французской вспомнил, что вино надобно сыром закусывать? Не-ет, милок. Коли сладенькое сладеньким закусишь – во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! – он обтер ладонью рот. – А про войну… Скоро покончим… Александру – царицей объявим… до совершеннолетия наследника. А Николашу – в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело, – Распутин провел рукой по волосам. – Царица же – баба умная. За то ее народ и не любит, – он почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова.

«Чё смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже – не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать – не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица? А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу».

– А царица знает, что делает? – неотрывно глядя на хозяина, тихо спросил Юсупов.

– Знает, – Распутин снова почесал бороду. – И что делать надобно – тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих… – внимательно посмотрел на напряженное лицо гостя.

«Хватит ему, пожалуй, на сегодня… игры. Пора в спальню – его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает», – Распутин лениво потянулся.

– Да хватит, пожалуй, Феличка, о делах. Ты ж нездоров еще. Допивай вино и иди приляжь. Щас приду… лечить, – подлил себе еще вина. – Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди же. Будет тебе сиянс.

Юсупов послушно допил мадеру и прошел в спальню Распутина. Присел на узкую кровать в углу и с любопытством огляделся. В прежние посещения не до того было – Старец неотлучно находился рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу – иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах – несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты государя и императрицы. Услышав голоса и шаги в столовой, Юсупов прилег на кровать.