Утро начинается с любви

А немцы били отовсюду.

Казалось, нету им числа.

Уйти от них – казалось чудом…

…Вдруг сзади тихо свистнул кто-то.

И Яшка – чуть не из-под ног —

Неслышно выполз к пулемету

И рядом лег.

И стало ей спокойней вроде,

Что подле друг, что не одна.

«Вот гады… Кажется, обходят» —

Сквозь стук услышала она.

Она к нему плечом прижалась.

А немцы прут со всех сторон.

И вдруг: «Зачем вернулся он?

Не потому ль, что я осталась?»

И сердце застучало чаще.

И Паня, будто невзначай,

Толкнула Яшку:

«Видишь ящик?

Патроны… Леший, выручай».

«Ну, вот теперь у нас богато… —

И пошутил: – Ну ж был денек…»

Швырнул последнюю гранату,

Забыв, что для себя берег.

И вдруг он выругался зло

И повалился тяжело

Кудрявым чубом в снег примятый…

Она к нему нагнулась: «Яша!»

Рванула ворот на груди…

«На Старый Чал ступай.

Там – наши.

Я задержу их… Уходи…»

Но Паня снова к пулемету.

И пули хлещут в темноту.

А Паня шепчет:

«Что ты, что ты…

Да разве я одна уйду?!

Да разве я тебя покину…

Беда… Так на двоих беда…»

Вдруг лопнул взрыв,

Ударил в спину…

Потом их привели сюда.

Небритый фриц, от злобы пьяный,

Уже, наверно, в сотый раз

Выпытывал о партизанах,

С трудом по-русски матерясь.

А Паня будто бы не слышит.

И думы холодят, как лед,

Что писем маме не напишет,

Что даже старых не пошлет.

Что Яша там смертельно ранен,

Упал беспомощный – ничком.

И глянул автомат на Паню

Вдруг округлившимся зрачком.

И офицер в шинели мятой,

Замерзший здесь до синевы,

Треух ударом автомата

Сбил с непокорной головы.

Он бил ее, что было силы,

Она держалась, как могла,

Но ненависть ее свалила.

И ненависть же подняла!

И встав опять навстречу боли,

Готовая для новых мук,

Она услышала, как в поле

Метель заголосила вдруг.

Как будто вызывая жалость,

Метель стонала все сильней,

А Пане грустно показалось —

Россия плакала по ней.

Россия… Та, что в лютый холод

Дала ей своего тепла,

Что из окна разбитой школы

Ей на сто верст видна была.

Россия… Свет ты мой, Россия!

Она увидела вдали —

Березы, как она, босые,

Не к ней ли на подмогу шли?

А в этот миг (за лесом что ли)

Раздался взрыв… И вздрогнул класс.

И Паня, позабыв о боли,

Ему навстречу подалась.

И отлегло от сердца —

«Живы!

Ребята…»

Ей сигнал дают…

А за окном гремели взрывы,

Напоминавшие салют.

И небом, заревом залитым,

Глаза наполнились ее…

Смотрела Паня, как вдали там

Россия мстила за нее!

5

И вот я в этой светлой школе,

Что стала памятником ей.

Где Паня молча – в гневе, в боли —

Прощалась с Родиной своей.

К ее портрету встало знамя.

Она глядит из-за стекла

На класс, где Родине экзамен

Тогда на мужество сдала.

А за окном – рябин закаты,

Березы блещут серебром…

Сюда опять придут ребята,

Как раньше – вместе с сентябрем.

Они мечтают быть похожи

На Паню…

И за все дела,

Наверно, им всего дороже

Была б от Пани похвала…

И оттого, что Паня рядом,

Здесь лгать не сметь

И ныть не сметь!

Чтоб, повстречавшись с нею взглядом,

Не оробеть, не покраснеть.

Все, все полно воспоминаний

В той школе – имени ее:

Портрет, откуда смотрит Паня

На детство давнее свое.

Альбомы детские, в которых

Хранятся памятью о ней

Рисунки, старых писем ворох,

Стихи, подаренные ей.

И я смотрю в глаза живые,

Смотрю и впрямь не узнаю,

Как будто ты вошла впервые

Совсем другой в судьбу мою.

Счастливой, очень нужной людям…

Живой – в мальчишечьих глазах…

Такой, чьим сердцем друга судят.

Чьим гневом побеждают страх.

Такой, кого не пустят в святцы,

А сохранят среди людей.

Чьей жизнью матери гордятся

И учат мужеству детей.

Луковниково1958

Огонь

1

Человек познается исподволь,

Когда он с твоим сердцем рядом.

И вся жизнь его, словно исповедь,

Если жизнь он свою не прятал.

Знаешь в нем наизусть, как будто,

Все – от снов до мозолей рук.

Но бывает, в одну минуту

Человека познаешь вдруг…

…Трактор в поле.

Пыхтит, как может.

Ползает по́ полю «черный жук».

Засеваем мы поле рожью.

Нам остался последний круг.

Пашкин старенький тракторишка

Лезет себе напролом.

Весь из дыма он да из риска —

Самоходный лом.

Как-то Пашка просил начальство:

– Списать бы того конька… —

Только вот ведь несчастье —

Колеса целы пока.

И некто острил с ухмылкой:

«Бегать еще могет?

Давай со своей кобылкой

От ворот поворот…»

Трактор в поле… К концу работа.

Я смотрю – там неладно что-то…

И вдруг прямо в небо огонь и дым.

Мы с напарником к Пашке бежим.

У меня озноб по спине.

А Пашкин трактор в огне.

2

Я видел, как горят дома,

Как погибали целые деревни.

И корчились от пламени деревья.

Я видел все… И не сошел с ума.

Меня война жестокости учила.

Но то, что я увидел в этот миг,

Когда наш Пашка вспыхнул,

Как лучина…

То было жутко.

Выше сил моих…

Он так хотел любимца своего

Сберечь, спасти во что бы то ни стало.

А пламя по глазам его хлестало

И праздновало злое торжество.

Страшен огонь! Лучше не тронь…

Курткой его – не помогло.

И вдруг – о, чудо!

Земля!

Она отовсюду

На помощь шла.

Он сгреб ногтями ее в ладонь.

И дрогнуло пламя.

«Попробуй тронь…»

Но с горстью черной

Он сделал шаг…

И в злую морду

Землею – жах.

– Ага, не нравится!

Ага, притих…

Огню не справиться,

Коль двое их.

Но, вспыхнув вновь

Из последних сил,

Он Пашке искрою отомстил…

Пашка горит…

Он катается по полю,

Как будто катается по полю

Факел.

Холодея от Пашкиных воплей,

Мы бежим к нему так,

Словно следом – собаки.

Я вижу – огонь свои алые крылья

Над Пашкою распростер…

Мы с маху одеждой своей накрыли

Тот беснующийся костер.

3

Первой узнала мать…

Будто крик его из тумана

До нее долетел в тот миг.

И она услыхала: «Мама!»

Мать не может не услыхать.

Крик до сердца дошел и замер…

«Я с тобою, сынок, с тобой…»

Обжигает ей душу пламя.

И терзает Пашина боль.

Небо в звездах —

Слезами вышито.

Мать идет в темноту одна.

Люди, слышите?

Люди, слышите, как скорбит ее седина?

Мать бредет в ночи, как в тумане.

Кто поможет ей в горе том?

Кто?!

О, душ людских красота…

Как воспеть тебя в суматохе буден?

Если в дом к вам пришла беда,

Идите к людям, идите к людям…

Мать спешила,

О, как спешила!

Но уже от села до села

Той дорогой молва пошла…

Догоняет ее машина.

И шофер в картузе кургузом

Тормозит возле плеч:

– Садись! —

И несется так,

Словно в кузове

Он везет ее сыну жизнь…

Где-то грузы ждут

Ту машину.

Грузы могут и подождать,

Если торопится к сыну

Мать.

А километры, как годы ее

Безжалостны.

Чем ближе больница,

Тем горше ей…

«Если можно быстрей, пожалуйста…»

И страшно ехать к беде быстрей.

4

Плоть от плоти ее,

Кровь от крови.

Как ей больно болью сыновьей.

Тихо плачет мать в изголовье.

И не чует Пашка, не знает пока,

Что залатан он кожей матери.

Лишь врачи бы со смертью сладили….

А до свадьбы…

Благо она далека.

Но врачи говорят:

«Не хватает кожи…» —

И отводят глаза.

«Что ж вы сразу-то?

Ах ты, Боже…»

«Нет, у вас больше брать нельзя…»

Мать пришла на завод со сменой:

«Помогите, сынки, в беде…»

И уж «молнии» ищут смелых.

А в больнице – звонки, звонки…

«Мы с вагонного!» – лезут парни.

И увидев девчат, басят:

«Вы, девчонки, отсюда шпарьте.

Это дело мужское! Факт…

Ну, на кой ему кожа девичья?

Пусть уж лучше возьмут у нас…»

И глядят доктора доверчиво

На плечистый рабочий класс.

«Ой, сынки вы мои и доченьки!»

Мать глаза утирает вновь.

И встают на анализ в очередь

Вера.

Надежда.

Любовь…

Взяли кожу по группе крови

У девчонок и у парней.

«Нашу, стало быть, для здоровья…»

«Ну, а нашу, чтоб был добрей…»

Пашку снова кладут на стол…

Все решится сегодня вечером.

Смотрим мы на врачей доверчиво.

В коридоре сидим пустом.

Операция началась…

Умолкает рабочий класс.

Распахнуты окна.

Под окнами верба…

«Пустите, доктор… Я – Вера…»

И снова тихо…

Тихо. Тихо…

Тишина три часа подряд.

На подушке лежит гвоздика.

У дверей – материнский взгляд.

5

Пашка выжил…

Его спасла

Доброта

И людская нежность.

Доброта – она, как весна,

Как июньская неизбежность.

Оживают сердца в тепле.

И светлеют, как зори, души.

…Пашка молча прильнул к земле.

И, как музыку, землю слушал.

«Здравствуй, жизнь!

Как прекрасна ты!

Нам с тобой надо много сделать…

Не лишай своей доброты,

Если хочешь вселить в нас

Смелость…

Здравствуй, жизнь!

Здравствуй, счастье думать,

Право петь и вершить дела!

Я пою доброту и юность,

Что от смерти меня спасла…»

1972–2015

Баллада о воде

День в горах просыпался, светел.

Над дорогой нависли скалы.

Может быть, не одно столетье

Пешеходам грозя обвалом.

Я спустился с отвесной кручи,

Позабыв про свою усталость.

Шел со мною в Джриведж попутчик,

Потому мне легко шагалось.

Был не молод и очень прост он,

Бригадир полевой бригады.

Я, наверно, до ста вопросов

Бригадиру дорогой задал.

Так и шли не спеша…

Едва ли

Мы к Джриведжу б добрались скоро.

Перед целой горой развалин

Расступились внезапно горы.

Будто в мир заглянув вчерашний,

Мы смотрели на них с Вазгеном.

Прикрывая остатки башен,

Неприветливо встали стены.

«Есть в народе у нас сказанье.

Ты послушай, коль есть охота».

Я на миг затаил дыханье,

Я полез за своим блокнотом.

«Здесь стоял монастырь когда-то.

Обходили его невзгоды.

Богател, без того богатый,

От своих и чужих доходов.

С юга шла в монастырь дорога.

И с востока вела дорога.

Коль идти на восток,

Пожалуй,

Через час в Норакерте будешь.

И на юге село лежало,

Что Джриведжем назвали люди.

Приходили по тем дорогам

Из селений крестьяне часто.

Здесь молились, прося у Бога

Ниспослать им на землю счастье.

Жаловались на недороды,

Все свои поверяли страхи.

И просили у Бога воду.

Но забрали ее монахи.

Из земли бил родник холодный,

Бил родник за оградой старой.

Было Господу, знать, угодно,

Чтоб вода пропадала даром.

Уходила вода на север

И терялась в ущельях дальних.

А на юге черны посевы,

На востоке земля, как камни.

Но монахам и нет заботы.

Пусть уходит… Нам хватит вволю.

А крестьяне слезой да потом

Орошали свой хлеб на поле…

И земля извелась от жажды.

Сотни трещин на ней, как раны….

И решил монастырь однажды

Дать немного воды крестьянам.

Объявил перед общим сходом:

– Чей игид победит на скачках,

То селенье получит воду.

Пусть достойных скакать назначат.

Пусть барашка убьет наездник.

Тот, кто первым сюда прискачет,

Чтобы кровью его горячей

Жертву делу принесть на месте…

Но монахи с недоброй целью

Дать решили крестьянам воду.

Перессорить они хотели

Два селенья себе в угоду.

Будет, мол, из-за этой ссоры

Божья паства покорней вдвое…

Но крестьян так сдружило горе, —

Их вовек не разлить водою.

И крестьяне, той дружбе верны,

Порешили совсем иначе.

Пусть никто не примчится первым,

Вместе всадники пусть прискачут.

И тогда сразу два селенья

Будут строить себе каналы…

Таково было их решенье.

Но монахи о нем не знали.

…Ветер пыль по дороге гонит.

Бьют копыта о звонкий камень.

Мчатся рысью лихие кони

С торопливыми седоками.

Люди смотрят на них с надеждой.

С любопытством глядят монахи…

Конь под всадником из Джриведжа

Рухнул вдруг на бегу с размаха.

Ноги в кровь у коня разбиты.

Всадник быстро с земли поднялся,

Не скрывая своей обиды,

Тихо плача, к коню прижался.

А товарищ его все ближе.

Стук копыт, будто бьется сердце.

Потому-то все ниже, ниже

Клонят головы норакертцы.

И не рады такой победе.

С губ готовы слететь проклятья.

Как же так?! Без воды соседи…

По земле их родные братья.

Всадник молча подъехал к людям.

Настоятель весьма доволен:

– Даром время терять не будем.

Пусть барашка заколет воин.

Кровь, как жертва святому делу,

Пусть прольется на эти плиты.

Вдруг Баграт подошел к ним смело

И рукой отстранил игида.

Был Баграт из Джриведжа родом,

Был нуждою измучен рано.

Всей душой он хотел, чтоб воду

Монастырь передал крестьянам.

Смиренно сняв папаху,

(Он был здесь всех моложе),

Баграт спросил монаха:

«Ага, скажи, коль можешь.

Зачем здесь кровь прольется?» —

«Так Господу угодно…» —

«Не лучше ль из колодца

Достать воды холодной.

Снести ее в обитель

И освятить там нынче.

И землю окропить ей,

Как требует обычай.

А лучше из подвала

Достать вина густого…

У вас его немало.

На всех хватило б вдоволь.

Оно по цвету схоже

С горячей кровью нашей.

И здесь за дело божье

Мы выпили б по чаше…»

Монах прервал Баграта —

«Ты юн давать советы.

Так поступали деды

И прадеды когда-то…

Здесь кровь должна пролиться,

Как жертва… Так и будет!

И вытянулись лица

У недовольных судей.

«Я кровь пролью без страха,

Чтобы помочь народу.

Пускай дадут монахи

Обоим селам воду…

Одно село получит

Ее по уговору.

Их всадник ездит лучше,

Он победитель в споре.

И чтобы было тоже

Мое село богато,

Пускай за дело божье

Прольется кровь Баграта…»

И он пронзил кинжалом

Взволнованное сердце,

Успев сказать южанам

И честным норакертцам:

«Вот здесь у древних лестниц

Вы схороните друга,

Чтоб мог я слушать песню

Воды, идущей к югу…

Со мной заройте вместе

Стрелу и лук с кольчугой».

И был до боли рад он

Тому, что людям сделал…

Вдруг девушка к Баграту

Рванулась птицей белой.

Но выдать слез не смея,

Нахлынувших, как волны,

Она косой своею

Сдержала крик невольный.

…Авдал, нахмурив брови,

Спросил монахов строго:

«Зачем так много крови

Понадобилось Богу?»

И он склонился нежно

Над головой Баграта,

Еще тая надежду

У смерти вырвать брата.

Стояли тесным кругом

Армяне, сняв папахи.

И прятали в испуге

От них глаза монахи.

Полны немой печали

Крестьян простые лица.

И перед их молчаньем

Попятились убийцы.

И кто-то возмущенно

Им крикнул: «Уходите!»

И, подобрав фелоны,

Пошли попы в обитель.

А люди дали волю

Своей обиде давней:

«У нас не хлеб на поле —

Чертополох да камни.

Монахам лишь потеха.

Крестьянам – кровь да горе…»

Разбуженные эхом,

Им отзывались горы.

Присев у древних лестниц,

Как на меже бывало,

Крестьяне строить вместе

Решили два канала.

Да только зря, пожалуй…

Пришли сюда солдаты.

Нашли они Авдала

И увели куда-то.

А остальных избили,

Чтоб пребывали в страхе.

И тут же запретили

Копать канал монахи…

Мы с Вазгеном увидели

Первое зданье.

Показался Джриведж,

Окруженный садами.

«Посмотри, вон канал уже виден отсюда.

Я, наверно, посчитал бы за чудо

Если б сам не построил своим руками,

Не одел бы его

В этот праздничный камень».

И прямыми рядами,

Не нарушив равненья,

Подошли виноградники

Прямо к селенью.

В землю крепко поставив

Упругие ноги,

Натянули столбы

Провода вдоль дороги.

И вода по каналу

Потоком струится.

И налево – пшеница,

И направо – пшеница.

Я смотрел на Джриведж

И не мог насмотреться.

«Вот, – Вазген показал мне, —

Идут норакертцы.

Ты у нас поживи, —

Предложил мне попутчик. —

Здесь, в селе, хорошо…» —

«Но в пути все же лучше…»

Я тепло распрощался

Со старым Вазгеном.

«На обратном пути

Заходи непременно…»

Улыбнулся светло.

Пожимая мне руку.

И в глаза посмотрел мне,

Как доброму другу.

Ереван1955–2015

Фото с вкладки

Бабушка Екатерина Игнатьевна Орлова

Мой дед Григорий Платонович Орлов на переднем плане

Отец Дмитрий Никитович Дементьев

После экзаменов за 8-й класс. Тверь

С мамой. 1944 год

На концерте

Мне 24 года

В редакции тверской молодежной газеты “Смена”. 1954 год

В армии

Сокурсники Тверского пединститута. 1947 год

В редакции журнала “Юность”

В редакции “Юности”. Слева – известный писатель русского зарубежья Владимир Емельянович Максимов

В редакции “Юности”, справа – Борис Николаевич Полевой

Период работы в журнале “Юность“

В Петербурге: слева Булат Окуджава, справа рядом – Михаил Жванецкий и Александр Иванов

Известный путешественник Тур Хейердал рядом со мною слева и телевизионный ведущий Юрий Сенкевич

Что делать?

На отдыхе в Коктебеле

Мы с Сергеем Владимировичем Михалковым на открытии памятника М. Ю. Лермонтову. Тарханы

С легендарной Джуной и поэтом Риммой Казаковой

Писатель Виталий Коротич (слева) и великая французская певица Мирей Матье

Легендарная Майя Плисецкая на вечере в редакции “Юности”

Незабываемая Галина Вишневская

С друзьями в Болгарии

Брюссель

С Андреем Вознесенским

С друзьями: слева Генрих Боровик, в центре Григорий Бакланов

Моя любимая страна,

Моя любимая Россия,

От наших слез ты – солона,

От наших радостей – красива.

Автографы. Тверь

Слева – солист Большого театра Евгений Райков. В Лондоне. 1969 год

Выступление

В раздумье

Встреча с давним другом, актером и поэтом Владимиром Рецептером

В центре композитор и певец Евгений Мартынов. Тверь

Россия – страна поэтов…

На репетиции

Дмитрий Анатольевич Медведев. На вручении мне правительственной награды

Российские писатели с Борисом Николаевичем Ельциным

Михаил Сергеевич Горбачев (слева) в мастерской Зураба Константиновича Церетели

Мы очень дружили с Людмилой Ивановной Швецовой

На моем авторском вечере в Иерусалиме премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху с супругой

Художник Александр Шилов только что закончил мой портрет

Композитор Александра Пахмутова на творческом вечере

С читателями

Композитор и певец Михаил Муромов

Андрей Владимирович Шевелев губернатор Тверской области, вручает мне ключ от Дома поэзии

Мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг вручает мне премию

На отдыхе