Месть Спящей красавицы

И считал, и молился, и напевал про себя. Не вышло задремать, хоть издохни! Все лезут в голову мерзкие мысли о скорой кончине и лезут. А ведь не болен, нет. И силен по-прежнему, невзирая на свои шестьдесят. И в бизнесе все тип-топ, и с бабами. Чего тогда хандра накатила? Погода?

Погода в самом деле мерзостная. Льет вторую неделю. Земля набухла. Кажется, еще немного, и корни деревьев к хренам собачьим вымоет, и сосны с кедрами можно будет дергать из земли, как сорняки. Ходить по его участку и дергать, и выбрасывать за трехметровый забор. И останется тогда тут пустошь – черная, рыхлая, с глубокими дырками в тех местах, где когда-то произрастали деревья. И дом этот огромный и уродливый останется. Напоминанием останется о том дурне архитекторе и его команде строителей, благополучно похороненных много лет назад в глубокой расщелине.

Царствие им…

Илья Гаврилович лениво обмахнул себя крестным знамением под пледом, не испытав ровным счетом ничего. Ничего, кроме веселого удовлетворения.

Нет, ну а как? Спроектировали и построили, прости господи, ерунду непонятную, а потом еще и денег запросили. Мало того, угрожать судом посмели! Мы, говорят, вам, господин Сафронов, устроим неприятностей! Чудаки, прости господи. Какие же чудаки!

А он что? Он спорить не стал, он им покивал, поулыбался и отправил следом своих надежных ребят. Они их тачку и столкнули в пропасть. В ту, что понадежнее и поглубже. В ту, откуда не выбираются.

Сафронов вздохнул, приоткрыл левый глаз и осмотрел веранду. Добротные колонны, узкие простенки, стрельчатые окна, дубовый пол, отполированный до зеркального блеска. Тяжелая темная мебель. И ни единого растения.

– Я тут один дышать желаю! – рявкнул он как-то на дочь и вышвырнул в окно цветочный горшок.

Больше попыток она не возобновляла, покорившись его воле. Она вообще была покорной – эта дочь. Та, другая, что сгинула в горах, была норовистой и упрямой гордячкой. Как ее мать! Эта была тихой и покорной.

Вспомнив о ней, он тут же подумал, что не видел ее уже часа три. И сразу забеспокоился. Сбросил с себя теплый плед, в который кутался, намереваясь подремать под шум дождя. Кряхтя, выбрался из глубокого кресла. Сделал шаг, другой, прислушиваясь к хрусту суставов. Поморщился: пыжься не пыжься, а шестьдесят дают о себе знать. Потянулся с протяжным зевком. А потом рявкнул:

– Эльза! Элизабет, где ты?

Девушка, читавшая в этот момент книгу на балконе второго этажа, вздрогнула и выпрямилась в кресле – точно таком же, из которого только что выбрался ее отец. Рассеянно и привычно подумала: что за имя такое идиотское – Эльза? У отца, между прочим, одну из собак так кличут. Может, потому он нарочно и коверкает ее имя, называя Элизабет? Чтобы не перепутать с собакой? По паспорту-то она Эльза. Эльза Ильинична. Бесподобно! Чем это она так прогневала свою мать во чреве, что та завещала назвать ее этим именем? И кого, интересно, раньше назвали: ее или собаку?

Все это пронеслось в голове стремительно, еще до того, как она успела свесить ноги с подлокотника, куда всегда их задирала, читая. Пронеслось и скрылось где-то в черном омуте ее сознания.

Ее сознание в самом деле было черным омутом – глубоким, почти бездонным, с колышущейся на поверхности плотной нефтяной пленкой, сквозь которую не пробивалось ничего.

Она ни черта не помнила! Вообще! Как они все втроем полезли в горы: отец, она и ее старшая сестра Ольга. Как сорвалась и погибла Ольга. Как бесновался от горя на краю пропасти отец, и как она страшно мерзла в том ледяном плену, дожидаясь вертолета, вызванного отцом. Потом у нее была страшная истерика, затем она впала в депрессию и ее долго лечили. Почти год. Кое-кто из домашних сплетников втихаря утверждал, что она так и осталась чокнутой после гибели сестры. И не помогли ни дорогостоящие лекарства, ни еще более дорогостоящие доктора.

Эльза ничего не помнила из своего прошлого. Ничего! Ее жизнь началась десять лет назад, когда ей исполнилось пятнадцать и когда она очнулась на койке в одной из закрытых клиник Швейцарии. Оттуда начался отсчет ее настоящего. Прошлого не было.

Отец иногда забывался и принимался балагурить, что-то рассказывать о ее смешном детстве, как она чудила на пару с сестрой и доводила их няню почти до обморока. Потом ловил ее отстраненный пустой взгляд, озадаченно крякал и замолкал. А после напивался. И привозил в дом шлюх. Эльза в такие отвратительные дни перебиралась в гостевой домик. Но и там были слышны визгливые стоны дешевых баб.

– Эльза! Эльза, девочка моя, где ты?!

Голос отца стал громче. Но в нем не было тревоги. В нем была только злость. Злить его не стоило. Эльза встала с кресла, одернула теплое домашнее платье, вдела ноги в домашние мохнатые сапожки и пошла на зов. Книгу она оставила в кресле, чтобы отец не видел. Он не любил, когда она читала.

– Делом надо заниматься, дочка. Делом! У меня империя, понимаешь! Кому я это все оставлю?! Кому?! Зятю голожопому?!

Эльза морщилась при упоминании о зяте. Она не хотела замуж точно. И отец об этом знал. И оставил попытки таскать в дом перспективных молодых людей.

– Коли ты у меня такая убогая, – вздыхал он, обводя дочь тоскливым взглядом, – и не понимаешь своего счастья, ищи тогда сама себе избранника.

– Это подождет, – сдержанно улыбалась Эльза.

– Тебе уже двадцать пять, дочь моя! – пытался он возмущаться. – Пора, детка, пора!

– Это подождет, – и Эльза по-отцовски упрямо склоняла голову к левому плечу.

– Тогда в дело вникай. Слышишь? Я же не могу все это нищим раздать! – и отец поводил вокруг себя мощными руками. – Это все годами наживалось. Десятилетиями!

– Хорошо, вникну, – обещала Эльза и снова натянуто улыбалась.

Честно? Она ненавидела его бизнес. Не сам бизнес, а именно его! Все там было как-то неправильно. Как-то все не так там делалось. Не так, как ее учили в заграничном университете. Деловые партнеры, которые устраивали ее отца, были похожи на уголовников со стажем, хотя и рядились в дорогие костюмы и туфли ручной работы. А те, что имели вид приличный и цивилизованный, вскоре переставали быть его партнерами. О них Эльза потом вообще никогда ничего не слышала.

– Эльза! – снова заорал отец, стоя к ней спиной на веранде. – Где ты?! Иди сюда, немедленно!

– Папа, я здесь, – тихо отозвалась она от дверей.

– О господи! – Он нервно дернул шеей и обернулся.

Оглядел дочь, скорчил неодобрительную гримасу.

– Что ты вечно как привидение подкрадываешься! – тут же поспешил он возмутиться, кивком указал на ее обувь. – Что на тебе опять надето, черт возьми?! У тебя одежды две комнаты! А ты ходишь как оборванка.

– Я же дома, – тихо возразила она.

– И что?! Дома надо выглядеть пугалом?!

– Я? Пугало?

Эльза поймала свое отражение в темном стекле одного из шкафов. Высокая, великолепно сложенная, длинноногая, густые русые волосы рассыпались до поясницы. Идеальной формы руки, красивое породистое лицо с пухлым ртом, голубыми глазами, точеным носиком.

И это она-то пугало?

– Пап, по-моему, ты того, немного несправедлив ко мне, – она обиженно засопела, как маленькая девочка, собиравшаяся зареветь.

– Ну… Ладно, ладно, не сопи, – проворчал он и примирительно раскинул руки. – Иди ко мне, моя малышка.

Эльза медленно подошла, со вздохом пристроила голову на его мощной груди, осторожно обняла. Она всегда так его обнимала. Сколько себя помнила. А помнила она себя только десять лет.

– В общем так, малыш…

Отец погладил ее по голове, поиграл ее локонами, понюхал зачем-то, он всегда так делал. С самого ее детства. Потом легонько шлепнул по попке, отстраняясь.

– У нас сегодня будут гости.

По тому, как именно отец это сказал, Эльза поняла, что визит для него очень важен. И насторожилась.

– Так. И?

– Будет один бизнесмен. Весьма, весьма влиятельный господин. У него выходы о-го-го куда! – отец проткнул толстым пальцем воздух у себя над головой.

– Небожитель, что ли? – насмешливо фыркнула Эльза.

– Не язви, малышка, не язви, тебе не идет, – прикрикнул на нее отец и снова оглядел оценивающе. – Тебе нужно привести себя в порядок.

– Я в порядке, папа, – кивнула она и шагнула к дверям, ведущим с веранды.

– Я сказал, в порядок! – взревел отец.

Догнал ее, схватил за руку, развернул на себя. Тут же второй рукой взлохматил ей волосы.

– Это значит, что должна быть прическа, макияж, хренаж и все такое! И платье! – Его сильные руки вцепились в ее подол и принялись трепать из стороны в сторону. – И платье должно быть нормальным! Красивым! А не это рубище! Поняла меня?!

– Да, папа.

Она не нервничала. Она привыкла к его грубости. Ну, был он таким, что сделаешь! Ее-то он любил. Очень любил! Она единственная, оставшаяся в живых из их семьи. И грубость его сейчас была вызвана ее тихим упрямством. А это его бесило еще больше. Он ей счастья желает, а она…

– Я оденусь, причешусь, – пообещала она и поцеловала его в нос, поднявшись на цыпочки, отец был просто великаном.

– Вот и умница, – он в ответ чмокнул ее в лоб. И извиняющимся голосом добавил: – Этот человек важен для меня. Это для нас с тобой новый уровень, малыш. Это Москва! Это город власти, денег и возможностей. Хватит тебе уже тут сидеть, в этой глуши. И…

– А мне дома нравится, – перебила она его с улыбкой и пошла прочь, но вдруг решила уточнить: – А он что же, старый, пап?

– Кто? – Сафронов думал уже о чем-то своем и не сразу понял.

– Ну, этот, с кем ты меня хочешь познакомить? Он очень старый?

– Почему ты так решила? – он неожиданно развеселился. – И что в твоем понятии старый?

– Ну-уу, лет пятьдесят, шестьдесят.

– Ого! – он громко рассмеялся, запрокидывая громадную, как у медведя, голову. – Это отец у тебя, получается, тоже старый?

– Нет, папка, ты молодой! – Эльза покраснела, поняв, что ляпнула не то. – Ты всегда будешь молодым для меня!

– То-то же, – он оборвал смех. – Нет, малыш, конечно же, я не собираюсь тебя отдавать в руки старому пердуну. Этот бизнесмен приедет с сыном.

– А сыну сколько?

– Тебе ровесник. Или даже чуть помладше, – отец почесал затылок, припоминая. – Не помню, а он ведь говорил, сколько лет его пацану-то… Да неважно. Важно, что парень хороший.

– Тоже бизнесмен?

– Нет, в том-то и дело! – оживился отец. – Он как раз в твоем вкусе. Тоже умник хоть куда! Он математик. Школу экстерном окончил. Сразу на второй курс университета поступил.

– Ботан? – сморщила носик Эльза.

– Нет. Красивый, спортивный. Увидишь сама. Главное, не подведи меня, хорошо? Не так, как в прошлый раз.

И он сразу нахмурился, сведя густые брови на переносице. В прошлый раз вышел конфуз. В прошлый раз, где-то полгода назад, Эльза просто встала в разгар светского якобы разговора, последовавшего после ужина, и ушла к себе. Даже забыла извиниться. Но ее, честно, тошнило от ужимок милых дам, сопровождавших местных миллионеров. Просто тошнило!

– Хорошо, я обещаю, – кивнула она и добавила со вздохом: – Все будет хорошо, пап. Вот увидишь.

– Я это… – отец виновато сморщил лицо. – Неле позвонил.

– Зачем? – ахнула она.

– Чтобы она помогла тебе со сборами. Она же стилист.

И попутно твоя шлюха! И попутно мерзкая дрянь, роющаяся в вещах и драгоценностях Эльзы! И попутно жуткая сплетница, сочиняющая небылицы про Эльзу на кухне, когда прислуга, заискивая, потчует Нельку чем-нибудь вкусненьким. А пожрать та любила.

– Ну папа! Ну зачем? – простонала Эльза и пошла прочь.

– Будь готова к восьми! – рявкнул отец ей в спину. – Неля приедет к пяти!

Сейчас не было еще и полудня, значит, есть время прогуляться.

Эльза вернулась на балкон, сцапала свою книгу с кресла, иначе исчезнет без следа, если попадется на глаза отцу. А книга была интересной, умной, про подавленные воспоминания, вызванные глубоким стрессом. Эльзе было интересно ее читать, познавательно. Читать и попутно рыться в своей голове, соответствует, нет, описаниям.

Отцу это сто процентов не понравится. Он давно повелел оставить все ее мозгокопания, как он это называл, докторам.

– Я им за это, дочка, такие бешеные бабки плачу! – восклицал он каждый раз, когда дочь принималась задавать ему всякие умные вопросы. – Пусть отрабатывают, отрабатывают…

Но Эльза считала, что эти самые его хваленые доктора за такие бешеные бабки станут лечить ее всю оставшуюся жизнь, и не вылечат, лишь бы источник их доходов не иссякал.

Особенно противным она считала их семейного психолога Ерофеева Андрея Сергеевича. Отвратительной неприметной внешности мужик сорока лет, с отвратительными вкрадчивыми манерами и не менее отвратительной способностью угадывать каждый раз то, о чем Эльза думает. И еще он премерзко беззвучно смеялся, мелко сотрясаясь своим тщедушным телом. И еще имел обыкновение незаметно появляться и так же незаметно исчезать.

Так вот, если он увидит книгу, которую читает Эльза, он непременно доложит об этом ее отцу, а тот начнет сразу психовать, и коситься на дочь неодобрительно, и задавать всякие неудобные вопросы.

Книгу надо спрятать.

Эльза прошла к себе в комнату. Правильнее, в одну из трех комнат, которые ей принадлежали на втором этаже.

В одной располагалась просторная спальня. Она ей не нравилась обилием темных тонов и позолоты. Там же была огромная ванная комната с громадной, как бассейн, ванной, множеством полочек и шкафчиков, забитых баночками, скляночками и флакончиками с разными кремами, духами, гелями, муссами. Эльза к ним почти не прикасалась. Благодарила природу и родителей за идеальную гладкую кожу, густые волосы и благополучно обходилась малым набором косметических средств.

Другая комната была ее гостиной. Здесь она любила бывать. Кремового оттенка шторы, ковер на полу, светлая мебель, кофейного цвета стены. Книжные полки, огромный телевизор, стереосистема, компьютер.

Третья комната была гардеробной, где в шкафах висели дорогие платья и костюмы, но туда она заходила редко.

И сейчас не пошла, свернула в свою гостиную. Остановилась у книжных полок, выставила стопку книг, спрятала ту, что читала, у задней стенки, вернула книги обратно. Села в угол дивана и взяла в руки пульт от телевизора. Близилось время новостей…

Глава 4

– Виктор Егорович, все готово, можем ехать, – водитель Вова остро глянул из-под козырька холщовой кепки на хозяина, коротко кивнул. – Все в порядке, Виктор Егорович.

– Все в порядке, все в порядке… – отозвался Ганьшин брюзгливо и одернул рукава легкого пиджака. – Кто, скажи мне, Вова, нанял на работу эту стюардессу?

– Ниночку? – уточнил на всякий случай Вова, поскольку стюардессы менялись каждый месяц.

– Ниночку, Ниночку! – фыркнул хозяин. – Она же дура, Вова! Полная дура! – И тут же передразнил, некрасиво сморщив лицо: – Вы омлет с курицей будете или без курицы? Без яиц, твою мать!

Вова вежливо похихикал, поскольку хозяин так шутить изволили.

– Смейся, смейся, Вова! Еще раз такую дуру найдешь, я тебя без яиц оставлю! Понял?!

– Так точно, Виктор Егорович.

Вова подавил раздраженный вздох. С этими стюардессами была просто беда. Что ни вылет, то новую ему подавай. Все не так, все не нравится. Девочки все дуры, уродки кривоногие. Он бы и пилотов менял – Виктор-то Егорович, – да больно за жизнь свою боялся. А пилот Сергей был асом с большой буквы. Вот приходилось его терпеть, а на стюардессах отрываться.

А все почему? А все потому, что Виктор Егорович отчаянно боялся летать. Настраивался за неделю. И все равно в пути с ним то желудочные боли приключались, то мигрень, то острый приступ сексуального желания, и он задирал девчонкам юбки прямо в салоне самолета. Девчонки визжали, некоторые сопротивлялись, некоторые плакали и угрожали. Благо самолет был личным и никто, кроме него самого и Вовы, об этом не знал, а так бы что делать?

Сегодня Ниночке немного повезло. Ее не изнасиловали, перегнув через подлокотник сиденья. Ее просто увольняют. Сегодня с ними летел Егорка. И его отцу – Виктору Егоровичу Ганьшину – приходилось держать себя в руках. Скрипеть зубами, мять рукава пиджака потными пальцами и молчать.

– А где Егор?! – Ганьшин запоздало опомнился, закрутил головой. – Вова, в чем дело?! Ты сказал, что можем ехать, а Егора нет! Где он?!

Вова вздохнул, понимая, что сейчас обрушится на его голову. Но не особенно боялся. Хозяин отойдет, хотя и станет грозить ему всеми карами небесными. Без него, без Вовы, он почти ничто.

– Егор уехал к бабушке.

– К бабушке?! – Влажные, черные, как маслины, глаза Виктора Егоровича остановились на Вовином козырьке. – К какой бабушке, не понял?!

– К вашей матери, Виктор Егорович.

Вова исподтишка криво ухмыльнулся. Вот дожил, человече, про то не помнит, что мать у него тут неподалеку живет. Совсем очерствел со своим бизнесом.

– К моей матери?! – Ганьшин выглядел еще более удивленным, тут же широко раскинул руки, втянул голову в плечи, покачал ею, недоуменно воскликнул: – Но зачем, Вова? Зачем?

– Он ей обещал, Виктор Егорович.

– Обещал! – фыркнул он с такой силой, что на кепке Вовы обозначились два мокрых пятна от его слюны. – Что значит обещал?! У нас деловая поездка! Сколько раз говорить ему, что нельзя путать личное с делом! Никогда нельзя путать. Нельзя распыляться!

– Но вы ведь везете его знакомить с дочкой Сафронова, Виктор Егорович, – напомнил, перебивая его, Вова. – Куда уж более личное дело.

– Ай, брось! – отмахнулся хозяин и сердито насупился, снова вжал голову в плечи так, что уши коснулись воротника пиджака, забрюзжал. – Личное дело! Это такой же бизнес, Вова. И Сафронов это понимает. И я. Ему надо дочку пристроить. Мне сына как бы. И чтобы бизнес не ушел в чужие алчные руки. Егор не алчный, не паскудник. Его дочка, по слухам, тоже далека от всего этого. Не акула, в общем.

– Ага, не акула. Чокнутая малость, а так не акула, – скептически поддакнул Вова. – Ее год в Швейцарии в закрытой клинике лечили. Вы знали? Я узнавал про ту клинику.

– И что? – рассеянно отозвался Виктор Егорович.

Он смотрел в окно на проплывающие мимо знакомые с детства пейзажи и удивлялся тому, что ничего не ворочается в его душе. Ничего! Не щемит, не радует, не будит воспоминания. Про мать вон даже не вспомнил. Егор вспомнил, а он нет.

– Дурка это, Виктор Егорович. Самая настоящая дурка.

– А чего она там год делала? – без особого интереса спросил Ганьшин и полез во внутренний карман пиджака, где у него хранилась фотография дочки Сафронова. Вытащил, глянул. – Красивая ведь девка, породистая.

– Красивая-то красивая, – кивнул согласно Вова. – И породистая, спорить не стану. Но с башкой у нее не все в порядке.

– В каком смысле? – Ганьшин убрал фотографию обратно в карман. – Чего мелешь-то, Вова?

– Они втроем были в горах, – начал рассказывать Вова, что удалось ему узнать по своим каналам. – Сафронов Илья Гаврилович и две его дочери: Ольга и Эльза.

– А чего они там делали, в горах? – не понял Ганьшин.

– Восхождение совершали.

– Восхождение?! – нараспев удивился Ганьшин. – Идиоты!

Всякий экстремальный вид спорта у него был под запретом. И для него, и для сына, и для жены.

– Вот-вот! И что-то там у них произошло.

– Что?

– Сестры между собой, что ли, переругались или даже подрались. Болтают всякое. Эльза, мол, всегда Ольге завидовала. Ту отец больше любил и больше баловал. Больно, говорят, на покойную мать была похожа. От нее Сафронов просто млел. А она во время вторых родов померла.

– Н-да… Не повезло девчонке.

И он снова полез за фотографией, снова уставился в небесно-голубые глаза. Сместил взгляд на волосы, плечи, грудь, ноги. Красивая, идеально сложенная. Будто скульптура, честное слово! Глаза вот только печалью странной наполнены. Необъяснимой печалью. Может, потому что она чокнутая, и взгляд такой?

– Вот-вот! – подхватил Вова. – Сафронов, по слухам, долго к девчонке вообще не подходил. Лет до восьми. Почти не замечал. Потом начал понемногу приходить в себя, принялся воспитывать. А старшая-то и заревновала! То все внимание и любовь ей, а тут какая-то пигалица под ногами крутится! Вот у них так все и шло, черт-те как. Отец между дочерьми разрывается, стараясь никого не обделить вниманием. Они, в свою очередь, его между собой делят.

– Дружбы, одним словом, никакой?

– Какая дружба, о чем вы, Виктор Егорович! – присвистнул Вова. – Там вражда была, и еще какая! Гадили, по словам их же няни, друг другу, о-го-го как! Изобретательно гадили, со смыслом. Чтобы в глазах отца очернить друг друга и все такое.

– Ты и до няни добрался! – не мог не похвалить Виктор Егорович и, протянув руку, одобрительно похлопал Вову по плечу. – Ну и чем же все это закончилось?

– Трагедией, – коротко обронил Вова.

– Старшая дочь погибла в горах, это имеешь в виду?

– Не все так просто, Виктор Егорович. – Вова побарабанил пальцами по рулю. – Злые языки утверждают, что это младшая дочка помогла старшей сорваться в пропасть.

– Да ладно! Ух ты! – Карие глаза Ганьшина зажглись недобрым огнем. – И чьи же это злые языки? Верные?

– Черт его знает. Няня молчит. Плечами пожимает. Глаза прячет.

– Ну а кто такой разговорчивый, кто? Не томи, Вова!

– У Сафронова есть баба.

– Удивил! – рассмеялся Ганьшин. – У него, по слухам, их целый полк!

– Нет, эта постоянная. Нелли зовут. Он ее еще девчонкой с панели вытащил. Знойная телка, говорят.

– И что же она сплетни о нем распускает? – недоверчиво вывернул губы Ганьшин. – И это притом, что он ее с панели выдернул?

– О нем, нет, она сплетни не распускает. Будто любит его как кошка. Все про дочек его шепчется. Их ненавидит. Вернее, ту, что в живых осталась.

– Ну и? Что это за сплетни?

Виктор Егорович вдруг разволновался так, что вспотел, невзирая на работающий кондиционер. Стащил с себя пиджак, небрежно швырнул на переднее пассажирское сиденье. Раскинул руки на своем сиденье, чтобы на сорочке мокрых пятен под мышками не осталось. Уставился в Вовин затылок.

– Тихо шепчут, что в горах случилась не просто трагедия. Там случилось убийство, Виктор Егорович! – и на мгновение, оторвав взгляд от трассы, мокрой черной лентой петляющей среди громадных сосен, обернулся на хозяина. – Болтают, что Ольга не сама сорвалась в пропасть. Будто это младшая дочка ее туда… Ее туда сбросила.

– Эльза? – уточнил Ганьшин.

– Эльза, – кивнул Вова.

– Та самая, на которой я хочу женить своего сына?

– Та самая, Виктор Егорович.

– Вот эта вот девочка с ангельским лицом и печальными глазами?!

Виктор Егорович поднял с сиденья фотографию Эльзы и придвинул ее к Вовиным глазам, загораживая обзор.

– Так говорят, – он вежливо отодвинул от себя руку хозяина с портретом будущей невестки. – Будто отец отлучился куда-то на пять минут. Мало ли, может, по нужде отошел. А сестры снова поскандалили. Дошло дело до драки. И Эльза столкнула Ольгу в пропасть. Вот так…

– Ничего себе!

Минуту Ганьшин переваривал услышанное. Потом завертел головой, словно ему жал воротник сорочки. А этого быть не могло, он давно уже расстегнул три верхние пуговицы.

– И поэтому Сафронов упрятал ее в дурку в Швейцарии?!

– Видимо…

– И поэтому никто ее замуж не берет? Все шарахаются? Или как?

– Вот насчет «про замуж» не скажу, Виктор Егорович, – замялся Вова. – По слухам, она сама не очень-то спешит. Ходит, говорят, по дому, как привидение, и все книжечки почитывает. И образование есть, а работать не спешит. И замуж не спешит. И еще это…

– Что еще?! – фыркнул Ганьшин с чувством, ругая про себя на чем свет стоит Сафронова.

Каков умник! Решил ему подпорченный фрукт подсунуть?! Его Егорке?! Умнику, красавцу, спортсмену?! А как нахваливал свое дитя! Как умиленно нахваливал!

– К девочке этой с ангельским взглядом постоянный доктор приставлен.

– Психиатр, что ли? – скрипнул зубами Ганьшин.

– Ну… Вроде семейного психолога, сейчас ведь это модно. У нашей Елены Ивановны тоже ведь… – напомнил Вова про жену хозяина. – Только…

– Ну!

– Только, по утверждениям все той же Нельки – любовницы Сафронова, это не психолог, а самый настоящий психиатр. И ангела нашего он последние десять лет держит на таблетках. Даже когда она за границей училась, он неотступно при ней находился.

– Ничего себе!

– Вот-вот… И раз в месяц, утверждает Нелли, этот мозгоправ делает девушке капельницу, после которой та сутки не может встать с постели. И глаз не открывает.

– Ничего себе! – Ганьшин провел ладонью по шее, вспотел все ж таки. Раздраженно вытер ладонь об обивку сиденья. – Ай да Сафронов! Ай да сволочь! И чего же, Вова, теперь делать станем? У меня же с ним большие дела намечаются. Мы очень полезны друг другу. У меня власть, связи, у него деньги! И не просто деньги, а деньжищи! Что делать-то, Вова?!

– Будем посмотреть, Виктор Егорович.