Не шей ты мне, матушка, красный сарафан

– Ты что! Сегодня ведь Духов день! Забыла? Земля – именинница!

– Точно! Совсем запамятовала! Значит, отдыхают, у самовара сидят, пироги едят.

– Вот бы сейчас, как в сказке, оказаться дома, а не трястись по этим дорогам, не дышать пылью.

– Вот чугунку построят, – вмешался в их разговор отец, – тогда и будем часто к Нюре в гости ездить. И быстро! Говорят, на паровозе не два дня ехать придётся, а сколь-то часов и всё!

Нюра нахмурилась. А будет ли она жить-то там? Позволит ли Алёшенька стать ей чужой женой? Он грозится выкрасть её. А готова ли она бежать с ним и навсегда расстаться со своей семьёй? Тятенька ей этого не простит, она знает, значит, и дороги назад у неё уже не будет. Зато будет Алёша! И как ей этот сложный выбор делать? Снова тяжёлая грусть-тоска навалилась на девицу.

К вечеру второго дня путники добрались-таки до дома. Анфиса уже сидела под окнами на завалинке, ждала своих ненаглядных.

– Ну, слава Богу! Вернулись! – всплеснула она руками. – А я сижу тут, горюю.

– Да куда ж мы денемся! – рассмеялся Прохор, обнимая жену.

– Мало ли лихих людей на дороге! Всё, что угодно, может статься!

– Ой, доченька, ой, красавица! – запричитала она, увидав Нюру в новом платье. – Ой, настоящая барыня! Дай-ка, я на тебя полюбуюсь! Это жених так тебя разрядил? Ай, какой молодец! Не жадный, я смотрю!

Нюра кивнула матушке в ответ, обнимаясь с нею.

– Здравствуй, Марусенька, здравствуй, душа моя! – обратилась мать к надувшей, было, губы дочери. – Не пожалела, что в эку даль поехала? Не притомила тебя дорога дальняя?

Маруся бросилась на шею матери, так ей хотелось расплакаться, как в детстве, и пожаловаться, что старшей сестре опять достаётся всё самое лучшее.

Тут за ворота вышли сияющие Иван с Лукерьей, откуда ни возьмись, появился Василко. Отец подал ему леденец в форме петушка на палочке и фигурный пряник. Тот, довольный, побежал хвастать друзьям своими гостинцами. Все вошли в дом. Прохор вынул из сундука по отрезу материи жене и снохе.

– А для тебя, сын, у меня гостинец особый, – улыбнулся он. – Пойдём во двор, покажу, какого товару железного я набрал.

Мужчины вышли. Во дворе отец открыл деревянный ящик, что стоял у него под сиденьем, и вынул оттуда новенький топор.

– Вот, Иван, это тебе! Думаю, пора нам ставить для вас с Лукерьей новую избу, а то негоже по ночам молодую жену во двор водить!

Иван растерялся, покраснел, а отец похлопал его по плечу и продолжал:

– Не тушуйся, дело молодое! Вот на Покров выдадим Нюру замуж и по первому снегу начнём лес валить да хлысты возить. Я уже делянку выхлопотал. А там, глядишь, и сруб скатаем.

– Спасибо, батя! – растроганно произнёс Иван.– Я как раз хотел с тобой об этом говорить. Вот Луша-то обрадуется! Похоже, понесла она опять, так что, даст Бог, зимой внука тебе народим.

– Хорошее дело! Спасибо за радостную новость, – улыбался отец, доставая из своего ящика железные петли, шарниры, скобы и прочие необходимые в хозяйстве вещи. – На-ко, снеси деду Степану вот этот ножичек, для лозы ему купил, глянь, вострый какой!

Анфиса быстро собрала на стол. Только все уселись, прибежал рыдающий Василко.

– Что такое опять приключилось? – строго спросила мать.

Тот ещё пуще залился слезами и ничего не смог выговорить.

– Ну, не иначе, как гостинец отобрали, – предположила Нюра.

– Пе… Пе.. Петька, – всхлипывая жаловался малец, – пе… пе… петушка выхватил, а я отнять хотел, он упал, и грязь налипла-а-а.

Он вынул из-за спины петушка, который так извалялся в дорожной пыли, что стал, как будто бархатным. Все дружно рассмеялись, а парень разревелся ещё пуще прежнего.

– Пойдём со мной, – сказала Нюра братцу, – сейчас мы его отмоем.

Она набрала в ковш воды и полила на леденец над тазом. Потом окунула его в кипяток и вручила Василке. Тот заулыбался и, забыв поблагодарить сестру, выскочил из избы.

– Как же всё-таки хорошо дома! – со счастливой улыбкой проговорила Нюра. – Так уже эта дорога надоела!

– Да, – подхватил отец, – недаром говорят, что в гостях хорошо, а дома – лучше! На то он и дом!

Глава 10

Допоздна Маруся с Нюрой рассказывали о своём путешествии. Вернее, рассказывала Маруся, Нюра лишь добавляла что-нибудь. Анфиса с Лукерьей всё повыспросили: как их приняли, чем кормили, богато ли в доме, как слуги себя ведут.

– Ну, что, доченька, – обратилась к Нюре мать, – захотелось тебе там хозяйкою остаться?

– Да какая из меня хозяйка? – отмахнулась Нюра. – Я и приказать-то не умею. Да и со слугами ровней себя чувствую. Это надо барыней родиться, чтоб командовать уметь.

– А из меня бы получилась хозяйка! – подхватила Маруся. – Вот я бы там навела порядок! Они бы у меня по струнке ходили!

Все дружно рассмеялись. Потом Маруся с удовольствием рассказывала про большие богатые дома, церкви и лавки, про Царский мост, про тюльпаны, с которыми Нюра вернулась с прогулки, про седого музыканта и его диковинную балалайку с палочкой. Все с интересом слушали, лишь Нюра сидела в задумчивости и только изредка отвечала на вопросы.

Постепенно жизнь вошла в свою колею. Поездка потихоньку стала отодвигаться в прошлое. Насущные дела способствовали этому. Девушки то работали в огороде, то по дому, а в свободное время читали книги, привезённые от Павла Ивановича. Нередко в послеполуденную жару усаживались они на лавку под тенистой черёмухой, что росла в их огороде, и поочерёдно читали вслух. Выходила Лукерья с каким-нибудь рукоделием и с удовольствием слушала, а иногда и матушка устраивала себе роздых между дел. Они вместе восхищались смелостью капитанской дочки, вставшей на защиту своего возлюбленного. Вместе горевали над судьбою несчастной Марьи Гавриловны, которая по причине жуткой метели была обвенчана с незнакомцем, а потом искренне радовались, что нашла она в Бурмине своего венчаного мужа. Веселились от проделок барышни-крестьянки и были счастливы, когда её загадка благополучно разрешилась.

– Кому-то нравится из барышни в крестьянку наряжаться, а наша Нюра, наоборот, из крестьянок в барыни пойдёт, – рассуждала Лукерья с улыбкой.

– Да! Не ко всем так судьба благоволит! – подхватила Маруся.

– Не завидуй, дочь, нехорошо это, – обратилась к ней Анфиса. – Зависть, она, как ржа, душу выедает. У каждого на роду своё написано, и надо уметь принять это с благодарностью. Не гневи Бога понапрасну. То, что отведено тебе, всё равно твоим будет. А на чужое зариться – грех большой. Лучше порадуйся за сестру.

– А это я так радуюсь! – выкрутилась Маруся.

Теперь у сестёр появились новые темы для бесед. Они порой рассуждали о поведении книжных героев, прикидывали, что было бы, поступи они как-то иначе, чем в книжке прописано. Особенно тронула девушек судьба бедной Лизы. Глаза их были влажными от слёз, когда они прочли, как несчастная бросилась в пруд.

– Вот ведь какой этот Эраст обманщик! – возмущалась Маруся. – Неужто все парни такие? Сначала посягают на девичью невинность, а когда добьются своего, тут же и отворачиваются!

– Ну, может, и не все такие, – отвечала ей Нюра. – Только лучше себя блюсти, не поддаваться греху.

– Помнишь, в прошлом годе Наташку рыжую Тихон Сивков обрюхатил? Он потом женился на ней, отец его заставил, а пересудов-то сколь было!

– Ну, да, помню, но он ведь с Лизой Марамзиной гулял тогда, а жениться на другой пришлось.

– А Лизу-то её отец тут же за кушвинского приказчика отдал, – начала вспоминать Маруся, – и, поговаривают, ребёночек у неё тоже раньше сроку народился. Тихон-то наш и тут поспел!

– Выходит, что парням всё равно, с кем гулять-миловаться? Хоть и с двумя сразу? А как же любовь тогда?

– Да промежду ног у них вся любовь! – зло бросила Маруся.

– Нет, мой Алёша не такой, он любит меня, – растерянно произнесла Нюра.

– Ага, ты доверяй, сестрица, но ухо держи востро!

– А чего ж ты так раскипятилась-то? – удивилась Нюра.

– А ничего!

Тут к ним прибежал Василко. По его хитрющему взгляду Нюра сразу всё поняла.

– Ну, говори, с чем пожаловал, – с радостной улыбкой спросила она.

– Там, за огородами, ждёт тебя Алёшка, спрашивал, не выйдешь ли к нему.

Нюра опрометью бросилась к милому, было и радостно, и боязно. Он стоял, навалившись на прясло11, и держал во рту какую-то травинку.

– Ну, здравствуй, красавица моя! – попытался он обнять её.

Нюра резко отстранилась, вдруг увидит кто.

– Похоже, я уже и не люб тебе после жениха-то, – с обидой в голосе сказал Алёша.

– Как ты можешь так думать? Негоже нам среди бела дня с тобой обниматься, я всё-таки невеста просватанная. Не ровён час, увидят да тятеньке расскажут – не сдобровать мне тогда.

– А когда стемнеет, сможешь? Приходи сюда ночью, я ждать буду. Я только на денёк выбрался из лесу с тобой повидаться, завтра обратно отправляюсь.

– Я постараюсь, Алёшенька. Отца дома не будет, он с братьями в ночное собирался, а сейчас я побегу, пока меня не хватились.

– Я буду ждать тебя в полночь!

До конца дня Нюра пребывала в тревожном ожидании. И с милым повстречаться ей хотелось, и страшно было. Да и день тянулся медленнее, чем обычно. Вечером они с Марусей пригнали коров из пасева, полили капусту на огороде, помогли матери с ужином, собрали туесок еды мужикам с собой в ночное. Вот уже и отец с братьями уехали, и спать все улеглись, и в доме тишина, а за окном всё не темнеет. Светлая июньская ночь – плохая подруга для тайных свиданий. Нюра лежала, прислушиваясь, все ли заснули. Тихо в доме, только ровное сопение спящих домочадцев слышится. Осторожно, чтоб не скрипеть половицами, пробралась она на цыпочках к двери, тихонько отворила её, вышла и с замиранием сердца спустилась с крыльца. Пробралась к воротам, с трудом отодвинула тяжёлый баут12 и выскользнула со двора. Сердце бешено колотилось в груди, когда она бежала пустынным проулком вдоль огородов. Вот уже и милый её Алёшенька шагнул навстречу, широко раскинув руки, и она, забыв обо всём на свете, окунулась в его тёплые объятия. И снова сладкие поцелуи, и снова уходящая из-под ног земля да тихий шёпот милого друга – вот и всё, что было в мире сейчас, а больше ничего и не существовало.

Они опустились на мягкую траву и сидели, обнявшись. И никакие слова не нужны были, каждый слышал стук сердца другого и желал только одного – чтоб сердца их всегда бились рядом. Так ли уж многого желали они от жизни? Но даже и эту малость не хотела им дарить судьба.

– Расскажи-ка мне, Нюра, как твоя поездка? Не обижал ли тебя твой жених? – спросил Алёша с затаённой в голосе тревогой.

– Не переживай, родной, он был добр ко мне, всё было хорошо.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе понравилось быть с твоим женихом? – слегка задиристо спросил Алексей.

– Мне было очень тоскливо без тебя, Алёшенька!

– И ни разу не возникло желания пойти за своего богатея? – пытливо выспрашивал он.

– Ну, что же ты такое говоришь? Как можешь ты думать такое? Мне ведь, окромя тебя, никто и не нужен.

И снова объятия, снова поцелуи, от которых так кружится голова. И вот земля уже поплыла куда-то, и голова вдруг оказалась на мягкой подушке из клевера, трава слегка щекочет шею, и под спиною чувствуется крепкая рука друга. А другая его рука вдруг оказывается под сарафаном, и тело пронзается сладкой дрожью. И томно, и страшно. Что же он делает? Возможно ли такое? Вот уже гладит он её колено, вот продвигается выше…

И вдруг в голове всплывает: «Эраст!»

Нюра мягко отталкивает руки любимого:

– Не спеши, родной, я ещё не жена тебе!

– А как же я могу не спешить, когда тебя другому отдают. Я хочу, чтоб ты была только моей.

– Я и буду только твоей, обязательно буду, когда… когда обвенчаемся. Отпусти меня сейчас, мне домой пора.

– Для богатея своего себя бережёшь?! – совсем неласково крикнул ей любимый.

Сердце оборвалось у Нюры в этот миг, и она со всех ног бросилась бежать к дому, не разбирая дороги и спотыкаясь.

На завалинке сидел дед Степан, словно её дожидался.

– Присядь, внучка, отдышись, – сказал он ей. – А я вот сижу тут и думаю, пошто же у нас ворота не заперты? Знать-то сильно приспичило кому-то из дому сбежать.

Нюра молча села рядом, дед обнял её, и тут слёзы обиды хлынули из её глаз. Она никак не смогла сдержать их. Хоть и понимала девица, что Алёша не желал обидеть её своими словами, что это боль его прорвалась в них, что по-прежнему любит он её, а всё равно было как-то нехорошо на душе.

– Ну, что, гулёна, на свиданье бегала? – ласково спросил дед.

Она в ответ кивнула.

– Любовь, значится? А с женихом-то как же нам быть?

– Не знаю, дедушка, – всхлипывала Нюра.

– Жених-то твой совсем тебе противен али как? – обеспокоенно спрашивал дед.

Нюра задумалась. Ничего плохого не могла она сказать про Павла Ивановича, кроме того, что она просто не любит его.

– Настолько он тебе не люб, что и жить с ним невмоготу будет? – продолжал выспрашивать дедушка. – Чем же он плох-то так?

– Да нет, дедушка, он хороший, добрый. Кабы я допрежь Алёшу не встретила, может и с Павлом Ивановичем была бы счастлива.

– А, может, еще и будешь счастлива? Это кровь в тебе сейчас играет молодая, а повзрослеешь и поймёшь, что отец с матерью только добра тебе желают. Ты, девонька, главное – глупостев не наделай, а жизнь, она разберётся, что к чему, она всё расставит по своим местам.

Вдруг в воротах неслышно появилась Анфиса:

– И чего вы тут бу-бу-бу устроили, спать людям не даёте?

– Да вот, я, как всегда, бессонницей маюсь, а тут внучка вышла по нужде, мы и заболтались, зарю дожидаемся, – ответил дед.

– Тебя, Нюрка, то не добудишься, то ты сама другим спать не даёшь! – заворчала матушка. – А ну-ка, марш домой! А вы, тятенька, тоже хороши, затеяли тут посиделки!

Дед Степан поднялся со словами:

– Пойдём внучка, попробуем заснуть, пока совсем не рассвело. А то мы с тобой и впрямь неправильно ведём себя, людям спать не даём.

Нюра послушно отправилась за дедом. Только разве ж заснёшь после такого? Она лежала и вспоминала своё ночное свидание в мельчайших подробностях. И чего это она на Алёшеньку обижаться вздумала? Ясно же, как божий день, что он истосковался по ней. Он сомневается в её верности. А как же иначе? Ведь она же ездила не к тётке в гости, а к жениху! Он, бедный, может, извёлся весь от ревности, а она убежала, да ещё обиделась. Теперь опять тосковать будут оба. А может, не стоило его отталкивать? Отдалась бы своему чувству, уступила. Может, и лучше бы всё разрешилось. Разве Алёшенька бросил бы её, как Эраст бедную Лизу? Пали бы тятеньке в ноги, повинились да и попросили родительского благословения. Ну, поругался бы он, пусть даже выпорол её, а потом и благословил. Куда б ему было деваться-то? Ради счастья можно и через срам пройти. Но что-то всё-таки подсказывало ей, что поступила она правильно.

Глава 11

Глазом моргнуть не успели, как промчался июнь. Июль принёс дожди и грозы, боялись, как бы совсем не залило покосы. Но вскоре погода установилась. Сенокос начали, как и полагается, сразу после Петрова дня. Травы к той поре уже успели осемениться. И зазвучал по вечерам над дворами перезвон усердно отбиваемых кос.

– Сначала выкосим дальний покос, на Актае, а потом уже этот, на низах, – объявил Прохор семье своё решение.– Если вёдро13 постоит, с первым управимся быстро, а там, Бог даст, и второй начнём.

И Бог дал, погода не подвела. За четыре дня Прохор с Иваном и двумя нанятыми работниками управились с косьбой на первом покосе. Выходили они до рассвета, по росе, и возвращались по первому зною. Женщины тоже без дела не сидели, разбивали кошенину – ворошили скошенную траву, чтоб она лучше просыхала. Пришло время, и стали собираться на гребь.

С утра погрузили на телегу грабли, вилы, верёвки. Собрали в туес нехитрую еду. Анфиса вынесла большой бидон кваса, котелок для каши и второй – для чая. Лукерью оставили домовничать. Она была уже на третьем месяце, и тяжело переносила жару. Иван всячески старался оберегать жену, чем вызывал добрые улыбки своих родственников. Лошадей запрягли в две телеги. Вот уже все расселись. На одной из подвод за возницу был Иван, а на другой вызвался править Василко. Он взялся за вожжи, натянул их и громко, подражая отцу, крикнул Ласточке:

– Нно! Пошла, сонная тетеря!

Но лошадь не спешила двигаться с места, стояла и размахивала хвостом. Прохор слегка хлестнул её и прикрикнул своим зычным голосом. Тогда Ласточка потихоньку двинулась, а Василко обиженно засопел.

– Не горюй, сынок! Она к тебе попривыкнет немного и будет слушаться! – утешил сына Прохор. – Ты только не трусь, надо, чтоб она силу твою почуяла, твоё главенство.

Июльское послеполуденное солнце нещадно палит. Мокрая рубаха прилипла к спине, сарафан, надетый поверх неё, совсем не даёт дышать телу, да еще и назойливые пауты14 то и дело садятся на спину. Нюра уже устала отмахиваться от них. Лёгкие деревянные грабли ловко двигаются в её руках. Дурманящий запах скошенных трав, как всегда, навевает сладкие грёзы. Мысли уносятся далеко, к последней встрече с Алёшенькой, а руки продолжают размеренно работать. Они встретились случайно возле продуктовой лавки неделю назад. Мать послала Нюру купить маслица да сахарку, и она шла в задумчивости, не подымая глаз. А когда уже приблизилась к лавке, увидела Алексея. Он только что вышел с покупками, стоял и улыбался ей своей доброй улыбкой. И так стало хорошо на душе, так тепло, словно и не было никаких обид. Они по-доброму поговорили, Алёша угостил Нюру пряничком. Сказал, что ездил в кушвинскую контору золото сдавать, да вот за продуктами зашёл. Тётка ему баню топит, а назавтра, с утра пораньше, он опять на прииск отправится. Странно, но он больше не просил её о встрече, не говорил о своей любви, сказал только, что скоро у него будет достаточно денег, чтобы сбежать с нею и жить безбедно.

– Нюрка, опять ты гребешь взад пятки́! – неожиданно раздаётся голос отца. – А ну, шагай вперёд!

Она поднимает глаза на тятеньку, споро подхватывающего на трёхрогие деревянные вилы сгребённый ею валок, а тот уже продолжает:

– Манька, а ты чего отгребаешься? Шагай вслед за сестрой! Да не оставляй за собой кошенину, почаще греби, вон какой клок пропустила! Эту елашку15 закончим и будем обедать, – продолжает командовать отец. – Анфиса, начинай кашу варить, Василко там тебе костровище наладил. А девки тут уже одни управятся, немного осталось. Да не пойте вы «Разлуку», когда работаете, пойте «…сени, мои сени!», дело-то быстрей пойдёт!

К этой шутке отца все давно привыкли, каждое лето на покосе она повторяется вновь и вновь. Но, что удивительно, после неё каждая из них и в самом деле начинает мысленно петь «ах, вы, сени, мои сени…», и темп работы сам собой ускоряется.

Иван с отцом складывают сено на волокуши, изготовленные из двух срубленных берёзок, и вытягивают его на соседнюю елань, где будет ставиться зарод16, для которого в самом центре уже заготовлено место. Маруся старается шагать вслед за сестрой, подхватывая и отгребая то, что подгребла Нюра. На правой ладони уже появилась первая мозоль, видимо, слишком крепко уцепилась она за черенок грабель. Хорошо, что впереди отдых, надо будет найти листик подорожника да привязать к мозоли. После обеда отец обычно разрешает всем с часок отдохнуть: подремать в тени кустов или побродить в ближайших зарослях, поесть костяники да белобокой ещё брусники. Анфиса уже расстелила под елью старенькую скатерть, выложила на неё хлеб, варёные яйца, зелёный лук, первые огурчики, маленькие и пупырчатые, да настряпанные с вечера налёвные17 шаньги. В котелке аппетитно фырчит овсяная каша. В другом настаивается ароматный чай. В него добавлены листья малины и смородины, которые Василко сорвал поблизости. Что может быть лучше обеда на свежем воздухе, да еще после хорошей работы?!

Только сели есть, Маруся подхватилась и убежала в кусты.

– Чего это с ней? – недоумённо спросил отец.

– Видимо, перегрелась на солнышке, – предположила Анфиса, – эка страсть, как припекает!

Дочь вернулась бледная, есть больше не стала, только чаю попила.

– Иди-ка, полежи в тени, полегчает, – предложила Марусе мать, с тревогой вглядываясь в её лицо.– Нюра, там Василко студёной воды принёс из ключика, намочи тряпицу да ко лбу ей приложи.

Нюра принесла сестре компресс и села рядом с ней в тени.

– Скажи-ка честно, сестрица, что это с тобой такое приключилось? – шёпотом спросила она. – Ты и утром сегодня из-за стола тихонько улизнула, и вчера тоже. Неужто и на тебя какой ни то Эраст нашёлся?

– Нюр, отстань! И без тебя тошнёхонько!

– Я просто помочь тебе хочу.

– Тут уже ничем не поможешь, теперь только к повитухе идти.

– Ты сдурела что ли? Грех-то какой! Убить своё дитя! – возмутилась Нюра.– Говори мне сейчас же, кто это сделал? Чей ребёнок?

– Ну, чей-чей! Сама не догадываешься, что ли?

– Неужто Санко?

– А кто же ещё!

– А он-то хоть знает?

– Ничего он не знает!

– Надо срочно сказать ему – пусть сватается!

– Какое сватовство? Самая страда! А там ещё и жатва впереди! Тятенька убьёт меня! И его тоже!

– Ты хоть любишь его, беспутная?

– Не знаю я ничего! Какая мне любовь теперь? Свету белому не рада!

Нюра тяжело вздохнула. И как она допустила, чтобы с Марусей беда приключилась? Она со своей любовью обо всём на свете позабыла, а надо было приглядывать за меньшей-то сестрицей! Анфиса бросает подозрительные взгляды на шепчущихся дочерей. Ох, не нравится ей это!

Отдохнув, продолжили работу, а Марусе разрешили остаться в тени, как бы хуже не стало. Нюра с матерью гребли, отец носил сено к зароду, а Иван метал наверх, куда подняли Василку, чтоб принимал его и равномерно утаптывал там. Когда всё было сгребено и отмётано, зарод очесали граблями, обвязали верёвками и стали собираться домой. На одну из телег уже был нагружен воз сена, чтоб не ехать порожняком, на другую уселась семья. Нюра всю дорогу до дома сидела в глубокой задумчивости, надо как-то помогать сестре. Она не знала, что же такое придумать, чтоб гнев родителей был не слишком суров, и решила, что в первую очередь поговорит с Санком.

Назавтра она тайком ото всех отправилась в кузню. Ей повезло, там как раз был Санко. Он очень удивился, увидев Нюру. Обычно с заказами приходили мужчины.

– Санко, я пришла к тебе требовать, чтоб ты посватался к Марусе! – начала она сурово.

– Да я бы с радостью, но она сама сказала, что только после твоей свадьбы, – ответил парень.

– Ты не понял, надо срочно свататься, пока ещё не очень поздно, – настаивала Нюра.

– А что за срочность-то? – недоумевал Санко.– Какая муха тебя укусила?

– По-моему, это вас с ней бешеная муха покусала, натворили делов!

И тут, наконец, до парня дошло:

– Она, чё, это… понесла что ли?

– Ну, слава Богу, уразумел!

– А как?… А чё?.. Страда же? Какая щшщас свадьба? Мне батя такую свадьбу устроит! Дрыном по спине! У нас ещё и дом новый до конца не достроен. Сами у соседей живём! Мне щас жениться точно не дадут! – запричитал Санко.

– Раньше-то ты о чём думал? – рассердилась Нюра. – Напакостил – отвечай! Не то смотри, ещё и от нашего тятеньки дрыном получишь!

– А он уже знает? – испугался парень.

– Скоро узнает! – резко ответила Нюра и пошла.

– Нюр, стой, подскажи, чего мне делать-то теперь? – крикнул он вдогонку.

Нюра вернулась, ей стало жаль парня.

– А вы обвенчайтесь с Марусей тайком от всех, а потом родителям в ноги упадите и повинитесь. Простят! Главное – вы их от работы не оторвёте!

Санко задумался:

– А ты уверена, что простят?

– А куда им деваться-то? Поругают, конечно, не без этого. Может, и по спине достанется.

– Тогда передай Марусе, пусть завтра к полудню в церкву приходит, а я попробую уговорить батюшку, чтоб обвенчал нас.

Вот так, благодаря Нюре, Маруся вышла замуж. Пришли они из церкви, пали в ноги родителям и испросили прощения и благословения. Прохор вскипел было, но Анфиса так на него глянула, что он тут же поутих. Чего уж теперь-то кипятиться? Молодые попросили разрешения поселиться пока здесь, в беловском доме, не к соседям же Санко молодую жену поведёт. Призадумались хозяева, куда ж их селить? Опять же, и отказать нельзя. Не гнать же из дому родиму дочь! Потом порешили отдать пока молодым горницу, где гости проезжие останавливаются.

– А гостей куда селить будем? – сурово спросил Прохор.

– А к кучерам, в возницкую, – нашлась Анфиса. – Завтра девки там приберут, помоют, поставим перегородочку и будем туда поселять. А кому не понравится, пусть другой постоялый двор ищут!

Пришлось Прохору согласиться, деваться-то некуда.

Потом молодые отправились в семью жениха. Крутой нрав Петра Кузнецова был известен всему заводу, и Маруся очень даже боялась идти туда. Но, сделав первый шаг, надо шагать и дальше. Ох, и покипятился же новоявленный Марусин свёкор!