Полная версия
Без вести пропавший
– Нина Викторовна, не следует обижаться на сотрудника милиции. Потому что зачастую так именно и бывает.
– Возможно. Но нам не легче. Надеюсь, вы – отец и должны понять нас, родителей, каково нам… Моя мама, без ума любившая внука, скончалась от инфаркта: сердце не выдержало, – по щекам женщины невольно потекли слезы. Она достала платок и стала вытирать. – Извините…
– Ничего-ничего, я вас понимаю… Продолжайте, пожалуйста.
– Мне, собственно, больше и сказать нечего.
– То есть?
– Хожу по всем. Везде говорят одно и то же: ищем, мол. Но я не могу понять: человек – не щепка, как можно не найти?! Не может человек исчезнуть, не оставив никаких следов. Столько дней прошло…
– К сожалению, я вас должен разочаровать, – прокурор покачал головой и вздохнул. – Полгода назад в центральном гастрономе Екатеринбурга мужчина семидесяти двух лет скончался от разрыва сердца. При нем не нашлось ни вещей, ни документов. Похоронили, как неопознанного. А что делать? Все усилия по установлению личности не увенчались успехом. И это не единичный случай. Только за этот год в качестве неопознанных похоронено двенадцать человек.
– Вы… хотите сказать, что и Сереженьку?..
– Нет-нет, я этого не говорю в отношении вашего сына. Я просто говорю: есть проблема. Цивилизованность нашего общества такова, что… Россия – единственная страна, где до сих пор не внедрена всеобщая дактилоскопия населения. В январе мы (в качестве пока идеи, конечно) затеяли в прессе разговор на эту тему. Знаете, какой визг подняли правозащитники? Мол, грубое нарушение прав личности. А ведь это вранье, грубый обман общества. Англия, где намного больше заботятся об охране прав человека, уже более ста лет назад внедрила всеобщую дактилоскопию населения, причем не добровольную, а обязательную. И ничего! А у нас – вопят, как будто людей собираются резать. Проблема-то вновь зависла.
– Дактилоскопия – это что? – спросила Чудинова, не понимая ничего из того, о чем говорит прокурор.
– Дактилоскопия – это отбирание и хранение отпечатков пальцев.
– Зачем?
– Отпечатки пальцев человека – это в тысячу раз надежнее самого надежного документа. Их, то есть отпечатки, нельзя исправить, нельзя устранить. Двух одинаковых отпечатков не существует в природе и не может никогда существовать. Существовала бы и у нас всеобщая дактилоскопия – никого бы не смогли похоронить неопознанным.
– Что, и после смерти…
– Да, и после смерти человека по отпечаткам пальцев можно установить личность. У нас тоже отбираются и хранятся отпечатки пальцев, но только от лиц, проходящих по уголовному делу… Впрочем, это наша проблема и вас она не касается. Скажите, по факту исчезновения сына было возбуждено уголовное дело?
– Кажется, что-то такое было… Кажется, сейчас дело сдано в архив… Нет-нет, точно не знаю. Нас об этом не ставят в известность.
– Ну, нет, Нина Викторовна: если бы дело было прекращено, то вас бы в обязательном порядке проинформировали письменно. Так что, судя по всему, дело где-то лежит в числе «глухарей».
– «Глухарей»?
– Извините, Нина Викторовна, за профессиональный жаргон… Итак, я все понял. И вам скажу вот что: если дело и в самом деле производством прекращено, то это решение я отменю. Если нет, то вполне возможно, что дело наша прокуратура возьмет в свое производство. Во всяком случае, дело будет мною взято под личный контроль – это я вам обещаю, – Тушин нажал на какую-то кнопку, и услышал голос секретаря-референта. – Пожалуйста, дайте возможность гражданке Чудиновой написать заявление, и потом положите лично мне на стол, – прокурор щелкнул клавишей и повернулся к посетительнице. – Мы найдем вашего сына, обязательно найдем! Во всяком случае, не будем терять надежды, хорошо? Я искренне вам сочувствую.
Насколько искренен сейчас Тушин? Он, в самом деле, сочувствует посетительнице или притворяется? Он и сам, наверное, не смог бы ответить на все эти вопросы. Ясно лишь одно: ведет себя сейчас прокурор области не по чину. Что такого особенного в жалобе посетительницы, которую, кстати, видит впервые? Пропал и не подает вестей мальчишка? Но разве в области это единичный и потому уникальный случай? Естественно, нет, а потому дело это по чину прокурору района, но никак не ему, прокурору области, государственному советнику юстиции второго ранга.
Чужая душа – потёмки, а тем более душа Тушина.
Странно все это, крайне удивительно. Прежде всего, удивлена секретарь-референт Опалёва, знающая шефа как никто другой.
13 ДЕКАБРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК. 17. 50.
Следователь Алексеев давно ждал вызова прокурора, так как два месяца назад подал рапорт об отставке. Ждал, но не сегодня. Сегодня – не просто понедельник, являющийся днем тяжелым, но еще и тринадцатое число. От такого совпадения ничего хорошего ждать не приходится. Признаки этого налицо: ему не сказано о причине столь экстренного вызова. На остановке «Дворец молодежи» он вышел из трамвая, перешел дорогу, прошел мимо многоэтажного дома, что на Московской, завернул за угол и направился к стоящему двухэтажному дому из красного кирпича, к прокуратуре области.
Вошел. Проходя мимо дежурного милиционера, ответил на приветствие, поднялся на второй этаж. Вошел в приемную Тушина. При его появлении секретарь-референт Опалева встала со своего места.
– Семен Семенович вас ждет.
Алексеев вошел не сразу.
– Как шеф, Зоя Ивановна? – спросил он.
– О чем вы?
– О настроении, конечно.
– Настроение у Семена Семеновича нормальное. А почему вы спрашиваете?
– Ну, вызов «на ковер»… сами понимаете… К тому же сегодня тринадцатое число и понедельник.
Зоя Ивановна улыбнулась.
– Одно могу сказать: ваши опасения беспочвенны.
– Разве вызван не по поводу моего рапорта?
– Думаю, нет.
– Ага… ясно.
Алексеев вошел. Тушин ходил по кабинету.
– Проходи, Илья Захарович. Проходи и присаживайся.
Тушин остановился возле окна. Посмотрел на улицу, где начался густой снегопад и подул сильный ветер. Потом вернулся на свое место.
– Я пригласил тебя вот по какому поводу…
– Догадываюсь, что ничего хорошего.
– И так, и нет.
– Как это понимать?
– Понимать надо так: в Нижнем Тагиле девятого октября сего года бесследно исчез подросток. Прокуратура тамошняя и милиция – не мычат, не телятся… Безобразие! – Тушин стукнул ладонью по столу. – У меня была мать подростка. Короче, я подписал постановление о принятии этого дела к своему производству.
Алексеев выразил сомнение.
– Тагильчане часто, как вы выражаетесь, не мычат, не телятся. Что, все дела забирать к себе? Им – лишь на руку. Вообще перестанут работать.
– Я тебя пригласил не за тем, чтобы выслушивать нравоучения…
– А зачем?
– Ну, и характерец же у тебя! Слово скажешь – сразу лезешь в бутылку.
– У вас есть шанс…
Тушин не дал ему продолжить.
– Я посоветовался с заместителями. Все они сошлись на том, что дальнейшее производство по этому делу ты должен взять на себя.
– Я?!
– Понимаю, что ты удивлен, поскольку привык заниматься, так сказать, «крутыми» делами, где пачки жертв, где десятки бандитов. Это же дело не из разряда престижных…
– Я, Семен Семенович, за престижностью не гонюсь.
– Отлично! Садись в электричку – и айда в Нижний Тагил.
– Что, сейчас?
– Нет, завтра… первым же поездом. Никаких от меня инструкций не будет. Сам знаешь, что надо делать в таких случаях.
– Но, Семен Семенович…
– От тебя постоянно слышишь одно и то же: «но» да «но». Хоть раз-то можешь отойти от традиции?
– Семен Семенович, я хотел сказать, что подавал рапорт и рассчитывал…
– Что я тебя так вот просто отпущу?
– Наши отношения таковы…
– Знаешь, что я тебе скажу, голубчик?
– Нет.
– Так знай: на службе одни отношения – рабочие. А все, что раньше было, – давно быльём поросло. Давай забудем и поставим на прошлом точку.
– Я думал, что всем будет лучше, если уйду.
– Думал? Плохо, значит, думал! Лучше надо думать. С кем останусь, если просто вот так стану отпускать корифеев следствия? С «зеленью»?!
– Молодежи тоже надо давать дорогу.
– Давай, прекратим дебаты? К тому же, не я окончательно решаю сей вопрос, а Генеральная прокуратура. Оттуда – пока ни гу-гу. И хорошо, что не торопятся.
– Без вас не обошлось.
– Честно? – Тушин заулыбался и хитровато подмигнул Алексееву. – Я действительно звонил в кадры и просил особо не спешить с этим. Обещали.
– Не понимаю: стаж у меня имеется, возраст шестьдесят с хвостиком, давно пора на покой.
– Ничего-ничего… Старый конь борозды не портит…
– Но пашет мелко и, главное, слишком часто спотыкается.
– Ну-ну! Не будем прибедняться. Короче говоря, повторяю еще раз: решение мною принято, менять не намерен, поэтому – шагом марш!
– Можно просьбу?
– Можно, если просьба исполнима.
– Было бы хорошо, если бы со мной выехал от уголовного розыска…
– Ты кого-то конкретно имеешь в виду?
– Да.
– И кого же?
– Подполковника Фомина.
– Фомина?!
– Да, именно его.
– Но он же в Прижелезнодорожном райотделе внутренних дел.
– Уже нет. Вернулся назад в областной уголовный розыск.
– Правильно сделал. Руководить может не всякий спец. Руководить, не умея прогибаться, нельзя.
– И как? Выполните мою просьбу?
– Не могу отказать, потому что на пользу делу. Разухабистый мужик, однако…
Алексеев встал.
– Разрешите?
– Да, иди… Кстати, регулярно информируй лично меня. И… Посылай куда подальше всякого, не взирая ни на какие должности, попытавшегося помешать тебе.
Алексеев вышел.
Тушин тут же попросил зайти секретаря-референта:
– Соедините меня с полковником Чайковским. Если нет на месте, найдите. Нужен срочно.
Прошло не более пяти минут, как прокурора соединили с Чайковским.
– Добрый вечер, полковник… Я слышал, что ты сейчас курируешь не только следствие, но и уголовный розыск. Это правда?.. Замечательно!.. Для расследования дела в Нижнем Тагиле нужен спец… Срочно… Сейчас… Нет, помимо тагильских… Кого? Алексеев, мой следователь, отказывается ехать без Фомина: вынь, говорит, да положь… Нет, если не можешь, то я позвоню генералу Краснову… Нет необходимости?.. Замечательно. Значит, вопрос решен?.. Когда выезжать?.. Алексеев едет первой электричкой, завтра… Но имей в виду: командировка бессрочная… Сколько? Пока не раскроют дело… Почему не местные?.. Там – мышей не ловят… Уже с девятого октября ни шьют, ни порют… Кстати, твои подчиненные. Возьми на заметку… Понял… До встречи!
13 ДЕКАБРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК. 18. 30.
Фомин, осторожно приоткрыв дверь, спросил:
– Разрешите, господин полковник?
– Не придуривайся, входи, Сашок.
– Что за фамильярность у господина полковника со старшим оперуполномоченным УгРо, а? – ухмыляясь во всю ширь скуластого лица, произнес Фомин, переступая порог кабинета заместителя начальника главного управления внутренних дел области.
Чайковский внимательно посмотрел на того и невольно также заулыбался.
– Ты, гляжу, и к концу дня не растерял оптимизма и по-прежнему пребываешь в отличном настроении.
– С этим настроением и домой убуду, если господин полковник его мне не подпортит, – отреагировал Фомин, усаживаясь на стул, одиноко стоящий у окна.
– Не далеко? – спросил Чайковский.
– То есть? Что значит «не далеко»?
– Не слишком далеко устроился: я здесь, за столом, а ты там, у окна? Как считаешь?
– Дальше – лучше, безопаснее: чуть что – в окно сигану.
– Боишься?
– Еще бы! Начальство… С ним так: или дистанция безмерная, или любовь неоглядная. Насчет любви: избави пуще всех печалей – и барский гнев, и барскую любовь.
– Ну, пошло-поехало. Теперь не остановишь. Просто беда, когда сыщик такой вот…
– Это какой?
– Начитанный.
– Новость. Никогда бы не подумал, что лучший сыщик – тупой сыщик… Ну, да, ладно… Зачем вызвал?
– А ты как считаешь?
– Ну, думаю, «стружку» снимать будешь.
– За что?
– Мало ли… На то и начальство, чтобы причины находить для «обработки» таких болванов, как я. Может, «телега»…
– Что, уже успел что-то натворить?
– Ты меня, Павел Павлович, знаешь: еще тот «чэпэшник».
– Не молод. Мог бы и остепениться.
– Стараюсь, очень стараюсь, а не получается.
– Могу успокоить: на сей раз нет никакой «телеги». Скорее всего, не успели еще накатить…
– Уже – благо.
– Только что мне звонил прокурор Тушин…
– Ну, вот… Что я говорил?!
– Не спеши с выводами. Так вот… Он сказал, что нуждается в тебе…
– Тушин?! Во мне?! Не может быть!
– Может, Сашок, может. Впрочем, нужно уточнить: не совсем Тушин нуждается в тебе, а Алексеев.
– Это другое дело. А что Алексеев?
– Как я понял, областная прокуратура приняла к своему производству возбужденное уголовное дело в Нижнем Тагиле.
– Что-то серьезное? – заинтересовавшись, спросил Фомин.
– На первый взгляд, нет: бесследно исчез подросток.
– Давно?
– По словам Тушина, девятого октября.
– Павел Павлович, но причем тут я? Я же числюсь за отделом по борьбе с бандитизмом. Тут же…
– Понимаешь, дружище, – так хочет Алексеев. Это его идея. Он обратился к Тушину. Тушин – ко мне. В твою задачу будет входить координация деятельности по линии уголовного розыска. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – откровенно признался Фомин. – С какой стати такой ас следствия, как Алексеев, будет заниматься делом об исчезновении подростка?
– На твой вопрос мне ответить нечего, так как сам недоумеваю.
– Наш прокурор становится непредсказуемым. Что с ним?
– Скорее всего, амбиции всему причина.
– Чьи амбиции?
– Тушина, конечно.
– У меня тоже есть амбиции, но не до такой же степени.
– Тут, понимаешь, дело в том, что к Тушину обратилась лично мать исчезнувшего подростка с жалобой. Он принял ее в не приемный день. Выслушал. И вот принял решение, что делом должна заняться областная прокуратура. Руководителем оперативно-следственной бригады назначил Алексеева, замом – тебя. Еще восемь человек – тагильчане. Тушину, думаю, очень важно выглядеть в лице несчастной женщины хозяином своего слова.
– Мне ясно пока лишь одно: надо выезжать. Когда?
– Завтра. Первой утренней электричкой. На личном фронте проблем не будет?
– Ты меня знаешь…
– Тебя – знаю, но семья…
– И жена, под стать мне, не дура. Понимает. Привыкла. Смирилась давно.
– Значит, нет проблем?
– Ну, разумеется.
– Мысли Тушина нам не ясны, поэтому прошу тебя: с одной стороны, будь там поосторожнее, погибче, если угодно, не руби сплеча; с другой стороны, от главного управления у тебя неограниченные полномочия, к работе вправе на месте привлекать любого специалиста, действуй, не стесняясь.
– Генерал Краснов знает?
– Естественно. Я переговорил также с начальником экспертно-криминалистической лаборатории. Если возникнет нужда, то там твои поручения исполнят без проволочек. Обращайся.
– Понял. Как думаешь, надолго?
– Не знаю. Но считаю, что такие асы, как Алексеев и Фомин, раскрутят дело в два счета.
– Шутишь? Издеваешься?
– Ничуть, дружище, ничуть. Говорю серьезно.
– Тогда – спасибо за лестное слово.
– Ну-ну, не выламывайся. Уж от меня-то ты наслышался…
– Ты прав. Ты не такой, как все. Другие, как только оторвутся от друзей, делая карьеру, сразу забывают про дружбу, рвут связи, в упор перестают замечать. Кстати, это правда, что тебе светят генеральские погоны?
– Откуда ты это взял?
– Слушок такой ползает по необъятным управленческим коридорам.
– Не верь слухам, тем более «ползающим».
– Я не верю, а все же… Должность-то теперь у тебя генеральская, – заметил Фомин и потом, после небольшой паузы, добавил. – Твой предшественник ушел в отставку генералом.
– Я всерьез подумываю о пенсии, а ты… Пора: и по возрасту, и по выслуге лет.
– Издеваешься?! Надо мной?!
– Что ты, Сашок!
– Нет? Мы с тобой с одного года, я подполковник, старший опер. Кому-кому, но вот мне точно пора на покой, – Фомин встал, подошел к Чайковскому и прислонился к нему. – Если ты уйдешь, то… А, что загадывать… Пошел я… В командировку собираться… Жди вестей.
– Надеюсь, вести будут благоприятные?
– Без сомнения, господин полковник.
– Зазнайка, сплюнь на всякий случай.
– Сплюнул бы, но у тебя, – Фомин обвел кабинет Чайковского долгим взглядом, – кругом персидские ковры…
– Не персидские, а турецкие.
– Все равно неудобно на них плевать. Ну, я пошел…
13 ДЕКАБРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК. 20. 40.
Леонид Федорович Сарваров, придя домой, ужинать не стал, а сразу прошел в гостиную, где вот—вот должен был начаться очередной латиноамериканский телесериал на канале РТР.
Жена, заслышав мужа, обернулась.
– Сытый? Кто подсуетился и накормил? Смотри мне.
– Что, моя государыня, ты говоришь? – он подошел к жене и чмокнул ее в макушку головы.
– Зачем ластишься? Все равно не поверю.
Сын, сидевший на диване, захихикал, чем привлек к себе внимание отца.
– Хихоньки да хахоньки? А что в школе? Чем порадуешь отца?
Михаил отвернулся и не ответил.
– Молчишь? Пару схлопотал?
– Нет, – буркнул сын.
– А, ну, уроки готовить!
– Оставь в покое Мишеньку, – заступилась Алла Олеговна. – Пусть кино посмотрит… Пристал к парню. Он сидит, никому не мешает. Оценки – ерунда. Учителя к парню придираются. Завидуют тебе, а отыгрываются на нем. Ты бы сходил в школу… Или директора-еврейчика к себе вызвал. Я ходила, а что толку? Кто будет слушать домохозяйку?
– Мне только этого и не хватает.
– Ты отец или не отец?
– Перестань, Аллочка, не зуди.
– Конечно, да, ребенка тебе не жаль… Тебе вообще никого не жаль. Что тебе семья? Тьфу!
– Да черт с ним, пусть смотрит: только отстань.
Алла Олеговна, надув губы, замолчала. Весьма своевременно замолчала, так как начался фильм. А для всей семьи не было ничего важнее и дороже, чем латиноамериканские мыльные оперы.
Вот пошли кинокадры, где полуголые красотки на сцене закрутили задницами. Михаил хихикнул, не сдержался-таки.
Отец спросил:
– Чего хихикаешь?
Сын не ответил. Зато дочь не промолчала.
– Он, пап, позволяет себе сексуальные домогательства… Такой озабоченный.
– Кто «он», дочка? Что за «домогательства» и к кому?
– Мишка ко мне пристает, лапает и в трусы норовит залезть.
– Что ты, дочка?!
– Да замолчите вы! – сердито бросила со своего места Алла Олеговна.
Дочка все-таки молчать не стала.
– Да-да, папа.
Леонид Федорович от услышанного на минуту потерял дар речи.
– Сын… не вздумай… Если что сделаешь, – убью! Ведь сестра она тебе. Как можно.
– Да что ты слушаешь эту болтушку? – опять заступилась за сына мать. – Сочиняет, фантазирует.
– Алла, ты же мать? Как можешь защищать сына, когда он к дочери твоей пристает?
– Если не я, то кто же?
– А, – он отчаянно махнул рукой, – ну вас…
Закончился фильм. Отец с дочерью ушли на кухню пить чай.
– Мам, – воспользовавшись ситуацией, обратился к ней сын, – дай мне денег?
– На что?
– Надо.
– Сколько тебе?
– Пять штук.
– Это еще что за абракадабра, сынок? Что за «штуки»?
– Пять тысяч, – пояснил сын.
– Сколько?! – удивилась Алла Олеговна. – Куда тебе такие деньги? Сыт, обут, одет.
– Дай, мам, – настойчиво повторил Михаил.
– Проси у отца.
– Не даст, жмот.
– Как ты об отце?
– А что? Он постоянно жилится. Дай, мам. Или ты хочешь, чтобы я украл?
– Что ты, сынок, что ты! Разве можно такое говорить! Выбрось из головы.
– Так дашь или нет?
– Может, все-таки скажешь, зачем?
– На личные нужды. Дашь или нет?
– Ну, ладно, сынок, дам, конечно. Только дочери и отцу не говори: от греха подальше.
– Не скажу, мам, – могила.
Алла Олеговна неожиданно насторожилась.
– Деньги тебе… не на это… не на наркотики, случаем?
Сын засмеялся.
– Нет, мам. Хотя в нашем классе двое курят «травку».
Алла Олеговна перекрестилась.
– Слава Богу.
Мать встала, вышла и через минуту вернулась.
– На! – она протянула парню пять бумажек.
– Спасибо, мам, – сын взял и быстро спрятал в карман. – Ты у меня настоящая мать. Я знал, что ты поможешь мне, потому что любишь.
Михаил вскочил и улизнул в свою спальню, даже не попрощавшись с матерью. Та посмотрела тому в след и покачала разочарованно головой.
– В кого парень? Скорее всего, в отца. Такой же эгоист: получил свое – и прости-прощай.
Глава 4. Совещание
14 ДЕКАБРЯ. ВТОРНИК. 11. 20.
В довольно просторном кабинете прокурора Нижнего Тагила набралось без малого тридцать человек: одни – по необходимости (члены оперативно-следственной бригады), другие – по обязанности (руководители городской и Промышленной районной прокуратур, райотдела и управления внутренних дел), третьи – из-за любопытства (как-никак, а из Екатеринбурга прибыли люди не рядовые, а, даже можно сказать, с длинным хвостом слухов и легенд).
Прокурор города Дягилев встал.
– Кажется, все здесь, – обведя присутствующих взглядом, сказал он и, подобострастно склонившись, спросил. – Товарищ Алексеев, вы будете вести совещание?
Алексеев, поморщившись, нахмурился.
– Товарищ? Кто? Кому? Я – вам? Вы – мне?
Среди присутствующих прошел легкий шумок. Дягилев растерянно развел руками.
– Так принято…
– У кого «принято»? У вас? Может быть. Извините, Степан Осипович, но я вас среди своих товарищей не приметил. На работе мы не товарищи, а коллеги.
– А как тогда к вам обращаться?
– У меня есть имя и отчество. Если не знаете, спросите.
– Простите, Илья Захарович… Вы будете вести совещание или…
– Естественно, вы. Кто здесь хозяин?
– Ну, какой же я хозяин?
– Странно, что вы меня спрашиваете. Вы в прокуратуре хозяин, а какой – не знаю… Прокуратура без хозяина – бесхозная прокуратура со всеми вытекающими из этого последствиями.
– Извините, Илья Захарович.
– Не надо извиняться, Степан Осипович. Нам придется общаться некоторое время довольно-таки плотно. Я привык, так сказать, еще на берегу расставлять все необходимые акценты, чтобы к этому больше не возвращаться.
– Хорошо, Илья Захарович… Итак, совещание начинаем. Вопрос, по поводу которого мы здесь собрались, всем уже известен, поэтому не считаю необходимым подробно излагать существо дела, из-за которого прибыли к нам ответственные работники из Свердловска…
Алексеев вновь прервал.
– Не из Свердловска…
– Из Екатеринбурга, – поправился Дягилев.
Алексеев все больше мрачнел.
– Я вас поправил, потому что это не просто оговорка. Мы с вами юристы и обязаны называть вещи своими именами.
– Извините… Слово – старшему следователю по особо важным делам прокуратуры области Алексееву Илье Захаровичу.
Побагровевший Дягилев сел, облегченно вздохнул, вынул из кармана платок и стал вытирать объемистую блестящую лысину, лоб, испещренный морщинами, одутловатые щеки.
– Со мной прибыл подполковник Фомин Александр Сергеевич, старший оперуполномоченный уголовного розыска главного управления внутренних дел, – начал Алексеев. – Прошу любить и жаловать, господа офицеры. Имейте в виду: у него неограниченные полномочия от генерала Краснова. Впрочем, вы, очевидно, об этом уже знаете. Я хочу разговор с вами начать вот с чего. До совещания я заглянул в один из служебных кабинетов и увидел на стене портреты Ленина и Дзержинского. Как это понимать? Вы что этим хотите сказать? Вы хотите этим дать понять, что являетесь последователями тех традиций? Или это намек на ваши политические убеждения? Дома вы можете развешивать любые портреты, но в прокуратуре, в стенах государственной правовой структуры – простите. Второе: в холле натолкнулся на стенд «Традициям – верны!», претендующий на историчность. Знаете, что меня удивило? Если судить по вашему стенду, который видят сотни приходящих к вам тагильчан, то получается, что «славные страницы истории прокуратуры» имели место лишь в 30-е и 40-е годы. Однобокость какая-то в отображении истории. Должен вам заметить, что немало полезного делали прокуроры Нижнего Тагила задолго до Октябрьского переворота. Кроме того, в указываемые вами годы имели место не только героические поступки, но и низменные, за которые все мы должны вечно просить прощения у россиян. И не важно, что лично мы к этому не имели никакого отношения. Традиции бывают благородными и позорными: если хотите следовать принципу исторической правды, принципу исторической справедливости, то отчего одно без другого показываете гражданам? Где ваша объективность? Стыдно? Ну, так, извините! Вас же никто не принуждает развешивать подобного рода стенды по холлам.
