Агриков меч

А Сокол, занятый своими мыслями, перемен в настроении юноши не заметил.

Глава вторая

Овды

После того как он обошёл половину известного мира, после того как жил подолгу в самых причудливых местах, в племенах, городах и странах, впитывая обычаи, изучая языки, постигая ремёсла, науку, Сокол и сам изменился, и уже не мог отнести себя однозначно к народу, его породившему.

И почувствовав однажды, что устал от блужданий, он хоть и решил остановиться именно здесь, в родных мещёрских лесах, но выбрал под жительство поставленный некогда русским князем Городец, где исконные жители давно оторвались от корней, оставаясь при том на месте; перемешались с пришлыми народами. И с муромой, ушедшей из разорённых ордынцами селений, и с мордвой, и с многочисленными русскими, как с христианами, так и с приверженцами старых богов. И всё это породило новое племя, отчасти знакомое, отчасти чужое. Но, что важно, чужое не значит враждебное. Иные понятия воцарились среди обитателей Городца.

Город будто отражал многообразие мира, был малым слепком его. Котёл, мельница людей и народов, их обычаев и законов, знаний и языков – перетёртых, обкатанных, подогнанных один к одному.

И даже привычную Мещёру здесь на свой лад называли – Мещера – причём с ударением на конце. И поначалу это резало ухо, но потом Сокол привык, как прежде привыкал к тем или иным странностям в любом другом месте, куда заносило его проведение.

А сам он стремился жить в согласи с миром, принимал его таким как он есть. И только нешуточная угроза могла заставить его вмешаться в естественный ход событий, встать на какую-нибудь из сторон.

***

Лешак, староста торговый, чародею улыбнулся приветливо. Сокол частенько выручал местных купцов и покупателей, когда нужда возникала сомнительный товар проверить. И не столько волшебством помогал, к которому старался прибегать как можно реже, сколько познаниями широкими. Много чародей странствовал, много в тех странствиях на ус намотал. И в мехах северных понятие имел, и в шелках восточных разбирался, и в пряностях южных толк знал. А раз так, то почему бы и не поделиться знаниями с людьми? Да притом заработать на хлеб.

– Гостей много? – спросил старосту Сокол.

– Куда там, много, – вздохнул Лешак. – Хиреет наш торг.

– Ну, это ты всегда так говоришь, – усмехнулся чародей. – Вон та опушка раньше зелёной была, а теперь вытоптали, и лес шагов на двадцать отступил.

– Эка вспомнил, опушка! – воскликнул староста. – А ты вспомни, какой здесь разлив купеческий два года назад образовался! По спуску до самой реки гости товар раскладывали, за каждый пятачок чуть ли не в кулачки пускались, бороды рвали друг другу. А теперь как Муром возобновили, так многие туда торговать потянулись. Да ещё Нижний Новгород растёт, купцов сманивает. Нет, что ни говори, хиреет торг наш.

– Всякое бывало, – согласился Сокол.

– Сам-то по делу? – осведомился Лешак. – Позвал кто? Или прикупить что надумал?

– В попутчики вот хочу напроситься, – ответил чародей.

– Куда собрался? Давай подскажу к кому подойти можно.

– Нет, Лешак, тут ты мне не помощник. Встретиться нужно кое с кем. А где встретиться я и сам пока не знаю.

– Мудрёно говоришь, – вздохнул староста. – Хотя, если подумать, тебе наче и не положено. Ну, смотри.

Сокол ровно этим и занялся. Присматривался к гостям, которые уже сворачивали понемногу торговлю. Кто-то здесь ночевать собирался, кто-то на дорогу до темноты встать решил. За день всё равно никуда не поспеть с возом тяжёлым. Хоть так, хоть эдак ночь в дороге застанет, но если прямо сейчас выйти, несколько часов можно выгадать, а, кроме того, спокойнее оно, когда на путь встал, вроде как сдвинулось дело и к дому поближе.

Скоро приглядел Сокол одного мужичка не из местных. Бойкий такой и смелый – один без товарищей или родни, а по говору видно, что издалека приехал. Чумазый точно арап, но не от грязи чёрен, от ремесла. Продавал мужик уголь и дёготь и смолу. И всем он хорош был, одно плохо – с лошадью уж больно круто обходился. Будто у врага смертельного животное позаимствовал. Пока запрягал, дважды ударил без причины, выругался. Тем, собственно, чародею и приглянулся.

– В попутчики возьмёшь? – спросил его Сокол, когда тот закончил вязать поклажу.

– А куда тебе, старик?

– Всё равно. Да хоть до Кадома подвези.

– Нет, я в другую сторону собираюсь.

– Не угадал я, – озадачился Сокол. – Что ж, в другую сторону тоже будет неплохо.

– Ишь, ты! – прищурился угольщик.

– Ну, так что, подвезёшь?

– Боязно что-то, – не стал скрывать мужик. – То в Кадом тебе, то в другую сторону. Может, ты с разбойниками заодно? Ходишь тут, присматриваешь добычу, а потом на дороженьке встретят нас да грузилом на верёвочке угостят.

– Как же я разбойников наведу, если не знаю даже, куда ты путь держишь?

– Вот уж понятия не имею, как у вас там всё делается.

За спиной возник староста.

– Подвези человека, Коробок! Ручаюсь, что он не разбойник.

Уловив как-то желание Сокола, Лешак не стал открывать его.

– Не разбойник? – переспросил угольщик с недоверием.

– Мало того и от настоящих разбойников тебя прикроет, – заверил староста. – Он хоть и старик с виду, а ихнего брата ох как гоняет! Будь здоров! Ты же ночевать на дороге будешь, а вдвоём не так страшно.

– Так пусть объяснит толком, чего хочет, – сказал Коробок. – А то тень на плетень наводит, точно искуситель какой.

– Не может он объяснить, – Лешак перешёл вдруг на шёпот. – По важному делу старик отправился. Не нашего с тобой ума.

***

Довольно долго они ехали молча. Возле Напрасного Камня, где расстаются Елатомская и Муромская дороги, хозяин возка, наконец, заговорил и Сокол подметил, что не первый раз такое случается. Молчат люди, выезжая из города, а как только Напрасный Камень проезжают, вдруг отпускает их забота, словно оттаивают они, говорить начинают.

– Ты, старик, вообще-то далеко едешь? – спросил Коробок.

Сокол покосился на кнут в его руке и сказал уклончиво.

– Возможно, до заката и доберусь, куда надо.

– Да тут вроде ни одной деревеньки нет.

– Есть. Только не возле дороги они стоят.

– Хорошо тут у вас, – одобрительно сказал Коробок. – Народ добрый и казённые люди не особенно придираются. На Москве-то меня обманывали не раз. Поверишь ли, в одних обносках оттуда уходил.

– А откуда сам? – спросил чародей.

– Из Владимира я. Ну, не из самого Владимира, а там, на Клязьме из сельца одного. Из Быкова.

– А чего ты в такую даль уголь возишь? – полюбопытствовал Сокол. – Невыгодно, наверное, такие концы делать?

– Так я не вожу, – улыбнулся Коробок. – На месте жгу. И не только уголь. И смолу бывает, гоню и дёготь берёзовый. Иногда и сажу выделываю. Спрос на неё невелик, но на Москве монахи охотно брали – печная-то сажа против моей – серая серость. Углём конечно чаще всего промышляю. Уголь он всем нужен. Как приеду куда, сперва местный промысел посмотрю, с людьми сойдусь, кузнецов поспрашиваю, углежогов местных, а потом уж и сам пробую так и эдак. И по-своему и перенимаю что-то.

– А чего на одном месте не сидится?

– Любопытно мне посмотреть, как где ремесло идёт, – задумчиво произнёс мужик и вдруг глаза его вспыхнули. – Тут ведь как. И дерево берут разное и кучи кладут по-своему. Одни в землю углубляют, или дёрном обкладывают, другие так просто кладку палят. И погоды разной дожидаются – кому тучку хмурую подавай, кому солнцепёк лучше. И наговоры у каждого свои, приметы. Любопытно всё это мне постигать, сравнивать.

– Вот оно что, – уважительно заметил Сокол.

Не простой, значит, углежог ему попался. Учёный человек, можно сказать. Мудрости собиратель. Даже жалко его Соколу стало. Он подумал о собственном деле и всё же решил предостеречь спутника для очистки совести.

– Оставь кнут, человек, – сказал чародей. – В этих местах не принято бить лошадей.

– Что ж это за места у вас такие особенные? – усмехнулся тот недоверчиво.

– Такие вот, – сказал Сокол.

– Да что же её уговаривать, лошадь-то? – возмутился Коробок. – Шагает еле-еле.

– Шагает же, – возразил Сокол. – А бить не прекратишь, вовсе без лошади останешься.

– Как так? – чуть не подпрыгнул угольщик.

– Про дев лесных слышал?

– Это что же, про русалок или как?

– Нет, не про русалок.

– Другие у вас, значит, девы в лесу обитают?

– Другие, – согласился Сокол. – Девами лесными их ваши прозвали, русские, а здесь их чаще овдами зовут, что, по-вашему, сов означает. Якобы в сов они перекидываются. Но это сказки. Дружат они с совами – это верно, а перекидываться не умеют.

– Забавно, – согласился Коробок. – А лошади тут причём?

– Ты слушай. Путь-то долгий, я тебе сказку одну расскажу.

– Что ж, послушаю, – согласился тот.

– Жил в наших краях мужичок. Один жил, без семьи. Работящий, хоть и бедный. Труд-то не всегда к достатку ведёт. Чаще наоборот бывает.

Коробок кивнул. Что верно то верно.

– Добрый он был, мужичок этот, – продолжил Сокол. – Ни человека не обидит, ни животное. На лошадке своей землю пахал ровно столько, сколько та без понукания тянула. А как выдыхалась лошадка, вставала, так он сразу в стойло её уводил или на травку отпускал – смотря по погоде. Жалел очень. Но вот заметил как-то, что хоть он её и жалеет, а по утрам лошадка вся в мыле оказывается. Как бы ни берёг её, а будто день напролёт трудилась. Что за оказия? Долго мужичок думал и додумался проследить за лошадкой. Ночью в конюшне спрятался, рогожкой укрылся. А как луна поднялась, глядь, овда туда заявилась. Вывела лошадку из стойла и в лес.

– Чего ей нужно-то было? – спросил Дегтярь.

– Известно чего. Каталась она на лошадке всю ночь.

– Каталась? – удивился Дегтярь.

– Ну да. Любят они лошадей, овды-то. И кататься любят и вообще. Так ты слушай дальше.

На следующую ночь подловил он овду. Как, не скажу, не знаю, то ли мешок на неё накинул, то ли за косу схватил. А только попалась она. Но он ведь незлобный был человек. Неволить не стал, тем более непотребство какое-нибудь учинять. Спросил только, зачем она чужое животное трогает? Лошадка, мол, устаёт и через это хозяина в нужду вводит, так как не может он с долгами расплатиться при работе такой.

А овда ему и говорит: «Ты теперь нужды знать не будешь. Потому как за доброту твою к лошадям, отплатим тебе». А как и что, не сказала. Засмеялась, вырвалась и убежала в лес.

Но мужичок и сам всё понял на следующий день. Запряг он лошадку в соху, как обычно, пахать начал, тут-то чудеса и начались. С землёй то медную монетку выворотит, а то и серебро блеснёт. И в первый день так, и на следующий. И как только набиралось денежки на то чтобы нужду покрыть, вставала лошадка и дальше ни шагу.

Зажил с тех пор мужик неплохо. Концы с концами сводил, с долгами расплатился. На еду, на обзаведение хватало, невесту в ближнем селе приглядел.

И всё бы хорошо, но стала его вдруг жадность точить. Больно уж легко монетки из земли лезли. А лошадка будто без причины вставала. Так, разленилась от ласки-то. Но не ей ведь решать, довольно собрано или нет! Так рассудил мужичок.

И как-то раз не выдержал, ударил лошадь кнутом, когда она встала. Вздрогнула лошадка, но потянула дальше соху. И полезли из земли монеты. Да не медь с серебром – золото пошло. То дирхем аравийский, то червонец цареградский. А мужичку всё мало. Алчность совсем его одолела. До самого заката гнал он животное. И к вечеру уже целое состояние собрал. Теперь и сватов засылать не стыдно было, и на новый дом хватало, и много на что ещё.

А утром лошадки в стойле не оказалось. Он сразу понял – овда свела животное, больше-то некому. И за что свела, тоже понял. Загоревал. Но что поделать. Купил он другую лошадь. Та уж монет не приносила, конечно, как бы он её не жалел. Да и жалость его теперь не от доброты шла, от ожидания наживы.

Женился мужичок. Но только и женитьба счастья ему не принесла. Девица только до свадьбы кроткой была, а уж потом взялась за него. Запил он и вскоре помер.

– Спасибо за сказку, старик, – поблагодарил Коробок. – Дорогу через это маленько скоротали и то ладно. А только с кнутом ещё больше скоротать получится.

В следующие полчаса ещё дважды углежог спину лошадиную ошпарил, а как в третий раз замахнулся, вдруг, откуда ни возьмись, стрела прилетела, да кнут у самой рукояти и перебила.

Возница охнуть только успел, как на дорогу всадницы выехали. Красивые девушки. Таких в лесных селениях не встретишь. Стройные, белые, глаз не оторвать. И красота их особая была, неземная. Да только Коробку вскоре не до соблазнов стало.

– Выпрягай лошадку, человек, – приказала хозяину одна из всадниц. – Пешком дальше пойдёшь.

– Я тебя предупреждал, – сказал Сокол, слезая с повозки. – Да не впрок тебе сказка пошла. Вот и приехали.

– Чародей? – улыбнулась овда. – Давненько тебя не видели.

– Приветствую, Лэсти. Не знал, как разыскать вас, а нужда возникла. Вот подсел к человеку удачно.

– Долго выбирал? – усмехнулась овда.

– Он сам себя выбрал.

– Пошли, поговорим, – встряхнула головой девушка.

Коробок вдруг опомнился, осознал, к чему дело идёт. Бухнулся на колени, прямо в грязь дорожную, проревел вслед уходящему чародею:

– Отец! Не губи! Куда же я без лошадки-то?

Сокол вопросительно посмотрел на спутницу.

– Ещё чего! – фыркнула та.

– Прости, у них своя правда, – сказал чародей мужику. – А я над ними не властен.

Но всё равно как-то нехорошо получилось. Мужик вроде бы неплохой. То, что с лошадкой груб, так мало ли какая тому причина. Овдам-то причины искать недосуг, но ведь он человек. Однако Сокол заставил себя не лезть в это дело, а мгновение спустя ветви сомкнулись за их спинами, отсекая возражения совести и проклятия путника.

– Не с Эрвелой встречи ищешь? – спросила Лэсти.

– С ней.

– Повезло тебе. Неподалёку она. К нам спускаться не будешь?

– Чего я у вас не видел? – чародей присмотрел сухую кочку и устроился на ней. – Здесь подожду.

Девушки увели лошадей вслед заходящему солнцу и вместе с солнцем исчезли среди деревьев. А потом вместе с яркой луной появилась Эрвела. Сокол даже не заметил, откуда она пришла. Просто возникла перед ним лесная царица, закутанная длинную полупрозрачную накидку, так что воображение легко угадывало очертания её гибкого тела, но и не более того. И только бледный овал лица оставался открытым. В таком одеянии овда походила на какую-нибудь восточную княжну, и чародей вспомнил кстати, что имя её как раз восток и означает.

– Здравствуй, чародей. Какими судьбами? – Эрвела присела на пенёк, запахнув накидку плотнее.

– Дедушка ушёл, – сообщил Сокол, не растрачивая время на приветствия.

– Ушёл? – удивилась та. – Далеко ли?

– Не знаю, – буркнул чародей. – Важно, что ушёл.

– Как это мы его проморгали? – нарочито нахмурилась овда. – Колдовство, не иначе.

– Тебе весело? – Соколу всегда трудно давались разговоры с лесной царицей. Не поймёшь, когда она шутит, когда всерьёз говорит. От иных вестей волосы встают дыбом, а ей смешно.

– Ну так, чего печалиться? – сказала Эрвела. – Мы ему пастыри что ли? Пришёл человек усталый. Поселился в лесочке, отдохнул, сил набрался, теперь дальше пошёл.

Овда шмыгнула носом и осторожно коснулась его краем накидки.

– Простыла? Ты же знаешь, такие как он просто так не уходят.

– Знаю. Сказочник он. Может, сказки пошёл детишкам на ночь рассказывать.

– Будь серьёзней! – призвал чародей. – Сказочник… проклятье, вот же прилипло прозвище.

– Ты же знаешь, прозвища просто так, без причины не прилипают. Если предания превратились в сказку, то и сустаю вполне подобает сказочником быть.

– Я, знаешь ли, в сказках тоже понятие имею. Выпустишь такого вот духа из лампы, потом не знаешь, как обратно заманить. Новости всякие приходят. Города поднимаются, княжества крепнут, клинки куются. Опасаюсь, как бы он на войну с русскими да с ордой не отправился народ подбивать. Дедушка убеждать умеет. Его слово как вино по жилам с кровью расходятся. А вино дело такое – кому лекарство, кому дурман, а кому и яд. А желающие услышать найдутся. Вон хоть Байборода со своими парнями. Только кличь кинь, мигом подхватят. Так полыхнёт, что головешки во все стороны полетят.

– Ты же знаешь, нам до ваших людских распрей дела особого нет. Но если подумать, может и пора бы уже полыхнуть, а, чародей? Истает племя лесное, если всё время по глухим местам хорониться будет.

Знала владычица лесная, как его за живое поддеть. Знала и пользовалась.

– Всему своё время, – сказал чародей. – Раньше надо было огонь разводить, когда чужаки появились только в наших лесах. Когда с дружинами пришли порядки свои устраивать. Но тогда один Соловей с малым отрядом поднялся. Остальные выжидали. Скворец вон надеялся за стенами отсидеться. Не помогли ему стены. И овды как всегда в стороне остались. А теперь что ж суетиться? Теперь поздно. Теперь иной подход нужен. В прошлом искать врага, за спину оглядываться глупо. Не назад нужно смотреть, вперёд, в будущее. Русские уже укоренились и никуда не уйдут отсюда. Да и орда степная лесу не угроза. Нечего ей в лесах-то искать, простор не тот. Так что сообща жить предстоит и с теми, и с этими. И враг, скорее всего у нас общий будет. Вот тогда-то и стоило бы огонь подносить.

– А может пришло и это время? – Эрвела вновь шмыгнула носом.

– Я бы почувствовал, – не очень уверенно сказал чародей.

– Ну, положим, политику ты всегда плохо чувствовал. А тут никакого колдовства, чистые интриги. А вот Сказочник вполне мог разобраться, понять. Он хоть и в лесу жил всё время, а в страстях людских побольше твоего разбрался.

– Последняя у меня надежда на Дедушку оставалась, – вздохнул Сокол. – Последняя стрела в колчане. Не вовремя он ушёл. Боюсь, даром пропадёт выстрел. А того хуже – кровавая каша заварится. Истребят наши народы друг друга, общему врагу на радость.

– Ну, уж не поверю, будто ничего про запас ты не приберёг, – засмеялась овда. – Дедушка, конечно, большая сила, ничего не скажу, да только ты ведь всех лошадей в один табун не сбиваешь. Думаешь, не знаю, что ты с белым священником на севере искал?

– С Каликой-то? – уточнил Сокол. – Это что же, лошадки тебе нашептали? Да было дело ходили с ним, искали врата. Он свои, конечно, а я свои, хотя кто его знает, может одни они для всех врата-то, только пути разные к ним ведут.

Сокол помолчал, потом продолжил.

– Только видишь ли, Врата – это последнее средство. Край. Бездна. Всё равно, что ножом себя по горлу полоснуть. Если выхода не останется, тогда конечно, можно и по горлу, но я бы и под этой луной ещё поборолся.

– Хороший ты собеседник, Сокол, – сказала Эрвела. – Как с тобой побеседуешь, так и жизнь новыми красками заиграет. Умеешь приободрить девушку. Жаль встречаемся редко.

– Потому и редко, что ты всякий вопрос на смех изводишь.

– Не сердись чародей, – улыбнулась овда. – Поищем Сказочника твоего. Поспрашиваем сестёр, с лошадками пошепчемся. Как что узнаем, кинем тебе весточку.

Она подумала и убрала улыбку.

– А если желаешь серьёзного разговора, изволь. Меня во всём этом другая сторона беспокоит. Куда и зачем ушёл Дедушка любопытно, конечно, но на нём многие защитные чары наши держались. Вот с чего разговор начинать надо было.

Вот об этом Сокол и не подумал. Защита мещёрского края его меньше беспокоила. И ставили её чародеи и колдуны без него. Далеко он тогда был. Потому и не подумал сразу. А подумать следовало.

Когда на мещёрский лад шалаш ставят, три жерди скрепляют верхушками и уж на них наваливают всё остальное. Можно и больше жердей брать, но три обязательно. Одну из них убери – рухнет шалаш. Но не сразу рухнет. Веточки незначительные цепляются друг за друга, держат сооружение. Простоит шалаш до первого сильного ветра или дождя проливного. Тогда и осядет, сложится в кучку хвороста. Огонь поднеси и сгорит.

Так и защита мещёрская была устроена. Разные силы в её возведении участие приняли. Как только чужая воля накатила, захлестнула лесные народы, всем миром взялись за дело. Ставили обереги, тропки тайные от чужих глаз скрывали, пути путали, священные рощи и селения прятали. Злой умысел не мог проникнуть в леса заповедные. По рекам, по дорогам проезжим многие из врагов ходили, да только вглубь заглянуть не могли. Просто не видели. Лес он и есть лес. И повелитель мёртвых Кугурак и овды и чародеи постарались. Словно жерди держали их заклинания на себе щит. А убери одну из опор, ослабнет всё остальное. Сустай такой жердью являлся. Одной из основ. Ушёл он. И значит, теперь только на веточках малых всё держится. Веточки в этом иносказании – обычные люди. Они обладают волей, но их воля слаба. А ветер, что готов разметать защиту наделён мощью невиданной.

– Вот видишь, и ты меня приободрить сумела, – усмехнулся Сокол, поднимаясь.

Глава третья

Княжна

За одно лето Муром восстал из пепла. Долго дожидались князья удобного часа, долго в сельском острожке отсиживались, который только из уважения к князьям Муромом называли. И вот, наконец, дождались. Не все дождались, правда, Василий Ярославович помер пять лет назад, брату Юрию завещал прежний Муром отстроить.

Пришло время. Стихла волна набегов, ослабли старые враги, а новые пока только силу набирают. Самая удобная пора, чтобы земли в порядок привести, власть укрепить, славу утраченную вернуть. В таком деле угадать со временем главное. Узок отмерен судьбой час. Раньше выступишь – на кулак нарвёшься, последнее растеряешь; промедлишь – навсегда опоздаешь, а итог тот же. Растащат по клочкам страну, перемежуют. Желающих много. И потому, когда час пробил, решительно действовать надо, быстро, нагло даже. Юрий Ярославич действовал. Весной ещё лес на старом пепелище шумел, а к концу лета уже город стоит.

Не принято у православных на могилах селиться, но шесть десятков лет прошло после сожжения города ордынцами. Угли размыло дождями, пепел разнесло ветром, а кости никем не похороненных защитников и горожан давно растащили звери. Местность сперва травой поросла, кустом, потом молодыми деревьями, которые как раз подросли, и люди теперь рубили лесок на брёвна, жерди и прочие надобности, восстанавливая хозяйство.

Над Окой возвышался свежесрубленный кремль, ещё не обмазанный, как положено, глиной, с не засыпанными землёй простенками, ещё не крепость, намётки. Его ставили в первую очередь, а, поставив, старались до наступления зимы отстроить и посад, и пристани, и торг. Но больше чем холодов опасались врага, а потому углубляли и укрепляли дёрном и камнем рвы, устраивали мосты через них, надстраивали башни.

Кругом лежали щепки, стружка, ободранная с бревен кора, хвоя, мелкие ветки. Обычно у людей всё шло в дело и каждой щепке применение находилось, где на растопку, где болотистую землицу засыпать, но сейчас мусор не успевали подбирать, так круто взялись за дело князья и их строители. Уже просматривались очертания княжеских палат и двора, будущих улиц и торговых рядов, совершались первые службы в новенькой церкви Благовещенья, а кое-где у особенно расторопных людей уже поднимался над домами уютный дымок.

Каждый день прирастал Муром жителями, каждый день приходили новые люди. По зову князей и сами собой. Кто поодиночке, а кто целыми семьями и даже деревнями. Одни подходили из окрестных селений, решив бросить убогую жизнь землепашца, другие возвращались из-за Оки, из мордовских и мещёрских лесов, где в своё время их предки укрылись от частых набегов орды. Прослышав о возобновлении Мурома, из соседних земель прибывали переселенцы на лодках и кораблях сверху и снизу. Кто-то стремился на землю отцов и дедов, кто-то искал удачи, кто-то надеялся начать на новом месте торговлю или ремесло, пришедшие в упадок в соседних княжествах. Мелькали среди доброго народа и явно разбойничьи рожи, но по рожам никто сейчас людей не судил. Рабочих рук не хватало, и князья принимали всех. Особо на сей счёт распорядились – на рожи, мол, не смотреть. Страна могла, в конце концов, обойтись и без высоких стен, но без людей обойтись не получится. Люди и есть страна.

Которые победнее, тем отводили под строительство места на посаде, тем, кто побогаче, кто мог хорошо заплатить, позволяли селиться в городе, среди княжеского окружения, среди бояр и дружинников. Однако всех свежеиспечённых горожан, где бы они не селились, как бы худо не выглядели, обязывали явиться на пустырь. На нём, отведённом под торг в дни мира и под размещение беженцев в дни войны, нынче собрали мужчин – молодых и не очень, умеющих держать оружие и совершенно необученных бою, горящих желанием защищать город, если придётся, и вовсе такового желания не испытывающих.

Однорукий воин по прозвищу Жёлудь прохаживался перед нестройным рядом ополченцев и старался скрыть неуверенность. Бывший начальник воевода Слепень, посоветовал его князю, а тот поручил старому воину городское ополчение. Жёлудь не привык, да и не умел распоряжаться людьми. Он привык быть простым воином, рубакой. Но с одной рукой много ли врагов нарубишь? И хорошо хоть такое дело нашлось, близкое и понятное, не то пришлось бы зарабатывать на хлеб починкой сбруи, правкой клинков или ещё чем-нибудь подобным.